Текст книги "Охота на Золушку (СИ)"

Автор книги: Владимир Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Бачурина вскрыла бандероли, в которых оказались какие-то договора и соглашения, касающиеся бизнеса мужа. Не слишком вдумываясь в содержание документов, Татьяна Николаевна пробежала взглядом листы и передала их Тормису.

Ян с Максом принялись изучать добычу, обмениваясь впечатлениями и мнениями. Время от времени они делали попытки вовлечь в разговор и Бачурину. Однако Татьяна отвечала невпопад, погрузившись в какие-то свои размышления. Возможно, виной тому было успокоительное, принятое перед сном.

– Уже четверо суток, как погиб Петя, а я никак не могу поверить в его смерть, – внезапно, вне всякой связи с предыдущим разговором, проговорила Бачурина. – Он никогда не доверял мне ведение бизнеса.

– А "Контес"? – напомнил Макс.

– Я мечтала сделать из своего Дома моды серьезное предприятие, – задумчиво проговорила Бачурина. – Но Великий смотрел на это как на увлечение, игрушку. По крайней мере, у меня складывалось такое впечатление. И хотелось доказать ему, что это не так. Впрочем, муж, наверное, был прав. Без его денег, "Контес" оставался бы заурядным провинциальным ателье.

Тормис молчал. Пожалуй, следовало как-то ободрить женщину, тем более, он чувствовал, что Татьяна Николаевна ждет этого от него. Но он не знал, как.

– Сегодня привезут урну, – продолжала Бачурина, перескочив уже на другую тему. – Эту ночь Петр Алексеевич проведет под крышей родного дома. Хотя это имеет значение, наверное, только для меня. Ему уже все равно. А завтра похороны. Скорее бы все оказалось позади. Боюсь, что не вынесу этой пытки. – Она поспешно отвернулась. – Извините, мне нужно умыться...

Едва Бачурина вышла, Макс, приглушив голос, обратился к Тормису:

– Так что будем делать с тем гадом, который передавал Ходосееву сплетни о Великом.

–Максим, твой энтузиазм меня пугает. К тому же, распорядок дня Петра Алексеевича – это уже не сплетни. Дело куда серьезней, чем вам кажется.

Тормис прервал разговор на полуслове, так как в комнату вошла Бачурина.

– Забыла вам сказать, – абсолютно спокойным голосом заговорила графиня. – Пока вас не было, звонили Гайнанов и Зотов. Просят, чтобы служба безопасности представила им отчет о подготовке к завтрашнему дню.

– Понятное, что мы должны согласовывать свои действия с руководством "Цесаря". Но отчет от нас можете требовать лишь вы! – возмутился Кузнецов.

Тормис же неожиданно предложил:

– А почему бы не потешить их самолюбие? Максим, сходи и доложи о принятых на завтра мерах безопасности.

– Зачем? – удивился Кузнецов.

– Пусть знают, что ты оберегаешь Татьяну Николаевну как зеницу ока. И пусть почувствуют, что держат тебя под контролем.

– Меня?

– Тебя. Ведь они, кажется, не приглашали на совещание технического консультанта?

– Ян Эдуардович подал хорошую идею, – согласилась Бачурина. – Когда вернетесь из "Цесаря", расскажете, о чем вас там спрашивали.

11

Бачуриной, державшейся молодцом, все же стало плохо, когда из машины стали доставать мраморную урну с прахом Великого. Рейн привел женщину в сознание, дал успокоительное. Но легче ей не стало: было видно, что вдова в любой момент может потерять сознание. Однако увеличить дозу успокоительного Рейн посчитал неразумным.

Потянулись с соболезнованиями посетители. Каждый, из проходящей мимо череды, уносил с собой частичку ее внутренней силы, так что все трудней и трудней было сопротивляться горю. Лишь к вечеру поток посетителей иссяк.

Татьяна отправила отдыхать всех домашних и осталась одна в огромном зале, где установили урну с прахом Великого. Теперь она неподвижно сидела на жестком неудобном стуле, не отрывая взгляда от мраморной вазы на черном, укутанном бархатом постаменте.

