Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Прежде чем я начну, обещайте, что простите меня.

– О, Господи, вы и вправду заставляете поверить, что это будет нечто ужасное.

– Не думаю… пока. Итак, слушайте. Это касается капитана.

– О!

– Вас задело.

– Каким образом, если я не знаю, что вы собираетесь рассказать?

– И не догадываетесь?

– Нет, – ответила я, хоть и догадывалась.

– Видите ли, я много раз плавал с ним. Полагаю, вы слышали поговорку, что у моряков в каждом порту имеются жены. Иногда она оправдывается.

– Вы обвиняете капитана в двоеженстве?

– Насколько мне известно, он проходил через эту церемонию только однажды.

– Тогда в чем?

– Анна – могу я называть вас Анной? Мы успели узнать друг друга, не так ли? – Я кивнула. – Так вот, Анна, у него репутация донжуана. В каждом плавании выбирает пассажирку и оказывает ей особое внимание. В этом рейсе он выбрал вас.

– Вы же знаете, мы были знакомы и раньше. Мы не здесь узнали друг друга.

– Простите, если я вас обидел. Это только из-за того, что я за вас беспокоюсь.

– Я уже не так юна. Способна за себя постоять.

С него как будто спало напряжение.

– Тогда вы должны понимать, что он из себя представляет.

– И что же он из себя представляет?

– Любитель случайных связей.

– Неужели?

– Он никогда не думал, что попадется, как это с ним вышло. Но они оказались крепким орешком даже для него – мать девушки и ее старая нянька. Когда должен был родиться ребенок, они призвали в помощь всю свою черную магию, грозили наслать проклятие на него и на каждое судно, которым он будет командовать, если не женится.

– Вы хотите меня убедить, что он женился по этой причине?

– У него не было выхода. Моряки – самый суеверный народ на свете. Никто не пошел бы в плавание с капитаном, над которым висит проклятие. Об этом узнали бы все. Так что выбора у него не было. Потому и женился на девушке.

– На мой взгляд, несколько надуманно.

– В жизни часто все не так просто, как кажется.

– Но чтобы жениться из страха перед проклятием!

– Он и так должен был на ней жениться.

– Возможно, это и была причина, почему он женился.

Дик усмехнулся.

– Теперь вы понимаете, почему я о вас беспокоюсь?

– Вы несколько торопитесь с выводами. Может, их вам подсказала мисс Рандл?

– Эта старая сплетница? Не поверил бы ни одному ее слову. Но здесь другое дело. Это касается вас, а все, что касается вас, для меня очень важно.

Это слегка озадачило меня, но мои мысли были слишком заняты Редверсом, чтобы разгадывать то, на что намекал Дик Каллум.

– Вы очень любезны, – просто ответила я.

– Дело не в моей любезности. Я не могу поступать иначе.

– Спасибо. Но прошу вас не беспокоиться обо мне. Не представляю, отчего вам тревожиться, если я изредка обменяюсь парой слов с капитаном.

– Ну, коль скоро вы понимаете… боюсь, я только еще больше все запутал. Но если вам когда-либо понадобится помощь, вы мне позволите?..

– Вы выражаетесь так, словно я оказала бы вам услугу, разрешив прийти мне на помощь, когда, наоборот, я должна бы благодарить вас за это. Охотно приму вашу помощь, если возникнет нужда.

Он взял мою ладонь и крепко пожал.

– Спасибо. Вот вам мое слово. Обещаю сдержать его. – Мне показалось, он хотел что-то прибавить, и я поспешно перебила:

– Пойдемте танцевать.

Мы танцевали, когда с нижней палубы донеслись вопли. Звуки рояля резко оборвались. Это был голос ребенка. Я немедленно подумала об Эдварде, но в следующую минуту узнала голос Джонни Маллоя.

Мы бросились на нижнюю палубу. Нас успели опередить другие. Джонни орал что было сил:

– Это был Гулли-Гулли! Я видел, узнал!

Моей первой мыслью было: мальчика разбудил кошмарный сон. Но в следующий миг я увидела другое. На палубе, в глубоком сне, лежал Эдвард. Айвор Грегори протиснулся вперед и поднял Эдварда. Джонни между тем продолжал кричать:

– Я его видел, я вам расскажу. Он нес Эдварда. Я побежал за ним и закричал: «Гулли-Гулли! Подожди меня!» Тогда Гулли-Гулли положил Эдварда и убежал.

