355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктория Холт » Роковая женщина » Текст книги (страница 1)
Роковая женщина
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 13:46

Текст книги "Роковая женщина"


Автор книги: Виктория Холт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Виктория Холт
Роковая женщина



Часть первая
ДОМ КОРОЛЕВЫ

1

Когда внезапно умерла тетя Шарлотта, многие решили, что ее убила я, и, если бы не показания, которые дала на дознании сиделка Ломан, непременно последовал бы вердикт: убийство невыявленным лицом или лицами, а за ним – доскональное судебное разбирательство темных тайн Дома Королевы, и правда вышла бы наружу.

Пошли пересуды: «У этой ее племянницы определенно был мотив».

Моим «мотивом» было имущество тети Шарлотты, которое после ее смерти переходило ко мне. Только на деле все было не так, как казалось!

Шантель Ломан, с которой я близко сошлась за месяцы, проведенные ею в Доме Королевы, посмеивалась над сплетниками:

– Люди не могут без драмы. Если ее нет, то выдумывают. Неожиданная смерть для них будто манна небесная. Не обращай внимания. Бери пример с меня.

Но ей не было нужды обращать внимание, возражала я. Она же только смеялась в ответ.

– Вечно ты со своей логикой! Анна, я в самом деле думаю, что если бы сбылась мечта противных старых сплетниц и ты оказалась на скамье подсудимых, то все равно рано или поздно убедила бы и судью, и присяжных, и даже обвинителя в своей невиновности. Ты способна за себя постоять.

Если бы это было так! Но Шантель не знала о долгих бессонных ночах, когда я ворочалась в кровати, строя бесплодные планы, гадая, как мне избавиться от всего и начать новую жизнь на новом месте, освободившись, наконец, от назойливого кошмара. Но утром все виделось в другом свете. Необходимость принимать практические решения наваливалась на меня. Я просто не могла никуда уехать: не имела финансовых возможностей. Сплетники даже не догадывались об истинном состоянии дел. Наконец, я не могла убежать, празднуя труса. Какое мне было дело до того, что думали обо мне, коль я была невиновна?

«Нелепость, парадокс, – тотчас находила я возражения, – и вдобавок неправда. Невиновные чаще всего и страдают от необоснованных подозрений: важно не только быть невиновной, но и уметь это доказать».

Но сбежать я не могла. Поэтому надела на себя то, что Шантель называла «маской», и выказала миру холодное равнодушие. Никто не должен был догадываться, как меня задела клевета.

Я попробовала смотреть на происшедшее объективно. Вряд ли я смогла бы пережить эти тягостные месяцы, если бы не усматривала в том, что случилось, чью-то бредовую фантазию, разыгрываемую на подмостках пьесу с главными героинями: жертвой и подозреваемой – тетей Шарлоттой и мной, а также медсестрой Шантель Ломан, доктором Элджином, кухаркой-экономкой миссис Мортон, служанкой Элен и приходящей уборщицей миссис Баккл на второстепенных ролях. Так я пыталась убедить себя в том, что на самом деле ничего этого не произошло и, проснувшись однажды утром, обнаружу, что это был всего лишь привидевшийся мне кошмар.

Так что я была нелогична и неразумна, и даже Шантель не подозревала, до чего я была задета. Мне недоставало смелости ни смотреть в будущее, ни оглядываться назад. Глядя на себя в зеркало, я замечала, как менялось мое лицо. Мне было двадцать семь лет, и я выглядела на свой возраст; прежде я всегда казалась моложе. Я представляла, как буду выглядеть в тридцать семь… сорок семь… как и тогда буду жить в Доме Королевы, постарею, преследуемая призраком тети Шарлотты, под передаваемые от старших младшим неутихающие шепотки, пока кто-нибудь, кого еще нет на свете, однажды не скажет: «Вот идет старая мисс Брет. Давным-давно она была замешана в каком-то скандале. Точно не помню, в каком именно. Кажется, кого-то убила».

Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Днями напролет я уговаривала себя бежать, но в конце концов брало верх родовое упорство. Ведь я дочь солдата. Сколько раз мне говорил отец:

– Никогда не убегай от неприятностей. Всегда встречай их с открытым забралом.

Именно это я и пыталась делать, когда Шантель еще раз пришла мне на выручку.

Но мой рассказ начинается задолго до этого дня.

Когда я родилась, мой отец служил капитаном в индийской армии. Он доводился братом тете Шарлотте, в характере которой тоже было много солдатского. Люди непредсказуемы. Это только кажется, что их можно свести к определенным типам. Мы часто говорим: он такой-то, забывая, что люди редко бывают типами, если вообще бывают. То есть до определенного предела все соответствуют какому-то стандарту, но после вдруг резко отклоняются. Взять хотя бы отца и тетю Шарлотту. Отец без остатка отдал себя профессии. Армия была для него важнее всего на свете: мало что другое существовало вообще. Мама часто говорила, что, если бы она дала ему поблажку, он бы и дом повел на манер военного лагеря, а к нам относился бы так, будто мы были его «людьми». За завтраком он цитировал уставы, со смехом рассказывала она, а отец при этом конфузливо улыбался, справедливо признавая маму главным своим нарушением. Они познакомились, когда он возвращался из Индии в отпуск. Она рассказывала мне об этом в своей непринужденной, порхающей манере – я звала ее «мотыльковой». Никогда строго не держалась темы, вечно отклонялась, и ее приходилось возвращать к началу, если вам было интересно. Иногда лучше было просто дать ей выговориться вволю. Но мне хотелось услышать, как познакомились мои родители, поэтому я держала ее в узде.

– Только представь, дорогуша, ночь на палубе, залитой луной… Если бы ты знала, как романтично! Черное небо над головой и звезды словно алмазы… музыка, танцы… Чужие порты, фантастические базары. Тот чудный браслет… он купил его в день, когда…

Приходилось возвращать ее в колею. Итак, она танцевала со старшим помощником, когда заметила высокого военного, державшегося с таким демонстративным отчуждением, что она побилась об заклад: добьется, чтобы он пригласил ее на танец. И разумеется, добилась, а спустя два месяца, уже в Англии, они поженились.

– Твоя тетя Шарлотта рвала и метала. Неужто принимала бедолагу за евнуха?

Своей легкой, скользящей манерой говорить – даже летучей – она завораживала меня, как в свое время отца. Увы, сама я больше походила на него, чем на нее.

В раннем детстве я жила вместе с ними, хотя и проводила больше времени в обществе туземки-няньки. У меня сохранились смутные воспоминания о жаре и ярких цветах, о смуглолицых людях, стиравших в реке белье. Помню, как ехала с нянькой в открытой коляске мимо кладбища на холме, где, как говорили, оставляли незахороненными тела умерших, чтобы они снова могли стать частью земли и воздуха. Помню страшных стервятников в верхушках деревьев. Один их вид приводил меня в ужас.

Пришла пора мне вернуться в Англию. Я отправилась туда с родителями и увидела воочию роскошные тропические ночи на море, когда звезды кажутся бриллиантами, подвешенными на темно-синем бархате, словно подчеркивающем их яркость. Я слушала музыку, наблюдала танцы. Все мое внимание было поглощено матерью, прекраснейшим существом на свете, наряженным в длинное платье, с пышной копной темных волос и нескончаемой сбивчивой болтовней.