* * *

В это время Кузнецов докладывал Гайнанову и Зотову:

– Кладбище, Театр драмы, где состоится гражданская панихида, и большая часть маршрута процессии будут с утра взяты милицией под охрану. Ожидаются дополнительные специальные подразделения из соседних областей. Наши люди обеспечат непосредственную охрану Бачуриной в первом и втором кругах.

– Что это за круги такие? – поинтересовался Зотов.

– Первый круг – телохранители рядом с охраняемым. В случае опасности эти люди должны прикрыть объект охраны своим телом. Второй круг – охрана в трех-пяти метрах от объекта. Они контролируют ближнее окружение. Дальше – оцепление, сотрудники в штатском в толпе. Еще – снайперы и наблюдатели.

– Вы и снайперов задействовали?

Макс смешался:

– Только наблюдателей. Но привлечены саперы. В этот момент они исследуют все вероятные точки закладки фугасов.

– Каких фугасов? – удивились Гайнанов и Зотов.

– Мины. Я не думаю, что будет предпринята попытка повторения сценария покушения на Котляковском кладбище, но милиция считает иначе.

– Голубчик, – отеческим тоном проговорил Зотов, – вы все же не забывайте, что завтра похороны, а не облава на террористов. – И продолжил, повернувшись к Гайнанову. – Я не понимаю, к чему подобные предосторожности? Мы лишь спровоцируем ненужные слухи, осложнив задачу. Впрочем, об этом поговорим позже. А вы, голубчик, – вас, кажется, зовут Максим? – можете быть свободны.

* * *

Из офиса «Цесаря» примчался на Богоявленскую Максим Кузнецов. Бачурину он застал в домашнем кабинете покойного мужа. Татьяна Николаевна сидела в кресле Великого и теребила кружевной платок. Она была необычайно бледна, что подчеркивалось черными траурными одеждами. Кузнецов не знал, удобно ли сейчас говорить о делах, но Бачурина предложила ему садиться и сама задала вопрос о визите в офис. Максим вкратце пересказал содержание разговора с доверителями вдовы.

Татьяна смотрела на него, стараясь за чертами лица угадать характер. К сожалению, она была плохой физиономисткой. Однако чутье женщины подсказывало, что Максу можно доверять. Он предан ей душой и телом, преисполнен чувством долга и чести. Еще и потому, что немного влюблен в нее.

Выйдя из-за письменного стола, Бачурина села на диван, рядом с Кузнецовым.

– Вы делаете больше, чем я могу ожидать. И все же у меня к вам еще одна просьба. Лично к вам, Максим.

– Вы можете полностью располагать мною, – заверил телохранитель.

– Не знаю, с чего начать и как сформулировать просьбу. – призналась Таня. – Если я буду говорить долго и сумбурно – заранее прошу меня простить.

Бачурина ненадолго замолчала, собираясь с мыслями, и заговорила негромким, доверительным тоном:

– Я не готова к роли, которая выпала мне после смерти мужа. Не знаю даже, могу ли положиться на окружающих. Меня очень смущают слухи, что среди тех, с кем я ежедневно имею дело, могут оказаться скрытые противники. Об этом твердят и Зотов, и Гайнанов, и Тормис. Но при этом все требуют, чтобы я предпринимала те или иные действия. И мне в создавшейся ситуации трудно определить, что действительно необходимо для пользы дела, а что может навлечь на меня новые беды. Поэтому у меня к вам, Максим, необычная просьба. По своей должности вы обязаны охранять меня. Так вот, я прошу вас охранять не только мое тело, но и мои интересы. Если вы посчитаете что, то или иное действие в дальнейшем может повредить мне – прошу не стесняться и высказать свое суждение. Все в чем я сейчас нуждаюсь, это добрый совет.

Кузнецов был польщен. Бачурина верно рассчитала: теперь Макс даже без особой просьбы приглядит за Тормисом. Если бы графиня прямо предложила Кузнецову следить за Яном, Максим оскорбился бы. А сейчас он будет стараться оправдать оказанное доверие.

Не то, чтобы Бачурина не верила Тормису. Но, трезво поразмыслив, она пришла к выводу, что и особых причин доверять Яну Эдуардовичу нет. К этому примешивалась и антипатия к "консультанту", оставшаяся со времени их первой встречи. Они с чухонцем вынуждены плыть в одной лодке, но выказывать друг к другу теплые чувства не обязаны.