Полная бессмыслица. Я приблизилась к доктору, который решительно сказал, пристально глядя на меня:

– Я отнесу его в каюту.

Кивнув, я последовала за ним. По пути я заметила миссис Маллой, мчавшуюся к Джонни с требованием, чтобы он объяснил, что делает на палубе и что значит вся эта суматоха.

Осторожно уложив Эдварда в постель, доктор Грегори склонился над ним и, подняв веки, осмотрел глаза.

– Он ведь не болен? – испугалась я.

Доктор покачал головой и принял озадаченный вид.

– Тогда что могло случиться? – потребовала я.

Не отвечая на мой вопрос, он сказал:

– Заберу-ка я мальчика в лазарет. Подержу немного у себя.

– Значит, он болен?

– Нет-нет. Но я его заберу.

– Не понимаю, что могло произойти.

Укладывая ребенка, он сбросил на пол свой маскарадный бурнус – выходя из каюты, я заметила его на полу. Я подняла накидку. От нее исходил терпкий запах мускуса, духов, которые несколько наших пассажиров купили на базаре. Запах был до того стойкий, что прилипал к каждому, кто соприкасался с ним. Бросив накидку, я вышла на палубу. Мать и миссис Блейки успели увести Джонни в каюту. Все только и говорили о случившемся. Что все-таки произошло? Как здесь очутился спящий ребенок? Что за чушь о фокуснике Гулли-Гулли, якобы тащившем его через палубу и бросившем, когда раздался крик Джонни?

– Шутка, – предположила Шантель. – Мы здесь веселились – вот и они решили попроказничать.

– Но как здесь оказался ребенок? – спросил Рекс, стоявший рядом с Шантелью.

– Обыкновенно. Сам пришел, а потом притворился спящим. Все очень просто.

– Доктор, похоже, не принял его за бодрствующего, – возразила я.

– Тогда получается бессмыслица, – сказала Шантель. – Он ведь не страдает сомнамбулизмом. Впрочем, отчего бы и нет. У меня случались больные, выделывавшие самые неожиданные штуки во сне.

Тут на авансцену вылезла мисс Рандл.

– А эти разговоры про фокусника Гулли-Гулли! Чистейшая выдумка. Выпороть бы их обоих!

– Мне тоже кажется, что это была шутка, – мягко вступилась Клер Гленнинг. – Не стоит придавать этому большого значения.

– Тем не менее она здорово напугала кое-кого из нас, – вставила Шантель. – Подозреваю, этого они и добивались.

– Буря в стакане воды, – сказал Гарет Гленнинг.

– Все равно, – не унималась мисс Рандл, – детям надобно преподать урок послушания.

– Что вы предлагаете? – спросил Рекс. – Заковать их в кандалы?

Как часто случалось, голос Рекса оказался решающим. Хоть он был негромкий, но все помнили, что он принадлежал Рексу Кредитону, промышленнику, финансисту, миллионеру – во всяком случае после смерти матери. Его серьезность, статность, манера держаться в тени только подчеркивали его нелюбовь высовываться на людях. Хватало и того, что он был Рекс – хоть пока и не повелитель, но в будущем непременный хозяин царства Кредитонов.

– Продолжаем танцы! – выговорил он, оборачиваясь к Шантели.

Мы вернулись в кают-компанию и снова танцевали, но из головы не шло странное происшествие на нижней палубе. Хоть никто и не заговаривал о нем вслух, я уверена, оно было в памяти у всех.

Я ушла рано. Добравшись до каюты, я нашла на своем столике записку доктора Грегори. Он решил оставить мальчика в лазарете до утра.

Назавтра рано утром пришел стюард сообщить, что меня хочет видеть доктор. Чувствуя неладное, я направилась к нему.

– Где Эдвард? – сразу спросила я.

– Все еще в постели. Ему немного нездоровится… ничего особенного. К полудню совершенно поправится.

– Вы его оставляете у себя?

– Только до пробуждения. С ним все в порядке – сейчас.

– Но что произошло?

– Мисс Брет, дело серьезное. Ребенку подмешали наркотик.