– Дорогуша, это совсем ненадолго. Тебе надо получить образование, а мы должны вернуться в Индию. Но ты будешь жить у тетушки Шарлотты. – Она почему-то всегда звала ее тетушкой. Для меня тетя Шарлотта всегда была тетей. – Она тебя полюбит, дорогуша, не зря же тебя назвали в ее честь – правда, только наполовину. Они рассчитывали, что ты будешь Шарлоттой, но я не захотела так называть свою дорогую дочь. Это бы напоминало мне о ней… – Она осеклась, вспомнив, что собиралась представить тетю Шарлотту в благоприятном свете. – Люди всегда питают слабость к тем, кто назван в их честь. «Только не Шарлотта, – сказала я. – Это, пожалуй, чересчур… строго». Так ты стала Анной Шарлоттой, а для простоты Анной, чтобы избежать путаницы с двумя Шарлоттами в одной семье. Так о чем это я?.. Ах, да, о тетушке Шарлотте… Да, дорогуша, ты будешь ходить в школу, моя бесценная, но есть и каникулы. Ведь не сможешь же ты каждый раз отправляться в Индию, правда? Поэтому тетушка Шарлотта примет тебя в Доме Королевы. Только вслушайся, как шикарно звучит. Кажется, когда-то там ночевала королева Елизавета. Оттого и название. А потом, сама не заметишь… Бог мой, как быстро летит время… ты окончишь школу и вернешься к нам. Как я жду этого дня, дорогая! То-то будет мне радости выводить в свет мою дочь. – Опять на лице мелькнула милая гримаска. – Это будет мне вознаграждением за то, что постарею.

Она умела находить привлекательную сторону во всем, о чем заговаривала. Легким движением руки способна была отмахнуться от годов. Она заставила меня отвлечься от мыслей о школе и тете Шарлотте и представить отдаленное будущее, когда гадкий утенок, каким я была, должен был превратиться в лебедя, в точности повторившего свою мать.

Мне было восемь лет, когда я впервые увидела Дом Королевы. Кэб, который вез нас от вокзала, ехал улицами, разительно отличавшимися от бомбейских. Люди казались неторопливыми, дома величественными. Там и сям в садах проглядывала зелень, какой я не видела в Индии: густая и свежая. В воздухе висела легкая морось. Мы увидели реку. Город Лэнгмут располагался в устье Лэнга, которому был обязан своей ролью оживленного порта. Обрывки материнских разговоров надолго запечатлелись в моей памяти.

– Какой огромный корабль! Глянь-ка, дорогуша. Кажется, он принадлежит этим людям… Как их фамилия? Ну, богатому и влиятельному семейству, которое владеет половиной Лэнгмута, если не половиной всей Англии.

Тут включился в разговор отец:

– Ты о Кредитонах, дорогая? Они действительно хозяева процветающей пароходной компании, только ты преувеличиваешь, когда говоришь, что им принадлежит половина Лэнгмута, хоть он и в самом деле обязан им частью своего богатства.

Кредитоны! Это имя сразу врезалось мне в память.

– Как нельзя им подходит, – сказала мама. – Кредиторы Кредитоны.

Губы отца дернулись, отдавая должное шутке. Он бы засмеялся, если бы счел это подобающим майорскому достоинству. Со времени моего рождения он получил чин майора, а с ним и дополнительную важность. Стал строг, горделив и неприступен. Я гордилась им так же, как и матерью.

Так мы подъехали к Дому Королевы. Кэб подвез нас к высокой краснокирпичной стене с чугунными воротами. Момент был в самом деле волнующим: могла ли я представить, стоя перед воротами и задирая голову на старинную стену, что ждало меня по другую ее сторону? Когда ворота открылись и мы вошли внутрь, мной овладело чувство, будто я попала в другую эпоху. Отгородившись от викторианского Лэнгмута, добившегося процветания усердиями трудолюбивых Кредитонов, я шагнула на триста лет назад.

К реке сбегал сад. Он был ухожен, хоть и без диковин, к тому же не слишком большой – я бы сказала, не больше трех четвертей акра. Неровная брусчатая дорожка разграничивала две лужайки, занятые кустами, которые, наверное, расцветали весной и летом, но в то время года были украшены только блестевшей каплями влаги густой паутиной. Виднелись заросли звездоподобных розово-лиловых маргариток, красных и золотых хризантем. Свежий дух сырой земли, зелени и травы и тонкие запахи цветов разительно отличались от густых, дурманящих ароматов, которыми насыщен парной воздух Индии.

Тропа вела к дому в три этажа, который был больше в ширину, чем в высоту, и сложен из того же красного кирпича, что и ограда. Рядом с кованой дверью висел тяжелый чугунный колокол. Окна были забраны в решетки, и, помнится, мною овладело ощущение смутной тревоги, скорей всего объяснявшееся тем, что мне предстояло остаться здесь на попечении тети Шарлотты, тогда как мои родители возвращались к веселой и яркой жизни. Я не замечала дурных предзнаменований, просто не верила в них.

