Текст книги "Охота на Золушку (СИ)"

Автор книги: Владимир Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

В конце концов Петр Алексеевич выделил долю брата и тот открыл собственное предприятие. Скандалы на время затихли, чтобы вспыхнуть затем с новой силой. Прекратить весь этот кошмар удалось лишь ценой развода. С тех пор Великий, наученный горьким опытом, держал родственников на расстоянии. Если бы он состоял на государственной службе – другое дело. В этом случае грех не порадеть за родного человечка. А когда рискуешь собственными деньгами – родство только помеха. Поэтому никто из приглашенных родственников никогда раньше не бывал в доме Великого.

Большинство не виделось с ним по десятку и более лет. А некоторые даже никогда не встречались. Сейчас вся эта группа глазела по сторонам и прикидывали, сколько может стоить вся эта роскошь. Первая жена, с которой Петр Алексеевич развелся много лет назад, и дочь Великого от первого брака в Ровск не приехали, послав вместо себя специально нанятого адвоката. Адвокат был одет во фрак и бабочку, явно взятые напрокат, и стоял посреди комнаты, вытянувшись, как жердь. За напускным высокомерием он безуспешно пытался спрятать неуверенность. Наниматели требовали урвать как можно больший кусок от наследства, но адвокат не знал, как выполнить поручение, поскольку не имел никакого представления о состоянии дел Великого. Зотов еще вчера сообщил Бачуриной, что этот человек посетил его с требованием представить отчетность предприятий Петра Алексеевича и копию налоговой декларации за прошлый год. Сейчас адвокат косил глазом на вдову, надувал щеки и хмурил брови, стараясь придать себе независимый и важный вид.

Для церемонии Таня выбрала простое черное платье без всяких украшений. На голове была шляпка, главным образом для того, чтобы скрыть лицо под вуалью. По правую руку от нее сидел Зотов, а позади, опираясь рукой о спинку кресла, стоял Гайнанов. Слева от Бачуриной расположились Казарин, Лебединский и другие руководители и сотрудники предприятий Великого. Им ничего не отказывалось из наследства, но их присутствие посчитали обязательным. По большому счету, они тоже были заинтересованной стороной.

Небольшими группами и по одному разместились другие приглашенные. Некоторые сидели в расставленных в помещении креслах, другие стояли или прохаживались, рассматривая картины, время от времени косясь в угол, где на постаменте, утопающем в венках и гирляндах из черных роз, стоял портрет Петра Алексеевича. Таким образом завещатель символически присутствовал при оглашении собственной воли. Терялись в догадках: кому принадлежит идея с портретом? В действительности же авторство принадлежало самому Великому, который еще год назад по пунктам расписал, как и что должно быть сделано после его смерти. Люди, как правило, мало задумываются о собственных похоронах. Если только не тяжело больны или не дожили до преклонного возраста. А здоровым и все еще бодрым, каким был Петр Алексеевич до последнего своего дня, хватает и тех проблем, которые преподносит жизнь. Пустая затея – сушить себе голову тем, как тебя закопают в землю, когда полон сил и энергии. Однако Великий, будто предвидя свою гибель, за год до нее составил два завещания. Одно касалось наследства, а другое – расписывало, каким образом и где Петр Алексеевич будет похоронен, когда и в какой обстановке будет оглашено завещание. Великий желал руководить даже собственным погребением.

Впоследствии основное завещание дважды дополнялось и переписывалось. А вспомогательное, так сказать, процедурное, осталось неизменным.

В зал вошли пятеро мужчин, уселись за стол, покрытый черным бархатом. Это были нотариусы. Разложив перед собой бумаги, председательствующий негромко произнес:

– Прошу занять свои места, господа.

Затем представился сам и представил коллег. Двое из сидящих за столом мужчин оказались швейцарцами, специально прилетевшими из Базеля.