– Наркотик?!

Доктор кивнул.

– История, рассказанная Джонни, ему не померещилась. Кто-то действительно зашел в каюту и унес ребенка.

– Но зачем?!

– Не представляю. Я расспросил Джонни. Он рассказал, что не мог уснуть, так как думал о танцах и маскарадных костюмах. Перед этим он нарисовал свою мать и, решив показать рисунок Эдварду, надел тапочки и пижаму и пошел к нему. По пути мальчик сбился и, пытаясь сориентироваться, вдруг увидел человека, которого он называет Гулли-Гулли. Тот нес Эдварда.

– Фокусник Гулли-Гулли… Но он поднимался на борт еще в Порт-Саиде и там же сошел.

– Очевидно, он имеет в виду, что видел кого-то в бурнусе.

– Кого же?

– Мисс Брет, вчера вечером почти все мужчины на судне были в этой одежде.

– Но кто мог вынести Эдварда?

– Я тоже хотел бы знать кто. И кто перед этим дал ребенку наркотик.

Я побледнела. Доктор не спускал, глаз с моего лица, словно виня за происшедшее.

– Не представляю, – выдавила я.

– Действительно, кажется невероятным.

– Как ему могли дать наркотик?

– Очень просто. Растворить снотворное в воде, молоке…

– Молоке! – эхом повторила я.

– Пара обычных снотворных таблеток могла погрузить ребенка в глубокий сон. Мисс Брет, у вас были снотворные таблетки?

– Нет. Они есть у матери. Но она бы…

– Значит, добыть таблетки тому, кому это понадобилось, было проще простого. Одно остается загадкой: с какой целью?

– Усыпить, чтобы не поднял тревоги, когда понесут на палубу. Но для чего? Бросить за борт?

– Мисс Брет!

– Вы можете предположить другое?

– Сама мысль об этом представляется кощунственной.

Некоторое время мы молчали. «Да, конечно, нелепица, кощунство, – рассуждала я. – Кому могло прийти в голову убить Эдварда?» Неожиданно я услышала собственный ненатуральный высокий голос:

– Что вы намерены предпринять?

– Думаю, чем меньше об этом будет разговоров, тем лучше. Сами знаете, как все будет перетолковано. Бог знает, чего наплетут. Пока что большинство считает это всего лишь мальчишеской проделкой.

– Но Джонни будет настаивать, что видел того, кого он принял за Гулли-Гулли.

– Все решат, что он ему примерещился.

– Но все видели, что Эдвард был без сознания.

– Подумают, что притворялся.

Я покачала головой.

– Ужас!

Он согласился. Потом принялся задавать вопросы. Я припомнила, как принесли молоко, как он отказался от него, как я вышла в каюту Шантели, а после мы вернулись вместе, как она пригубила стакан, уговаривая его, чтобы выпил.

– Я поинтересуюсь, не почувствовала ли она необычного привкуса.

– Она бы сразу сказала, если бы почувствовала.

– Значит, вы не можете пролить свет на это загадочное происшествие?

Я ответила, что не могу. В каюту я вернулась глубоко подавленной.

Я хотела поговорить с Редверсом. Я знала, что доктор Грегори обязательно ему доложил, и пыталась угадать, какова была его реакция на весть о том, что кто-то покушался на его сына. Покушался – очень сильное слово. Но ради какой иной цели могли усыпить ребенка?

Врач не желал сообщать о происшествии. Решил держать его в тайне от пассажиров, сделав исключение только для меня, как воспитательницы. Редверс, как отец, тоже должен знать – не говоря уже о том, что как капитан он обязан быть в курсе всего, происходящего на борту.

Пойду к нему в каюту и объяснюсь. Я должна.

Тут в дверь постучали и донесся голос Шантели:

– К тебе можно? Ну, как себя чувствует наш ночной путешественник?

– Он в лазарете.

– Боже!

– Он здоров. Шантель, доктор не хочет, чтобы об этом знали, но вчера мальчику подмешали наркотик.

– Наркотик! Но как?

– Возможно, важнее узнать зачем? Ах, Шантель, мне страшно.

– Я уверена, никто не хотел причинить мальчику зло.

– Тогда зачем было усыплять, выносить на палубу? Как думаешь, что случилось бы, если бы не Джонни?