После ухода Кузнецова Бачурина пододвинула телефон и нажала кнопку вызова дворецкого. Если кто-то и может ей рассказать о Тормисе, то это дворецкий Павел, в чьи обязанности, кроме всего прочего, входило и руководство многочисленным персоналом, обслуживающим дом Великого. Павел, по роду своих занятий, много знал и о сотрудниках службы безопасности.

Сведения дворецкого оказались весьма не полными. Но Павел посоветовал просмотреть копию личного дела Яна Эдуардовича, которое хранилось в компьютере Великого. Татьяна так и сделала. Теперь она знала, что Тормис работал во Втором главном управлении КГБ, затем в оперативно-техническом управлении КГБ СССР, был переведен в Эстонский КГБ на какую-то высокую должность. После развала Союза оказался не у дел и перебрался в Москву, где пытался заниматься бизнесом, да не преуспел. Последние три года преподавал в частной школе телохранителей. Имеет лицензию частного детектива. В активе несколько успешно выполненных операций. Тормис слывет неплохим профессионалом и порядочным человеком, насколько это возможно в нынешнее смутное время.

* * *

Татьяна спустилась в зал с прахом Великого. Эта мраморная ваза, украшенная бронзой, одновременно и притягивала женщину к себе, и пугала. Бачурина подошла к постаменту и, протянув вперед руку, с усилием заставила себя коснуться урны. Мрамор был холоден, как само дыхание смерти, и Татьяна ощутила, как этот холод проникает в ее сердце. Совсем не вовремя и некстати вспомнилась сказка о Снежной королеве, которую она любила перечитывать в детстве. Вот и ей в сердце попал кусочек волшебного зеркала тролля. Сердце еще не оледенело от горя, но Бачурина и не противилась превращению. Она была не прочь и самой стать Снежной королевой, чтобы наказать мир, столь жестоко поступивший с ней.

А ведь все начиналось как совсем иная сказка, как добрая и радостная сказка о Золушке. С обязательным – в это так верилось – "и жили они долго и счастливо".

Гримаса судьбы: известие о смерти Великого принес тот же человек, что, по сути, и познакомил ее с Петей.

Дом засыпал вместе с населяющими его людьми. И когда затих последний звук, стало жутко от мертвой тишины, окружавшей ее. Сейчас как никогда она ощущала себя беззащитной перед враждебным миром. Не было никого, в чью грудь можно зарыть лицо, кто поймет, защитит, успокоит. То, что осталось от мужа, защитника и опоры, лежало здесь, в этом зале. Но какое дело мертвым до живых?

Бачурина вдруг ощутила непреодолимую потребность перемолвиться словом хоть с одной родной душой. Взглянув на огромные настенные часы, подаренные ее дядей Константином Никовани, она обнаружила, что уже гораздо позже, чем она думала. Два часа ночи. В Испании, где постоянно проживал Никовани, сейчас кажется полночь. Таня поднялась в свой домашний кабинет и принялась искать записную книжку, с номером телефона дяди. Никовани владел несколькими домами, но в это время года, вероятней всего, находился в Ла-Пуэбла на Мальорке.

– Oigo. Слушаю, – голос на другом конце провода, против ожиданий, не был сонным. Видно, Никовани не собирался еще ложиться спать.

– Buenos noches, tio! – произнесла Бачурина на испанском обычное приветствие.

– Hola! Девочка моя! Рад тебя слышать! Как твои дела?

– Плохо, дядя Константин. Умер Великий.

– Lo siento mucho. Соболезную тебе.

– Завтра похороны.

– Держись, девочка.

– Стараюсь.

Помолчали. Затем Никовани заметил:

– Но ведь Петр, кажется, ни на что не жаловался.

– Погиб в авиакатастрофе. А вы разве ничего об этом не слышали?

– Последние десять дней я провел в больнице. Нам не позволяли ни телевизора, ни газет. Так что я ничего не знал о происходящем в мире. Впрочем, в моем возрасте люди могут себе это позволить.

– Отчего вы оказались в больнице?

