Текст книги "Записки рецидивиста"

Автор книги: Виктор Пономарев

Соавторы: Евгений Гончаревский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)

Глава 6
ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

Приехали в Потьму, нас растусовали по камерам. Через два дня мы тронулись на Рязань, здесь сутки пробыли, и этап взял курс на Ростов-Дон.

В Ростове в тюрьме на втором этаже нас принимали надзиратели женщины. Все «быдлы» как на подбор: рослые, плотные, коротко стриженные, в формах и все с дубинками. Чуть кто замешкался, они хрясь дубинкой по спине. Следующий. Овчарки, да и только. Мы шли в подвал, со мной шел молодой парень-калмык. Он что-то замешкался, не успел быстро вещи в мешок сложить после шмона. Так овчарки набросились на него и стали дубинками лупцирить. Парень никак не мог прийти в себя от недоумения, начал кричать:

– За что?! За что?!

– За то, что у тебя глаза узкие. Мы сейчас их тебе расширим, как помидоры станут, – ржали кобылицы.

Когда парень спустился в подвал, то еле на ногах стоял. В подвале надзиратели мужики, но таких я не видел еще, все амбалы под два метра ростом и с дубинками тоже. Когда заходили в камеру, то последнего зека надзиратель сильно перетянул дубинкой по спине. Бедолага от боли весь скукожился и выгнулся в обратную сторону.

Камера была битком набита зеками. Рассчитана она на двадцать человек, а в ней не меньше семидесяти. Возле двери параша стояла, бачок с чаем, тут же в тазике ноги моют, белье стирают. Нары двухъярусные. Я назырил внизу щель, подвинул одного торчка и лег на нары. Думаю, надо выспаться. И в этом камерном шуме, гаме я стал потихоньку засыпать. Вспомнил Мордовию, как перед отъездом меня вызвал «хозяин». У него в кабинете сидел полковник из управления из Саранска. Полковник посмотрел на меня, сказал:

– Я тут, Пономарев, просмотрел твое личное дело. У тебя последнее преступление с топором связано, и тебе, рецидивисту, дали всего четыре года. Не для протокола, Пономарев, а чисто ради любопытства скажи, сколько ты заплатил судье?

– Ничего я не платил, – ответил я.

– Ой ли? – покачал головой полковник. – Двоих хоркнул топором, и четыре года?

– Начальник, век свободы мне не видать. Гражданин подполковник может сказать, он меня знает, зря врать я не стану, – обиженно сказал я.

– Ладно. А вообще, как там в Калмыкии судят, нормально? – спросил полковник.

– Хорошо судят, по-человечески и по закону, – ответил я. – Я ведь только защищался, на меня напали. Что же теперь, если рецидивист, так пусть каждая мразь на меня руку поднимает? А я сиди спокойно и жди, когда убьют? Нет, начальник, такого не было и не будет. Я, начальник, действовал как в песне поется: «А за свободу за свою изобью любого, можно даже двух». Что я и сделал. Вот если бы на вас, гражданин полковник, двое набросились, один с пистолетом, а другой с кинжалом, то я не знаю, как бы вы поступили в такой ситуации и сколько бы вам за это дали.

– Ну, с тобой все ясно, Пономарев. Демагог ты великий, однако. Можешь идти, – сказал полковник и поднялся из-за стола.

– Намек понял. Пишите письма и шлите передачи, – пошутил я напоследок и вышел из кабинета.

Проснулся я под утро, еще за окном темно было. Но в камере мало кто спал. Тюрьма жила своей тюремной жизнью. Кто в карты играет, кто чифирь варит, кто белье стирает, кто беседует, похождения свои на свободе вспоминает. Я подошел к одному старичку, попросил кипятильник. Он дал, я заварил чай, пригласил деда. Стали разговаривать. Он-то и рассказал мне про порядки в ростовской тюрьме и как надо себя вести.

– Смотри, будь осторожен, – говорил мне дед. – Утром будет проверка. Всех выгоняют в коридор и заставляют садиться на корточки. И дубинкой по головам считают. Когда заводят в камеру, то последний получает дубиналом по спине. И так каждый день.

Пробыли мы в ростовской тюрьме неделю, и нам объявили этап. Сначала нас завели в отстойник и уже из него нас запихнули в вагонзак. Наконец-то мы тронулись из Ростова. Когда все расселись по полкам, успокоились, парень-калмык сказал мне:

– Обидно то, Дим Димыч, что били меня дубинками женщины. Били бы мужики, пусть ни за что, но мужчины, не так обидно было бы, а то женщины, и такие жестокие. Бьют и еще больше в азарт входят.

И все зеки, кто выехал с нами из Ростова, сказали:

– Мы долго будем помнить эту тюрьму.

А я, чтобы как-то успокоить парня, но больше для юмора сказал:

– Ничего, парень, не грусти, мы с тобой еще проверим азарт этих кобылиц, только в другом деле. Как «откинемся» на свободу, спецом в Ростов приедем. Будем их по одной ловить и трахать. Посмотрим, как эти овчарки тогда завоют. Это и будет нашим возмездием.

– Ох и жестокий ты человек, Дим Димыч, – сказал, улыбаясь, сидевший рядом старичок и слушавший наш разговор. – Это надо же придумать такое: живых людей трахать.