Бачурина уже была знакома с содержанием завещания и не ожидала услышать ничего нового. Смотрела на портрет мужа, перевязанный черной лентой, и ни о чем не думала. Ни радовалась полученному богатству, ни горевала о потере мужа. На душе было пусто. Скрипучий голос старика, зачитывающего пункты доносился до нее будто издалека.

В отличие от вдовы, сидящий рядом Зотов, также знакомый с текстом завещания, наоборот, слушал очень внимательно, будто впервые для себя. Каждый раз, когда нотариус завершал чтение очередного пункта, Аркадий Константинович непроизвольно кивал головой. У человека, вздумавшего наблюдать за ним в эту минуту, обязательно сложилось бы впечатление, что адвокат подтверждает кивком согласие с зачитанным текстом.

Но самыми внимательными слушателями были родственники покойного, занявшие большую часть расставленных в зале стульев. Одна наиболее чувствительная тетка в тот момент, когда прочитали о безделице (речь, кажется, шла о какой-то мебели и посуде), унаследованной ею, разразилась громкими рыданиями и принялась причитать, нарушив тем самым порядок церемонии.

Нотариус дождался, когда женщина успокоится, и продолжил чтение. Каждый из наследников получил свою долю. Кто дом, купленный Великим в родных местах и забытый им на десятилетия. Кто ежегодный пенсион. Кто стипендию на обучение детей. Кто акции, проценты с которых они получали и раньше, но которые находились в управлении Великого. Городской художественный музей получил несколько картин из коллекции Великого. Университет – средства на приобретение лабораторного оборудования и пополнение библиотеки. Одна из школ города – мощный компьютер.

Но все отказанное второстепенным и третьестепенным наследникам едва ли составляло и тысячную долю огромного состояния.

Когда нотариус перешел к заключительной части завещания и принялся перечислять, что отходит к Татьяне Николаевне, все присутствующие обернулись в ее сторону. Зотов с недоумением смотрел на нотариуса. Даже у Гайнанова перехватило дух от перечня богатств, доставшихся вдове. Не только многочисленное движимое и недвижимое имущество, но и весь бизнес Великого и его паи в других предприятиях практически полностью переходили ко второй жене покойного – графине Бачуриной.

Бачурина очнулась от состояния прострации, в котором находилась. Больше чем обрушившееся на нее богатство, ее поразила дата составления завещания. Всего лишь месяц назад. В те дни они были в Париже... Татьяна Николаевна вспомнила, что на обратном пути они сделали посадку в аэропорту рядом с Базелем. Она тогда еще удивилась, что аэропорт находится на французской территории, а в Швейцарию им пришлось проехать на автомобиле. Впрочем, ехать оказалось не долго. На дорогу и посещение Великим какой-то конторы ушло всего несколько часов, которые Бачурина провела, прогуливаясь по улицам и паркам старинного города. Петр сказал, что ему предстоит важная встреча, и Татьяна удовлетворилась объяснением.

Нотариус умолк. Зал казалось, зацепенел. Казарин и Лебединский сидели, совершенно огорошенные услышанным. Зотов и Гайнанов тоже выглядели пораженными, хотя совершенно по иной причине.

Итак, все стало на свои места. Хозяйкой корпорации стала Бачурина. С грохотом опрокинулся стул. Это вскочил адвокат, представляющий первую жену Великого. Собрание обернулось в его сторону. Нежданный оратор принялся доказывать несправедливость и незаконность завещания. Резкий, пронзительный голос адвоката удивительным образом не соответствовал его фрачному облику. Да и форма, в которой он поспешил выразить свой протест, никак не приличествовала дипломированному юристу. Каждому стало ясно, что этот человек нанят не для того, чтобы отсудить наследство, а чтобы досадить более ужачливой сопернице. Иначе объяснить выбор, павший на фрачного, было бы трудно.

Бачурина встала с кресла и молча удалилась. Свои права она предпочитала защищать в суде через адвокатов. А препираться с кем-либо, да еще в день похорон мужа, Таня считала ниже своего достоинства.

Большинство родственников, и до этого без особой симпатии относившихся к молодой вдове, расценили ее уход как свидетельство высокомерия по отношению к более бедным членам семьи Великих.