– Что? – упавшим голосом повторила она.

– По-моему, кто-то пытался убить мальчика. Его могли выбросить за борт. Никто бы ничего не услышал. Ребенок был без сознания. Возможно, нарочно оставили бы у поручня тапочек: чтобы мы решили, будто он нечаянно упал за борт. Ну, теперь тебе ясно?

– После твоих объяснений, да. Легче всего совершить убийство на морс. Но чего ради? Можешь подсказать возможный мотив?

– Не представляю.

– Да, это задаст работы мисс Рандл.

– Доктор Грегори настаивает, чтобы об этом никто не знал. Эдвард ужасно расстроится, если узнает, какая ему угрожала опасность. Он ведь ни о чем не подозревает. Пусть все останется как есть.

– А Джонни?

– Что-нибудь придумаем. В конце концов, он не имел права разгуливать ночью: это был серьезный проступок. Слава Богу, что он его совершил.

– Анна, ты не слишком драматизируешь? Может, это была всего лишь неуместная шутка.

– Какая шутка?

– Не знаю. В конце концов, вечер был необычный, все веселились в восточных костюмах. Возможно, кто-то из переодетых арабом выпил лишнего и задумал какую-то проделку, а она возьми да сорвись.

– Но, Шантель, мальчику подсыпали наркотик. Я собираюсь к капитану.

– Прямо сейчас?

– Да. Полагаю, в этот час я могу застать его в каюте. Хочу с ним говорить. До конца плавания я должна принять меры предосторожности.

– Анна, дорогая, ты слишком серьезно все принимаешь.

– Я за него отвечаю. Разве ты бы не переживала, если бы дело касалось твоей пациентки?

Она со мной согласилась, и я оставила ее озадаченной. Поднимаясь на мостик, где располагалась каюта капитана, я не думала, что мой поступок можно счесть предосудительным. Мои мысли были заняты историей с усыплением ребенка, похищением его из каюты и тем непоправимым, что могло произойти, если бы не Джонни Маллой.

Я поднялась по трапу до капитанской двери. На мой стук, к своему облегчению, услышала его голос, приглашавший меня войти. Он сидел за столом над какими-то бумагами.

– Анна! – вскочил он, едва я вошла.

Каюта была просторная, залитая солнцем. На стенах висели изображения кораблей, а на шкафу стояла отлитая из бронзы модель парусника.

– Я должна была прийти, – начала я.

– По поводу происшествия с ребенком? – уточнил он, и я поняла, что он был уже в курсе.

– Ничего не понимаю, – сказала я. – И очень беспокоюсь.

– Утром я разговаривал с врачом. Эдварду дали снотворную таблетку.

– Я в полном недоумении. Надеюсь, вы не думаете, что я…

– Дорогая Анна, разумеется, нет. Я абсолютно вам доверяю. Но, возможно, у вас есть какие-то предположения? Какая-нибудь идея?

– Никаких. Шантель… сестра Ломан считает, что это была чья-то шутка.

Он облегченно вздохнул.

– Это возможно?

– Но это нелепо. Зачем усыплять ребенка? Только для того, чтобы не узнал того, кто его нес. Слишком далеко зашло для шутки. Меня мучает ужасное подозрение. Что если кто-то покушался на жизнь Эдварда?

– Убить ребенка? Но с какой целью?

– Я подумала… возможно, вы догадываетесь. Может, была такая цель?

Он был явно поражен.

– Ничего не могу придумать. А что Эдвард?

– Он ни о чем не подозревает. И не должен знать. Не представляю, как это сказалось бы на нем. Я должна быть бдительней. Мне следовало находиться в каюте, а не на танцах. Надо присматривать за ним не только днем, но и ночью.

– Уж не себя ли вы вините, Анна? Не надо. Он спал у себя в каюте. Кто мог вообразить, что ему что-то там угрожало?

– Тем не менее кто-то подложил снотворное в его молоко. Кто это мог сделать?

– Несколько человек. Кто-то на камбузе или по дороге в каюту. Таблетку могли подсыпать до того, как молоко передали вам.

– Но почему? Зачем?

– Все могло быть не так, как вы думаете. Он мог найти таблетки в комнате матери и принять их за сладости.

