Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

19

Днем на берегу случилась большая суматоха. Я отдыхала в своей комнате, скрываясь от жары. Этому обычаю следовали все в доме – и, по-моему, вообще, на острове. Ничего не делать, лежа за закрытыми ставнями в самое жаркое время дня, представлялось мне единственно возможным способом существования.

Я слышала шум, но не придала значения – о том, что произошло, мне рассказала Шантель.

– Наш бравый капитан сегодня герой дня, – объявила она, врываясь ко мне.

– В каком смысле герой?

– Пока ты здесь валялась, в бухте решался вопрос жизни и смерти.

– Капитан…

– Да, еще раз выказал свою доблесть.

– Шантель, прошу тебя, будь серьезней.

– Он спас жизнь Дика Каллума.

– Что? Капитан?

– Ты будто удивлена. Неужто не ждала от него такого героизма?

– Расскажи толком, что произошло. Неужели он…

– Да. Представь себе, выглядит, будто не имеет никакого отношения к происшедшему. Словно каждый день спасает людей.

– Но ты так и не говоришь, что случилось.

– Как ты нетерпелива! Короче говоря, Дик Каллум надумал искупаться. Его предупреждали, что здешние воды кишат акулами, но он лишь отмахнулся. Только сунулся в воду, акулы насторожились. Вдруг его схватила судорога. Он закричал. Наш капитан оказался на месте и – как там у Шекспира? – на высоте положения. Спас его. Вытащил прямо из челюстей акулы-убийцы.

– Он это сделал?

– А кто ж еще? Или ты не ждала от него такого?

– Где они сейчас?

– Дик на борту, под присмотром доктора Грегори. От перенесенного шока доктор рекомендовал ему день-другой постельного режима. В данный момент отсыпается. Грег дал ему таблетку опия. То самое, что ему сейчас нужно. – Она рассмеялась, увидев мою улыбку. – У тебя прямо-таки блаженный вид. Хорошо, что он отплывает завтра.

Она задумчиво приглядывалась ко мне.

– Шантель, – сразу посерьезнев, сказала я, – нам не следовало сюда приезжать.

– Говори о себе, – с издевкой парировала она. – Только не вздумай сама себя обманывать. Ты бы ни за что не поменяла все это на процветающее антикварное дело.

Этот вечер был не то что предыдущий. Дик остался в постели на борту. Моник не выходила из своей комнаты. Сказалась вспышка накануне вечером и ночью, и (по предписанию врача) Шантель весь день давала ей капли белладонны и время от времени присматривала за ее состоянием, так как, по ее словам, лекарство было сильнодействующим и опасным, если передозировать.

К обеду явился доктор Грегори; кроме него, были Редверс, Шантель, мадам и я. В отсутствие Моник вечер прошел с соблюдением приличий. Перо и Жак, не привлекая к себе внимания, подавали на стол. Мадам тоже казалась нескованной и с подобающей важностью исполняла роль гранд-дамы.

Мы вкушали превосходное вино из запасов ее покойного супруга. Пища была простая: в основном рыба, а гарнир подали с соусом плодов манго. Потом все набросились на фрукты и сахаристые бананы. Напоследок, как и накануне, был кофе в «салоне».

Разговор главным образом вертелся вокруг дневного происшествия. Мадам поведала несколько занятных историй, в которых фигурировали акулы: в одной из них акула отхватила руку человека, прогуливавшегося вблизи берега.

– В здешних водах они исключительно опасны. Вы поступили очень храбро, капитан, осмелившись полезть в воду, когда рядом был хищник.

– Ну, не так чтобы рядом. Мне хватило времени добраться до Дика.

– Послужит ему уроком, – вставила я.

– Он недюжинный пловец. Непременно бы справился сам, если бы не внезапные судороги.

– Ужасное чувство, – заметила Шантель. – Уметь хорошо плавать – и вдруг оказаться беспомощным.

– Бедняга Дик Каллум, – сказал Ред. – Никогда не видел его таким потрясенным. Стыдился за себя – будто такое не может случиться с любым из нас.

Потом разговор перешел на остров. Мадам высказала сожаление, что корабль не застанет большого празднества. Для островитян это главный день в году, и гости всегда довольны не меньше самих туземцев.

Шантель поинтересовалась, что бывает во время праздника.

– Пиршество и ритуальные танцы. На вас произведут впечатление огненные танцоры, правда, капитан?

– Они очень искусны, – согласился Ред. – Без них не было бы ритуального танца.

– Полагаю, сознание опасности и делает его таким привлекательным, – сказала Шантель.

– Подозреваю, что они покрывают свои тела каким-то огнестойким материалом, – заявил доктор. – В противном случае не пользовались бы такими яркими факелами.

– Их искусство состоит в скорости, – возразил Ред.

В спор вмешалась мадам, разъяснив:

– На острове живет семья, которая из поколения в поколение исполняет танец с факелами. Они предпочитают, чтобы все думали, будто они пользуются покровительством древней богини огня. Это и привлекает к их представлению всеобщее внимание. Они и не подумают раскрыть кому-либо свой секрет.

– Старик и сейчас продолжает танцевать? – спросил Ред.

– Нет, теперь только два сына. У тех, в свою очередь, имеются сыновья, которым они передают свое искусство. Существует легенда, которую они стараются всеми силами поддерживать. Их предки будто бы прибыли из Огненной страны, почему им и покровительствует огонь. Во всяком случае, они утверждают, что он не причиняет им вреда. Но вы правы, они что-то втирают в одежду и кожу. Ну и, разумеется, удивительно подвижны.

– Они и сейчас живут в том доме около берега? – спросил Ред.

– Они никогда оттуда не уедут. – Мадам обернулась к нам с Шантелью. – Вы не заметите этого дома, если не будете специально искать. Он скрыт за деревьями. По их утверждению, семья живет там с самого переезда из Огненной страны. Они наотрез отказываются воспринимать новые веяния, которые пришли на остров. По-моему, скорее предпочли бы, чтобы остров вернулся к тому состоянию, в котором был сто – двести лет назад.

– А где находится их Огненная страна? – поинтересовалась Шантель.

– Должно быть, в их воображении, – предположила я.

– Вот именно.

– И какой она им представляется. Вроде солнца? – снова спросила Шантель. – Такая может существовать только где-нибудь на небесах.

– Вы чересчур аналитичны, – усмехнулся Ред. – Примите все как есть. Эти люди искусные актеры. Возможно, миф им нужен как средство, придающее сил для исполнения их весьма горючего трюка. Коль так, то пусть говорят что хотят. Их танец в самом деле занятное развлечение.

– Видите, – снова обратилась к нам с Шантелью мадам, – на острове тоже есть свои развлечения.

В десять часов доктор вернулся на судно, а мы с Шантелью разошлись по своим комнатам.

Не успела я пробыть у себя и нескольких минут, как услышала стук камешков о закрытые ставни. Я открыла и выглянула.

Внизу был Редверс.

– Мне нужно вас видеть, – сказал он. – Можете спуститься?

Я ответила, что скоро сойду. Затем задула свечу и вышла в коридор. На столе чадила керосиновая лампа с подкрученным из соображений экономии фитилем. Почти ощупью я нашла дорогу вниз и, выбравшись на веранду, разглядела Редверса, стоявшего в тени дома.

– Мне нужно с вами поговорить, – повторил он. – Другого случая не будет. Давайте отойдем от дома.

Он взял меня за руку: пока мы молча шли по траве, я чувствовала, как его ладони жгли мою плоть. Было полное безветрие, изумительная по красоте ночь, и, хоть воздух был еще напитан дневным жаром, он уже не сдавливал дыхание. Ярко светили звезды: на месте нашей Медведицы на небосклоне господствовал Южный Крест. Мимо то и дело проносились жуки-светляки, слышалось жужжание вовсе незнакомых насекомых. Из кустов несся тихий, неумолкаемый гул.

– Так нехорошо, Анна, – заговорил он. – Я должен поговорить с вами со всей откровенностью. Завтра я отплываю. Надо объясниться сегодня.

– Что вы можете мне сказать?

– То, чего еще не говорил, но что вы должны непременно знать. Я люблю вас, Анна.

– Прошу вас… – слабо запротестовала я.

Но он продолжал:

– Я не могу продолжать это притворство. Вы должны знать, что на этот раз все не так, как было раньше.

– Слишком поздно.

– Но этого не должно быть.

– Тем не менее есть. Это ее дом. Как раз сейчас, когда мы разговариваем, она вас ждет. Она ваша жена.

– Господи, помоги мне. Анна, иногда я ее ненавижу.

– Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы должны это понять.

– Вы сомневаетесь во мне. Слышали скандальные сплетни. Даже теперь, говоря с вами, я выбрал неверный, по-вашему, тон.

– Мне надо домой.

– Но вы побудете со мной еще немного. Я должен выговориться, Анна, когда я вернусь, вы будете здесь, и…

– …И ничего не изменится, – перебила его я.

Мне вспомнилась задыхающаяся Моник и слова Шантели: «Ей не дотянуть до старости». Это было для меня невыносимо, я не хотела допускать подобные мысли.

– Иногда она до того меня бесит, что я…

Не в силах ждать конца его предложения, я вскричала:

– Нет-нет!

– Да, – твердо возразил он. – Сегодня вечером все необычно. Это мне напоминает тот вечер в Доме Королевы. Как и в тот раз, у меня такое чувство, будто мы одни на свете. Я способен забыть обо всем, что нас окружает. Тогда нас было двое во всем свете – так и сейчас.

– Но явилась тетя Шарлотта и доказала нам, что это был мираж, обман чувств. Что толку предаваться иллюзиям? Они всего лишь мечты, пустые грезы. Нам надо проснуться и глянуть в лицо фактам.

– Анна, в один прекрасный день…

– Не хочу слышать от вас ничего подобного. Мне не следовало сюда приезжать. Я должна была остаться в Англии. Это был бы наилучший выход.

– Я был вдали от вас, но ничего не забыл. Ваш образ преследовал меня с того самого вечера в Доме Королевы. О, Господи, как я допустил, чтобы это со мной случилось!

– Когда-то вы ее любили.

– Никогда.

– Но женились.

– Я хочу рассказать вам, как это произошло.

– Не надо. Это не даст ничего хорошего.

– Но вы должны знать, должны понять.

– Я и без того понимаю, что вы ее разлюбили.

– Анна, иногда мне кажется, что она сошла с ума. Иногда думаю, она всегда была сумасшедшей.

– По-своему она вас любит.

Он насупился, прикрыл ладонью лицо.

– Я ее ненавижу, – четко выговорил он. – Ненавижу за то, что она из себя представляет, и за то, что стоит между мной и вами.

– Мне невыносимо слышать от вас такие речи.

– Только в этот вечер, Анна. Сегодня я должен рассказать вам правду. Хочу, чтобы вы знали, как это случилось. Нас с вами свело, столкнуло провидение. Вы были еще ребенком, но меня что-то толкнуло к вам – откуда мне было знать, что это было? Только много позже, придя в Дом Королевы, я понял, что это было. И я сказал себе: «Ты должен уйти, исчезнуть. Никогда больше не видеть ее, потому что чувство, которое вспыхнуло между тобой и ею, – нечто такое, чего ты не знал прежде, и едва ли сможешь совладать с ним». Я ведь никакой не герой, дорогая. Мне нужны вы. Больше всего на свете… Хочу вместе плавать, быть с вами рядом в любую минуту дня и ночи, никогда не разлучаться. Мы должны стать частью друг друга. Вот в чем я уверен. Мне это открылось еще тогда, в Доме Королевы, но теперь я в этом уверился в тысячу раз больше. Анна, нет для меня другой на этом свете, а для вас другого. Ясно?

