Текст книги "Вариации на тему"

Автор книги: Витауте Жилинскайте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

СТАКАН ВОДЫ

1

Так уж получается, что, куда бы я ни шла, все сворачиваю в одну маленькую улочку, где в окружении обильно орошаемого цветника высится солидное здание, принадлежащее не менее солидному учреждению. Хотя здание воздвигнуто не так давно, на его фасаде уже успело выступить несколько ржавых пятен. Неосведомленный прохожий мог бы подумать, что это следствие дождя или протекшего водопровода. Наивный чудак!

Так как здание новое, то возле него время от времени возникает фигура архитектора. Сомнамбулически обегает он три раза вокруг своего детища и, притаившись за растущим неподалеку деревом, долго-долго с каким-то злорадным удовлетворением разглядывает дом. Я тоже, спрятавшись за другим деревом, посматриваю то на дом, то на архитектора, едва удерживаясь от желания подойти к творцу, пожать ему руку и сообщить, что я и есть та, которая наполнила содержанием созданную им форму.

Однако отвлекать архитектора не рискую: а вдруг он в это время творит очередной архитектурный гибрид, скрещивая свое вдохновение с наследием Корбюзье?.. И поэтому, не претендуя на внимание созидателя, продолжаю стоять под своей веткой и внимательно пересчитывать окна, представляя себе бесчисленные двери, коридоры, кабинеты и залы учреждения: чем их больше, тем значительнее и мой вклад, то есть содержание, влитое мной в эту новую форму.

А ведь когда несла я сюда свое первое заявление, мне и не снилось, что на мою долю выпадет столь ответственная миссия. Да, она досталась мне случайно, однако кто теперь не знает, что случайность – родная дочь необходимости, которая в свою очередь приходится матерью случайности?

Так вот, подала я заявление и стала терпеливо ждать ответа. Шли дни, недели, месяцы – и ничего. Меня охватили тревога, досада, гнев… Несколько раз пыталась я узнать о судьбе своей просьбы, но выяснила лишь, что она застряла в лабиринтах этого учреждения, откуда ее не извлечь, обладай ты хоть нитью Ариадны.

И тогда я прибегла к старому методу: хочешь найти пропавшую вещь, потеряй таким же образом подобную. Помните, как Том Сойер отыскал свой неизвестно куда закатившийся шарик, запустив вслед за ним еще один и приговаривая: «Брат, ищи брата»?

Поэтому я вновь отворила массивные двери и проникла в один из важных кабинетов, неся в сумочке второй шарик, то бишь другое заявление. Только на этот раз просьба выглядела так: «Прошу выделить мне стакан воды».

Хозяин кабинета пребывал в полном одиночестве, окруженный красочной оранжереей телефонных аппаратов. Я положила заявление на стол и почтительно отступила.

– Вот мое заявление, – тихим голосом, вполне соответствующим моей скромной просьбе, проговорила я.

– Вижу. – Он подтянул листок к себе и даже взглянул на него краешком глаза.

– Буду, – пролепетала я, – бесконечно благодарна, если вы удовлетворите мою просьбу.

– Рассмотрим, – не пообещал он ничего определенного.

– А когда рассмотрите?

– Когда придет время.

В доказательство того, что он не бросает слов на ветер, в верхнем уголке моего заявления он начертал: «Рассмотреть!»

– Спасибо! – Я даже сделала книксен в знак благодарности. – И когда же наступит это время?

– Через недельку-другую.

– А нельзя ли, – я вновь присела в книксене, как воспитанная девица, – поскорее?

Его тон стал строже:

– Если дадим вам раньше, то другие получат позже. А нужно-то всем!

– Неужели всем одно и то же?!

– Всем одно и то же, – авторитетно подтвердил он. Я помолчала, вытащила носовой платок и прижала к глазам.

– Но ведь, – и я громко всхлипнула, – мне надо так мало! Это же капля в море.

– Вам каплю, другому каплю, третьему каплю, а вместе – сколько?

– Три стакана, – добросовестно подсчитала я.