– Ничего страшного. Профилактический ремонт.

– Я вспомнила. Вы рассказывали о каком-то мюнхенском докторе.

– Я лечусь у него уже пятнадцать лет. Но хватит обо мне. Как ты там, после смерти Петра? Я могу чем-нибудь помочь?

– Не знаю. Боюсь, что ничем.

– Кто возглавит корпорацию?

– Не знаю. Мне сказали, что я имею какие-то права. Но завещание еще не оглашено. И все оказалось так сложно... Зыбко... Будто идешь по болоту. Не знаешь, на кого опереться, кому верить.

– Большинство людей верит другим, потому что не верит в себя.

– Тогда я не знаю, к кому отношусь – к большинству или меньшинству. Я сомневаюсь в своей способности разобраться в хитросплетениях большого бизнеса. И привыкла доверять людям.

– Раньше ты могла себе это позволить. О тебе заботился муж.

– Теперь мне часто приходится поступать подло, – пожаловалась Татьяна. – Интриговать даже в дни похорон мужа.

– Верю, что у тебя просто нет иного выбора.

– Не знаю, дядя. Иногда хочется все бросить и спрятаться где-нибудь в глуши.

– Тебе следует выполнить долг перед мужем. А когда кончатся поминальные дни, приезжай ко мне. Буду рад тебя видеть.

– Спасибо, дядя.

Попрощавшись с Никовани, Татьяна осталась сидеть в кресле, вспоминая прежние встречи с дядей, о существовании которого она узнала уже зрелой женщиной, в момент знакомства с князем.

* * *

Бал в Париже, устроенный Великим в ее честь – когда это было? Кажется, вечность назад. Хотя с того дня прошло всего три года.

Великий подвел к Тане, беседовавшей с женой российского посла, седовласого старца, сохранившего величественную осанку.

– Таня, разреши тебе представить графа Вольтурно. Граф великолепно говорит по-русски.

– Вы бывали в России?

– Ни разу. Но всегда хотел съездить. – Старик принялся осторожно расспрашивать Бачурину о детстве, о родных. Будто сомневаясь, что перед ним истинная наследница титула графов Бачуриных. Затем вдруг неожиданно сообщил:

– А ведь мы с вами родственники. Рассказывала ваша бабка о своей сестре Ольге?

– Да. Та вышла замуж за одного грузинского князя и уехала в Париж.

– Ольга Волонцевич – моя мать. Я князь Константин Никовани. Бабушка не раз говорила, что Никовани едва ли не самый древний род в Европе. Когда-то они правили древней Иберией. Оспаривали царский скипетр у владык Армении. Но тысячелетия стерли даже воспоминания об этом времени и развеяли могущество рода Никовани.

– Вы говорите как поэт, – не удержалась Таня.

– Естественно! Я ведь грузин. Хоть и родился в Париже, но зачат в благословенном Тбилиси.

– Сколько же вам лет? – недоверчиво посмотрела Таня на князя.

– А вы как думаете?

– Шестьдесят пять. Может, чуть больше.

– В нашем роду это еще не возраст. Мне гораздо больше. Но сколько – не скажу. Проболтаетесь, а это отпугнет женщин.

– Но если вы Никовани, почему представились графом Вольтурно? Не слишком похоже на грузинские корни.

– Тем не менее, я не самозванец, а-ля Монте-Кристо, – с достоинством произнес Никовани. – Граф Вольтурно – один из титулов, на которые я имею полное право. Правда, он не столь древний, как княжеский. Итальянский король Виктор-Эммануил даровал графский титул моему предку, сражавшемуся добровольцем в войсках Гарибальди, за участие в походе 1860 года.

– Если бы я лучше знала историю своей семьи, вам не удалось бы меня одурачить. Но, увы, все, что мне известно о Бачуриных, Волонцевич и их родственниках, имеет в своей основе лишь рассказы бабушки. Но все-таки: зачем вы назвались графом Вольтурно? Не поверили, что я могу быть вашей внучатой племянницей?

– Только давайте опустим слово "внучатая". "Дядя" звучит как-то лучше, чем "двоюродный дед".