Лебединский наклонился к уху Казарина:

– Если этот сутяга начнет процесс против Бачуриной, суд может наложить на ее долю наследства арест. До окончания разбирательства.

Казарин согласно кивнул головой.

* * *

Темнота всегда таит в себе неизвестность. Но когда эта темнота вызвана повязкой, закрывающей глаза жертвы, она становится по-настоящему пугающей. Как намек на ту вечную темноту, из которой мы пришли, и которая нас всех рано или поздно ожидает. Но лучше поздно, как можно позже... И поэтому жертва мобилизовала все оставшиеся чувства, чтобы предугадать ожидающую ее участь. Вдруг есть еще шанс...

Ступеньки... Его долго вели по ступенькам. По меньшей мере – маршей десять вверх. А может и больше. Пленник сперва пытался считать ступени, затем марши лестницы, но оба раза сбивался со счета. Но был твердо уверен, что они поднялись на какое-то высотное здание. Скрипнула дверь. Волной накатили звуки городских улиц и свежий воздух. Судя по всему, его привели на крышу. И сейчас, скорей всего, на дворе стояла ночь. По телу пленника пробежала дрожь. То ли от прохладного ветерка, то ли от страшной догадки.

Человека поставили на парапет, придерживая руками, чтобы не упал раньше времени.

– Ты знаешь, что полагается за предательство, – послышался голос того, кто проводил допросы. – Если хочешь сохранить жизнь, должен заслужить это.

– Я все рассказал. Я больше ничего не знаю...

Больше всего пугало, что он даже не догадывался, в чьих руках находится. Казалось: зная это, еще можно было бы надеяться, что все обойдется. Но похитители с одинаковым усердием расспрашивали несчастного как о тех, кто вынудил его передавать служебную информацию, так и о покойном хозяине. Иногда человеку казалось: проверяют. Но если это и так, что изменится? Его песенка спета при любом раскладе. Он слишком много рассказал...

– Пеняй на себя, – устало проговорил палач. – И кстати... Сегодня хоронили Великого. Провезли через весь город. А от тебя даже могилки не останется...

Это был приговор, не оставляющий ни малейшей надежды. И как подтверждение этого, рот несчастного залепили кляпом. Он замычал, начал извиваться, пытаясь вырваться из держащих его рук. И когда удалось освободиться, он ощутил, что летит в пустоту...

В миг, отделяющий жизнь от смерти, человек понял: ему было что сообщить в обмен на свою жизнь. Прозрение пришло внезапно. Сложилось из мельчайших деталей, на которые он раньше не обращал внимание. Ему, маленькой сошке, вдруг открылся смысл игры. И игроков было не двое, как он считал раньше, а больше. И, кроме того, он вдруг ясно осознал, что в ближайшем окружении хозяина скрывался предатель. Человек вспомнил один случай... Но опять же, раньше не придал увиденному значения, а понял все только сейчас. Слишком поздно. Стало обидно, что он сейчас умрет, а тот, другой, останется жив. Это несправедливо. Он не заслужил этого. Он ведь не предатель. Просто так сложились обстоятельства. Тело кулем свалилось на бетон... Но высота, с которой ему довелось падать, была всего-то с полметра.

Через миг над упавшим склонился палач:

– Теперь понял, что может тебя ожидать? Ты готов продолжить разговор?

Лежащий на бетоне молчал. Он был мертв. Сердце не выдержало ужаса, переполнившего его в момент, когда человек не ощутил под ногой опоры.

Исполнитель экзекуции пощупал у жертвы пульс и недовольно поморщился. Убийство не входило в его планы. Предателя следовало лишь припугнуть. Но негодяй оказался большим трусом, чем предполагалось.

– Вот черт, – сокрушенно проговорил палач, – надо было по-простому, яйца прижечь. А не играть в психологов.

– Что докладывать будем? – поинтересовался помощник. – Наждак с нас теперь такую стружку снимет...