– Его там не было. Весь день он был какой-то вялый, большую часть времени дремал.

– Он мог взять их когда угодно. Это самое правдоподобное объяснение. Нашел в каюте матери таблетки, сунул в карман, приняв за конфеты, а вечером попробовал.

– А мужчина, которого видел Джонни? Тот, что нес его на руках?

– Возможно, он вышел сам, еще до того как подействовали таблетки. Мальчики могли выйти на палубу вместе, и по прошествии какого-то времени Эдвард вдруг почувствовал сонливость. Увидев, что его свалил глубокий сон, Джонни не знал, что делать, и, чтобы выпутаться из переделки, выдумал сказку про фокусника Гулли-Гулли.

– Наиболее правдоподобное объяснение до сих пор – и самое удобное. Я должна, обязана была с вами объясниться.

– Знаю, – просто сказал он.

– Мне не следовало сюда являться… ставить вас в неловкое положение. Это очень неэтично, простите.

– Единственное, что я вам скажу на это, то, что я всегда рад вас видеть, – рассмеялся он.

Дверь отворилась так тихо, что мы ни о чем не подозревали, пока в каюте не разнесся скрипучий смешок:

– Вот я вас и поймала!

Это была Моник. У нее был дикий, всклокоченный вид: волосы распущены, она нервно одергивала яркое кимоно с золотым драконом. Я заметила, как она судорожно ловит ртом воздух, борясь с удушьем.

– Присядь, Моник, – сказал Редверс.

– И присоединиться к вашему тет-а-тет? Уютно устроились, а? Нет, я не присяду. Вот что я вам скажу: я этого не потерплю. Не потерплю – и все тут! Она пытается отнять тебя у меня с тех пор, как появилась в Замке. Хотела бы я знать, что будет следующим шагом. Я за ней приглядываю. Придется мне ей втолковать, что ты женат – женат на мне. Это может ей не нравиться, это может не нравиться тебе, но это истина, и ничто ее не изменит.

– Моник, – мягко сказал он, – Моник…

– Ты мой муж. Я твоя жена. Ничто этого не изменит, пока я жива. Ничто не изменит.

– Я позову сестру Ломан, – предложила я. Редверс кивнул и, приблизившись к Моник, мягко направил ее в свою спальню, но она вырвалась и запричитала что-то громкое и несвязное. Чем больше она кричала, тем сбивчивее было ее дыхание. Я бросилась вниз. Шантель как раз выходила из каюты.

– Шантель, там ужасная сцена. Миссис Стреттон очень плохо.

– Где она? – уточнила Шантель.

– В каюте капитана.

– Силы небесные! – простонала она и, схватив чемоданчик, в котором держала все необходимое, побежала наверх. Я хотела последовать за ней, но вовремя спохватилась. С меня и началась эта неприятность. Я вернулась в каюту с тяжелым сердцем и принялась гадать, что будет дальше.

14

Моник основательно слегла: последствия приступа оказались настолько серьезными, что вытеснили из памяти ночное происшествие с мальчиками. Шантель постоянно находилась наверху, в капитанских покоях, ухаживая за ней. Все склонялись к мысли, что дни жены капитана сочтены.

Эдвард полностью поправился. Мы скрыли от него его ночные похождения. Он подумал, что съел что-то неподходящее, отчего впал в сонливость и приболел. Пребывание в лазарете его очень обрадовало тем, что дало решительное преимущество перед Джонни. Что до Джонни, то того крепко выбранила мать, которая и без того держала его в постоянном трепете, и велела напрочь забыть о происшедшем. Ему дали понять, что это была часть бала Арабских ночей, и поскольку у него не было права там появляться, то решение оставить без последствий его проступок может быть пересмотрено в любой момент. Следовательно, самой разумной линией поведения было для него забыть обо всем как можно скорее. Вдобавок, к его досаде, Эдвард опять становился центром всеобщего внимания: его мама была серьезно больна.

Атмосфера на корабле преобразилась: все переменились ко мне. Новость, что Моник слегла сразу после того, как застала меня в каюте капитана, неизбежно стала общим достоянием. Мисс Рандл вцепилась в нес, как цепляется галка в блестящий камешек, и, приукрасив в привычной своей манере, подавала как самое лакомое блюдо с особым гарниром.