Даже мама была немного подавлена по такому случаю. Впрочем, тетя Шарлотта способна усмирить кого угодно.

Отцу, вовсе не бывшему солдафоном, каким он притворялся, должно быть, передались мои опасения, и он понял: я была слишком мала, чтобы быть отданной на милость школы, тети Шарлотты и Дома Королевы. Но в такой участи не было ничего неожиданного. Она выпадала на долю всех моих сверстников. В ней, сказал он, прощаясь, заключался полезный опыт, так как она учила полагаться на себя, смотреть в лицо жизни, крепко стоять на ногах. У него имелся запас банальностей на такие случаи. Он попытался заранее дать понять, что меня ожидало.

– Дом считается очень интересным, – сообщил он. – Тетя Шарлотта тоже покажется тебе занятной. Она ведет собственное дело, и притом с умом. Покупает и продает ценную антикварную мебель. Она тебе сама расскажет. Для того и купила этот старинный дом. В нем она держит мебель, которую покупает. Люди приходят смотреть прямо сюда. В магазине бы не поместилось. Разумеется, дело у нее необычное, и тетя Шарлотта по-своему права. Это совсем не то же самое, что торговать за прилавком маслом или сахаром.

Подобного рода социальные различия были для меня мудреными; впрочем, я была слишком напугана предстоящими переменами, чтобы вникать в такие мелочи.

Он дернул шнур – старый колокол зазвенел. После нескольких минут ожидания дверь открыла запыхавшаяся Элен и, наскоро присев, пригласила нас в дом.

Мы шагнули в сумеречный холл. Со всех сторон громоздились и нависали причудливые предметы – все было не столько обставлено, сколько заставлено, если не сказать загромождено. Громко били сразу несколько высоких напольных часов, среди них пара украшенных золоченой бронзой – их ход был хорошо слышен в тишине дома. С этой минуты тиканье часов у меня навсегда связано с Домом Королевы. Я заметила пару китайских шкафов, стулья, несколько столиков, книжный шкаф и конторку. Их просто поставили здесь без претензии на расстановку.

Элен куда-то убежала, а вместо нее навстречу нам вышла какая-то женщина. Сначала я решила, что она и есть тетя Шарлотта, но после догадалась, что аккуратный белый чепец и черное бомбазиновое платье свидетельствовали о том, что она была экономкой.

– Миссис Мортон, – узнал ее отец. – А вот и мы с дочерью.

– Мадам в гостиной, – сказала миссис Мортон непроницаемым тоном. – Я доложу, что вы приехали.

– Прошу вас, – так же чопорно ответил отец.

– Ну, разве здесь не замечательно! – шепотом восторгалась тоже обескураженная мама. Мне сразу передалось ее чувство. – Все эти ценные, нет, бесценные вещи!.. Глянь хоть на этот секретер. Могу биться об заклад, он принадлежал самому берберскому царю!

– Бет, – с мягким укором выговорил отец.

– Или на лапы на подлокотниках кресла. Я уверена, они что-то значат. Только подумать, дорогуша, ты сможешь все это открыть. Как бы я хотела побольше знать о красивых вещах.

Вернулась миссис Мортон, сложив руки на животе.

– Мадам просит вас к себе в гостиную.

Мы поднялись по лестнице, увешанной гобеленами и несколькими картинами, которая вела в комнату, еще больше загроможденную мебелью. Из нее был выход в другую комнату, а за ней располагалась гостиная тети Шарлотты.