Никовани пригласил новоявленную родственницу погостить у себя на вилле в Ла-Пуэбла, на Мальорке. Вилла оказалась маленьким белоснежным дворцом, утопавшим в зелени садов. Тане здесь сразу понравилось. Она с восторгом осматривала дом и окрестности. Особый интерес вызвала библиотека, где среди множества книжных полок висели полотна старинных мастеров. Картины украшали кабинет: портреты князя, его предков и одно полотно Сальвадора Дали. На одной фотографии были запечатлены Дали и его жена Гала, сидящие вместе с Никовани за столиком на открытой веранде.

– Вы были с ними знакомы?

– Да. Мы познакомились еще в тридцатых. Но война всех разбросала.

– Какая война?

– Гражданская. Здесь, в Испании. С Дали мы встретились еще раз, уже через тридцать лет. Вот тогда и была сделана эта фотография.

– Это кто? – Бачурина указала на фото, где князь стоял у самолета с человеком, одетым в летную куртку.

– Бруно Муссолини, – пояснил Никовани.

– Муссолини?

– Да. Сын итальянского дуче. Во время войны его авиационная часть дислоцировалась здесь, на Мальорке.

– И что же, сын Муссолини участвовал в войне?

– Как и его отец, Бруно считал себя непревзойденным асом. Однажды он вызвал на поединок одного из лучших республиканских пилотов. Они встретились в бою у островов Колумбретес.

– И что же?

– Бруно вернулся на базу, расстреляв все боеприпасы. Его самолет был похож на решето.

– А противник?

– Капитан Диккинс. Тоже остался жив. Его русский И-16 получил больше трех сотен пробоин, но дотянул до берега. Каждый из них объявил себя победителем.

– Я думала, что подобные поединки давно ушли в прошлое. А вы тоже воевали?

– Да. Но, к счастью, недолго.

– Почему к счастью?

– Потому что понял: война выглядит привлекательно лишь в книгах. Пока мы дислоцировались на Мальорке и лишь изредка совершали налеты на побережье, война еще сохраняла для меня какой-то ореол романтизма. Паря высоко в небе, легко представлять себя эдаким рыцарем. Фактически остров оккупировали итальянцы. Но мы не интересовались, чем занимается их тайная полиция. Потом нас перебазировали на материк, и я увидел следы боев не с высоты, а на земле. Последствия наших налетов. Но еще страшней оказалась жестокость, с которой относились друг к другу противники. Аресты, пытки, расстрелы – в этом не было ничего благородного. Нет ничего страшнее и бессмысленнее братоубийственной войны. Дали, когда рисовал свое "Предчувствие гражданской войны", предвидел ужас, ожидавший его родину. Я сумел понять эту картину много позже, когда самому пришлось пройти через все это.

– И все же вы остались во франкистской Испании?

– Да. И даже преподавал в военных училищах, а затем в академии. Я реалист и принимаю жизнь такой, какова она есть.

– Это, кажется, король? – указала Бачурина на еще один снимок, где фотограф запечатлел молодого Хуана-Карлоса в военной форме, на каком-то официальном мероприятии.

– Да, это нынешний король.

– С ним вы тоже знакомы?

– Я преподавал в академии, когда он там учился. Но в то время он еще не был королем. Да и наследным принцем его можно было назвать с большой натяжкой.

– Почему же?

– Отцу Хуана-Карлоса не довелось царствовать. Он жил в изгнании, в Италии. Испанией правил Франко. Генералиссимус пригласил молодого принца на родину, чтобы впоследствии тот возглавил государство. Но эта перспектива была настолько туманной... Кстати, в академии к принцу относились так же, как к любому обычному курсанту. По крайней мере, старались относиться.

– Вы встречались с ним после коронации?

– Здесь на острове расположена летняя резиденция короля, где тот отдыхает с семьей. Мне доводилось бывать там несколько раз.

– А это Питер Устинов? – указала на очередной снимок Татьяна. – Вы и с ним знакомы?

– Это на Лазурном берегу. Кажется, в конце семидесятых. А познакомились – на сорок лет раньше. На почве общих российских корней.

– И как же вы познакомились?