Чужая женщина в его каюте – это спровоцировало приступ. Бедная женщина, вынести такое! Сколько выпало на ее долю. Взять хотя бы легенды о похождениях капитана. О, нравы нашего времени, сокрушалась мисс Рандл. Даже в узкий круг пассажиров затесалась сестра Ломан и на виду у всех хитроумно расставляет сети, надеясь залучить в виде улова не кого иного, как мистера Рекса Кредитона! (Тщетная надежда! Мисс Рандл доподлинно знает из надежного источника, что он почти обручен с дочерью другого магната-судовладельца.) Или взять миссис Маллой, постоянную спутницу старшего помощника, – это при том, что у нее в Австралии муж, а у старпома жена и двое детей в Саутгемптоне. (Это была святая правда, так как однажды, когда миссис Гринелл показывала старшему помощнику фотографию своих английских внуков, тот проговорился, что тоже имеет двоих ребят.) Но все это блекло перед скандальной поимкой «гувернанточки» в каюте капитана его женой – случай, настолько расстроивший бедняжку, что она вот-вот умрет. Впрочем, что удивляться, куда катится наш мир – чего еще можно ждать при таком капитане?

Словом, вышла пренеприятная история.

Шантель пыталась меня утешить. Сразу, как спустилась из капитанских покоев, позвала меня к себе. Эдвард вместе с Джонни был под присмотром миссис Блейки, но теперь я никогда не бывала спокойна в таких случаях. Мне казалось, что я должна неотступно находиться при нем, и, хоть миссис Блейки была в высшей степени добросовестна, все равно мне не нравилось упускать его из поля зрения. Но, с другой стороны, я опасалась выдать свои страхи и внушить их мальчику.

– Она не столько больна, сколько представляется, – заявила Шантель. – Эти атаки ужасно выглядят со стороны и мучительны для больной вследствие удушья. Но через день-другой она поправится.

– От души надеюсь на это.

– Бедняжка Анна! – рассмеялась она. – Разве не повод для смеха – ты в роли femme fatale [3]3
  Роковая женщина (фр.).


[Закрыть]! Но и капитан тоже хорош: как выразилась бы Эдит, «врезался» в тебя.

– Шантель!

– Но это истина. Взять хотя бы его взгляд, когда разговаривает с тобой. И ты тоже, дорогуша. Оно и понятно: столько лет лепила кумира. Анна, ты неисправимый романтик! Но я тебе скажу кое-что еще. Дик Каллум тоже положил на тебя глаз.

– Просто он очень добр ко мне.

– Ясное дело, тебе милее доблестный капитан. Несвободен, но может освободиться в один прекрасный миг. Она может скончаться в любой день от приступа – к тому ж еще болезнь легких.

– Шантель, прошу тебя, не говори в таком тоне.

– Вот не думала, Анна, что ты из тех, кто отмахивается от правды.

– Это так… неприятно.

Тут ее лицо передернулось проказливой, почти злой гримасой.

– Что, жалеешь, что поехала? Предпочла бы пойти помощницей к какому-нибудь замшелому антиквару? Только вряд ли бы такой или такая сыскались. Это судьба. Все ее проделки: мое появление в Доме Королевы, переезд в Замок – сначала мой, а потом твой. Судьба – при незначительном участии сестры Ломан.

– Я не сказала, что жалею.

– Как говорится, «миг славы на свету дороже тусклой жизни всей» – или как там у Вордсворта?

– Вообще-то у Вальтера Скотта, хоть некоторые и оспаривают его авторство.

– Верю тебе на слово. Кто бы ни сочинил, главное – мысль. Я бы предпочла короткий час яркого праздника целой унылой жизни, составленной из дней, как две капли воды похожих один на другой, без риска, но и без удовольствий.

– Каждому свое, – ответила я.

– По крайней мере, дала тебе пишу для размышлений и отвлекла от мыслей о паршивке Рандл. Не переживай. Через пару дней супруга нашего капитана опять станет на ноги. При первой возможности стащу ее вниз и буду выхаживать, а бедный капитан немного от нее отдохнет. Представляю, что это для него за наказание. На море всегда так бывает: что сегодня трагедия, напрочь забывается завтра. Посмотри, как все думать забыли про инцидент с Эдвардом и Джонни. Никто даже не вспоминает.