Вот показалась и она сама – высокая, худая, выглядевшая, как я сразу заметила, в точности как мой отец, только переодетый в женское платье; гладко зачесанные назад русые волосы с проседью, сходясь в тугой узел на затылке, открывали волевое лицо. На ней был твидовый костюм, а под ним – зеленовато-бурая, в тон глаз, блуза. После, уже присмотревшись, я увидела, что все было наоборот: глаза заимствовали тон одежды, а так как она предпочитала темно-зеленое, то и глаза казались того же цвета. Женщина она была необыкновенная. Могла бы жить на скромные проценты с капитала где-нибудь в захолустье, чинно-благородно ходить в гости к подругам, может, даже завести собственный выезд, заниматься благотворительностью и устройством церковных базаров и умеренно принимать у себя. Так нет же! Она была одержима красивой мебелью и фарфором. Как мой отец отклонился от назначенной ему стези, когда женился на матери, так поступила и она, сделавшись деловой женщиной, вовсе диковинным явлением для викторианского века: женщиной, занимавшейся покупкой и продажей товара и знавшей о нем столько, что могла соперничать с самими мужчинами. Позже мне приходилось видеть, как светлело ее суровое лицо при виде какого-нибудь раритета; не раз слышала, как она со страстью расписывала завитушки на шератоновском шкафчике.

Но в тот день меня все настораживало. Загроможденный мебелью дом не был похож на дом: трудно было представить, что в нем живут.

– Конечно, – успокаивала мама, – настоящий твой дом у нас. Здесь ты будешь жить только на каникулах. А через несколько лет…

Но мне трудно было думать о беге лет с такой же легкостью, как ей.

В тот раз мы даже не остались на ночь, а поехали прямо в мою шерборнскую школу, где родители поселились в ближней гостинице и жили до самого возвращения в Индию. Я была тронута этой жертвой, так как в Лондоне мама вела бы образ жизни, к которому имела большую склонность.

– Нам хочется, чтобы ты чувствовала, что мы рядом, если на первых порах тебе покажется тягостно в школе, – объяснила она. Хотелось верить, что ее самоограничение было вызвано любовью к отцу и ко мне, хоть и нелегко было представить, чтобы бабочка оказалась способна на подобное постоянство.

Кажется, я невзлюбила тетю Шарлотту с того самого раза, когда она осудила маму.

– Пустышка, – сказала она. – Никогда мне не понять твоего отца.

– Зато я могу, – твердо вступилась я. – Хорошо его понимаю. Она не такая, как все.

Оставалось надеяться, что мой испепеляющий взгляд точно передавал, что под «всеми» подразумевалась тетя Шарлотта.

Первый год в школе действительно оказался трудным, но еще тягостнее были каникулы. Я даже строила планы сбежать на корабле, направлявшемся в Индию. Я заставляла Элен, которая водила меня на прогулки, заворачивать в доки, мечтательно смотрела на корабли, стараясь угадать, куда они направлялись.

– Вот еще судно «Леди-линии», – гордо выговаривала Элен. – Оно принадлежит Кредитонам. – И пока я любовалась, Элен расписывала его красоты: – Это клипер. Самый быстроходный корабль из всех, какие когда-либо плавали на море. Доставляет нам австралийскую шерсть и китайский чай. О, глянь-ка туда! Где еще ты увидишь такой барк!

Элен гордилась своими познаниями. Она была лэнгмутская девушка, и я вспомнила, что Лэнгмут был обязан своим процветанием Кредитонам. У нее был дополнительный повод для гордости: ее сестра Эдит служила горничной в Замке Кредитон. Чуть не с первой прогулки Элен водила меня смотреть на него – разумеется, со стороны.

Так как Я мечтала сбежать в Индию, меня влекли к себе корабли. Мне казалось романтичным, что они странствовали по свету, нагружая и разгружая трюмы: бананами и апельсинами, чаем и целлюлозой, из которой Делали бумагу на большой фабрике Кредитонов, дававшей работу многим лэнгмутцам. Еще в Лэнгмуте был грандиозный док, недавно открытый самой леди Кредитон.

– Вот это дама! – восхищалась Элен. – Она участвовала во всех начинаниях сэра Эдварда. Можно ли такого ждать от леди?

Я отвечала ей, что от Кредитонов можно ждать чего угодно. Элен одобрительно кивала. Так я начинала кое-что понимать о месте, где жила.