– Я был знаком с его отцом. А с Питером мы впервые встретились в тридцать пятом. Тогда ему было лет пятнадцать. А мне восемнадцать. В следующий раз мы встретились через два года. Во время коронации Георга VI, в июне тридцать седьмого.

– Вы были на коронации?

– В Вестминстерское аббатство были приглашены лишь главы иностранных дипломатических миссий, короли, президенты.

На другом снимке, привлекшим внимание Тани, Никовани стоял на фоне каких-то руин.

– Это все, что осталось от родового замка графов де Валонц, – пояснил князь. – Тех самых графов де Валон, или в другом написании – Валонц, от которых ведут свой род наши с тобой общие предки по материнской линии. Тебе известна история рода Волонцевичей?

– В общих чертах. Но я всегда считала, что предание о французском рыцаре, обосновавшемся в Польше – это всего лишь легенда.

– И, тем не менее, мне удалось найти подтверждение тому, что семейное предание основано на реальных событиях, хотя и очень приукрашено. Хроники рода де Валон сообщают о младшем сыне графа Гуго, отправившегося в крестовый поход на язычников. А вот о его возвращении или гибели ничего в хрониках нет. Зато в счетных книгах Тевтонского Ордена я обнаружил запись о выкупу, выплаченном Орденом за плененного язычниками-пруссами французского рыцаря де Валонца.

– И этот рыцарь действительно влюбился в польскую красавицу и остался в Польше?

– А вот это как раз и не известно. Первое письменное упоминание о Волонцевичах относится лишь к 15-му веку. Кстати, ты знаешь, что княжеский титул Волонцевичей имеет русское происхождение?

– Каким образом?

– В 16 веке некий пан Михай Волонцевич женился на русской княжне и получил в приданое княжеский титул и земельные угодья на Украине. А если быть точным, девушку-сироту отдали пану по приказу короля. Ни о какой любви здесь не было и речи.

– Бабушка никогда ни о чем подобном не рассказывала.

– У англичан есть пословица: "у каждой семьи есть в шкафу свой скелет". У Бачуриных и Волонцевичей в шкафу припрятано немало скелетов. Впрочем, как у любой аристократической фамилии.

Вспоминая минувшие события, Бачурина незаметно для себя уснула. Ей снилось, будто они с мужем катаются на яхте в бухте Польенса. Кораблик скользил по голубым волнам, а на оранжевом берегу Таня видела дом. Тот самый, который они с Великим снимали во время отдыха на Балеарских островах. Какое счастливое это было время. Как жаль, что оно безвозвратно ушло.

Вестминстерской школы, присутствовал на церемонии в качестве пажа. Я зашел к фон Устиновым и там услышал рассказ о церемонии. В течении четырех последующих десятилетий мы не встречались, хотя я слышал о его успехах. А затем встреча, в память о которой остался этот снимок.

Фотографий было много, очень много.

– Вы прожили интересную жизнь, дядя Константин. Знали столько великих людей.

– Быть с кем-то знакомым, находиться рядом с гением, еще не означает самому быть личностью. Я это понял слишком поздно. На закате жизни.

12

Своим мрачным, траурным великолепием похороны Великого затмили в умах пораженных ровчан все события уходящего года.

Урну с прахом выставили для прощания в зале городского театра драмы. Проститься с покойным пришли отцы города, губернатор, важные люди из столицы, среди которых немало видных политиков, депутатов парламента, бизнесменов и даже министров.

– Директор машиностроительного завода. Он вместе с Великим учился в одном институте, – стоя рядом с Бачуриной, Гайнанов, шепотом называл характеризуя подходящих с соболезнованиями людей. Оказалось, референт знает чуть ли не всех и каждого.

– Татьяна Николаевна, – через минуту зашептал Гайнанов, – я могу ошибаться, но, кажется, прибыл Царедворцев. Известная личность. Советник президента и прочая... Вон он. Рядом с Самойловым.

Таня вскинула вопросительно бровь.

– Тот самый? Разве Великий был знаком с ним?

– Насколько я знаю, они встречались... Кстати, в последний раз – в Париже. Дай Бог памяти, как же его отчество... Иван Осипович. Точно: Иван Осипович.

Гайнанов, гордившийся тем, что не забывает ни одной услышанной им однажды фамилии или имени, какими сложными они не были, довольно улыбнулся. В рамках приличий – одними уголками губ.