– Я знаю, что для меня это так и есть, – ответила я.

– Дорогая моя Анна, вы так искренни, так прямодушны, не похожи на всех, кого я знал раньше. Когда я вернусь, заберу вас домой. Но это не все. Мы больше не будем разлучаться, должны быть вместе…

– А Моник?

– Она останется здесь. Это ее родина, она часть этого зловещего острова.

– Вы считаете его зловещим?

– По отношению ко мне, во всяком случае. Здесь я знал одни беды. Та ночь огненных танцев была настоящим кошмаром. Она и сейчас мне часто снится. Душный вечер, яркие звезды, луна. Ритуал всегда падает на полнолуние. Весь день не умолкают барабаны, призывая народ на эту сторону острова. Сами поймете, что я чувствовал, когда увидите. Я был словно опьянен, весь отдался возбуждению. Тогда я не осознал зла. Понял, только когда пошли несчастья. Здесь я женился. Здесь лишился своего судна. Пережил самые большие беды за свою жизнь. Мне не стоило бы заговаривать об этом, но сегодня особый вечер. Сегодня мы не прячемся за условности, говорим то единственное, что имеет смысл: правду. Я должен передать ее вам, чтобы вы увидели ее моими глазами. Я не вынесу, если не смогу. Нисколько не оправдываю себя. Все, что произошло, произошло по моей вине. Только представьте: эти барабаны, чуждость всего окружающего, ощущение, будто поток несет тебя к развязке, неотвратимому крещендо. Мы сидели в большом круге, пили местный напиток. Называется «гали», готовится специально для данного ритуала и подается в раковине кокосового ореха. Они называют его «огненной водой». Огненные люди варят его в своем доме. Они находятся в центре празднества. Они не хотят, чтобы островитяне перенимали европейский образ жизни. Мне кажется, это и есть главная цель пиршества и танцев. Видите, опять я словно оправдываю себя… Возбуждение, опьянение. Здесь же оказалась и Моник, одна из них и в то же время не вполне посвященная. Тоже участвовала в плясках: тогда она была здорова… Кончилось тем, что я вернулся с ней в Карреман.

– Вовсе незачем мне об этом рассказывать, – сказала я.

– Но я хочу, чтобы вы поняли. Это было вроде западни, ловушки, и я в нее попался. Назавтра мы отплыли в рейс, а когда вернулись пару месяцев спустя…

– Понимаю. Вас поставили перед фактом неизбежности женитьбы. Об этом позаботилась старая нянька.

– Мадам де Лауде, старуха нянька, сама Моник – все были настроены решительно. На мне еще сказывались злые чары острова. Я был глупец. О, Господи, Анна, если бы вы знали, какой я был глупец! И сейчас им остаюсь, коль рассказываю об этом, представляю себя в невыгодном свете. Подобные вещи честный человек предпочитает держать про себя… Анна, прошу вас, не бросайте меня… любите… Только напоминая себе об этом, я способен чувствовать себя хоть чуточку счастливым. Когда ее охватывает очередной приступ безумия…

– Пожалуйста, не надо об этом! – испуганно вскрикнула я. – Даже думать не надо.

Я была ужасно напугана. Он назвал остров зловещим. Я способна была поверить, что в этот самый момент над нами нависала какая-то еще неведомая беда. Я подумала: навсегда запомню этот сад с его густыми зарослями, душный пряный воздух, глухой гул насекомых – как запомнила другой сад, на противоположном краю света, сырой, напоенный моросью, едва уловимым ароматом маргариток и хризантем и влагой земли.

Вдруг ко мне пришла ясность. Я любила его, давно знала о своем чувстве, но до сих пор любила как сильного героя, баловня судьбы, победителя, а теперь увидела в слабости и поражении, и еще больше полюбила за эту беззащитность! Меня ужаснул тяжкий груз свалившейся на него драмы. Может ли выпасть мужчине жребий хуже, чем быть женатым на женщине, которую он ненавидит, и при этом оказаться в этом положении из-за собственной юношеской глупости? Когда этот мужчина – Редверс, человек сильных и глубоких страстей – когда он влюбляется в другую женщину, ситуация оказывается не просто трагической – она делается опасной.

Всем своим существом я чувствовала эту страсть – пока еще сдерживаемую – и представила Моник, дерзкую, безрассудную, обезумевшую от ревности. Но даже в такой момент меня поражала невероятность, неуместность собственного положения – я, простодушная, непритязательная Анна, оказалась в самом центре вихря страстей. Неужели и я, под стать им, способна на безумства?

Он взял меня за руки: на меня нахлынула волна нежности и потребности защитить его… всех нас, включая Моник.

Я была немало удивлена, услыхав собственный холодный голос, изумилась своей способности даже в такие моменты оставаться как бы сторонним наблюдателем.

– Давайте спокойно посмотрим на все происшедшее. Мы с вами не первые мужчина и женщина, оказавшиеся в подобной ситуации. Я часто думаю, что, если бы тот вечер в Доме Королевы выпал нам до вашего приезда на остров, все могло бы сложиться по-другому. Трудно переоценить роль времени в том, как поворачиваются наши жизни. Я не раз задумывалась об этом под тиканье часов из всех углов Дома Королевы.

«Даже теперь, – мелькнуло у меня в голове, – я упоминаю об этом, только чтобы хоть что-нибудь сказать. Пытаюсь выиграть время. Хочу его успокоить, внушить, что мы не должны больше так встречаться».

Он еще крепче прижал меня к себе, я отчаянно взмолилась:

– Нет! Мы теряем рассудок. Мы должны держать себя в руках.

– Анна, так будет не всегда.

Откуда-то издалека донесся резкий вскрик птицы. Он напомнил мне язвительный смех.

– Я должна идти, – сказала я. – Что если нас видели?

– Анна, – просил он, – не уходи.

Он крепко держал меня. Его губы прижались к моим. И опять донесся этот ехидный хохот.

Тут стало ясно, что мне решать, я должна была показать свою выдержку. Вероятно, я должна была благодарить за это суровую выучку тетю Шарлотту, всегда отмерявшую полной мерой презрение всем, кто нарушал нравственные законы. Вдруг она словно встала передо мной в этом саду: не кислая и едкая, какой часто бывала, но без всяких признаков жизни, такая, какой я видела ее в гробу, – и снова надо мной нависло подозрение в убийстве.

Нынешнее мое положение было даже рискованнее, чем то, в котором я однажды оказалась в Доме Королевы, но и там меня заподозрили в убийстве. Что будет, если, проснувшись однажды утром, я узнаю, что умерла Моник? Что если возникнет подозрение в насильственной смерти? Если найдутся доказательства?

Меня словно откуда-то предостерегали.

– Мне надо идти, – решительно повторила я, выскользнув из его рук и быстрым шагом удаляясь.

– Анна! – донесся его голос, полный тоски и боли, но, пересилив себя, я ускорила шаг.

Я вошла в дом. Разумеется, там меня поджидала Щука. Подозреваю, она следила с балкона.

– Любите прогулки на ночном воздухе, мисс Брет? – спросила она.

– Да, освежает после дневной жары.

– Анна, Анна, дорогая моя…

Это был Ред. Он ступил на веранду, прежде чем увидел Щуку.

– Тоже освежаетесь после дневной жары, капитан? – съязвила Щука.

– Да. Только в это время можно прогуляться, – холодно сказал он.

Мигом прошла вся его страсть. Наспех попрощавшись, я пошла к себе в комнату. Там первым делом повалилась в кресло, приложив руку к часто бившемуся сердцу.

Я была окрылена и вместе с тем ужасно напутана. Меня любили – но любили опасно. По натуре я не из авантюристок, ищущих рискованных приключений. Мне хотелось спокойного счастья. Но я полюбила не того человека, который мог мне дать его. Насколько все сложилось бы по-другому, если бы я могла полюбить Дика Каллума.

На ум пришла Щука. Интересно, доложит ли она Моник о том, что видела. Она меня не переносила. Я чувствовала ее ненависть – она могла только усугубляться со временем.

Ложиться в постель не было смысла: все равно было не уснуть. В подсвечниках оплавлялись свечи. «Не поставят ли мне в укор, что жгу много свечей», – подумала я. Какие бы необузданные страсти ни обуревали обитателей этого дома, все равно не следовало забывать об экономии. Придется лечь и задуть свечи. Какие, однако, неподобающие мысли идут на ум в такие моменты. Скоро и моя жизнь угаснет, как эти свечи. С безысходным чувством я вернусь в Англию – только не на «Невозмутимой леди». Возможно, мне удастся получить место гувернантки в семье, возвращающейся на родину. В конце концов, мисс Баркер – или как ее звали? – нашла себе место даже на острове.

Я умылась холодной водой из кувшина, заплела волосы и задула свечи. Напоследок еще раз глянула на стоявшее в бухте судно.

Завтра к этому часу его здесь не будет.

Наутро, как и обещала, я отправилась на судно навестить Дика Каллума. Эдвард, знай он, куда я направлялась, непременно напросился бы в компанию, но он был с матерью, и я ничего не сказала. Судно загружали копрой, арбузами и сахарным бананом; туда и сюда сновали лодки, несущие грузы. Меня тоже доставили на лодке до корабля и помогли взобраться по трапу, спущенному с палубы прямо в воду.

Дик меня ждал. Он был на ногах, но еще не вполне оправился, чему я не удивилась.

При виде меня его глаза зажглись от радости.

– Хоть вы и обещали прийти, – заговорил он, – но я уже подумывал сойти на берег встретить вас.

– Поздравляю! – от души сказала я.

– Так вы слышали?

– Я была в ужасе. Как вы могли так безрассудно поступить?

– Впредь будет уроком. Больше никогда не полезу купаться в море, если там акулы.

– В таком случае, быть может, случай все же пошел впрок.

– Мне был бы конец, если бы не капитан Стреттон.

Я невольно засветилась от гордости.

– Все могло кончиться печально для нас обоих, – продолжал он. – Надо было видеть, с какой скоростью он примчался ко мне и потащил на берег.

– А как вы себя чувствуете сейчас?

– Все еще не отошел от потрясения… и стыда.

– Это могло случиться со всяким.

– Присядем, – пригласил он. – Вообще-то я должен нести вахту, но Грегори велел отдыхать до отплытия. Хочу с вами объясниться, Анна. Это хороший повод. Я буду по вас скучать. Надеюсь, и вы по мне будете.

– Меня уже охватывает отчаяние, как представлю, что смотрю из окна на бухту, а корабля больше нет.

– А я буду представлять вас в этом странном доме. – Я промолчала. Он не сводил с меня глаз. – Это в самом деле странный дом. Вы уже, наверное, и без меня поняли. Полуразвалившийся, запущенный, представляю, какой неуютный.

– Вообще-то я не рассчитывала на еще один Замок Кредитон.

– Вы будете скучать по дому?

– Не знаю. Жизнь меня не очень баловала дома. Там умерла моя тетя.

– Знаю, Анна. Сейчас я собираю все свое мужество, чтобы кос в чем признаться перед вами. Я должен открыться, а вы для меня самый дорогой человек. Хочу, чтобы вы знали.

Я обернулась к нему.

– Коль так, говорите.

– Вы знаете, я просил и прошу вас выйти за меня замуж, но не об этом будет разговор. Впрочем, еще раз повторю, чтобы вы знали: я буду ждать вашего ответа. Вам предстоит провести здесь два месяца. Возможно, за это время вы измените свое решение.

– По поводу чего?

– Замужества.

– Я вас не понимаю.

– Вы меня не любите, но ведь я вам не неприятен?

– Нет, конечно.

– Тогда, возможно, наступит момент, когда вы скажете себе, что счастье могут построить двое, которые исполнены решимости его строить. Страсть не всегда надежное основание, на котором строится будущее. Она проходит, как движущийся на ветру бархан. А взаимное уважение, здравый смысл – вот что по-настоящему незыблемо как скала.

– Я знаю.

– И, быть может, однажды…

– Кто может сказать наперед? Нельзя заглянуть в будущее.

– Тем более что теперь мы добрые друзья.

– Лучшие друзья.

– Потому я и решаюсь открыться.

– Прошу вас, говорите. Я чувствую, это лежит на вас тяжким грузом. Вам станет легче, если выговоритесь.

– Я ненавидел капитана.

– Я это знала.

– То есть чувствовали?

– Вы себя выдавали. Ваша ненависть чувствовалась в самом тоне, каким вы о нем говорили. Вы были так нетерпимы.

– И вот он спас мне жизнь. Я предпочел бы, чтобы это был кто угодно, только не он – так его ненавидел.

– Но это был капитан.

– Он храбрый человек, Анна. Поистине романтический персонаж, верно? Даже недостатки у него романтические, не так ли? Искатель приключений, пират. Я ненавидел его за то, что у него есть то, чего мне больше всего не хватает. Зависть – вот что испытывал я к нему. Это один из семи смертных грехов – по-моему, самый страшный.

– За что вы ему так завидовали?

– За то, что тоже мог иметь все, что имеет он.

– Вы хотите сказать, что тоже могли стать морским капитаном?

– Я хочу сказать, что тоже мог бы воспитываться в Замке, разделить общее детство с Рексом, и ко мне бы относились как к хозяйскому сыну, как относились к капитану.

– Вы утверждаете…

– …Что он мой сводный брат. Только я на три года старше. Моя мать была белошвейка, приходила в Замок выполнять заказы леди Кредитон. Она была очень красива, и на нее положил глаз сэр Эдвард, как это не раз случалось и до нее. Когда я родился, сэр Эдвард положил матери содержание, чтобы больше не показывалась в Замке. Когда подошло время, позаботился о моем образовании и взял на службу в компанию. Но меня так и не признали сыном сэра Эдварда, как капитана.

– Капитан об этом знает?

– Нет. Но я расскажу.

– Думаю, он поймет ваши чувства. Уверена, что поймет.

– Теперь они изменятся. Невозможно ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь.

– Я рада. За вас и за него. Вам обоим станет легче, если избавитесь от этой бессмысленной вражды.

– И не забудьте: что бы ни случилось в предстоящие два месяца, я непременно вернусь. Как бы я хотел, чтобы вы были с нами! Не нравится мне, что вы остаетесь в этом доме.

– Но я только для того и приехала, чтобы быть с Эдвардом.

– Два месяца, – задумчиво повторил он, – не такой уж долгий срок, но сколько всего может случиться!

– Многое может произойти даже за день, как вы только что сами убедились, – напомнила я. – Еще совсем недавно вы всей душой ненавидели капитана, а теперь преклонение перед ним берет верх над былой неприязнью. Откройтесь ему. Уверена, он поймет.

– Я вижу, вы о нем высокого мнения, – с сожалением сказал он.

Я промолчала: боялась выдать свои настоящие чувства.

Когда, попрощавшись с ним, я собралась на берег, у трапа меня поджидал Редверс.

– У меня больше не будет случая говорить с вами наедине, Анна, – обратился он ко мне. – Я вам написал.

Он вложил мне в ладонь письмо.

Мы стояли рядом, смотрели в глаза друг другу, но говорить здесь не могли.

– До свидания, капитан. Счастливого плавания.

Я стала сходить по трапу.

Мне не терпелось прочесть письмо. Оно было короткое, но в каждой строчке говорилось о любви ко мне. Это было мое первое любовное письмо.

«Любимая моя Анна!

Мне бы следовало сказать, что я сожалею о том, что произошло вчера вечером, но я этого не говорю. Я сказал, что думаю, – до последнего слова. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… подождите. Я уверен, не всегда будет, как сейчас. Вспоминайте обо мне, а я буду думать о вас.

Любящий вас Редверс».

Мне следовало сразу уничтожить письмо. Я должна была помнить, что оно написано человеком, который был не волен обращаться ко мне в таком тоне. Вместо этого я сложила его и ткнула за корсаж – прикосновение бумаги к телу словно Обжигало.

Меня любили!

Ко мне в комнату заглянула Шантель. Мой ликующий вид сразу насторожил ее.

– Что-то случилось, – тоном утверждения произнесла она. – Ты похорошела.

– Ерунда какая.

Схватив меня за плечи, она потащила к зеркалу. Потом, не отнимая от плеч рук, рассмеялась и развернула меня к себе. Из-под корсажа высунулось письмо. Она выхватила его с озорным смехом.

– Отдай, Шантель! – в панике взмолилась я: даже Шантель не должна была видеть его.

Вдоволь наигравшись, она позволила мне выхватить письмо. Скоро улыбка на ее лице сменилась серьезным выражением.

– Ну, Анна, – сказала она, – берегись.

В тот же день пополудни отплыл корабль.

Эдвард был в слезах. Мы наблюдали за отплытием из сада, так как я сочла неразумным водить его на берег.

– То же самое увидим из сада, – сказала я.

Так мы вдвоем провожали корабль. Слезы тихо скатывались по его щекам: это было еще трогательней, чем если бы он рыдал во весь голос.

Он вложил мне в руку свою ладошку – я крепко пожала ее.

– Два месяца вовсе не так долго, – прошептала я ему. – Не заметишь, как пролетят, и мы снова выйдем на это место встречать корабль.

Мысль о встрече несколько приободрила его.

– Можешь отмечать, как уходят дни, в своем календаре, – предложила я. На Рождество ему подарили календарь, и он не забывал отрывать каждый минувший месяц. – Сам удивишься, как быстро бежит время.

В саду появилась Моник со вспухшими, раскрасневшимися глазами. «В самом деле любит его», – подумала я. Эта мысль прозвенела во мне скорбным колоколом, но независимо от того, любила или ненавидела, она была связана с ним нерасторжимыми узами.

Завидев нас с Эдвардом, она театрально зарыдала:

– Деточка моя! Теперь мы с тобой одни!

Она тянула к мальчику руки, но Эдвард отвернулся и с каменным лицом смотрел куда-то перед собой. Как всегда, незаметно подкралась Щука.

– Пойдем, мисси, – уговаривала она. – Слезами ничего не добудешь.

Словно по сигналу, Моник завопила по-настоящему. Приблизившись к Эдварду, она взяла его за руку, но он вырвался и спрятал лицо в моем подоле, что было вовсе не в его обычае. Он не любил вести себя как маленький.

– Он меня не хочет, – горько причитала Моник. – Мисс Брет предпочитает. – Она истерически засмеялась. – И не он один такой.

Щука обняла ее.

– Пойдем, моя маленькая мисси. Пойдем в дом.

Зрачки Моник расширились, щеки налились кровью.

– Сейчас позову сестру Ломан, – предложила я.

Но Щука с издевкой глянула на меня и увела ее в дом. Взгляд, который она бросила мне, был полон яда.

«Как она меня ненавидит! – ужаснулась я. – Даже больше, чем Моник». Я успела привыкнуть к тому, что Моник нуждалась во мне как поводе для сцен.

Мне сделалось не по себе.