– Доклады потом. Сперва избавимся от тела. В любом случае этот мерзавец заслужил свою участь.

Зеркало тролля

13

Аркадий Константинович обосновался в кабинете Великого еще до того, как были выполнены все формальности. Уже на следующий после оглашения завещания день Зотов принялся изучать новые ворохи бумаг – занятие, которому предавался в течение последнего времени. Помощь в этом адвокату оказывал не только Гайнанов, но и Казарин в компании с Лебединским. У Казарина уже не было формальных поводов отказывать уполномоченным Бачуриной лицам в знакомстве с делами «Цесаря».

А положение корпорации было не столь блестяще, как казалось сторонним наблюдателям.

Великий любил рисковую игру. Но, даже попадая в безвыходные ситуации, он умел оборачивать обстоятельства к своей выгоде. Как бы плохо не складывались дела для других, Петр Алексеевич ухитрялся оставаться с барышом. Каждые шесть из семи операций, проводимых магнатом, привели бы менее удачного бизнесмена к колоссальным убыткам, а то и краху предприятия. Кого-то, но только не Великого! Тот умел получить хоть маленькую, но прибыль. Даже там, где ее совсем не ожидалось. Прибыль мизерную, никчемную, возможно, даже не стоившую затраченных на нее усилий. Зато одна из семи операций сразу приносила огромный куш.

Кроме финансовой игры, которую вел сам Великий, его богатства увеличивали несколько десятков фирм, занимающихся торгово-посреднической и производственной деятельностью. Прибыль от них была не столь велика, как от афер с акциями и ценными бумагами, зато поступления в кассу, а значит, и в кошелек магната, были стабильны.

Из года в год империя Великого росла. Но в последний месяц жизни Петра Алексеевича в делах стал наблюдаться сбой. Обанкротились, одна за другой, сразу две принадлежащие ему компании. Несколько фирм, расположенных в Ровске, заморозили свою деятельность из-за постоянных проверок и ревизий, которым их подвергали по приказу ровского мэра. Хуже всех пришлось казино "Соверен", пострадавшего от разбойного нападения. В ходе расследования вскрылись такие махинации, проводимые руководством "Соверена", что уголовное дело было возбуждено не только против налетчиков, но и против дирекции пострадавшего казино. Это не могло не сказаться и на репутации самого Великого. Раньше о том, что в "Цесаре" крутились миллионы, имевшие криминальное происхождение, говорили чуть ли не шепотом. А после смерти об этом уже кричали не только ровские, но и некоторые столичные газеты. В результате корпорация лишилась многих кредитов, которые могли бы помочь ей снова встать на ноги. Смерть Петра Алексеевича нанесла "Цесарю" непоправимый урон. Большинство сделок оказались незавершенными, вернуть вложенные в них средства не представлялось возможным. Банки не только отказали корпорации в дальнейших кредитах, но и отзывали ранее вложенные средства.

Этот год корпорация "Цесарь" впервые за время своего существования должна была завершить убытками. Казарин прямо сказал Зотову, что не видит, каким образом Бачуриной или кому-либо другому, вставшему у руля предприятия, удастся избежать потерь.

* * *

– Графиня, – негромкий голос разбудил Бачурину.

– Который час? – Таня чувствовала себя разбитой и опустошенной.

– Пять часов.

– Зачем надо было будить в такую рань? – Бачурина вновь закрыла глаза, стремясь вернуть прерванный сон.

– Вы сами вечером приказали разбудить вас в пять, – оправдывалась горничная.

– Да, приказала, – бесцветным голосом согласилась Таня.

Предстояло прожить еще один день. Еще один тяжелый день, столь непохожий на счастливый сон, который она видела этой ночью. Удивительно, что после смерти Петра Алексеевича она может видеть радостные сны, в которых все так хорошо и нет ни тревог, ни опасностей. Право – хоть не просыпайся.

– В гостиной вас дожидается Андрей Дмитриевич Гайнанов, – доложила девушка.

