Текст книги "Записки рецидивиста"

Автор книги: Виктор Пономарев

Соавторы: Евгений Гончаревский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)

В подтверждение моих слов понуро стоявший Наганюк стал раскаиваться.

– Да, ребята, я виноват. Я еще крепко заблуждаюсь в этой жизни, а Бог меня наказывает за жлобские замашки, – сказал иуда и ушел.

И надо отдать должное, воспитание на человека подействовало. Шарип не раз заезжал к жене Наганюка, привозил в зону деньги и продукты. Так Наганюк делился с нами.

Приближался день моего освобождения. Шарип подарил мне три ножа: один охотничий и два с выкидными лезвиями. В зоне отдавать не стал, а отдал кенту Абдулле. Тот на бесконвойке в Яшкуле работал, в пекарне машины с мукой разгружал. А мне Шарип сказал:

– Освободишься, Дим Димыч, зайдешь в пекарню, Абдулла будет тебя ждать.

И вот подошел тот день – завтра я выхожу на волю. А сегодня вечером Шарип заварил ведро чифирю, и все, кто пьет чифирь, подходили с кружками и пили. Наганюк приходил попрощаться со мной, в его характере произошли ощутимые перемены в лучшую сторону. В общем, кайфовали мы и разговаривали почти до утра. Кто-то притащил гитару, я прошелся по аккордам и выдал старую лагерную песню:

 
А наутро расстреляют Халима.
Расстреляют Халима. Это значит, меня…
 

Шарип остановил меня:

– Ты что, Димыч, такую не в масть грустную, давай что-нибудь повеселей.

– Постой, паровоз, не стучите, колеса. Кондуктор, нажми на тормоза. Я к маменьке родной, больной и голодный, спешу показаться на глаза… – запел я.

В первой половине дня по местному радио объявили:

– Пономарев В. В., срочно явиться на вахту, вы освобождаетесь.

Шарип посмотрел на меня и сказал:

– Димыч, ты что? Что такое? На тебе лица нет, так побледнел, аж белый сделался.

– Все нормально, Шарип, все ништяк. Это от радости, – ответил я, а про себя подумал: «От услышанных слов и мотор может остановиться. Столько ждешь, ждешь, а потом бац: вы освобождаетесь. Как серпом по яйцам».

Я почему так подумал, случай вспомнил: в Таштюрьме дело было. Во фронтоне смертников человек сидел в «сучьей будке» (одиночной камере), приговоренный к «вышаку». Как обычно в таких случаях, кассацию о помиловании в Верховный Суд подали. Пришло помилование. Хозяин, адвокат и прокурор зашли в камеру к бедолаге и зачитали тому постановление о помиловании. То ли от нервного перенапряжения, то ли от радости, но у несчастного случился разрыв сердца. Вот тебе и помиловали.

Я взял свою котомку, попрощался в бараке с товарищами и пошел на вахту. Шарип сунул мне письмо, чтобы я передал его брату Абдулле. В письме было всего два слова, написанных по-даргински. Я спросил Шарипа:

– А что здесь?

– Тебе, Димыч, не надо знать. Абдулла знает.

Я вышел за зону, зашел в штаб, получил деньги и справку об освобождении. Вот она – долгожданная свобода! И случилось это 23 февраля, в День Советской Армии. Что-что, а уж этот день мне хорошо и надолго запомнится.

5

Зашел в пекарню. Увидел Абдуллу с какой-то толстой бабой. Оба были перепачканы мукой и сидели выпивали. Абдулла держал стакан в руке и хотел уже выпить, но, увидев меня, тормознулся.

– О! Кого я вижу! Дим Димыч, давай к нашему столу, – сказал Абдулла, налил еще стакан водки и протянул мне. – Вот человек только освободился.

– Так за это надо выпить, – поддержала женщина.

Втроем мы чокнулись стаканами и выпили. Жизнь у меня на воле пошла. Мы долго сидели выпивали, разговаривали. Потом я сказал:

– Вы меня извините, мне надо еще в универмаг успеть, прибарахлиться.

Поднялся из-за стола и стал собираться, Абдулла протянул мне три ножа, я положил их в сумку, попрощался и свалил. Под самое закрытие успел в универмаг. Купил себе серый в полосочку костюм, туфли, рубашку, шляпу, а также мелочевку: носки, трусы, майку. Все завернул, сложил в сумку и подошел к отделу, где продают магнитофоны. Купил себе «Альфу», но без кассет. А у девушек-продавщиц играл магнитофон. Я стал их уговаривать продать хоть одну кассету. Уговорил. Девчата сжалились надо мной, видно, по моему виду поняли, откуда я, переговорили между собой и продали мне.

