Текст книги "Вариации на тему"

Автор книги: Витауте Жилинскайте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

МАГИЯ ЭКРАНА

Когда я зашла к соседям; их квартира тонула в траурном полумраке. Вся семья – отец, мать, двое сыновей-подростков – скорбно сидела в креслах, уставившись безжизненными глазами на внезапно погасший экран. Боль столь великой утраты сковала всем четверым члены, чуть ли не лишила сознания. В комнате веяло холодом поминок.

Я взяла со столика телевизионную программу, дабы узнать, чего лишила их эта ужасная катастрофа. О да! Было из-за чего ломать руки и рвать на себе волосы!

Неужели, неужели, вопрошала я себя, так-таки ничем нельзя помочь этим людям в постигшем их горе? Еще раз взглянула на умолкший и ослепший телевизор, на агонизирующую семью, на свежую программу… Кое-что уже потеряно, и потеряно безвозвратно, например передача о буднях обувщиков и концерт для баяна, – но кое-что еще можно спасти, еще не поздно.

– Минутку! – воскликнула я. – Подождите одну минутку!

Я вихрем умчалась к себе, порылась в шкафу и, как обещала, через минуту вернулась: обнаженные руки, в глубоком вырезе смелого декольте сверкает ожерелье, облако кружев на груди… Уселась перед несчастной семьей на фоне экрана и объявила:

– А теперь, уважаемые телезрители, приглашаем вас послушать последние известия.

Прищурилась, погладила пальцами сверкающие бусины ожерелья и интимно прошептала:

– Японские полицейские…

Грациозно опустила руку. Грудь моя взволнованно вздымалась – вот-вот выскочит из декольте:

– Испробовали все средства…

Тут я улыбнулась – загадочно и своенравно:

– Для борьбы с гангстеризмом…

Зашуршала ресницами – лукаво, зазывающе.

– Который приобрел в Токио угрожающие размеры…

Ноздри мои страстно затрепетали:

– Как и во многих других городах капиталистических стран.

И печально, горько вздохнула. Помолчала. Повернулась к зрителям в профиль – со своей наиболее обворожительной стороны, с той, где локон падает на ухо:

– Ну, а теперь, дорогие телезрители…

В упоении опустила веки:

– Позвольте пожелать вам хорошего отдыха…

Вытянула шею и откинула голову, словно для долгого жгучего поцелуя:

– Спокойной но…

«Чи» унесла оплеуха. Мать и жена колотили меня по чему попало:

– Ах ты кривляка! Бесстыжие твои глаза! Я те покажу, как главу семьи соблазнять! Малолеток развращать?! Вон отсюда! Чтобы духа твоего здесь не было!..

И тут случилось непредвиденное: валтузя меня, хозяйка дома нечаянно трахнула по телевизору. Он вдруг загудел, задрожал и… ожил! Экран загорелся голубым светом, и на нем появилась утопающая в кружевах и локонах дикторша. Она сообщала об очередной передаче и кокетливо бросала зрителям очаровательные, недвусмысленные взгляды. Присутствующие облегченно вздохнули, немедленно забыли про меня и прилипли глазами к экрану.

ЗАРУБЕЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Детектив обычно начинается с убийства. Труп обнаруживают на улице, в пруду, в кровати, на яхте, в сейфе, в багажнике автомобиля, в печной трубе, в ящике старого комода – где угодно, куда не поленится сунуть его фантазия автора. Если же покойник не найден, один из персонажей романа морщит нос, принюхивается и заявляет другому персонажу:

– Не кажется ли тебе, Тэд, что в доме несет мертвечиной? Сдается мне, кого-то убили. Интересно, кого? Уж не сэра ли Моррисона?

Стоит ему произнести эти слова, как распахивается дверь и появляется сэр Моррисон собственной персоной. Однако, хотя он жив, здоров и в высшей степени респектабелен, трупный запах становится все гуще, все отчаяннее, и вскоре выясняется, что произошла маленькая орфографическая ошибка: убит не Моррисон, а Гаррисон, его тело плавает в ванне уже целую неделю – и все из-за этой злополучной орфографической ошибки!