– Пусть заходит, – распорядилась Бачурина, набросив халат.

На лице горничной появилось недоуменное выражение: раньше нельзя было и предположить, чтобы Бачурина приняла кого-то в своей спальне...

– Доброе утро, графиня, – поздоровался Андрей Дмитриевич.

Вид у Гайнанова был измятый и измученный, глаза красные от бессонных ночей.

– Оставьте церемонии, Андрей. Мы не на приеме. Вы плохо выглядите. Выпейте кофе, а я пока приведу себя в порядок.

Когда Бачурина вернулась из ванной комнаты, Гайнанов обрушил на нее целую лавину информации, требующей безотлагательного решения. После обсуждения составили предварительное расписание на день. Все это было знакомо и обыденно, как и при управлении Домом моды. Только круг проблем стал шире и суммы, о которых шла речь, больше. А еще – некоторая напряженность и ощущение неустойчивости.

– Куда вы отправляетесь дальше? – спросила Татьяна Николаевна.

– В "Цесарь". У нас заседание. Тема обычная: как выйти из кризиса с наименьшими потерями. А что намерены делать вы?

– Буду вникать в документы. Учиться бизнесу.

* * *

Четыре директора «Цесаря» – Казарин, Лебединский, Зотов и Гайнанов – собрались в кабинете, ранее принадлежавшем Великому. Подобные заседания созывлись тепрь едва не каждый день. Собственно, назначение этой четверки на должности директоров и учреждение Директората должны были состояться лишь на ближайшем собрании акционеров, так как уставом подобный орган управления не предусматривался. Был генеральный директор, были его замы, было наконец Правление. Но прежняя система рухнула вместе со смертью Петра Алексеевича. Теперь, в результате компромисса между сторонниками Бачуриной и «старой гвардией», возникла идея Директората. Все участники игры понимали, что это временный орган, и каждый видел себя Наполеоном, который сметет аморфное образование и установит единоличную власть. Исторически это было неизбежно. Но пока директора разговаривали между собой с подчеркнутой вежливостью и всячески демонстрировали заинтересованность в благополучном разрешении кризиса.

– Мы можем сбросить балласт, – предложил Гайнанов. – Продать несколько убыточных предприятий, а вырученные средства направить на завершение наиболее перспективных проектов.

– Проблема в том, что убыточные никто не хочет покупать, – заметил Казарин. – У меня есть несколько предложений. Но все они касаются фирм, положение которых ни у кого не вызывает сомнений. Например, нашу нефтяную компанию. Или завод по производству стекловолокна.

– Долю акций корпорации в алюминиевой промышленности готовы купить хоть сегодня, – вставил Лебединский. – Вырученных средств хватит, чтобы частично покрыть убытки и выправить положение. Все равно в ближайшее время мы не сможем активно участвовать в этой сфере бизнеса.

– Разумно, – согласился Казарин. – Но мне кажется, что не следует торопиться с продажей. По меньшей мере, до того времени, пока мы не убедимся, что нет иного выхода.

Председатель Правления как никто другой знал что ожидать значительных поступлений от предприятий корпорации, как и притока капиталов со стороны, не приходится. С другой стороны, акции, о которых упоминал Лебединский, в большинстве принадлежали Великому (а теперь Бачуриной) и корпорации были переданы лишь в доверительное управление. Сам Казарин не имел с этих акций почти никакого дохода, и их продажа не могла отразиться на его финансовом благополучии. Использовать же акции как средство давления при выработке политики российской алюминиевой промышленности, как это делал Петр Алексеевич, Казарин считал нереальным. Слишком крупные фигуры принимали участие в этой игре, чтобы чувствовать себя рядом в безопасности. Поэтому председатель Правления приветствовал бы продажу акций с тем, чтобы вырученные средства пустить на исправление положения дел в возглавляемой им корпорации. Да и Лебединский получил бы с этой сделки неплохие проценты: к нему давно подкатывались с предложением убедить Великого продать акции, суля за услугу огромные деньги, и знание Казариным подноготной этой сделки превращала банкира в преданного союзника председателя Правления. Лебединский и сейчас солидаризировался с Казариным практически по всем вопросам. Но хороший компромат привязал бы его еще крепче.