К вдове, в сопровождении знакомого ей Самойлова, подошел величественный старик исполинского роста. Он на целую голову возвышался над толпой, и рядом с ним даже рослый Самойлов, успевший разменять шестой десяток, выглядел подростком. Трудно было поверить, что этому бодрому великану без малого три четверти века.

– Татьяна Николаевна, примите мои соболезнования. И разрешите представить академика Царедворцева.

– Спасибо за участие, Василий Федорович, – Бачурина пожала протянутую руку и обернулась к Царедворцеву: – Я не знала, что вы были знакомы с Петром Алексеевичем.

– Мы встречались. Но я не знал, что жена Великого – племянница моего давнего друга Константина Никовани. Он не имеет возможности находиться в этот тяжелый день рядом с вами и попросил меня оказать необходимую поддержку.

Бачурина поразилась: что Царедворцев друг Никовани? Она едва нашла подобающие случаю слова:

– Благодарю вас. Если вы еще нигде не остановились, можете располагать моим домом.

– Спасибо. Мы с Самойловым уже разместились. Но вечером, воспользовавшись приглашением, нанесем вам визит.

– Жмудин, Иван Севастьянович, депутат парламента, – уже представлял Гайнанов следующего человека.

Подошел Серж Ларис, одетый в простое платье преобладающе черного цвета. Со злостью посмотрел на Гайнанова, но когда обернулся к Бачуриной, глаза были полны сочувствия. Серж ничего не сказал вдове, лишь сжал ее руку пальцами – и отошел.

Политики, бизнесмены, священнослужители, депутаты... Большинство считало необходимым сказать вдове несколько слов, полных притворного участия. После этого они спешили к стоящим поодаль Казарину и Лебединскому. Здесь уже задерживались подольше. "Вице-премьер", – прошелестело по огромному залу. В сопровождении свиты появился один из тех, кто олицетворяет собой государственную власть. Ослепляя вспышками, защелкали фотоаппараты репортеров. Вице-премьер подошел к вдове, пожал ей руку, произнес подобающие слова. Затем государственный муж надел повязку и встал в траурный караул у урны с прахом покойного. По соседству вертелись, на правах распорядителей церемонии, Лебединский и Казарин. Через десяток минут вице-премьер собрался покинуть зал, но заметил Царедворцева и задержался, чтобы обменяться с академиком несколькими фразами. У выхода из театра политика поджидали журналисты, обрушившие град вопросов и получившие несколько коротких ответов.

В ряд с урной Великого стояли гробы и урны с останками других погибших а авиакатастрофе, в окружении родственников и друзей. Но к вдовам и матерям, стоящим здесь, с соболезнованиями подходило совсем мало народу.

* * *

Вереница запряженных вороными лошадьми катафалков двинулась от здания Театра драмы к располагавшемуся неподалеку старому Зареченскому кладбищу. Следом потянулась траурная процессия. Для пущей торжественности устроители отказались от автобусов, и весь путь предстояло проделать пешком.

Вдоль тротуара, через равные промежутки стояли милиционеры. Многие были вооружены автоматами. На крышах, вопреки прогнозам Кузнецова, расположились снайперы и наблюдатели, задействованные по случаю приезда вице-премьера. Кладбище оцеплено ОМОНом, а близлежащие кварталы перекрыты для движения транспорта. Меры безопасности были приняты беспрецедентные.

– А это кто? Неужто вдова? Молода слишком.

– Привыкла жить в неге и богатстве.

– Сколько ж это денег на такую процессию пошло?

– Ничего, вдове на ее век хватит. А мало покажется – другого найдет.

Обыватели, теснящиеся на тротуарах, кто шепотом, а кто и не стесняясь, в полный голос обсуждали проходящую мимо процессию. Обрывки этих разговоров долетали и до ушей Бочуриной, вызывая в душе гнев.