– Вот видите, – хитро усмехнулся он. – Уже целые стаканы! А там, глядишь, бочки… И всем!

Я всхлипнула еще громче и решила, что пора менять тактику: сколько можно притворяться несчастной из-за одного жалкого стакана воды? Резко оторвала от сухих глаз носовой платок и решительно шагнула вперед:

– Если не дадите, буду вынуждена обратиться выше!

Он молча скользнул взглядом по моей ощетинившейся фигуре и спокойно кивнул, как шахматист, предвидевший именно такой ход противника. Нажал указательным пальцем клавишу аппарата. Вошел помощник.

– Дайте ход, – и протянул ему мое заявление, приписав на уголке: «…и по возможности удовлетворить!»

– Слушаюсь, дадим ход, – помощник унес мое заявление.

– Спасибо, – снова присела я в знак благодарности. – А когда будет завершен этот ход?

– Вас оповестят. Ждите.

– Ждать! – Я заломила руки, как в опере. – И снова ждать!

– Все ждут. Может, я сам тоже жду.

– Того же самого?

– Того же самого.

– Если… вы… сами… – попятилась я к двери, – сами того же… самого…

Много воды утекло со времени тех моих приседаний и всхлипываний; за это время я получила несколько извещений, что заявление за номером 648-а передано на рассмотрение в такой-то, потом в такой-то, а затем в такой-то отдел, что о ходе рассмотрения меня будут информировать, что… Читая каждое из этих извещений, я по инерции низко приседаю…

Теперь вы не станете удивляться, почему я, спрятавшись за деревом, с гордостью и любопытством рассматриваю многоэтажное здание и считаю его окна: ведь за ними, за этими окнами, в залах и кабинетах, курилках и туалетах решается, дать или не давать мне стакан воды! Учреждение функционирует вовсю! Мелют воду его огромные жернова, мелют влитый мною стакан воды. Не этой ли водой так обильно поливается сквер? Не отсюда ли и влажные пятна на фасаде? Понимаешь теперь, наивный архитектор, что к чему?

Однако это обязывает меня, как и архитектора, не останавливаться на полпути. Поэтому, спрятавшись под деревом и изучая собственный опыт, я тоже мечтаю о новом гибриде. Например, об учреждении – ветряной мельнице, куда я обращусь за наполнителем для воздушного шарика.

2

Прием посетителей только-только начался, я в очереди вторая, но, войдя в кабинет, застаю на уставшем лице управляющего апатию, а поза и облик – копия изваяний с острова Пасхи, слепыми каменными глазами взирающих куда-то вдаль, за границы ничтожной человеческой природы и еще более ничтожных потребностей просителей. Может, думаю я, может, в эти мгновения он как раз и занят разгадкой тайны каменных идолов? Надо же человеку чем-то заполнить свой мозг, ведь хозяин кабинета заранее знает, что скажет ему любой посетитель, о чем попросит, как нудно будет канючить. Нешуточное дело – постоянно слушать одну и ту же пластинку…

– Полгода назад… – завожу и я свой патефон.

Он кивает. Вернее, не кивает, а тяжело моргает каменными веками: хлоп…

– …я подала вам заявление…

Хлоп.

– …в этом заявлении я просила выделить мне… – жужжит заигранная пластинка.

Хлоп.

– …стакан воды.

Хло…

– Что просили? – изваяние дрогнуло.

– Стакан воды.

– Ста… Может, вы не так выразились? Или я не расслышал? Повторите, что вы просили?

– Просила выделить мне стакан воды.

– Ничего не понимаю! Вероятно, вы ошиблись адресом…

– Почему это ошиблась? Заявление подала лично вам, в ваши собственные руки, там черным по белому было написано: «Прошу выделить мне стакан воды». Вы наложили резолюцию: «Рассмотреть и по возможности удовлетворить!»

– Я?! – каменный идол тяжело поворачивается ко мне. – Я лично наложил резолюцию «удовлетворить»?

– Вы. Лично. И подписались.