В который раз она утешила и успокоила меня.

– Шантель, что бы ни случилось, я надеюсь, мы всегда будем вместе, – вырвалось у меня.

– Не беспокойся, я все устрою, – ответила она. – Судьба, конечно, может приложить руку, но при всем при том положись на меня, и все будет в порядке.

Шантель оказалась права. Через несколько дней Моник была не хуже, чем когда впервые взошла на борт. Она вернулась вниз в свою каюту по соседству с Шантелью, и разговоры о скорой смерти сами собой сошли на нет.

Иногда она выходила на палубу. Ее выводила Шантель и садилась рядом. Изредка к ним присоединялся Эдвард, которого мать то заласкивала, то не замечала – в зависимости от настроения. Такое к себе отношение он принимал философски.

Меня она словно не замечала, хотя иногда я ловила на себе пристальный взгляд красивых темных глаз: в них мне чудилось злорадство. Должно быть, замышляла уволить меня сразу по прибытии на остров. Я обмолвилась об этом Шантели, но та сказала, что об этом не может быть и речи. Нам самим было предоставлено решать, вернуться или остаться. Разве не так сказала леди Кредитон? Чего ради Моник избавляться от меня, если Эдварду хорошо? К тому ж она не такая злая. Сцены она закатывала из любви к искусству и должна быть благодарна тем, кто давал ей повод, – а я, ввиду слабости ко мне капитана, попадала в эту категорию.

Видно, так оно и было, потому что однажды она подозвала меня и, пригласив присесть рядом с ней на палубе, заговорила:

– Надеюсь, вы не принимаете капитана всерьез. Сами знаете, он любитель женщин. Любезничает со всеми подряд.

Опешив, я пробормотала нечто невнятное насчет того, что вышло недоразумение.

– Точно так же было и во время нашего плавания в Англию. На судне оказалась одна молодая особа. Кстати, чем-то напоминала вас. Тихая и – как это говорят? – уютная. Это в его вкусе. У него всегда поднимается настроение после того, как любезничает с теми, кто падок на его добродетели.

– Смею вас уверить, – с достоинством сказала я, – что очень ему благодарна, в особенности за то, что не имела случая убедиться в знаках его внимания.

Она засмеялась. Шантель рассказала мне потом, что, по ее словам, я ей понравилась. Ее позабавил мой странный способ выражаться. Теперь ей понятно, почему капитан избрал меня предметом ухаживаний на этот рейс.

– Послушай меня, не переживай из-за этих пересудов, – сказала Шантель. – Моник это тебе не обычная англичанка. Сомневаюсь, чтобы нравы Коралла сколько-нибудь напоминали те, что приняты в викторианских гостиных. Она только потому и злится, что страстно любит своего капитана, а его безразличие доводит ее до белого каления. Но при всем при том ей нравится, когда им восхищаются другие.

– Мне это непонятно.

– Это оттого, что ты все воспринимаешь чересчур серьезно.

– Серьезные предметы требуют серьезного отношения.

– А вот и нет. Как раз наоборот.

– Шантель, осталось немного времени. Все вдруг так внезапно переменилось. Я чувствую какую-то обреченность. Это ощущение не оставляет меня с того вечера, когда унесли из каюты Эдварда.

– Вот еще скажешь: обреченности, – вскрикнула она.

– У меня не идет из головы тот случай. То и дело вспоминаю, что кто-то покушался на него.

– Наверняка имеется другое объяснение.

– Капитан думает, что мальчик нашел снотворное матери и, приняв за конфеты, съел.

– Очень вероятно. Он юноша любознательный – всегда суется, куда не просят. «Что то? Что это?» А комната мамы для него все равно что пещера Аладдина.

– Получается, что они с Джонни пробрались на палубу поглазеть из какого-нибудь укромного уголка за танцами, и он вдруг уснул, а Джонни выдумал своего Гулли-Гулли…

– Вот именно. Чем не объяснение? Все сходится. Если подумать, только это и возможно.

– Если бы я была уверена…

– Лично я не сомневаюсь. Хватит с меня твоей обреченности. Ты меня удивляешь, Анна. Всегда такая практичная, разумная!