Вдова шла за катафалком, заставляя себя держать голову низко опущенной. А ей хотелось держать голову высоко и гордо, бросая вызов Жизни и Смерти, всему Ровску, уставившемуся на нее из окон и с тротуаров, Казарину, Лебединскому, всем кто хочет видеть в ней смазливую пустышку. В роду Бачуриных умеют смиряться с утратами, но никому не прощают причиненного зла. Таня найдет того, кто причинил ей горе, и поквитается с ним. Не для того, чтобы доказать что-то окружающим, а чтобы выполнить долг перед самой собой. Она не позволила себе плакать, даже когда опускали прах в яму.

– Зацепенела от горя, – говорили старушки. – Ей поплакать надо, вылить слезами боль. А то душа затвердеет, прикипит кровавой коркой.

– И слезинки не проронила. Не жалко ей Петра, – шипели родственники Великого, обиженные и обделенные несправедливым, завещанием, еще не оглашенным, но уже всем известным.

Только усевшись в машину, чтобы ехать домой, когда рядом не осталось свидетелей, Бачурина беззвучно завыла, кусая губы.

* * *

– Ну вот и похоронили Великого. Неплохо бы вслед за ним отправить и бабу.

– Ты что, с ума сошел? О чем болтаешь?

– Я дело говорю. Тебе с этого тоже обломилось бы. Только все следует провернуть как можно скорее.

– Ты что – не видишь, что в городе происходит?! Сплошной шухер. Хочешь, чтоб на меня Великого навесили?! Ментам только того и надо: и дело закроют, и меня под вышак подведут.

– Все под Богом ходим. Лучше подумай, что ты можешь получить в случае успеха.

– Для такого дела много информации требуется. Какая охрана, где бывает... А после смерти Великого его телохранители наверняка когти рвут. О Гарике Откате слышал? Был такой, под делового красился. Года два назад прямо у дома и пристрелили. Вместе с качком – охранником. Снайпера, понятно, не нашли. А мне и искать не надо. Гарик Великому дорогу перебежал. Ему по-хорошему предложили отвалить в сторону. Гарик не понял. Гришин мастер на такие разборки.

– Великого закопали. Гришин, верный его пес, тоже в аду, как и хозяин. Кого ты боишься? Шалаву-девку, умеющую только задом вертеть?

– Для чего же хотите ее убрать?

– Чтоб под ногами не путалась. А тут и случай удобный.

– Не нравится мне все это. И разболтался ты очень. Подставить меня хочешь?

– Ты меня не первый год знаешь...

– То-то и оно, что не первый. Давай, по саду пройдемся, покурим.

– Холодно.

– Ничего, не замерзнешь.

* * *

Оглашение завещания должно было состояться в доме Великого. В этот час здесь собрались все заинтересованные лица или их представители. Ожидали нотариуса.

С правой стороны большой залы плотной кучкой держались родственники покойного. При жизни Петр Алексеевич не слишком допускал их к бизнесу. Да и в дом родственники приглашались не часто. Близкая родня, родители и брат, давно умерли. Остались многочисленные кузены, которых из года в год, по мере того как богател Великий, становилось все больше. Нельзя, однако, сказать, что Петр Алексеевич зазнался и совсем забыл тех, с кем связывали кровные узы. Те из родни, кто желал преуспеть на том или ином поприще, получали разнообразную поддержку: стипендии для обучения, кредиты на организацию собственного дела. Но в корпорацию "Цесарь", как и другие предприятия, принадлежащие Великому, дорога родственникам была закрыта. Петр Алексеевич придерживался на сей счет строгих правил, считая, что карьеру следует делать благодаря собственным способностям, а не родственным связям. Когда-то, в начале своей предпринимательской деятельности, он сильно обжегся, приютив под крышей своего кооператива нескольких родственников. Как своих, так и со стороны жены. Своими интригами они едва не довели Петра Алексеевича до разорения. Все мнилось, что их обделяют. Есть такая порода людей: сколько не дай, все им мало. Родственникам постоянно казалось, что их труд и способности не оценены по достоинству. Стоило Великому повысить в должности любого из сотрудников, как родственнички начинали его подсиживать. Особенно усердствовала родня жены, нашептывавшая ей, что Петр слишком доверчив и беспечен, что он доверяет всяким проходимцам. Затем это выливалось в семейные скандалы. Не мирились родные и между собой, разбившись на два враждующих клана, объединившихся вокруг брата и жены Великого.