Управляющий стаскивает очки, чтобы хуже видеть меня. Потом прикрывает ладонью глаза, чтобы совсем не видеть.

– Удовлетворить? По поводу стакана воды?.. – Он трясет головой, словно прогоняя дурной сон!

– Да! Потом вызвали помощника и распорядились дать ход моему заявлению.

Управляющий с трудом сглатывает слюну, тянется к графину, чтобы налить себе стакан воды, однако с ужасом отдергивает руку.

– Воды… я… дал ход… стакану!

Трещит один телефон, потом другой, включается в концерт третий… Управляющий будто и не слышит их: теперь для него нет и не может быть ничего важнее стакана воды.

– И где же он теперь, этот ста… это заявление?

– Именно по сему поводу я и явилась. Вы давали ход, вам лучше знать. Кстати, – безмятежно добавляю я, – мною уже получено несколько уведомлений о том, что моя просьба рассматривается и об окончательном решении мне сообщат дополнительно. Но ведь уже полгода! Столько воды утекло, а мой стакан по-прежнему пуст, – с упреком вздыхаю я.

Управляющий с минуту колеблется, но потом все-таки решается и нажимает уже знакомую мне кнопку. В кабинет вкатывается помощник с неизменной папкой под мышкой.

– Тут у вас было заявление о… стакане.

– Ка-ка-каком стакане? – Помощник растерянно похлопывает себя по боку папкой, как петух крылом. – О каком еще таком стакане?

– О стакане воды.

Они выжидательно смотрят друг на друга.

– Вы давали ему ход, – грозно произносит управляющий, – вам и знать! Чтобы на моем столе немедленно было то заявление или…

Помощник вылетает пулей.

Управляющий утирает носовым платком вспотевший лоб и внимательно всматривается в меня.

– Зачем вы сделали это? Зачем?

– Пить хотелось, вот и все.

– Бросьте свои шуточки! Тут серьезное учреждение!

– Очень серьезное. Вот я и хочу узнать: почему полгода волокитят с моим заявлением?

Однако управляющий больше не слушает меня. Его глаза широко раскрыты, ноздри вздрагивают, рот лихорадочно ловит воздух. О, на этот раз мне совсем нетрудно разгадать его тайну. Перед его глазами проплывает яркая картина – подчиненные разглядывают резолюцию, восклицательный знак после слов «удовлетворить», величественно-неразборчивую подпись… с заявления делаются ксерокопии, и они порхают из рук в руки… ржет даже уборщица… скандал выплескивается за стены учреждения… герой анекдотов…

– Вы погубили меня! – трагически вырывается из каменной груди.

– Впервые слышу, что человека может погубить стакан воды, – пожимаю я плечами.

– Это… бесчеловечно! – Из его глаза выкатывается большая горючая слеза и плюхается на массивный, как гранитная глыба, стол. – Это… жестоко! Надо быть камнем, чтобы так… – Из другого глаза выкатывается еще более горючая слеза – символ неподдельного человеческого страдания. Меня охватывает священный трепет: каменный истукан ожил, и отныне уже…

– Ну ладно, – примирительно улыбаюсь я. – Не просила я у вас этого стакана! Совсем другое просила.

– Правда?.. – испуганные глаза не смеют поверить.

– Честное слово.

– Вот как?.. – глубокий вздох облегчения, кажется, может разорвать грудную клетку. – Фу, признаться, я так и думал… Так и думал. Нет, я знал! Ха-ха!.. Ну и шутница… ха!

– Хи-хи-хи, – искренне вторю я.

– Однако, – его лицо вновь становится строгим, – не кажется ли вам, что подобные шутки в солидном учреждении выглядят несколько неуместно!.. Весьма неуместно… Более чем неуместно!

Смех застревает у меня в горле.

– Я бы даже сказал: нагло! За такое следовало бы попросить вас выйти вон. – Управляющий важно откидывается на спинку кресла, его фигура снова каменеет, глаза смотрят куда-то вдаль, поверх моих ничтожных потребностей и еще более ничтожных шуток…

И только теперь влетает помощник с моим заявлением в руках:

– Вот оно!

– Да, – каменные веки снова бесстрастно хлопают.

– Она просила совсем не стакан воды!

– Знаю. – Хлоп.

– Она просила уделить ей каплю внимания!

– Что?!

Я встаю и спокойно направляюсь к двери. Чего тут сидеть, если заранее известно, что тебе ответят, как посмотрят и сколько будет крутиться та же заигранная пластинка.

Тем более что свою каплю внимания я получила.

ВЕДРО ВОДЫ

Давным-давно, когда мы были еще молоды и красивы, довелось мне окатить одного человека ведром воды.

Теперь уже забылись детали происшествия. Помню только, что знакомы были мы с тем человеком, как говорится, шапочно, что жила я в описываемое время на втором этаже, а он частенько торчал возле открытого окошка на первом, как раз подо мной, и, опершись локтями о подоконник, травил что-то живущим там девицам. Его бахвальство, громкий беспардонный смех и вонючий сигаретный дым, который тянуло в мое окно, так надоели, что однажды, не выдержав, я принесла из кухни ведро воды и выплеснула ему на голову. К чести своей должна сказать, что после этого выпада я не бросилась прятаться, а, наоборот, высунувшись из окна, наблюдала, как парень разинул от неожиданности рот, встряхнулся и испуганно отскочил, чтобы не получить еще одной порции; потом глянул вверх и, встретив мой спокойный, любопытно-внимательный взгляд, изрыгнул несколько проклятий. Не простившись со своими дульсинеями, он поспешил прочь, продолжая ругаться и оставляя за собой, подобно улитке, длинный мокрый след.

Много лет минуло после того случая. Я бы напрочь забыла о нем, если бы волею судеб мне и тому человеку не пришлось поселиться в одном городе и даже на одной улице. Посему, хочешь не хочешь, а иногда сталкиваемся нос к носу. Разумеется, он не раскланивается (на его месте я тоже не шибко бы радовалась встречам) и делает вид, что вообще не видит меня, однако это не мешает ему инстинктивно встряхивать головой, будто в поредевшей шевелюре осталось еще несколько капелек из того злополучного ведра. От этого рефлекторного движения не спасают даже стекла автомобиля, за которыми его все равно находит мой любопытно-внимательный, как тогда, взгляд…

А посмотреть есть на что. После того происшествия парень времени не терял: как хорошо политый боб, карабкался и карабкался по ступеням карьеры и теперь вроде бы вылез даже выше собственной головы. И чем выше взбирается, тем труднее ему замечать меня, вернее – не замечать, а мне, наоборот, тем приятнее попадаться ему на глаза.. Потому что сама я никуда не вскарабкалась. Во-первых, никто меня не поливал, а во-вторых – зачем? Ведь он, этот человек, лезет вверх и за себя, и за меня, то есть, поднимаясь, возвышает этим и меня. Я – как та птичка из сказки, которая во время состязаний, кто выше взлетит, примостилась на лапке у орла и в конце концов стала победительницей. Да, да! Как бы высоко ни взобрался этот человек, я все равно взлечу выше, всегда буду той, кто окатил его ведром воды. Более того: в глубине души я убеждена, что он потому только и смог так высоко подняться, что его вовремя полили добрым ведром воды. Именно это помогало и, думаю, продолжает помогать ему не зарываться и в момент наивысшего самоупоения вдруг умолкнуть и оглядеться по сторонам: не получит ли сверху остужающего ливня? Оглядевшись, он уже куда осторожнее разевает рот. Человек, вовремя попавший под ледяной душ, получает закалку на всю жизнь, становится ценным кадром в любой сфере деятельности.

Так-то! И все вознаграждение, которое я получила за свое доброе дело, – рефлекторное встряхивание головой и невидящие глаза. А жаль. Вглядевшись в меня внимательнее, он мог бы убедиться, что я взираю на его крупную, налитую жизненными соками фигуру не только с любопытством, но и с гордостью – так смотрит огородник на выращенный им помидор.

Однако в последнее время наметились тревожные симптомы: политый товарищ, столкнувшись со мной, больше не встряхивается, проходит мимо спокойно и равнодушно, словно я пустое место. Что такое? Забыл руку, направившую его на верную стезю, толкнувшую вверх? А может, усохла вдохновляющая сила того ведра и человек перестал расти, тянуться, подниматься – и тем самым поднимать меня? Ну-ну…

И я, прихватив простое оцинкованное ведро, гуляю до тех пор, пока не попадаюсь на глаза тому человеку. Видели бы вы, как он вздрагивает, как встряхивает головой, как отскакивает в сторону и, что-то бормоча, бросается прочь – ну совсем как в славные времена молодости!.. И, глядя на его удаляющуюся фигуру, я вновь ощущаю себя той птичкой, которая поднялась выше орла и вышла победительницей в состязаниях.

НОВАЯ ЕДИНИЦА

В кабинете директора крупного и все еще растущего предприятия шло неофициальное, но тем не менее важное совещание. Надо было во что бы то ни стало найти выход из катастрофического положения: годовой план находился под угрозой срыва, а рабочие между тем сидели без дела, потому что завод А вовремя не поставил сырья, завод Б не прислал запчастей для износившегося оборудования, а трест В нарушил договор и не изготовил конструкции для строительства нового корпуса, который должен был вступить в строй еще в прошлом году… Словом, предприятие на всех парах летело к штурмовщине, сплошному браку, производственному дефициту и как следствие – взбучке руководству, а то и похуже…

– Я полагаю, хватит валить наши беды на чужого дядю, – взволнованно начал заместитель директора, потому что сам руководитель предприятия сидел мрачнее тучи и не открывал рта. – Гибнем мы по своей собственной вине: не можем, видите ли, ничего выбить из смежников!.. А как с вами выбьешь, ежели один в потолок поплевывает – ждет, пока доставят ему детали на тарелочке… другой переслал наряды в трест, сложил ручки на животе и надеется что-то получить – и получает кукиш!.. Третьего чуть ли не на коленях молить приходится, чтобы соизволил он лично переговорить с финансистами, а и соизволит – никакого толку: блеет, как козел… Если и впредь будем так неквалифицированно клянчить – все по миру пойдем!

Присутствующие виновато опустили глаза.

– Назрела настоятельная необходимость, – с железными нотками в голосе продолжал заместитель, – сконцентрировать это дело в одних руках, надежных и энергичных. Неважно, как официально будет именоваться новая штатная единица, – он покосился на главбуха, – ясно одно: нам необходим деятельный, знающий и любящий свое дело профессиональный попрошайка.

Да, да, товарищи, побирушка! Не будем чураться точного слова, ибо положение наше столь трагично, что следует называть вещи своими именами!

– Правильно, – поддержало его несколько голосов.

– Но ведь такому специалисту придется платить немалые деньги, – заметил главбух.

– Даже очень немалые, – согласился заместитель. – А теперь – к делу: у кого есть подходящая кандидатура?

– Может, Карклис?

– Карклис? – Заместитель задумался. – Едва ли. Недостает ему пронырливости.

– А если Лауцис?

– Лауцис? – Заместитель с сомнением покачал головой. – Лауцис, конечно, всюду пролезет, но… и вылезет, ничего не добившись… Не хватает человеку солидности…

– А Пузрис?

– Пузрис?.. – Заместитель прищурил один глаз. – А что?! Пройдоха, но обходительный. Нагловатый, но внешность солидная… Настырный… И котелок варит… Подойдет!

– Бабник, – вздохнул кто-то.

– Тем лучше, тем лучше, – потер руки заместитель. – Женщины, они любую дверь перед ним распахнут… не устоят. Конечно, Пузрис! У него есть все, что надо.

Все с облегчением вздохнули: над заводом прояснялось мрачное небо, показался краешек солнца.

– Оденем его в дубленку, – расщедрился главбух, – выдадим большую сумку, набьем ее копченой колбасой, угрями, янтарем, «Дайнавой» да «Палангой» – и пусть себе бредет от двери к двери… Авось…

– А пойдут дела… встанем на ноги, – у заместителя аж дух перехватило от открывающихся радужных перспектив, – тогда, товарищи, мы… целую богадельню разведем: главный побирушка, заместитель, референт, курьеры… премиальный фонд… персональная машина… финская банька… озерцо… И… ну, какой же он нищий без… словом, по шотландской овчарке!

– Лучше уж по доберману-пинчеру, – предложил один, видимо имеющий виды на богадельню.

– Псов кормить надо, – бухнул кто-то, не способный смотреть прямо на солнце.

– И кормилицу найдем, – успокоил заместитель. – И мясную ферму заведем. Все будет, товарищи, если только…

Дверь приоткрылась, показалось личико секретарши.

– К вам посетитель, – доложила она директору.

– Я же сказал, чтобы меня не отвлекали! – рявкнул он.

– Но он такой обходительный… – кокетливо возразила секретарша. Щеки ее горели румянцем. – И солидный…

– Какой? – не понял директор.

– Такой в дубленке и с большой сумкой… представитель завода Г.

– У нас для них ничего нет! – отрезал директор. – Гоните его в шею!

Совещание продолжалось.

БЕССОННИЦА

Замучила меня бессонница. По той ли причине, что после бессонной ночи дремлю на работе, или потому, что, надремавшись там, дома заснуть не могу, – все у меня в голове перепуталось. Дня от ночи не отличаю, не могу сообразить, когда начинается вечер, когда утро. Сослуживцы мои – люди как люди: являются на работу отдохнувшими, полными сил, потому и бьют баклуши бодро, с огоньком. Одна я, несчастная, едва сяду за стол – и бац носом в скоросшиватель…

Как-то сквозь дремоту донеслись до моего слуха озабоченные голоса:

– Не кажется ли вам, – спрашивал один из голосов, – что эта сонная муха в один прекрасный день накличет на нас беду?

– Точно, попадется на глаза кому-нибудь из главка, – согласился другой, – половину штатных единиц срежут!

– Я тоже, – с некоторой завистью вмешался третий, – отлично мог бы храпака задавать, у меня такие же обязанности, как у нее, вернее сказать, почти никаких обязанностей, но разве могу я позволить себе что-нибудь подобное?! Где же тогда общая ответственность? Профессиональная этика? Нравственное чувство? Честь мундира, наконец?!

Гражданский пафос и резко прозвучавший в его словах звон ответственности заставили меня на вершок приподнять нос над скоросшивателем.

– Разве я виновата, – бормочу, – если не берет меня ночью сон?

– Бессонница? – сочувственно спрашивает четвертый. – А считать пробовала?

– Как на арифмометре! Сложение, вычитание, деление, умножение… Астрономические суммы получаются.

– Суммы – чего?

– Как – чего?. Чисел, разумеется. Единиц.

– Чепуха, – махнул он рукой. – Что толку в сухих цифрах? Ты попробуй овец считать – верняк!

Может, правда? Возвратившись домой, я в ту же ночь решила последовать доброму совету. Начало сулило успех: едва прикрыла глаза, как заколыхалась передо мной огромная овечья отара. Это вам не сухие цифры – живые существа, у каждого своя шкура, морда, бурдюк, возможно, даже собственная индивидуальность! Так что подсчет их обещал быть не скучной кабинетной работой, а живым, творческим делом, тут уж не посачкуешь, как у нас в учреждении.

– Ну, – бодро потерла я руки, – начнем, пожалуй!

Тем временем отара прибывала, росла на глазах, заполнила всю округу до самого горизонта. Куда ни глянешь – сплошные серые спины, словно волны морские…

– Одна, две, три, – приступила я к делу, но тут же сбилась: овцы сливались в сплошную серую массу, ни одного индивида различить невозможно.

– Ну нет, так мы с вами до утра не разберемся, – сказала я своим четвероногим подопечным: – Давайте-ка по порядку: проходите мимо меня поодиночке, а я буду вас считать.

Бараны внимательно выслушали мое заявление – и ни с места. Может, ничего не поняли? На то они и бараны. А с баранами разговор короткий:

– А ну, марш по одному!

Где там, отара по-прежнему толпилась вокруг и пялила на меня глаза, как на новые ворота. Никто ни шагу. Присмотрелась повнимательнее – батюшки! – они же заспанные, глаза осоловели, клюют носами. Только письменных столов не хватает…

– Я тут мучаюсь, считаю их, – возмутилась я, – а они как сонные мухи! Где же честь мундира?! А ну увидит кто из главка? Ведь полстада на шашлыки пустят! Последний раз предлагаю: марш по одному!

Схватила хворостину и принялась лупить по серым спинам, а им как об стенку горох! «Пожалуй, надо бы вожака найти, лидера, – подумала я. – Он пойдет первым, а стадо как миленькое за ним! А кто из них лидер?»

– Будешь вожаком, – назначила я первого попавшегося барана. – Веди отару мимо меня, и никаких гвоздей! Знаю я вас, баранье отродье, чуть что – мы, мол, ни бе ни ме… Вперед!

Думаете, пошел? Как бы не так! Уперся мордой в землю и спит. Меня даже пот прошиб. Ну и работенка досталась. На такую отарищу в горах по меньшей мере шестеро чабанов полагается. И зарабатывают они, кто-то рассказывал, по семь тысяч за сезон. А тут возись в одиночку за спасибо. И когда? В святой час отдыха!

Вконец расстроившись, внимательно осмотрела свое стадо: однообразная серая масса, никого, кто бы вылез вперед, рога показал, своим голосом заблеял. Видимо, столько раз служили они предметом сухих подсчетов, что ни одной живой черточки у бедняг не осталось. «А может, – мелькнуло у меня, – может, просто нет материального стимула?»

– Вот, – подняла я над головой сахарную свеклу, – если выстроитесь в одну шеренгу, то…

Закончить не успела: стадо девятым валом залило меня, а когда волна эта откатилась, осталась я без свеклы и без сна.

В этих трудах полночи – словно корова языком слизнула. Вот если бы на работе так изматываться, уж, верно, спала бы по ночам как убитая. А теперь и при желании не могу от стада отделаться: закрою глаза, а оно тут как тут, ни пересчитать, ни отогнать…

На работу пришла полуживая и тупо уставилась на сослуживцев: как же они этих своих овец считают? Может, у них послушные, другой породы? Задумалась и не заметила, что снова ткнулась носом в скоросшиватель. Вдруг в самый сладкий момент вижу: идет на меня кудрявый барашек, не из моих ночных рохлей, этакий живчик – круторогий, с индивидуальностью! Не баран – барон! Небось никто не засушивал его пересчетами. А за ним вереницей другие: считай, не зевай!

– Это еще что за безобразие?! – проходя мимо меня, заблеял баран-барон человечьим голосом. – Среди бе-ела дня?! Придется сократить вам штатные единицы!

– Вы уж извините, – отвечает один из его спутников голосом начальника нашего отдела. – Совсем не спала бедняга – всю ночь бе-е-спрерывно барашков убе-ежда-ла…

– И как? – голос барона мягчеет. – Убе-е-дила?

– Еще бы! Поэтому просим вас на шашлычок…

Голоса удаляются, затихают, а на горизонте снова возникает моя ночная отара. Морды оживились, улыбаются, заговорщицки подмигивают, кивают.

– Не бе-еда! – говорит один. – Откупились. Пришлось, правда, кое-кого ради чести мундира…

– Не ме-еня? – блею с дрожью в голосе.

– Не тебя-а. Спи себе-е, спи!

– А вдруг снова в бе-еду попаду? – тревожусь я.

– Выручим! Один за всех, все за одного. Спи сме-елее!