– О, – взахлеб расписывала она, – где еще увидишь бесподобное зрелище: корабль, входящий в гавань или уплывающий в море. Только представь белые паруса, колышущиеся на ветру, крики чаек, облетающих его…

Я соглашалась.

– В «Леди-линии», – рассказала она, – все корабли были «леди»: русалки и амазонки. Это был знак уважения сэра Эдварда к леди Кредитон, которая в любом деле была рядом с ним и отличалась редкой для женщины деловой сметкой. Разве не романтично? – спрашивала Элен.

– Еще бы не романтично! Кредитоны вообще окутаны романтикой. Умны, богаты, можно сказать, сверхчеловеки.

– Не дерзи, – одергивала меня Элен.

Она показала мне Замок Кредитон. Он возвышался на смотревшем в море крутом обрыве. Внушительная серокаменная твердыня с бастионами и центральным шпилем, она была ненастоящим замком. Разве не было в этом наигранности, спрашивала я: в наши дни никто не строил замков, поэтому он был ненастоящий. Всего пятьдесят лет простоял на этом месте. Разве не было обмана в том, что он выглядел так, будто его построили сами норманны?

Элен оглядывалась украдкой, словно ждала, что меня сейчас же поразит гром за такое кощунство. Ясно было, что я, как приезжая, еще не успела проникнуться величием Кредитонов.

Именно Элен разбудила во мне интерес к Лэнгмуту, а интересоваться Лэнгмутом и Кредитонами значило одно и то же. Еще от родителей Элен слышала предания. Некогда… впрочем, не слишком давно, Лэнгмут не имел своего нынешнего великолепия. Не было еще Королевского театра; на скалах, возвышавшихся над мостом, не стояло красивых зданий. Улицы были узкие и булыжные, захаживать в доки было небезопасно. Понятное дело, знаменитого большого дока не было и в помине. Но и в старину отсюда уходили суда в Африку за рабами. Отец Элен рассказывал, что их продавали с аукциона прямо в портовых загонах. Приезжали джентльмены из Вест-Индии, торговались и увозили рабов к себе на сахарные плантации. Но это все в прошлом. Явился сэр Эдвард Кредитон и обновил город, пустив «Леди-линию». И хотя расположение Лэнгмута и превосходная природная гавань отчасти способствовали его развитию, все равно никогда бы ему не стать сегодняшним городом, если бы не Кредитоны.

Это Элен сделала сносной мою жизнь в тот первый год. Я не могла привязаться к миссис Мортон: слишком она походила на тетю Шарлотту. Ее лицо напоминало плотно притворенную дверь, глаза смахивали на окна – чересчур узкие, чтобы выдавать, что за ними происходило, и плотно зашторенные вдобавок. Она невзлюбила меня с самого начала. Я скоро об этом догадалась. Она постоянно жаловалась на меня тете Шарлотте: то я принесла на ботинках грязь из сада, то забыла в воде обмылок, и половина бруска растворилась (тетя Шарлотта была скуповата и не любила тратить деньги на что-либо еще, кроме антиквариата), то разбила сервизную чашку. Миссис Мортон никогда не выговаривала мне самой – всегда хранила маску ледяной вежливости на лице. Может быть, мне бы больше нравилось, если бы она злилась или обвиняла в глаза. Наконец, в доме была еще пышная миссис Баккл, которая готовила смесь пчелиного воска и скипидара, полировала бесценные предметы и следила, чтобы не завелся грозный враг: личинки древоточца. Она была говорунья, и я находила в ее компании почти такое же отвлечение, как и с Элен.

Меня начали одолевать причудливые фантазии, связанные с Домом Королевы. Я живо представляла, как он выглядел много лет назад, когда еще был обыкновенным домом. В холле, наверное, стояли дубовый сундук, большой трапезный стол, а у подножия прекрасной лестницы – рыцарские доспехи. Стены должны были украшать семейные портреты, а не случаем попавшие сюда картины и огромные гобелены, развешанные как попало и где придется, иногда один поверх другого. Мне чудилось, что дом противился насилию, которое было над ним учинено. Все эти столы и стулья, шкафы, бюро и часы, беспокойно отбивавшие время, словно сердились на скученность, в которой были принуждены стоять. Однажды я поделилась с Элен своим впечатлением – мне казалось, будто они хором повторяют в сердцах: «То-ро-пись! То-ро-пись!», напоминая, что уходит время и мы старимся с каждым днем.