И все же Казарин посоветовал повременить с продажей акций. Ему не хотелось, чтобы его собственная заинтересованность в подобном исходе дела сразу же бросалась в глаза.

– До выплаты процентов по алюминиевым акциям осталось полтора месяца, – проговорил после долгого раздумья Зотов. – Мы подождем.

– Через полтора месяца цена может упасть так, что сумма полученных выплат не покроет разницы, – горячо возразил Лебединский. Его торопили с продажей.

– Все равно мы не можем решать этот вопрос без Бачуриной, – подвел черту Зотов.

– Тогда следует напомнить ей, – настаивал Лебединский, – что собрание акционеров не за горами. И от нас потребуют отчет о состоянии дел и план выхода из нынешнего кризиса. Перед акционерами мы должны предстать с реальными предложениями.

* * *

У Любы Ходосеевой неожиданно появилась новая подруга. В квартире двумя этажами ниже поселилась художница. Познакомились они случайно, в подъезде: художница выносила этюдник и задела им Ходосееву, испачкав пальто краской.

– Вот дьявольщина! Какая же я неловкая! Ну ничего, сейчас все исправим.

Женщина едва не силком затащила Любу в свою квартиру, сняла с нее пальто, усадила на диван и удалилась. Было слышно, как она чем-то гремит на кухне. Новая знакомая вернулась буквально через пару минут с чашкой чая и пирожными.

– Угощайтесь пока, а я отлучусь.

Ходосеева выпила чай, но к пирожному не притронулась. Не столько потому, что не хотела, сколько из глупой застенчивости. Хозяйка все не появлялась, и Люба принялась рассматривать квартиру. Книжные полки были заполнены книгами по искусству, биографиями великих художников и красочными альбомами. И повсюду – картины: на стене, стопками на полу, даже под диваном, откуда торчали уголки холстов.

– Любуетесь моей мазней? – в дверях комнаты стояла хозяйка с пальто в руках.

– Почему же мазней? – вежливо ответила Ходосеева. – Наверное, ваши картины хорошо покупают, раз приобрели квартиру в престижном доме.

Художница рассмеялась:

– Деньги мне достались от бывшего мужа. Откупился, подлец, при разводе. Кстати, мы так и не познакомились. Мария Свиридова – художник и феминистка.

Последние слова Свиридова произнесла с вызовом.

– Любовь Ходосеева, – представилась Люба, добавив: – Домохозяйка.

– Ходосеева? Так наш мэр, наверное, ваш муж? Сволочь редкая.

Люба уставилась на художницу, не зная как реагировать на ее слова: возмущаться или соглашаться. Свиридова, конечно, была права но ведь Женя – ее муж.

– Удивляюсь, как красивым женщинам не везет на мужей. А если она еще и как человек из себя что-то представляет, то вообще падлюка достается. Из четырех моих мужей – трое были негодяями чистой воды. Пробу негде ставить. И лишь один, предпоследний – так себе, вода на киселе. Мужики как вид вымерли. То, что мы имеем, – это прожорливый мерзавец с членом. Да и тем большинство похвастать не может. А амбиций! Я, бык с яйцами, всех забодаю! – Свиридова внезапно оборвала свою пламенную речь и произнесла уже более спокойно: – Не обращайте внимания. Я еще от развода не отошла. Через месяц-другой опять стану видеть в мужчинах достоинства. Хотя бы в роли самцов. А потом опять влюблюсь... Грустно, правда? Дуры, мы бабы, дуры. Ну, все, пойдемте на кухню пирожные есть. А для кого нам, скажите, фигуру беречь?