Когда вышел на улицу, было уже почти темно. Думаю, поздно уже, куда я сейчас поеду, отдохну в гостинице, а завтра с утра и поеду. Как решил, так и сделал. Поймал частника, он добросил меня до гостиницы. Зашел, стал у администраторши оформлять документы и промежду прочим спросил ее:

– А гулящие женщины сюда приходят?

Нестарая еще администратор с ухмылкой посмотрела на меня и ответила:

– Да, приходят. Две.

По горячему следу я сделал закидон:

– Две не надо, а одну оставьте для меня. Я вам за это отдельно заплачу.

В комнате, куда меня направила администратор, уже были два «пассажира»: мужчина лет сорока и молодой парень лет двадцати пяти. Они, видимо, только сели ужинать, на столе была закуска и стояла еще не начатая бутылка шампанского.

– Садись с нами, – сказал парень.

– Айн момент, – ответил я. – Хочу магнитофон испытать, только купил. Где здесь воткнуть?

Я включил магнитофон в розетку на стене, и он зашелся веселой музыкой: «На теплоходе музыка играет…»

Я сел за стол, познакомился с ребятами. Мужчину звали Володя, он шофер из Чернобыля. Молодой парень – Магомед, он находится здесь по коммерческим делам.

– За что выпьем? – спросил Магомед, разлив шампанское по стаканам.

– Давайте выпьем за мое освобождение, – предложил я. – Я сегодня только «откинулся».

Ребята тост поддержали, и мы выпили. Потом я обратился к Магомеду:

– Здесь можно найти чего-нибудь покрепче?

– Конечно можно. Пойдем.

Вдвоем мы вышли из гостиницы, перешли дорогу, подошли к дому. Магомед подозвал какую-то женщину, поговорил с ней возле калитки. Она вынесла четыре бутылки водки, и мы вернулись в гостиницу, зашли в комнату, а тут мой магнитофон наяривает: «Ты рядом, ты рядом со мной, дорогая, но ты далека от меня…» Началась пьянка уже серьезная.

Володя рассказал мне свою грустную историю, как он работал шофером на атомной электростанции после ее взрыва.

– Сначала за собой ничего не замечал, а потом пришлось лечь в больницу. Сейчас мне тридцать восемь, а я уже инвалид первой группы. В Яшкуле меня три раза забирала милиция, потом отпускала. Вот я пришел в гостиницу и боюсь куда-нибудь идти.

– А что такое, Володя? – спросил я.

– Да когда я иду, время от времени меня всего начинает дергать и кидать: руки вверх и ноги вверх. Но потом проходит. Менты думают, что я пьяный, забирают. А мне-то неприятно, надоедает, поэтому я в хате больше сижу.

В это время мой мозг переключился на песню, что поплыла из магнитофона: «Сорвала я цветок полевой, приколола на кофточку белую. Ожидаю свиданья с тобой, только первого шага не сделаю. Значит, нужно тебе подойти, обо всем самому позаботиться…» Последняя фраза песни натолкнула на мысль: «Может, пойти попробовать договориться и трахнуть администраторшу. Баба она ништяк из себя, не совсем старая еще. У меня и постарше бывали».

Только так подумал, а она сама тут как тут, открыла дверь комнаты и позвала меня. Я вышел, а она и говорит:

– Пришли те две женщины. Одну я оставила для тебя, иди посмотри. Пойдет или нет?

Я вошел к ней в комнату, на кровати сидела молодая калмычка небольшого роста. Мы познакомились, она представилась Ольгой. Администраторше я дал четвертную за комнату, и она свалила в свою дежурку, а Оле сказал:

– Подожди минутку.

Зашел в свою комнату, взял бутылку водки, колбасы, хлеба, а ребятам сказал:

– Вы тут без меня гуляйте, а я хочу с бабой кайфануть, четыре года баб не видел, как последний раз в Таллине меня менты с «биксы» на блатхате сняли и «браслеты» нацепили.

Вернулся к Оле, выпили с ней немного, и я полез на нее. Она только успела предупредить меня, что за час берет пятьдесят рублей. Но я был уже сильно пьяный, весь день, считай, бухал, дорвался до бабы и не помнил, что делаю. Помню только, что она, как змея, извивалась подо мной, а я ее успокаивал, говорил: «Лежи спокойно, лежи, как дрова». И только когда немного насытился, ясность мысли стала возвращаться ко мне. Да, последние свои зоны, что в Изяславе, что в Мордовии, что в Яшкуле, на баб у меня был голяк. Одну «дуньку кулакову» пришлось гонять. Это когда в Средней Азии сидел, и в зонах, и в «крытой» в Ташкенте, и в дурдоме в сангородке у меня лафа была, нет-нет, а бабы перепадали, если не зечка, то врачиха какая, если не врачиха, то сумасшедшая какая-нибудь.

Кульминация нашего любовного марафона наступила часа через три. Вот когда я перемохал не на шутку. «Бикса» лишилась чувств, совсем утихла и не шевелилась. Мне даже показалось, что она остывать начала. Я приподнялся на руках, стал слушать, бьется сердце или нет, есть ли дыхание. Потом встал, намочил полотенце и стал обтирать ей лицо. И только тогда немного успокоился, когда у «биксы» ноздри задергались и она стала приходить в себя. Да, «оттележил» бабу так «оттележил».

А вот окажись у девахи сердце слабое, да «кони откинь» (помри) она. Все, убил человека. Если не «вышку», то «три петра» (пятнадцать лет) мне точняк отломили бы. Кому ты потом докажешь, что она от любви и страсти умерла? И что самое смешное в этой ситуации, я-то на свободе только первый день и от зоны отвалил всего на три шага.

Когда Оля окончательно пришла в себя и села на кровати, то сама никак не могла понять, что же случилось с ней. Мокрым полотенцем я обтер ей тело, дал сухое, чтобы вытерлась. Налил ей полстакана водки, себе стакан, выпили, и я снова полез к ней. Оля тихим голосом сказала:

– Демьян, я устала, не могу больше.

Уходила она под утро. Когда прощались, она оставила мне свой домашний адрес и деньги за ночь не взяла, сказала:

– Ты, Демьян, мне сильно понравился, это во-первых, а во-вторых, с освобожденных я денег не беру: у меня самой брат в тюрьме сидел. А адрес я свой даю тебе на случай, если будешь в Яшкуле когда и негде будет остановиться, то приходи ко мне. Я всегда рада видеть тебя.

Вернулся я в свою комнату, только светать начало. Ребята спали, магнитофон мой тоже отдыхал, и я лег. Проснулся поздно, мои сокомнатники были уже на ногах. Первым делом я послал Магомеда за бутылкой. Когда он вернулся, втроем мы сели за стол, выпили на похмелку и позавтракали.

– Все, товарищи, мне надо в Каспийский сваливать. Буду собираться, – сказал я. – Надо на учет в ментовке становиться, я-то теперь под надзором.

Володя и Магомед проводили меня до автостанции, посадили в автобус. Володя сказал:

– Демьян, я приеду к тебе в гости.

– Приезжай, Володя. Я только рад буду. Но сначала мне самому надо устроиться.

И я поехал. Погода за окном была хорошая, шел небольшой снежок, но было тепло. Чувствовалось приближение весны. После бурной ночи в автобусе я быстро уснул, а проснулся уже в Каспийском. Тут же пересел на четвертый автобус и минут через двадцать был в поселке Красинском. Одна женщина подсказала мне, где живут Масловы. Васек оказался дома, вышел из хаты, увидел меня, закричал:

– О Дим Димыч, привет! Проходи, что стоишь?

Вещи мои лежали на снегу, я взял сумку, магнитофон и вошел в небольшую кухню. Вася познакомил меня с родителями: тетей Верой и дядей Ваней. Люди они простые, приняли меня хорошо. Видно, Вася раньше рассказывал им про меня. Васе я дал деньги, и он ушел за самогоном, а я сидел с его родителями, рассказывал про свое детство, детдом.

Когда пришел Вася, мы сели, выпили, поужинали, после чего тетя Вера сказала:

– Ладно, вы тут оставайтесь ночевать и жить, а мы с Ваней в дом перейдем.

На другой день с утра я пошел в совхозную контору устраиваться на работу. Зашел к директору, объяснил ему причину своего визита. Он долго смотрел мои документы, спросил:

– Откуда ты приехал?

Я протянул справку об освобождении. Директор молча прочитал ее и протянул главному инженеру, высокому и полному человеку, а мне сказал:

– К сожалению, взять на работу мы вас не можем.

Инженер высказал свое мнение:

– А может, возьмем?

Мне вся эта комедия не понравилась. Я протянул руку и выдернул из рук директора свое заявление.

– Не надо. Как-нибудь без вас устроюсь. А вы спокойно продолжайте греть кресло своей жопой. Ничего, другие за счастье посчитают со мной работать, – сказал я, повернулся и вышел из кабинета.

Дома тетя Вера спросила:

– Ну что, как дела? Взял тебя директор на работу?

– Нет. Этот упырь отказал мне. Иуда обвешался в кабинете Марксами и Карлами и думает, что до него не доберутся. Придет время, и его с трона скинут, – в расстройстве сказал я. – Ну, да ладно, поеду в город, может, там где обломится по части работы. Заодно на учет в милиции стану.

Тетя Вера собрала мне пообедать. Я сидел за столом, кушал, тетя Вера пристроилась на табуретке возле печки. Она внимательно смотрела на меня, потом сказала:

– Я вот, Демьян, никак не могу понять: наш Вася освободился, приехал домой на попутной машине, зашел в хату, так я чуть не упала, глядя на него: худой, бледный, мокрый весь, и в кармане три рубля. Пока мы не привели его в нормальное состояние, тогда только сердце отлегло немного. А ты, Демьян, смотрю я на тебя, как министр приехал: шляпа на тебе, костюм новый, куртка, кожаные перчатки, сам такой солидный, упитанный, магнитофон купил, деньги в кармане имеешь. Почему так, никак не пойму?

– Видите ли, тетя Вера, в тюрьме каждый сидит по-разному, и вам это объяснять очень долго. Там тоже свои порядки и законы. Вот здесь, на свободе, что, разве все одинаково живут? Тоже одни на «Волгах», иномарках ездят, в хоромах и дворцах живут, другие впроголодь живут, в стеганках ходят. Да это вы лучше меня знаете. Кто честно работает, тот бедный. Кто в креслах сидит да с партийными билетами, те воруют и грабят народ и государство, как хотят. А тюрьма? Проще будет так сказать: тюрьма хоть и кривое, но зеркало свободной жизни. У одних есть все, у других – ничего.

Не стал я больше женщине ничего объяснять, да и не поймет она. Одно ее попросил:

– Тетя Вера, я сейчас в Каспийский поеду. Могу пропить все свои деньги, такая уж натура. Себе я оставил на пропой сколько надо, а эти деньги возьмите, пусть у вас на хранении будут.

Отдал я тете Вере деньги, а сам пошел на автобус. Когда приехал в Каспийский и вышел из автобуса, немного осмотрелся. Городишко маленький, на одном гектаре все: универмаг, гастроном, базар, хлебный магазин, тут же автобусная станция, дом культуры, туалет, милиция, главпочтамт. Все рядом.

Я направился в милицию. Когда проходил мимо доски, на которой висят «иконы» (фотографии) преступников, находящихся в розыске, и посмотрел на нее, то не поверил своим глазам. На меня смотрела моя же морда, только моложе, да сама бумага была желтая, как осенняя пожухлая трава. Стал читать. Точно: «За совершение тяжкого преступления органами внутренних дел Калмыцкой АССР разыскивается особо опасный рецидивист Виктор Пономарев, он же Дим Димыч. Особые приметы…» и т. д., и т. п.

Что ж теперь, подумал я, на меня пожизненная лицензия на отстрел ментам выдана? Это сейчас любой мент может подойти и арестовать меня, а начни я «барнаулить» (не повиноваться), будет стрелять. Надо сказать, чтобы сняли «икону» с розыска. Советская власть получила с меня полный расчет. Я тридцать лет у «хозяина» жил. А это, считай, равноценно двум расстрелам. Сколько ж можно?

Я вошел в «белый дом» (помещение ОВД), подошел к дежурке и спросил сержанта, где здесь ставят под надзор. Мент показал на второй этаж. Я поднялся. Дежурный на втором этаже направил меня к «главному волкодаву» (начальнику уголовного розыска). Когда я вошел в кабинет и представился, кто я и зачем, начальник долго и внимательно смотрел на меня. Потом по селектору пригласил к себе в кабинет начальника милиции вместе с другими сотрудниками.

В кабинет ввалила большая кодла ментов. Начальник милиции о чем-то перебазарил потихоньку с начальником угро и потом, показывая на меня рукой, как на привидение, сказал:

– Смотрите все и запомните его на лицо. Если где заметите в неположенном месте, немедленно ведите его сюда.

Менты, вылупив шнифты, смотрели на меня. А я думал: «Козлы поганые, да вас самих давно пора судить, и место ваше в тюрьме. А воруете столько, сколько мне и не снилось. Но, к сожалению, законы на вашей стороне, и просто некому в стране заняться вами серьезно. Эх, автомат бы мне сейчас в руки, вот бы где я устроил вам „наш последний и решительный бой“».

Потом в другом кабинете меня поставили под надзор. Сказали:

– Ищите работу. Если не примут, мы поможем с трудоустройством.

Уходя из милиции, я заглянул в кабинет начальника. Он был один, я вошел и сказал ему:

– Начальник, снимите мою фотографию с розыска. Я ведь уже ничего не должен коммунистам и Советской власти.

Начальник милиции засмеялся, сказал:

– А что, Пономарев, если ты снова какой-нибудь трюк выкинешь? Так чтобы не вешать фотографию снова, пусть заранее висит. Да и страна должна знать своих «героев» в лицо. Правильно я говорю?

Чтобы не остаться в долгу, я сказал:

– Все правильно, начальник. Только давай так договоримся, пока нас двое в кабинете и без свидетелей. Я «бомбану» (ограблю) ваш универмаг. А лучше подпольного миллионера. У вас здесь до фуя наганюков разных, вы это лучше меня знаете. Так я тебе, начальник, отстегиваю пятьдесят кусков, а это, почитай, твоя зарплата за десять лет безупречной службы. Хватит? И это за то, чтобы ты только полгода меня не искал. Ну, могу я хоть полгода на свободе спокойно пожить? А потом можешь подавать на меня в розыск.

– Да, Пономарев, а эти полгода что я делать буду? Должен же я принимать какие-то меры по раскрытию ограбления?

– Ну, начальник, я на тебя удивляюсь. Я ведь тоже не «Матросов» (самоубийца). Да мне ли тебя учить? Ну, дерни ты свою местную босоту (мелких воров) и шелупень и крути их. Во-первых, при деле; во-вторых, с чистой совестью кушаешь государственный хлеб, причем с маслом и икрой. А через полгода бросаешь своих «волкодавов» по моему следу. Тебе же, начальник, в конце концов за блестяще проведенное расследование, смотришь, и очередную звездочку досрочно на погон кинут, – сказал я свою версию.

– Да, Пономарев, артист ты и комбинатор великий, однако. Остап Бендер так тебе и в «шестерки» не годится, – сказал, усмехнувшись, начальник милиции. – Вижу, я тебя недооценил. Но это дело поправимое.

– Ладно, начальник, бывай. А то мне идти еще работу искать. Волка ноги только и кормят. Но ты, начальник, всё же подумай, что я сказал. Буду теперь часто к вам на отметку приходить. Так что свидимся еще, – сказал я напоследок и вышел из кабинета.

В раздумье дошел я до небольшой площади, стал между универмагом и гастрономом. Стою, глазею по сторонам. Заметил, как на меня «кнокает» (смотрит) высокий чернявый парень лет двадцати пяти. Он увидел, что я его заметил, подошел, спросил:

– Что стоишь?

– «Кобылу ищу» (занимаюсь бесполезным делом), – ответил я.

– Сидел? – сразу сообразил парень.

– Да уж довелось. А что, видать? Ты это, парень, «натурально рюхнулся» (правильно догадался).

– А я смотрю: лицо знакомое. Думаю, где видел? Вспомнил, часто вижу на доске возле милиции, – улыбаясь, сказал парень. Если память мне не изменяет, Пономарев фамилия, Дим Димыч?

– Точняк.

– Ну, а меня Юра Алехин зовут, – сказал парень и протянул мне руку.

– Вот и познакомились, – ответил я и пожал протянутую руку.

– А где сидел, Дим Димыч?

– Да где я только не сидел. Третий день, как с Яшкуля «откинулся» со строгого, до этого на «особняке» в Мордовии на «десятке» сидел, а до этого… В общем, долго рассказывать. Ты мне, Юра, лучше скажи, где тут у вас на работу можно устроиться, а то я не знаю. Куда ни пытался, везде облом, не берут, боятся мудаки, как только на ксивы глянут.

– Нет проблем, – сказал Юра и тут же окликнул какого-то мужика лет пятидесяти. – У вас, Михалыч, как там, в нефтеразведке, на работу можно устроиться?

– Да, – ответил мужик. – Сейчас помбуры, знаю, нужны были, дизелисты.

– Дим Димыч, сейчас автобус будет «тройка», садись на него и езжай, успеешь еще, контора до пяти работает. Где выходить, спросишь у шофера, – сказал Юра.

Подошел автобус.

– До встречи, Юра, – сказал я парню, прыгнул в автобус и уже из него крикнул: – А ты, Юра, покрутись здесь на площади. Я вернусь, так вмажем с тобой за любой исход моего дела.

– Удачи тебе, Дим Димыч. Я здесь буду ждать, – ответил Юра.

Я ехал и думал: «Ладно, сделаю еще закидон, а там видно будет. Не получится, так придется опять идти на большую дорогу „шерсть сдирать“. А что делать? Быть или не быть? – сам себе я задал этот риторический гамлетовский вопрос и сам же на него ответил: – Быть! А если я чего решил, выпью обязательно…»