– Будто об этом надо напоминать! – вскричала со смехом миссис Баккл, тряся тройным подбородком.

Элен шутливо погрозила пальцем.

– Вот оно что: скучаем по папочке и мамочке. Не дождешься, когда за тобой приедут?

Я кивнула.

– А когда я еще не сделала каникулярного задания, они напоминали, чтобы садилась за работу. Время может казаться быстрым или медленным, но оно всегда как бы предупреждает.

– Вы только послушайте, что она говорит! – отозвалась Элен.

Миссис Баккл заколыхалась как желе.

Мало-помалу меня захватили Дом Королевы и тетя Шарлотта. Точно так же, как Дом Королевы не был обычным домом, она не была обыкновенной женщиной. Поначалу меня преследовала навязчивая мысль, будто дом был живым существом, возненавидевшим нас всех за то, что мы превратили его в склад дорогих товаров.

– Духи тех, кто здесь жил прежде, сердятся на то, как тетя Шарлотта перевернула их дом, – поделилась я с миссис Баккл и Элен.

– Боже милосердный! – вскрикнула миссис Баккл.

Элен сказала, чтобы я больше не говорила такого. Но я упорствовала.

– Когда-нибудь, – пророчила я, – духи дома не вытерпят, восстанут, и тогда случится что-то ужасное.

Это было еще в первые месяцы. Позже мое отношение к тете Шарлотте переменилось, и хоть я никогда ее не любила, но стала уважать. Приземленная, до предела практичная, лишенная всякой романтики, она смотрела на Дом Королевы совсем не так, как я. Для нее это были заключенные между стенами комнаты, и хоть они были старинными, единственное достоинство их заключалось в том, что они образовывали подходящий фон для ее товаров. Она оставила первоначальный вид только одной комнаты, но даже это решение приняла из деловых соображений. В этой комнате, по преданию, ночевала королева Елизавета. Сохранились кровать елизаветинского периода, которую, согласно молве, почтила королева, и – еще одна уступка преданию, если то было предание, – тюдоровское убранство комнаты. Исключительно в интересах дела, словно извинялась тетя: многие специально приходили смотреть комнату. Зрелище «настраивало», и они готовы были платить запрошенную цену.

Я часто заглядывала в ту комнату и тоже «настраивалась». «Прошлое на моей стороне, – думала я. – Тоже против тети Шарлотты. Духи чувствуют мою поддержку». Но что бы я себе ни воображала, поддержка требовалась в эти месяцы как раз мне.

Захаживая в ту комнату и трогая спинку драгоценной кровати, я вспоминала прославленную королевскую речь, которую часто приводил мой отец: «Сознаю, что наделена телом слабой, хрупкой женщины, но мои дух и сердце достойны самого короля – притом короля Англии…» От этих слов и я обретала уверенность, что одолею временные невзгоды, как это сделала королева, разгромив испанскую армаду.

Мало-помалу дом сделался для меня вроде утешительного приза, я всерьез верила, что он живой. Я узнавала ночные звуки: неожиданные и загадочные скрипы половиц, дребезжание оконных рам, завывание ветра в ветвях каштанового дерева, напоминавшее перешептывание голосов.

Иногда тетя Шарлотта исчезала на целые дни за покупками. Она ездила в старинные дома на распродажи, порой на изрядные расстояния, а когда возвращалась, беспорядок становился еще больше, чем обычно. В центре города тетя Шарлотта держала лавку, в которой выставляла некоторые предметы, но большую часть товара держала дома, и к нам постоянно ходили посторонние.

В магазине все время находилась мисс Беринджер, позволяя отлучаться тете Шарлотте, но тетя считала ее дурой, не имевшей представления об истинной ценности вещей. Это была неправда: просто познания мисс Беринджер не шли в сравнение с тем, что знала тетя Шарлотта. Впрочем, при своей деловитости тетя Шарлотта считала большинство других дураками.