Через несколько страниц читатель натыкается на второй труп, затем – на третий… Впрочем, до десятка дело доходит редко. Между автором и читателем существует негласный уговор: в роман не следует заталкивать более десяти мертвецов, в противном случае читатель, переступив через десятый труп, захлопывает книгу и бросается проверять дверные замки, балконную дверь, шарить половой щеткой под кроватью, пока не находит вдруг давно потерянную любимую шариковую ручку. Он так радуется обнаруженной пропаже, что роман вместе со всеми своими мертвецами испаряется у него из головы – а именно этого автору меньше всего хочется… Посему наиболее опытные авторы позволяют себе не больше одного-двух убийств, но зато выполнены эти убийства рукой истинного виртуоза: уж если беднягу Гаррисона топят в ванне, то предварительно потчуют кочергой по затылку, а в ухо зачем-то засовывают бриллиант…

Пойдем дальше. Детективный роман не был бы детективным, если бы в нем не господствовал сыщик: инспектор, а то и комиссар криминальной полиции, частный агент или детектив-любитель (последний обычно – самый проницательный). Сыщик может любить бифштекс с кровью или пропускать рюмочку-другую мартини, может восхищаться архитектурой барокко или носить очень мятые штаны, у него могут быть моржовые усы или даже глуповатое выражение лица – автор все простит ему, лишь бы герой никоим образом не походил на Шерлока Холмса (ах, какой черт занес его в детективный жанр?!). Сыщику дозволяется обладать любыми человеческими слабостями, однако – заметьте это себе! – не родился еще такой сыщик, который взял бы да и не выследил всех преступников до единого. Э, нет, такого не бывало и, будьте уверены, никогда не будет в детективной литературе! Автор скорее позволит, чтобы его самого утопили в ванне, укокошив предварительно кочергой, чем разрешит своему герою навлечь на себя подобный позор! И пусть иногда сыщику удается напасть на след преступника еще в первой главе, но про это, упаси боже, не должны знать ни читатель, ни преступник, ни даже сам автор, хотя последний делает вид, что информирован лучше всех…

Еще одной характерной особенностью обладает главный герой детектива – он непроницаем, непромокаем, непробиваем, непрокусаем… Нет такого романа, на страницах которого сыщик не рискнул бы отправиться в самое логово преступников. Ах, с каким спокойствием вытирает он ноги о коврик у входа и вешает свою шляпу, как хладнокровно усаживается в непредложенное кресло и до тех пор смакует свою смелость и распространяется о барокко, пока окончательно выведенный из терпения кровопийца не выхватывает пистолет и не нажимает на курок… пардон! Оказывается, наш сыщик уже успел заменить боевые патроны на холостые. Когда? Тогда.

Далее. Сыщик наш благородно одинок и равнодушен к жизненным благам. За исключением упомянутых уже рюмочки мартини или бифштекса с кровью, домогается он лишь единственного вознаграждения: ему необходимо, чтобы читатель, проглотив последнюю страницу книги, молитвенно сложил руки и прошептал: «Клянусь, во всей детективной литературе не случалось мне встречать более проницательного сыщика! Какой ум, какой глаз, и еще двух волнистых попугайчиков дома кормит!.. Ей-богу, довелось бы нам посидеть за одним столом – с удовольствием поставил бы ему целую бутылку мартини, – правда, если бы он, хитрец этакий, помог мне добыть мартини в некоем магазинчике, хе-хе…»

Однако заявить, что у нашего героя все идет как по маслу, – язык не поворачивается! Задачи у него и вправду нелегкие, я бы даже сказала, многоступенчатые. Если бы только и было делов – выявить преступника! Где там! Идя по горячим следам убийцы, он в то же самое время должен доказать, как глупы все остальные полицейские, сыщики и прочие столпы криминалистики, которые постоянно путаются у него под ногами, лезут со своими бездарными версиями, путают карты. Согласитесь, что обвести вокруг пальца всю эту армию профессионалов и впрямь дело не шуточное (теперь вам понятно, почему нашему сыщику порой некогда выгладить брюки?).

И это еще не все. Обводя вокруг одного пальца профессионалов, вокруг другого сыщик должен обвести читателя (ясно теперь, почему у него глуповатое выражение лица?). Опаснее всех тот читатель, который, едва раскрыв книгу, стремится опередить сыщика, разнюхать раньше его, кто преступник. Этого простака читателя столь часто обводят вокруг пальца, ведь он и в барах, и на базарах, и в ателье индпошива, и там, где пиво без долива, и в химчистках, и в столовых – вечно ходит в бестолковых… И вот, открыв роман, он жаждет взять реванш хотя бы здесь: перехитрить кого-то, порадоваться вещичке, которая называется «самоутверждением». Поэтому сыщик вынужден все время расставлять ловушки, в которые читатель то и дело попадает и долго барахтается там, прежде чем ему удается выпутаться. Конечно, искушенный читатель не клюет на дешевую наживку, не поверит, что убийца – тот самый тип, который ходит в шляпе жертвы или у которого на подкладке пиджака кровавые пятна, или что преступница – раскрашенная девица с дымящимся револьвером под подушкой. Опытному читателю сразу ясно, что Гаррисона убил кто угодно, только не личность с окровавленной подкладкой и не девица с дымящейся подушкой. Это в конце концов понимает и сам сыщик, самолюбие его так ущемлено, что с досады он стирает с лица романа обоих подставных лиц, да с таким остервенением, что от них и мокрого места не остается. Напустив на физиономию выражение еще более глупое, он расставляет еще более коварные силки: уж в них-то читатель в конце концов обязательно вляпается! И тот, увязнув одной ногой в хитрой петле, скачет на другой к телефону.

– Слушай, Йонас, – пьянея от восхищения своей проницательностью, захлебывается он, – я насчет того детектива, который ты расхваливал, слушай: я только на двадцать шестой странице, но уже все раскусил. Да, да! Гаррисона убил О’Шор, тот, что в красной жилетке и с крашеными усами… Как некрашеные?.. Это же надо!.. Но жилетка-то уж точно красная, правда?.. Так слушай, слушай! Тот, что в жилетке, и есть убийца! Представляешь – только начал, до половины еще не дошел, а все как на ладони. Бросить, что ли? Неужто до конца мусолить?.. Ах, не тот в жилетке?.. Это же надо!.. Тогда, может, Джефри, помнишь, как он вздрогнул, когда Пуаро заметил, что пахнет мертвецом?.. Ну и ладно, не говори; все равно через пару страниц откроется, знаешь ведь, только я один сообразил, куда наш шеф ключ от сейфа засунул… Ха, говоришь, отгадал, кто убийца, уже на шестой странице?.. Ну, если ты такой мудрец, то, может, отгадаешь, с кем твоя благоверная проводила время восемнадцатого августа прошлого года, когда ты в санаторий ездил?.. Ладно. Приметы такие: усы у него тоже некрашеные, потому что он вовсе без усов… Усек? Всего хорошего!

Отомстив зазнайке Йонасу, читатель наш снова ныряет в роман. Теперь для сыщика наступают черные дни: все его ухищрения, все ловушки напрасны, читателя охватил скептицизм, он даже позволяет себе фыркать на мятые брюки сыщика, пропускает абзац с его рассуждениями о красотах барокко, и, чтобы как-то вернуть себе расположение читателя, сыщик вынужден вести его в ночной бар, где они слушают шансонетку, любуются сценой драки, а если и этого мало, то вместе пробираются в винный погреб, принадлежащий одному знатному сэру, где со времен короля Эдуарда хранится некая бутылка, и читатель получает возможность стереть с нее пыль веков… ну, а если и этого ему недостаточно, так сыщик тащит скептика к дочке банкира (подозреваемого в убийстве), юному, очаровательному существу (подозреваемому в убийстве), и она так искренне, во всех подробностях рассказывает о своем неверном любовнике (подозреваемом в убийстве) и о своей нехорошей мачехе (подозреваемой в убийстве), и, пока она делится с ними своими горестями, грудь ее взволнованно вздымается, глаза наполняются слезами, а главное, юная леди и слышать не желает ни о каком барокко – так что сердце очерствевшего было читателя наконец смягчается… Сыщик же только этого и ждет: трах-бах – снова пара жутких убийств, под подозрением все персонажи до одного! Все смешивается! Но дело идет к концу, пора приступать к развязке, и лишь тут на свет божий извлекается действительный виновник всех убийств: какой-то заспанный джентльмен, мельком упомянутый на нескольких страницах в начале романа… Однако соблаговолите припомнить, как странно бросил он спичечный коробок Гаррисону… И ведь отпечатков только его пальцев не было на кочерге, которой убили жертву! Что еще нужно для разоблачения убийцы? То-то! Так что не ловите ворон, читая детектив… пардон. И читатель, поняв, что его снова провели, что вновь посмеялись над его стремлением помочь правосудию, с горечью захлопывает роман. А ведь ему, читателю, так немного было нужно – лишь одно: чтобы, дав ему закрыть последнюю страницу, сыщик (и автор), молитвенно сложив руки, прошептали: «Клянусь, еще никогда не было у меня такого сообразительного читателя! Какой ум, какой глаз, и еще сам две полки дома смастерил!.. Ей-богу, если бы оказался он поблизости, я бы не прочь распить с ним бутылочку мартини, конечно ежели бы он, хитрец, сумел раздобыть ее в некоем магазине без моей помощи, хе-хе…»

Впрочем, существует читатель и другого толка. Этот и бровью не шевельнет, чтобы помочь сыщику обнаружить преступника: по его мнению, сэр Моррисон (или Гаррисон) может плавать в ванне хоть сто лет вместе со своими орфографическими ошибками. Этот читатель рассуждает так: «Сыщику платят деньги, чтобы он ловил преступника, а мне за это никто ничего не платит, напротив, с самого за книгу содрали! Так пусть сыщик и работает!» В самом захватывающем месте такой читатель может спокойно оторваться от романа и пойти хлебать щи – в то время как сыщик столько раз отрывался от недоеденного бифштекса, чтобы нащупать очередной след преступника!.. Нет, такого читателя сыщик не любит и терпит его исключительно ради тиража, и уж во всяком случае за один стол с ним он не сел бы, потому что от подобного жмота и газировки-то не дождешься, а уж мартини… пардон.

Так что нелегкая у сыщика доля, многоступенчатая, как тут уже говорилось. Но зато грандиозна и его победа: читатель, который, обнаружив у своих дверей жертву насилия и преступника со всеми уликами, тут же повернулся бы и удрал быстрее зайца, – этот самый читатель, словно заведенный, без устали гоняется за всеми подозреваемыми в убийстве какого-то неведомого ему сэра Гаррисона. Ну, скажите, встречалось ли вам большее чудо? После всех этих погонь и схваток человек обретает такую спортивную форму, что даже требует в парикмахерской чистое полотенце, а в магазине – недоданную сдачу! Потерпев поражение и тут, осмеянный и обруганный, направляется он в библиотеку за следующим детективом, чтобы снова грудь в грудь схватиться с обидчиками очередного мистера Ричардсона… Да, автору, имеющему такого читателя, и впрямь можно позавидовать!

КАК ПЕКУТ ХЛЕБ

…Под конец литературной встречи поэт Ржанис прочитал цикл своих стихов, славящих хлеб: корка у него поджаристая, от ломтя идет пар, и пахнет хлеб пашней, и звенит жаворонками, словно маленький земной шар – этот серый хлебный каравай,

 
из нашего пота выросший
на нашей ладони мозолистой.
 

Ржанис читал хорошо: частично наизусть, не бубнил нараспев и не раскачивался из стороны в сторону, как некоторые его собратья по поэтическому цеху. Особенно выразительно произнес он «идет пар», слушателям даже почудилось, что где-то – скорее всего, в локомотивном депо – со свистом вырывается струя пара.

Поэту вручили две белые розы, и он сел, смущенно опустив глаза и утомленно улыбаясь.

Позже, в банкетном зале, когда Ржанис, замученный поклонниками, отошел от стола к открытому окну и вдохновенный его профиль четко вырисовывался на фоне вечернего зарева, к уединившемуся поэту приблизился незнакомец с тарелкой в руке.

Встал рядом и грубовато спросил:

– А вы когда-нибудь видели, как его пекут, хлеб-то?

Ржанис выдохнул табачный дым и медленно повернулся к незнакомцу.

– Не понимаю вашего вопроса.

Человек поставил тарелку с винегретом на подоконник и упрямо повторил:

– Доводилось ли вам видеть, как пекут хлеб?

Поэт вновь повернулся в профиль к зареву. Но чуткая его душа дрогнула: кажется, этот тип расставляет ему сети, готовит ловушку? Однако Ржанис ответил настырному вопрошателю спокойно и даже с оттенком иронии:

– Странный вопрос.

– Может быть, он не покажется вам таким странным, если я представлюсь. – Наглец протянул руку: – Я старший инженер-технолог фабрики хлебобулочных и макаронных изделий.

«Макаронные изделия» неприятно царапнули изысканный слух поэта. Все же он пожал протянутую руку и, давая понять, что разговор окончен, пошел было прочь.

– Меня как знатока хлебо-макаронного дела, – не отставал инженер, – очень взволновало ваше внимание и уважение к хлебопекарной промышленности. Не согласились бы вы посетить нашу фабрику, посмотреть, как изготовляются макароны?..

– Бога ради, – не выдержал поэт, – хватит об этих макаронах!

– Простите, – поспешил извиниться инженер. – Так, может, согласитесь посмотреть, как пекут хлеб?

Поэту стало ясно – предчувствие не обмануло: его заманивают в ловушку, в большую ловушку, пытаются поймать на макаронно-хлебную приманку, чтобы выставить на всеобщее осмеяние. Как пекут хлеб, он, конечно, не знал…

– Предложение заманчивое, – уклончиво ответил он, – однако завтра я уезжаю.

– Мы пришлем за вами фабричную машину… с самого утра… вы потратите всего час… полчаса…

– К сожалению, утром у меня запланирована встреча с местными литераторами, – солгал Ржанис.

Инженер схватил со стола ломоть хлеба и, соблазняя, повертел его в руке:

– У нас новые печи-автоматы!

– Поздравляю! – сказал поэт.

– Какие печи! Произведения искусства!

– Похвально.

– Когда вынимаем продукцию, пар клубится, как туман в поле…

– Охотно верю.

– В окошко печи видны сотни, тысячи буханок – золотистых, пышных, аппетитных…

– Увы…

– А закваска теста!..

– Нет.

– А технология поджаривания корочки?!

Поэт промолчал. Он сделал вид, что о чем-то спрашивает соседку. И все-таки настороженно прислушивался к бормотанию инженера, наблюдая краешком глаза, как тот упрямо топчется рядом. Потоптался, потоптался, положил назад ломоть хлеба и, вздохнув, отошел прочь!

Ржанис притворился, будто и не заметил отступления противника. Но по тому, как энергично тряхнул поэт своей пышной гривой, как облегченно повел плечами, было ясно, что он ликует, одержав победу в трудном поединке: устоял, не угодил в западню, расставленную врагом поэзии!

ГОЛУБЫЕ ДИАЛОГИ

В телестудии нас было четверо: свинарка, ткачиха, спортсменка и я, писатель-юморист. Голубой экран готовил передачу о женщинах разных профессий, посему и наша четверка послушно сидела на низких стульчиках в ожидании своей очереди. Как десять африканских солнц, жгли нас огромные софиты. Вперед-назад ползала телекамера, наставив на нас трубу объектива, словно дуло пулемета. Казалось, ляпнешь что-нибудь не так – уложит на месте! Над головами, как кирпич на ниточке, навис микрофон, а голубоглазый телекомментатор уже допрашивал свинарку. Я прислушалась: диалог разворачивался на редкость складно.

В е д у щ и й. Товарищ свинарка! Нашим телезрителям хотелось бы узнать: вы откармливаете колхозных свиней?

С в и н а р к а. Да, я откармливаю колхозных свиней.

В е д у щ и й. Ну, и как дет у вас откорм колхозных свиней?

С в и н а р к а. Откорм колхозных свиней идет у меня хорошо.

В е д у щ и й. А теперь попрошу вас ответить на такой вопрос телезрителей: сколько свиней вы откармливаете?

С в и н а р к а. Я откармливаю пятьсот свиней.

В е д у щ и й. А сколько свиней вы откармливали в прошлом году?

С в и н а р к а. В прошлом году я откармливала четыреста свиней.

В е д у щ и й (произведя в уме сложные вычисления). Этим вы хотите сказать, что в прошлом году откармливали на сто свиней меньше?

С в и н а р к а. Да, в прошлом году я откармливала на сто свиней меньше.

В е д у щ и й (удовлетворенно). Спасибо. Ну, и еще один вопрос телезрителей: сколько свиней вы намерены откармливать в будущем году?

С в и н а р к а. В будущем году я намерена откармливать (пугливо косится на пулемет) пятьсот пятьдесят свиней!

В е д у щ и й (произведя в уме чуть ли не логарифмические вычисления). Этим вы хотите сказать, что в будущем году станете откармливать на пятьдесят свиней больше, чем в нынешнем году, и на сто пятьдесят больше, чем в прошлом?

С в и н а р к а. Да, именно так.

В е д у щ и й (победоносно улыбнувшись). Спасибо. А как проводите свой досуг? Культурно?

С в и н а р к а. Досуг свой провожу культурно.

В е д у щ и й. Теперь обратимся к нашей спортсменке, рекордсменке по прыжкам в высоту. Телезрители интересуются: вы прыгаете в высоту?

С п о р т с м е н к а. Да, я прыгаю в высоту.

В е д у щ и й. Ну, и как у вас дела с прыжками в высоту?

С п о р т с м е н к а. Прыжки в высоту мне удаются хорошо.

В е д у щ и й. И какую же высоту взяли вы в этом году?

С п о р т с м е н к а. В этом году я взяла высоту метр восемьдесят.

В е д у щ и й. А какую высоту брали в прошлом году?

С п о р т с м е н к а. В прошлом году я брала высоту метр семьдесят восемь.

В е д у щ и й (произведя в уме почти электронные вычисления). Вы хотите этим сказать, что в нынешнем году прыгнули на два сантиметра выше, чем в прошлом?

С п о р т с м е н к а. Да, я прыгнула на два сантиметра выше.

В е д у щ и й (ликуя). Спасибо. И последний вопрос телезрителей: какую высоту вы намерены взять в будущем году?

С п о р т с м е н к а (покосившись на пулемет). В будущем году я намерена прыгнуть на метр восемьдесят пять.

В е д у щ и й (произведя в уме чуть ли не эйнштейновские вычисления). Вы хотите этим сказать, что в будущем году прыгнете на пять сантиметров выше, чем в нынешнем и на целых семь сантиметров выше, чем в прошлом, а в прошлом прыгнули на семь сантиметров ниже, чем в будущем, и на два сантиметра ниже, чем в нынешнем?

С п о р т с м е н к а. Ддд… да!

В е д у щ и й (в восторге от самого себя). Спасибо. Досуг проводите, конечно, культурно?

С п о р т с м е н к а. Так точно, досуг провожу очень куль…

В е д у щ и й. А теперь обратимся к ткачихе. Дорогой товарищ, просим вас ответить телезрителям: сколько…

Дальше я уже не слушала: приближалась моя очередь. Ловко отобрав у доярки тетрадку, которую та сжимала в руке, я разгладила на коленях обложку с таблицей умножения и наспех принялась повторять сложение, вычитание, умножение и деление… Внезапно кто-то легонько толкнул меня в бок. Оторвала я глаза от цифр и увидела направленный на меня ствол пулемета.

– …дела? – услышала я последнее слово ведущего.

– Прекрасно! – заверила я.

– Мм… – усомнился он от имени телезрителей. – Так что в этом году…

– В этом году – тридцать восемь с половиной юморесок.

– Ну…

– Ну, а в прошлом – только две и одна седьмая!

Он что-то беззвучно промычал и зашевелил губами. Видимо, пытался из половины вычесть одну седьмую. Трудись, трудись!

– А… – не справившись с такой невероятной трудности задачей, комментатор открыл было рот.

– А в будущем году девять тысяч семнадцать!

– Сколько? – придвинул он ко мне микрофон – ухо телезрителей.

– Девяносто триллионов без двухсот семидесяти миллиардов пяти тысяч ста одиннадцати и семи тринадцатых!

Он качнулся, голубые глаза погасли, лоб разгладился – видимо, электронно-вычислительный центр отказал.

– Досуг, – напомнила я, – провожу не очень куль.

Воцарилось гробовое молчание. Лампы потухли, кирпич уполз вверх, пулемет отъехал в сторону. Доярка, ткачиха и спортсменка вместе со своими стульчиками переместились к дверям. Только ведущий без признаков жизни сидел против меня, выпучив серые, как экран выключенного телевизора, глаза.

– Давайте попытаемся, – участливо склонилась я к нему, – найти общий знаменатель для одной седьмой и семи тринадцатых, тогда… – Углубившись в вычисления, я и не заметила, как подкравшийся сбоку пулемет саданул меня дулом в висок, а микрофон заехал по затылку… Падая со стульчика, я хотела еще что-то сказать, но глаза заволокло голубым туманом, и больше я ничего не помню.