– Как бы там ни было, я намерена ни на минуту не спускать глаз с мальчика, когда он под моим присмотром. На ночь буду запирать дверь каюты.

– А сейчас где он?

– Под присмотром миссис Блейки, вместе с Джонни. Она того же мнения, сказала, что больше не выпустит Джонни. Теперь, уложив их спать, мы запираем двери кают.

– Это положит конец их ночным вылазкам. Однако скоро мы распрощаемся с Джонни и его мамой и тетей.

Я тотчас пригляделась к ней. «И с Рексом», – подумала я. Он в самом деле ей безразличен? Порой мне казалось, что она что-то от меня скрывала. Как она могла с таким равнодушным видом рассуждать о том, как навсегда лишится его после Сиднея? Там его встретят Деринхемы, он закружится в водовороте деловой и светской жизни. Бедняжка Шантель, ее положение было таким же беспросветным, как и мое. Впрочем, не совсем. Счастье было бы возможно, если бы Рекс ослушался мать, если бы попросил руки Шантели. Ведь он был свободен.

Но я чувствовала в нем слабую натуру. Внешне привлекателен, ничего не скажешь: был в нем этот легкий, ни к чему не обязывающий флер, которым еще в большей степени был наделен Ред. В моих глазах Рекс был лишь бледной копией брата.

Впрочем, однажды уже не подчинился матери, когда все ждали, что он сделает предложение Хелене Деринхем. Интересно бы знать, насколько далеко способна зайти его строптивость. Жаль, что Шантель не делилась со мной своими чувствами к нему. Впрочем, и я не поверяла ей свои чувства. Объяснение этому было простое: я отказывалась их принимать. Как я могла признать даже перед собой, что отчаянно люблю мужчину, женатого на другой женщине? Я не смела этого сделать.

Мы были вынуждены держать свои секреты в тайне даже друг от дружки.

В Бомбее нас встретила жуткая жара. Моник было трудно дышать, и Шантели пришлось даже отменить поездку на берег. У капитана были дела на берегу: его принимал агент компании, и он взял с собой Эдварда.

Миссис Маллой передала мне, что старший помощник и казначей пригласили нас с ней на экскурсию в город. Миссис Блейки, на попечении которой оставался Джонни, отправлялась на берег в компании Гринеллов и мисс Рандл.

Я приняла приглашение, и мы отправились в открытой коляске. Мы с миссис Маллой укрывались от жаркого солнца под зонтами и широкополыми шляпами.

Странное чувство охватило меня: мысли возвращали в те далекие дни, когда я жила здесь с родителями. Видя женщин, прямо в реке стиравших белье, разглядывая резьбу по слоновой кости и медную чеканку, ковры и шелка на базарах, я словно вернулась в детство. Проезжая мимо кладбища на горе Малабар, я искала глазами страшных стервятников.

Когда я поделилась своими воспоминаниями с Диком Каллумом, он живо заинтересовался. Миссис Маллой и старший помощник слушали вполуха, только из вежливости: их больше интересовало собственное общество.

Мы сошли с коляски у чайной и далее гуляли по отдельности: миссис Маллой и старший помощник и я с Диком Каллумом. Перед входом в чайную уличные торговцы разложили свой товар: красивые шелковые шали, кружевные скатерти и салфетки, ослепительно белых резных слоников с острыми бивнями. Они наперебой зазывали нас что-нибудь купить, и мы остановились. Я приобрела скатерть, которую решила послать домой для Элен, и слоника для миссис Баккл. Я похвалила шелковую шаль с серебристо-голубым шитьем. Дик Каллум купил ее.

– Прямо неловко их разочаровывать, – пояснил он свой поступок.

В чайной было прохладно. К нашему столу тотчас подошел иссохший старик продавец с павлиньим веером. Дик купил мне веер в подарок. Пока мы пили освежающий чай, он спросил:

– Что будет после нашего прибытия на Коралл?

– До этого еще далеко.

– Недели через две после Сиднея.

– Сначала надо доплыть до Сиднея.

– Вы там останетесь?

– Это еще не решено. Леди Кредитон с самого начала ясно обрисовала мое положение. Если я придусь не ко двору или мне самой захочется вернуться, то меня возвращают за счет компании. То же касается и сестры Ломан.