По крайней мере год и я числилась у нее тем, кого тетя Шарлотта называла «крестом», иными словами, была ей в тягость. И вдруг все изменилось. Причиной тому стал привлекший мое внимание стол. Сидя на корточках на полу, я разглядывала резьбу ножек, когда в комнату зашла тетя Шарлотта и тоже присела рядом.

– Редкий экземпляр, – выдавила она без выражения.

– Французская работа? – уточнила я.

Края ее губ скривились, что было равнозначно улыбке. Она кивнула.

– Хоть она и не подписана, я считаю, что это работа Рене Дюбуа. Сначала думала, что ее выполнил его отец, Жак, но сейчас склонна считать, на год-два моложе. Взгляни на зеленую с золотом лакировку или на бронзовые вставки.

Неожиданно для себя я почти трепетно коснулась стола.

– Конец восемнадцатого века? – рискнула я.

– Что ты! – возмутилась она, тряхнув головой. – Минимум на пятьдесят лет старше. Середина века.

С тех пор наши отношения изменились. То и дело она звала меня и спрашивала:

– Ну, что скажешь? Заметила что-нибудь?

Поначалу мне хотелось только одного: утереть ей нос, доказать, что знаю толк в ее драгоценных товарах; но со временем я по-настоящему заинтересовалась и стала понимать разницу между школами, странами и периодами.

Однажды тетя Шарлотта сделала признание:

– Ты знаешь не меньше дуры Беринджер.

Скорей всего ее похвала объяснялась очередной вспышкой гнева по отношению к этой терпеливой женщине. Но для меня Дом Королевы приобрел новую притягательность. Я начала узнавать предметы, считать их своими старинными друзьями. Как-то раз, сметая ловкими и бережными движениями пыль, миссис Баккл лукаво поинтересовалась:

– Послушайте, мисс Анна, уж не хотите ли и вы стать еще одной Шарлоттой Брет?

Я вздрогнула от неожиданности вопроса: снова захотелось убежать.

Как-то утром в разгар летних каникул года через четыре после того, как родители привезли меня в Англию, ко мне в комнату явилась Элен и сказала, что меня хочет видеть тетя Шарлотта. У Элен был испуганный вид, и я спросила, что произошло.

– Мне не сказали, мисс, – ответила Элен, но я чувствовала, что она что-то знала.

Я пробралась – в Доме Королевы можно было только пробираться – в гостиную тети Шарлотты.

Она сидела, разложив на столе бумаги: комната служила ей конторой. Столом в тот период был раздвижной крепыш на коренастых ногах, английский, шестнадцатого века, ценный более почтенным возрастом, нежели красотой. Тетя сидела, распрямив спину, на массивном дубовом стуле с резьбой – тоже местной, йоркширской или дербиширской работы, только значительно более позднего времени, но таком же ладном и основательном, как стол. Она предпочитала пользоваться надежными предметами, когда таковые случались в доме. Прочая меблировка комнаты плохо сочеталась со столом и стулом. Стену покрывал изысканный гобелен. Я определила в нем фламандскую школу и подозревала, что ему предстояло пробыть здесь недолго. Тяжеловесная дубовая мебель немцев теснила хрупкий французский восемнадцатый век, в том числе работы самого Булля. Я невольно отметила в себе перемену: теперь для меня не составляло труда описать обстановку комнаты, датировать изделия и выделить их достоинства и недостатки, хоть мне и не терпелось узнать, зачем меня позвали.

– Сядь, – велела тетя Шарлотта. Выражение ее лица было суровее обычного. Когда я села, она выложила без предисловий в свойственной ей прямой и резкой манере: – Умерла твоя мать. От холеры.

Как это было в ее духе: двумя отрывистыми фразами вдребезги разбить мое будущее! Мысль о воссоединении все это время была для меня спасательным кругом, не дававшим погрузиться в пучину одиночества. А она спокойно выговорила эти слова. Умерла… холера…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю