Текст книги "Владимир Высоцкий без мифов и легенд"

Автор книги: Виктор Бакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

– Чему ты расстраиваешься? У меня все пять лет так: ни обеда, ни чистого белья, ни стираных носков. Господи, плюнь на все и скажи мне. Я поведу тебя в русскую кухню: блины, пельмени и прочее...

С начала года Ю.Любимов репетирует спектакль «Живой» по повести Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина», напечатанной А.Твардовским в «Новом мире» в 1966 году.

«Федору Фомичу Кузькину, прозванному на селе Живым, пришлось уйти из колхоза» – так начиналась повесть Б.Можаева. Это была история русского мужика, прошедшего войну, замордованного колхозной житухой, вечной нуждой, тяжкой заботой о хлебе насущном для своих ребятишек, подавшего заявление о выходе из колхоза из-за того, что не мог прокормить семью. Его поступок – протест против колхозной бюрократии, против бездушного отношения к земле и к людям, что на ней трудятся.

После отказа Высоцкого играть главную роль, она досталась В.Золотухину. При распределении ролей Любимов сопроводил свое решение словами, обращенными к Золотухину: «Ты же сам из деревни и тоже жлоб хороший...» Высоцкий же весь январь, февраль и половину марта репетировал роль Мотякова и написал в спектакль много частушек. Но потом его из репетиций исключают. Принимал он участие и в репетициях «Тартюфа» в роли Оргона, но в дальнейшем от роли отказывается. Любимов после этого перестал некоторое время даже с ним здороваться.

В марте в Москву на короткое время прилетела Марина Влади, чтобы заключить договор на участие в фильме С.Юткевича. Ее отношение к Высоцкому неопределенно и ему самому непонятно. После ее отъезда он вновь запил...

В эти же дни Высоцкий получает приглашение на фестиваль песенной поэзии «Бард-68» в новосибирском Академгородке. Он выступал там в прошлом году по приглашению молодежного клуба «Под интегралом», а сейчас не до фестиваля, но приветственную телеграмму участникам Высоцкий все же послал.

Очень переживают за здоровье сына родители. Посовещавшись, решили, что Владимиру нужно сменить обстановку... Семен Владимирович созванивается со своим другом генерал-лейтенантом Ф.Бондаренко – в то время командовавшим Архангельским гарнизоном. Бондаренко приглашает Владимира в Архангельск. 13 марта, около 11 часов утра, в аэропорту его встретил адъютант командующего.

Формально основная задача поездки – набраться новых впечатлений, чтобы предметно писать песни для спектакля по пьесе А.Штейна, но и концерты тоже были запланированы. В газете «Правда Севера» от 13 марта было напечатано объявление: «13 и 14 марта – творческие вечера артиста кино и Московского Театра на Таганке Владимира Высоцкого. Начало: 13 марта в 20 часов, 14 марта в 16 ч. 30 мин».

Когда студенты Архангельского лесотехнического института (АЛТИ) узнали, что приехал Высоцкий, они сразу же попросили его выступить с концертом. Он согласился. По приблизительным подсчетам, в актовом зале института вместилось не менее семисот человек. Зрители стояли в проходах и обступали сцену. Каждую из 27 исполненных Высоцким песен студенты встречали овациями. Три концерта Высоцкий провел в Доме офицеров: один 13-го и два 14 марта. Помимо официальных выступлений были и домашние концерты...

Начиная заключительный концерт в Архангельске, Высоцкий сказал: «Я второй день здесь, в этом городе, и чего-то сегодня не очень хочется уезжать. Хотя ничего не видел и только по рассказам знаю, что здесь, в Архангельске, очень хорошо бывает в июле месяце. Так что, наверное, в июле месяце я еще раз вернусь к вам сюда».

Больше, однако, Высоцкий в Архангельске не бывал, а на русский Север попал еще лишь однажды. Случилось это в апреле 1978 года, когда он гастролировал в Череповце.

Пребывание в Архангельске благотворного влияния на состояние здоровья и психики не оказало.

19   марта А.Штейн позвал Высоцкого в Театр сатиры на читку чернового варианта пьесы «Последний парад». Автор песен начинает читать свои тексты, но непослушный язык заплетается, и режиссер В.Плучек дочитывает текст сам.

20  марта на утренней репетиции Высоцкий-Мотяков упал прямо на сцене.

– Идите, приведите себя в порядок, – сказал ему Любимов. – А вы возьмите текст и идите на сцену, – указал сидящему в зале Ф.Антипову. Дальнейшие репетиции «Живого» проходили без Высоцкого.

Вечером Н.Дупак настаивает на вводе на роль Керенского Золотухина в спектакле «10 дней...». Ввод состоялся в присутствии Высоцкого. Разразился скандал. Высоцкий: «Я не буду играть, я ухожу... Отстаньте от меня». Перед спектаклем он показал Золотухину записку: «Очень прошу в моей смерти никого не винить».

21 марта съемочная группа фильма «Служили два товарища» ожидала Высоцкого в Одессе, но погода выдалась скверная, самолеты не летали, и он в тоскливом ожидании сидел в аэропорту. Шло время, а добрых вестей не поступало – аэропорт в Одессе был закрыт... Зато принимал рейсы Магадан, как об этом поется в песне, и Высоцкий решил полететь в Магадан, чтобы поздравить единственного, как ему казалось в то время, настоящего друга с выходом в свет первой поэтической книжки, которую тот назвал «Звуковой барьер».

И.Кохановский: «...В тот вечер я дежурил «по газете». Вычитав все полосы, я договорился с печатниками, что они позвонят мне, когда надо будет подписывать газету в печать. Жил я тогда в доме, от которого до типографии было буквально пару минут ходьбы.

Только сел попить чайку – звонок:

–  Васечек, это я!

Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.

–  Ты?! Ты где?

–   Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон...

–  Стой там. Я через пять минут буду!..

Я еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане...

Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался летчиком, летающим в Магадан, и... вот он здесь.

Проговорили мы почти всю ночь. Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все что угодно и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое.

На следующий день я купил ему билет, проводил в аэропорт, посадил в самолет, вручил коньяк стюардессе и взял с нее слово, что давать его Володе она будет только в крайних случаях (когда начнет буянить) и маленькими дозами. Так как в самолет он садился уже в полуразобранном состоянии».

Результатом этой поездки стала песня «Я уехал в Магадан»:

Однажды я уехал в Магадан —

Я от себя бежал, как от чахотки.

Я сразу там напился вдрабадан

Водки!

Но я видел Нагайскую бухту

Да тракты,

Улетел я туда не с бухты-

барахты.

На следующий день на утренней репетиции Любимов спрашивает:

–  Где Высоцкий?..

Пауза.

–  Зоя! Ассистенты! Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь знает, где Высоцкий находится в данный момент?

Помощник режиссера Зоя Алиевна Хаджи-Оглы:

–  Юрий Петрович, Высоцкий не может приехать на репетицию.

–   Предупреждать надо, если он болен. Почему это – полная неизвестность? Почему я не знаю, где и кто из артистов находится? Не звонят, не приходят. Что это такое? Кончать надо эту богадельню!

–  Он не может прийти, потому что он... далеко.

–  Как далеко?

–  Он из Магадана звонил...

22 марта директор театра вывешивает приказ об увольнении артиста Высоцкого.

Ю.Любимов: «Это верх наглости... Ему все позволено, он уже Галилея стал играть через губу, между прочим. С ним невозможно стало разговаривать... То он в Куйбышеве, то в Магадане... Шаляпин... тенор... второй Сличенко».

Не зная все перипетии жизни Высоцкого, Любимов считал, что то, что происходит с ним в данный момент, – это начало «звездной болезни»: «Пройти огонь, воду и медные трубы – никому не дано. Огонь и воду настоящие мужчины могут еще как-то преодолеть, но медные трубы – никто пережить не в силах...»

А Высоцкий в это время уже в Одессе на досъемках фильма «Служили два товарища». Обстановка там не способствует выздоровлению, да и внутреннее состояние усугубляет болезнь. Он вызывает в Одессу Иваненко: «Если ты не прилетишь, я умру, я покончу с собой!»

Прилетела. Через несколько дней они вдвоем возвращаются в Москву. Но перед этим – 26 марта – Высоцкий выступил в клубе одесских портовиков, куда пришло столько народу, что он не мог пройти в зал, и его передавали на руках, а сзади него, также из рук в руки, плыла его гитара.

Те, кто понимает, что Высоцкий и театр уже стали единым целым, что театр для Высоцкого стал его судьбой, упрашивают Любимова вернуть его. Его берут на договор с условием амбулаторного лечения. Высоцкий соглашается пройти амбулаторное лечение у профессора Б.Рябоконя – лечение труднопереносимое, но эффективное.

2 апреля он принимает первый сеанс, с которого В.Смехов привез его домой еле живым. Но к вечеру Владимир уже очухался и даже шутил.

7 апреля Высоцкий подает заявление в местный комитет театра: «Считаю себя виновным в том, что поставил театр в трудное положение, виновен перед коллективом. Сейчас я принял меры (медицинские), чтобы впредь обезопасить театр и себя от повторения подобных выходок. Прошу вернуть меня в театр, работой своей постараюсь исправить положение и принести пользу театру».

Директор подписал приказ о строгом выговоре и снижении оклада до ста рублей. 9 апреля Высоцкий играет Маяковского, а 14 – Галилея.

В это время по Москве поползли сплетни, что, мол, Высоцкий спел последний раз все свои песни, вышел из КГБ и застрелился. Кто-то сочувствовал, кто-то зубоскалил... Телефонный звонок:

–  Вы еще живы? А я слышала – вы повесились.

–  Нет, я вскрыл себе вены.

–  Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.

Ситуация с увольнением и последующим возвращением «блудного сына» будет повторяться несколько раз. Многократно коллектив оповещался о решении «окончательно уволить» артиста Высоцкого «за нарушение дисциплины». Сколько раз можно прощать невпопад сказанные или забытые слова роли во время спектакля, бесконечные опоздания на репетиции и спектакли, когда за пять минут до открытия занавеса в театре не знали, появится Высоцкий или нет. И все же полного разрыва не происходило. Вывешивались обещанные приказы об увольнении, после которых наступала томительная пауза, потом Высоцкий возвращался в театр. Происходило мучительное объяснение, он заверял Любимова и коллектив, что «это никогда не повторится», что он «окончательно вылечится», Любимов делал вид, что верит. Отношения восстанавливались. Иногда сценарий возвращения менялся. Вспоминает В.Золотухин: «Что же касается Владимира Семеновича, то его не единожды увольняли из театра за срывы репетиций и спектаклей. Любимов тогда часто собирал коллектив, и все острые вопросы выносил на труппу. Виновник представал пред своими товарищами, и они решали его судьбу. Так вот, на одном собрании, посвященном неблаговидному поведению Высоцкого, все выступают, обличают его, а потом предоставляют ему слово. Как сейчас помню, Высоцкий вышел и сказал: «Я пил, пью, и буду пить». Повернулся и вышел. Любимов развел руками и произнес сакраментальную фразу: «Чистосердечное признание смягчает вину». После чего был вывешен какой-то строгий приказ. Володя же месяц-два погулял, а потом опять был возвращен в театр».

Несмотря на все неприятности и болезни, Высоцкий продолжает сочинять. Киностудия им. Горького заказывает ему песни для фильма «Мой папа – капитан». Он пишет песню «В желтой жаркой Африке...» и предлагает еще две: «Четыре года рыскал в море наш корсар...», которую посвятил театру и его «капитану» Юрию Любимову, и «Сколько чудес за туманами кроется...». Как это уже было и будет много раз потом – песни в фильм не вошли. Первая песня была использована в спектакле «Современника» по пьесе Р.Каугвера «Свой остров».

В этом же году Украинское телевидение заказывает Высоцкому песни для телефильма «Неизвестный, которого знали все». Песни в телефильм не вошли.

Март и апрель 68-го были трудными не только для Высоцкого, но и для всего Театра на Таганке. Уже давно зрел конфликт между Ю.Любимовым и первым секретарем Московского горкома КПСС В. Гришиным. «Нормой» для выпуска каждой новой работы театра было показать спектакль 5 – 6 начальникам при закрытых дверях, сокращать, дописывать, показывать снова и снова, собирать расширенный худсовет, обращаться в Политбюро, к Брежневу с жалобами на чревоугодие ведомства культуры, после чего выходил спектакль «недоеденный» начальством.

Не выпустили «Живого». Выпуск спектакля был запрещен министрами культуры Е.Фурцевой, а затем П.Демичевым по их личному указанию.

Когда проходила сдача «Живого» в марте 1969 года министру культуры, театр был объявлен «на режиме». Пропускали в здание строго по списку, утвержденному Управлением культуры, из артистов в театре могли находиться только занятые в спектакле. Алла Демидова смотрела спектакль из осветительной будки, согнувшись в три погибели.

После последней сцены первого акта Фурцева взорвалась: «Это безобразие, болото, неслыханная наглость, антисоветчина, ничем не прикрытая. Бригадир – пьяница, председатель – пьяница, предрайисполкома – подлец... В этом театре враги народа подрывают советскую власть! С этого начиналась Чехословакия, с этих самых идей, с этих вольностей, с этих разговоров, с этой оппозиции власти. Все это привело к кровавым столкновениям».

Министр вообще не понимала искусство условной формы, принятое на «Таганке», а в этом спектакле увидела явную «антисоветчину».

Любимов и Можаев попытаются подправить что-то в инсценировке, но критики от райкома усмотрели в исправлении «еще большее усиление идейно-порочной концепции литературного первоисточника»... 13 марта 1969 года спектакль «Живой» был снят с производства. Вердикт был оглашен устами тогдашнего замминистра культуры Г.Владыкина: «Таганка» – «театр оппозиционный», спектакль – «антисоветский и антипартийный». Любимов сделает еще две тщетные попытки запустить спектакль – сначала в 71-м, потом в 75-м. «Жизнь мне ставит точку, а я ей – запятую!» – говорит Золотухин-Кузькин в несчастливом спектакле. Жизнь в лице Министерства культуры поставила этому спектаклю очередную точку: учесть 90 замечаний и в течение двух месяцев переделать спектакль. Но время и театр поставят свою «запятую» – оживет «Живой» лишь в 1989 году.

Нависла угроза увольнения Ю.Любимова и закрытия театра. В кабинетах власти его давно не любили. У главного режиссера «Таганки» напрочь отсутствовало почтительное отношение к начальникам. Когда он встречался с членами ЦК – Демичевым или с Зимяниным, он с ними говорил на равных. Приходил, не кланяясь. Их раздражала самостоятельность и независимость суждений Любимова, его манера возражать, не дослушав, перебив собеседника. Любимову вообще была присуща установка на скандал, ибо скандал казался ему непременным гарниром ко всему, что он делает.

Ситуация осложнялась скандальным конфликтом и внутри театра – между главным режиссером и директором. Н.Дупак, будучи партийно лояльным, требовал выполнения указаний Управления культуры о запрете репетиций «Живого», а Любимов этот запрет игнорировал. Еще долгое время, работая вместе, Любимов и Дупак будут оставаться непримиримыми врагами... 25 апреля состоялось бюро Пролетарского райкома КПСС, которое продолжалось пять часов без перерыва. На повестке один вопрос: «О состоянии дел в партийной организации Театра на Таганке». Результат – строгий выговор с предупреждением Любимову, просто выговор – Дупаку, указано на недостаточную принципиальность секретарю парторганизации театра – Глаголину. Исходя из принципа – незаменимых людей нет, партийные руководители искусством ставят перед коллективом задачу: как сохранить театр без Любимова. Они не понимают, что театр это не завод, где сменился директор или главный инженер, а рабочий у станка продолжает перевыполнять дневное задание. Этот уникальный театр был создан талантом и волей его главного режиссера, его эстетикой и художественными принципами. Не будет Любимова – не будет и театра...

Устно и письменно вступились за жизнь «Таганки» Петр Капица, Владимир Тендряков, Белла Ахмадулина, Альфред Шнитке и многие другие лучшие умы и таланты Москвы. На защиту Любимова и своего театра встали актеры.

Вспоминает В.Смехов: «...В 1968 году несемся втроем на почту близ театра – послать телеграмму Брежневу, Подгорному и Косыгину на тему «спасите наши души»... Телеграфистка строго требует фамилий.

–  Девушка, здесь ясно сказано: «Коллектив театра».

–  В правительственных нужны подписи! Не для текста. Для... почты.

–  Ясно. Ну, пишите...

И называем свои имена. Осеклись на Володином: «Вы сума сошли! Если меня увидят – только хуже будет!» – уверенно заявляет Высоцкий. Мы дружно киваем, ибо сомнений тут быть не может: будет хуже».

Сохранилась стенограмма выступления Высоцкого перед труппой театра 26 апреля 1968 года на собрании, в присутствии инструктора Кировского райкома партии А.Сакеева, куратора «Таганки». Вот некоторые фрагменты этого выступления: «...За четыре года при очень большой нагрузке и при попустительстве главного режиссера Ю.П.Любимова был создан прекрасный, крепкий, долгоиграющий репертуар и не менее крепкий коллектив. Некоторые за последнее время происшедшие события доказали, что коллектив сплочен, полностью поддерживает и репертуарную политику театра, и все творческие замыслы Любимова. Могу уверенно сказать, что это коллектив единомышленников.

...У некоторых непосвященных или неверно информированных людей есть мнение, что на наши спектакли ходит фрондирующая молодежь. Это неверно. Имея возможность во многих спектаклях открыто общаться с залом, могу смело сказать, что вижу людей пожилых и даже пенсионного возраста, среди них бывают и старые большевики, и деятели партии и правительства, и высокие гости; и Ульбрихта, и Микояна, и Гэса Холла никак не назовешь фрондирующей молодежью.

...в 50-летний юбилей Великой Октябрьской революции в партийной школе, где учатся представители коммунистических стран, игрались фрагменты из спектакля «10 дней, которые потрясли мир», поставленного театром. Я нарочно говорю театром, а не Ю.П.Любимовым, потому что это одно и то же и потому что Театр на Таганке ассоциируется, прежде всего, с именем Любимова, а не, скажем, зам. директора Улановского. Мы говорим «Таганка» – подразумеваем Любимов. Мы говорим Любимов – подразумеваем «Таганка»».

(И действительно, социологические исследования, проведенные в театре, показали, что театр посещает самая разная аудитория: по возрасту – от 25 до 55 лет, по составу – рабочие и интеллигенция, причем, в основном, – техническая, а не гуманитарная.)

Когда все инстанции были пройдены, и нависла реальная угроза закрытия театра, Ю.Любимов вместе с членами худсовета Л.Делюсиным и А.Бовиным пишут письмо Л.Брежневу от имени Ю.Любимова.

«Уважаемый Леонид Ильич!

Понимаю, насколько вы заняты. И все же позволю себе обратиться к вам по вопросу, который хотя и может на первый взгляд показаться мелким, незначительным, но на самом деле является вопросом принципиальным. Речь идет о Театре на Таганке.

Театр на Таганке – политическийтеатр.Таким он был задуман. Таким он и стал. И я, как художественный руководитель театра, и весь актерский коллектив видим главную свою задачу в том, чтобы средствами искусства активно, целенаправленно утверждать в жизни, в сознании людей светлые идеалы коммунизма. Отстаивать политическую линию нашей партии, беспощадно бороться против всего, что мешает развитию советского общества. Партийность искусства для нашего театра – не фраза, не лозунг, а та правда жизни, без которой мы, артисты Театра на Таганке, не мыслим искусства, ни себя в искусстве.

Репертуар театра максимально приближен к требованиям современности. В таких, наиболее дорогих для нас спектаклях, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Павшие и живые», «Послушайте!», «Добрый человек из Сезуана», «Жизнь Галилея», «Пугачев», театр отстаивает революционные традиции, бичует мещанство и обывательщину, воюет против косной и душевной пустоты, за активное политически сознательное отношение к жизни.

Все эти спектакли, прежде чем они встретились с массовым зрителем, обсуждались и принимались партийными и государственными органами, ведающими вопросами культуры. Театр внимательно прислушивался к их замечаниям и предложениям. Советская печать, оценивая наши спектакли, отмечала их революционный, патриотический характер. Однако в последнее время театр стал подвергаться критике, выдержанной в грубой форме, не имеющей ничего общего с общепринятыми в нашей партии нормами. Театр осуждают не за отдельные ошибки, а за все его направление.

...Практически меня лишают возможности нормально работать.

Я не хочу рассказывать о тех недостойных методах, которыми не брезгуют наши «критики». Оставим это на совести у «критиков». Скажу о главном – о политических позициях, с которыми обрушиваются на наш театр. Мы гордимся тем, что в ряде спектаклей подняли такую острую партийную тему, как борьба с вредными последствиями «культа личности». А нам говорят, что это не актуально, что XX съезд партии – далекое прошлое, что все проблемы здесь давно решены. Мы воюем с чинушами и бюрократами, отстаиваем большевистскую принципиальность, мы думаем на сцене и хотим, чтобы думал весь зрительный зал. А нам говорят, что это – «сползание» с партийных позиций. Складывается впечатление, что Театр на Таганке «критикуют» с позиций, которые трудно увязать с Программой КПСС, с решениями XXIII съезда партии.

Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что в нашем современном обществе можно обнаружить два политических фланга. С одной стороны, это безответственные крикуны, которые отрицают все и вся, им наплевать на наше прошлое, на то, что сделала и делает партия; они требуют «свободы», хотя вряд ли знают, что делать с этой «свободой». С другой стороны, есть еще много людей, которые тяготеют к порядкам и нравам времен «культа личности»; они не понимают, что советское общество давно переросло узкий горизонт их мышления и что нельзя решать социальные проблемы, делая вид, что их не существует. Поэтому тот характер, который ныне приняла критика Театра на Таганке, свидетельствует о живучести и активности тех, кто пытается вернуть советских людей к старым порядкам.

В конце концов, меня можно снять с работы. Можно даже закрыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или группы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгодно? Какие проблемы это решит? Это, разумеется, не эстетические, а политические проблемы. Беседы, которые состоялись у меня с некоторыми ответственными товарищами, оставили тревожное, гнетущее чувство. Мне приписывают совсем не то, что я думаю и к чему стремлюсь.

Поэтому я обращаюсь к вам – Генеральному секретарю ЦК нашей партии.

Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли принять меня.

Заранее признателен за ответ.

Искренне ваш Ю. Любимов».

Письмо, конечно, получилось полным демагогии (советники Брежнева Л.Делюсин и А.Бовин отлично владели стилем составления подобных документов), но этого требовало время и адресат. Его передал Л.Брежневу референт Генсека ЦК КПСС Е.Самотейкин. Брежнев не принял Любимова. Но великодушно даровал театру жизнь. Состоялось заседание райкома, на котором принято решение вычеркнуть из решения прошлого заседания бюро пункт о снятии Любимова.

Через много лет Ю.Любимов вспоминал: «За «клеветнический» спектакль меня сняли с работы и исключили из партии. И тогда я написал письмо Брежневу. И он смилостивился, сказал: пускай работает. Недели через две меня вновь приняли в партию: ну, Юрий Петрович, ну, погорячились, вы уж извините...»

Есть еще одна версия того, почему театр не закрыли...

Дочь Брежнева – Галина – очень любила богемный образ времяпрепровождения, была благодарным зрителем, и ей нравилось практически все. Особенно цирк, «Таганка»... и песни Высоцкого.

Г.Полока: «Я вспоминаю вечер, который устроила Галя Брежнева, – чтобы в первый раз услышать Высоцкого. Был очень строгий отбор приглашенных. Был Олег Ефремов, был художник Борис Диодоров, с которым Володя тогда дружил, была Люся Гурченко, был Жора Юматов, – это были люди из разных компаний, но они были единодушны в восприятии того, что происходило. Галя сразу налила себе фужер, но этот фужер простоял целый вечер. Понимаете? Она слушала, боясь шевельнуться».

Рассказывает общая знакомая Галины Леонидовны и Высоцкого Наталия Федотова: «Как-то мне позвонил Высоцкий и сказал, что закрывают их театр. Вечером за ужином при Леониде Ильиче я рассказала об этом Гале. Она ахнула. А Леонид Ильич прямо из-за стола пошел звонить Суслову: «Михаил Андреевич, что у вас там за безобразие с театром?» И театр остался! Но, впрочем, мы с Галей к этому причастны лишь косвенно. Брежнев знал, кто такой Высоцкий. И как любит народ его песни».

По свидетельству многих театральных деятелей страны, ни один режиссер, кроме Любимова, не поднялся бы после такого удара, после расправы над «Живым» в 68-м году! Но театр выжил, Любимов спас «Таганку». Если бы судьба не воспитала в нем борца, вряд ли художник оказался долгожителем.

Высоцкий пишет песню «Еще не вечер». Песня предназначена для фильма «Мой папа – капитан», но полностью соответствует этим событиям:

Четыре года рыскал в море наш корсар,

В боях и штормах не поблекло наше знамя,

Мы научились штопать паруса

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.

На море штиль – и не избегнуть встречи!

Но нам сказал спокойно капитан:

«Еще не вечер, еще не вечер!»

................................

Но нет, им не послать его на дно —

Поможет океан, взвалив на плечи,

Ведь океан-то с нами заодно.

И прав был капитан: еще не вечер!

Последним выпадом против театра в этом году станет статья в «Комсомольской правде» – «Театр без актера?». В статье артисты театра представлены как стадо, погоняемое талантливым пастухом... В этом виноват и сам Любимов. Его слова «Артисты не дотягивают до режиссера...» были известны всей театральной Москве.

Это время было тяжелым не только для «Таганки». Был снят с репертуара спектакль «Три сестры» А.П.Чехова в постановке А.Эфроса в Театре на Малой Бронной, не допущены к репетициям пьеса А.Солженицына «Олень и шалашовка» и «Дракон» Е.Шварца в «Современнике», убрали «Доходное место» А.Островского в постановке М.Захарова в Театре сатиры и «Банкет» А.Арканова. Там же не был принят спектакль «Теркин на том свете». Репрессиям была подвергнута вся культура...

В мае 68-го года на Киевской киностудии им. Довженко началась работа над кинофильмом «Карантин» по сценарию Ю.Щербака. Режиссер фильма Суламифь Цыбульник заказывает Высоцкому песню для фильма. Сюжет полностью соответствовал характеру и жизненным установкам Высоцкого, и он согласился написать песню, а может, и варианты на выбор. Фильм должен был рассказать о том, что группа врачей научно-исследовательской лаборатории заразились вирусом опасной инфекции. Здесь была попытка исследовать характеры людей, смоделировать их поведение в экстремальной ситуации

Вместе с Людмилой он едет в Киев и везет с собой две песни – «Давно смолкли залпы орудий...» и «Вот и разошлись пути-дороги вдруг...». Причем первую песню он написал прямо в поезде по дороге в Киев. Высоцкий редко датировал свои песни, а здесь проставил – «Поезд. 21 мая 1968 г».

Интересны воспоминания Юрия Щербака и его ощущения при записи песни в тональной студии: «...И, когда Высоцкий начал петь свою песню, я вдруг понял, почему его в обычной жизни трудно узнать: ощущение монументальности, которой отмечены его экранные герои, создавал его знаменитый голос с хрипотцой, его яростный темперамент. Чудо преображения произошло буквально на глазах, как только зазвучали первые аккорды гитары».

В фильм взяли первую песню, и исполнял ее Ю.Каморный. Слова из этой песни: « На чем проверяются люди, если войны уже нет? Приходится слышать нередко сейчас, как тогда: «Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?»» – актуальны на все времена!

В конце мая прилетел из Магадана И.Кохановский. На этот приезд и встречу Высоцкий написал посвящение:

Возвратился друг у меня

Неожиданно.

..................

Он передо мной,

Как лист перед травой,

а кругом – с этим свыкнулся! —

Ни души святой,

Даже нету той...

А он откликнулся.

И действительно, атака в прессе, угроза закрытия театра, отъезд Марины («даже нету той...») и неопределенность их отношений, а тут друг, как по зову сердца, «неожиданно откликнулся».

Относясь к дружбе, как к чему-то святому, Высоцкий часто заблуждался в таком же отношении к нему «друзей». Иногда удавалось это обнаружить сразу – и такой «друг» мгновенно вычеркивался из памяти, а чаще «друзья» истину не проявляли. Более чуткая к этим вопросам Татьяна Иваненко уже давно определила отношения между Высоцким и Кохановским по типу – «Моцарт – Сальери».

В том, что Кохановский поменял Москву на Магадан, она разглядела не романтику, а меркантильность и жажду наживы. Это с очевидностью проявится, когда через год он оставит перо корреспондента и возьмет в руки лоток для просеивания золотоносного песка. А наивный в вопросах дружбы Высоцкий и здесь увидит романтику.

«Сальеризм» Кохановского начался, очевидно, с того самого момента, когда в ответ на его «Бабье лето» Высоцкий выдал чуть ли не целый цикл ранних песен. «Володя был в центре внимания, – вспоминал Кохановский, – все девушки – его! У меня, конечно, белая зависть...» В то время Кохановскому удалось издать тоненький сборничек своих стихотворений. Но что это по сравнению с оглушительной всенародной славой непечатаемого Высоцкого... Зависть поменяла цвет и требовала компенсации, а тут уж не до дружбы. Гарик-Васечек сделает попытку соблазнить Татьяну, притом, фактически, в присутствии самого Высоцкого, который находился в полузабытьи в соседней комнате: «Зачем тебе эта пьянь? Со мной ты будешь как у Христа за пазухой!» Чтобы сохранить видимость дружбы, Татьяна оставит нетронутыми романтические впечатления Высоцкого о «друге»...

«...С Кохановским он раздружился в 70-м году. Это слово «раздружился» я от Володи и услышал... Он был в дружбе очень щепетильным», – будет вспоминать Вадим Туманов, с которым Высоцкий познакомится в 73-м году.

С 29 мая по 13 июня Высоцкий проходит лечение в наркологической больнице в Люблино. Незадолго до выписки в благодарность лечащим врачам и для демонстрации своей хорошей физической формы он проводит большой полуторачасовой концерт.