Люба задержалась у новой знакомой на целых два часа. Беседовали о мужиках, о последней передаче "Я сама", и больше всего – об искусстве. Говорила в основном Свиридова. Но и Ходосеевой удавалось время от времени вставить удачные замечания. Особенно в том, что касалось художников прошлого. Ведь Люба когда-то интересовалась живописью, и даже сама пыталась рисовать.

–Как приятно, что среди соседей оказался интеллигентный и образованный человек, – на прощание сказала художница. – Будет с кем пообщаться. Заходите почаще, но только без мужа.

Вернувшись домой, Люба, к удивлению застала в квартире супруга. Впрочем, он собирался уже уходить – стоял перед зеркалом и поправлял волосы.

– Где это ты шастаешь? – поинтересовался Ходосеев, не из любопытства, а просто, чтобы показать, что заметил появление жены. И не дожидаясь ответа: – К ужину не жди, у меня сегодня важная встреча. Так что задержусь.

* * *

Таня отложила в сторону последнюю из просмотренных папок и взглянула на часы. Скоро ужин.

– Извините за вторжение, Татьяна Николаевна... – на пороге кабинета появился руководитель службы безопасности.

– Вы что-то хотели сообщить, Ян Эдуардович? И, наверное, как всегда, неприятное.

– Угадали. Мы не могли бы пройти для разговора в ваш кабинет?

В доме имелось два кабинета: один, ранее принадлежавший Великому, в котором они сейчас находились, и второй, самой Бачуриной, которым она в последнее время не пользовалась.

– А почему бы нам не поговорить здесь? – поинтересовалась Татьяна, но поднялась с кресла, даже не ожидая ответа. Она уже знала, что Ян ничего не делает просто так. – Хорошо, пойдемте.

В приемной, смежной с кабинетом Бачуриной, кроме секретаря, находился знакомый Тане молодой человек из охраны.

– Добрый день, Саша, – приветливо поздоровалась Таня с одним из тех, от кого зависела ее безопасность.

– Здравствуйте, Татьяна Николаевна.

Бачурина удивилась, зачем Тормис выставил у ее кабинета пост. Но промолчала.

– Так что вы хотели мне сообщить? – спросила Таня, усаживаясь в кресло за рабочим столом.

– Посмотрите, пожалуйста, на это, – Тормис протянул на ладони несколько крошечных предметов, по виду напоминающих радиодетали.

Бачурина посмотрела на Яна, не понимая, к чему тот клонит.

– Это "жучки" – подслушивающие устройства. Мы обнаружили их во время проверки столовой и в вашей спальне.

– Здесь тоже могут быть подслушивающие устройства?

– Были, – поправил Тормис. – Взгляните на стену у себя за спиной.

Бачурина развернулась вместе с креслом и заметила в обоях, на уровне головы, небольшие разрезы.

– Что это?

– "Жучки", которые мы обнаружили сегодня.

– И много таких насекомых может быть в доме? – поинтересовалась Бачурина.

– Может, какому-нибудь особо хитрому и удалось остаться незамеченным. Но я хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что жучки в спальне и столовой давно бездействуют. А в этом кабинете, установлены не далее как вчера. Кто это сделал, я не знаю. Но во времени установки не сомневаюсь.

В дверь постучали:

– Извините, Татьяна Николаевна, – в кабинет заглянул телохранитель. – Приехал Гайнанов и направляется сюда. Я посчитал нужным предупредить вас.

– А откуда вы знаете, что он идет сюда? – удивилась Таня.

– Мы установили по дому дополнительные камеры. А в приемной у меня мониторы. И, кроме того, дежурные информируют друг друга о перемещениях внутри дома.

В голове Бачуриной вдруг мелькнула неожиданная мысль:

– Вы и о моих перемещениях извещаете друг друга? – спросила она Тормиса

– Само собой. В первую очередь. Вы ведь основной объект охраны.

– Надеюсь, хоть в спальне вы не натыкали своих микрофонов и телекамер? – с подозрением спросила Таня.

– Как можно?! – убедительно ответил Ян. – Ваши личные помещения неприкосновенны.

– А вот за дверьми и окнами наблюдаем, – вставил Саша. – Чтобы никто не пролез.

– Спасибо, успокоили, – не без сарказма произнесла Бачурина.

Лицо телохранителя внезапно приняло отрешенное выражение, будто он прислушивался к чему-то скрытому внутри самого себя.

– Гайнанов в приемной. Идет сюда, – предупредил он.

– Не могли бы вы принять меня после его ухода? – попросил Тормис.

– Если считаете нужным, – ответила Бачурина, добавив с улыбкой: – Я начинаю подумывать, не попросить ли и мне такой передатчик как у Саши? Чтобы знать все происходящее в доме.

– Это отвлекало бы вас от работы.

– Кстати, о работе. Распорядитесь оборудовать этот кабинет селекторной связью. Как это устроено в офисе "Контес" и кабинете Великого. Чтобы не приходилось секретарю по двадцать раз на дню заглядывать в приоткрытую дверь.

– Будет исполнено. И если разрешите, мы подготовим для вас кабинет Великого, – Тормис украдкой указал на зажатые в руке жучки, и Бачурина поняла намек. – Тот кабинет более приспособлен для работы и приема посетителей. Там уже установлено все необходимое оборудование. Думаю, во второй половине дня вы сможете перебраться.

– Хорошо, – согласилась Бачурина.

В кабинет вошел Гайнанов.

– Работаете?

– Вот, даю указания Яну Эдуардовичу о переустройстве кабинета.

– Разве вы дизайнер? Я думал, вы работаете в охране.

– Я – специалист по электронике. В кабинете Татьяны Николаевны отсутствует селекторная связь с секретарем, – пояснил Тормис.

– Если возникнут какие-то затруднения, сообщите мне, – Бачурина подала Яну знак, что он может быть свободен.

– Этот парень принял на себя обязанности завхоза? – поинтересовался Гайнанов, когда Тормис скрылся за дверью.

– Скорей электрика или телефониста, – ответила Таня, возвращаясь за стол. – А чему ты удивляешься? Как я выяснила, он раньше работал в техническом управлении КГБ. Линии связи – его специальность.

– Так будет хоть какая-то уверенность, что к телефонам не подключат какое-то устройство. Как ваше...

– Мы ведь договорились наедине обращаться друг к другу на "ты", – напомнила Татьяна.

– Трудно сразу перестроиться... Как себя чувствуешь, у тебя усталый вид.

– Вчера долго не удавалось уснуть, рано встала, много работы. Причин для усталости предостаточно. Как прошло совещание в "Цесаре"?

– Нужны кредиты, придется ехать в Москву.

– Надо, так надо. Ты уж распорядись насчет билетов.

* * *

Котя Фрумкин отложил в сторону книжку и, потянувшись, встал с кресла. Взглянув на часы, подошел к окну и стал наблюдать за небольшим зданием по другую сторону улицы. Этот особнячок занимала какая-то контора, непонятно чем занимающаяся. У служащих уже заканчивался рабочий день, одно за другим гасли окна кабинетов. Расстелив на подоконнике лист бумаги, Котя принялся заполнять расчерченную накануне таблицу, каждая клетка которой обозначала определенное окно: едва в кабинете выключали свет, в клеточку заносилось время ухода чиновника. Ниже, под графиком, отдельной строкой отмечались время прибытия и отъезда автомобилей от офиса, их номера или приметы. Занятие дурацкое, но хорошо оплачиваемое.

Когда к Коте подвалил незнакомый парень с предложением подзаработать, мальчик сразу же согласился. Хоть и подумал, что чужак немного не в себе, – такие деньги за ерундовое поручение. Парень, дескать, работает в отделе кадров какой-то там фирмы и у них месячник укрепления дисциплины. Но Фрумкин сообразил: скорее всего, собирается обчистить пару кабинетиков, а для этого надо знать, когда чинуши линяют домой и не совершает ли по вечерам охрана обход помещений.

Моральная сторона дела не слишком волновала Котю. Каждый добывает бабки как может.