– Дед, да ты просто позавидовал нашей мечте. Сам-то, наверно, давно «на полшестого» (импотент), – ответил я на выпад старика.

Тут вся камера в вагоне покатилась со смеху.

Перед Пятигорском в вагоне начались беспорядки. Начальник конвоя напился в дупель. Оправку не делают. Солдаты ни при чем, они сменяются через два часа и без указания начальника оправку производить не имеют права.

Первыми хипишевать начали женщины. Одна блатная бабенка Нина пристала к солдатику:

– Позови начальника, салага! А то уссусь.

А он-то отлучиться не может, на посту. Он так ей и сказал:

– Не могу я.

У них началась перепалка. Солдат послал ее на три буквы. Для женщины, конечно, снести такую обиду, когда только посылают, но не реализуют в натуре, страшнее смерти. Вот она и понесла по кочкам:

– Я бы с радостью побежала, только не на твой прыщик. У тебя еще член не вырос. Лучше я губы тебе «чесалкой» намажу. Ты у меня ее всю оближешь.

Парень-то молодой, не знал, что с женщинами связываться бесполезно, тем более когда они в таком состоянии. Солдат со злости за ее слова, ведь она на весь вагон кричала, взял тряпку, выпустил из баллончика на нее «черемухи» и кинул возле женского купе.

Что тут началось, не приведи Господь. Все в вагоне стали кашлять, задыхаться, глаза невозможно было открыть, так их разъедало. А ветерок по вагону гуляет и поддает едкий запах во все купе. Зеки кричат солдату:

– Тряпку ты выкинь! Выкинь тряпку, дурак, из вагона!

Состав остановился. Для полной радости кто-то поджег вагон. Все солдаты выскочили из него. Проснулся и начальник конвоя. С перепоя не поймет, в чем дело. Так его солдаты вытащили на улицу. Один солдат видит, что вагон уже сильно охватило огнем, кинулся к вагону, чтобы открыть купе и выпустить заключенных. Так начальник конвоя пристрелил солдата возле вагона. Тут с вокзала прибежал посыльный и подал распоряжение, что можно открыть вагон. Солдаты заскочили в горящий вагон, стали открывать купе и вытаскивать обожженных и полузадохнувшихся заключенных. Особенно пострадали малолетки. Со станции Минводы стали подходить «воронки». Нас, как дрова, начали забрасывать в машины, набивали под завязку. Мы снова стали задыхаться и кричать. Шофер на предельной скорости гнал машину в тюрьму. Где-то не вписался в поворот, и «воронок» перевернулся и стал вверх колесами. Подъехали другие машины, солдаты открыли заднюю дверь нашего «воронка» и нас снова стали выкидывать на землю. Вытащили и начальника конвоя с шофером. По полю валялись наши личные дела, солдаты стали их собирать.

Машину поставили на колеса и нас опять покидали в нее. Потом машину взяли на буксир, и колонна продолжила свой путь. Выгрузили нас в пятигорской тюрьме. Сначала шмон, потом отстойник, потом раскидали по камерам.

Через двое суток нас повезли в Ставрополь. Ехали в поезде, я сидел на нижней полке. Не доезжая ставропольской тюрьмы, один зек говорит мне потихоньку, показывая на вторую полку:

– Дим Димыч, вот этот человек в ставропольской тюрьме пахановал в пресс-камере. Меня в нее «кумовья» кинули, чтобы эти беспредельные морды разделались со мной за то, что я «барнаулил» (не повиновался) в тюрьме. И вот он ударил меня табуреткой и сломал палец, я хотел рукой защититься. У него на животе наколка – наган. Я не могу ошибиться, это он точняком.

– А что ты мне рассказываешь? Он тебя метелил, так возьми получи расчет, – ответил я зеку.

А сам позвал «пассажира» вниз. Тот спустился, сел на лавку. Я обратил внимание на его морду: хищная, как у крысы.

– Ты был в Ставрополе в пресс-камере? – напрямую спросил я.

– Нет, не был, – ответил мужик.

Пресс-камера – это камера, где над заключенными по «натырке» администрации тюрьмы, «кумовьев», оперов издеваются те же зеки, которые якобы исправились или стали на путь исправления. Этап приходит, так они деньги у ребят «отметают» (отбирают). Так было в свое время в тюрьме «Белый лебедь» в Соликамске, где прессовщиками руководил дядя Ваня по кличке Деревня. Подобрал таких же мерзавцев, как сам. В его кодле Вадим был, так того родной брат зарезал на автобусной остановке, когда узнал про их проделки. А потом их всех перерезали. Но вот куда делся дядя Ваня, никто не знал. Сам-то он тамбовский. И вот вынырнул «пассажир» в ставропольской тюрьме. Я слышал от воров про главную примету дяди Вани: наколка нагана на животе. Поэтому сказал:

– Ну-ка, подними рубашку.

Он поднял. Точняк, на животе был выколот наган.

– Ну что, Деревня, думал, тебя не достанут? – сказал я.

Все зеки переглянулись, потому что многие хоть заочно, но знали, что такое пресс-камера. Деревня кинулся к двери, но один зек успел схватить его за голову, навалились другие, кляп только не успели в рот засунуть. Деревня начал орать:

– Начальник, спаси!

– А, сука, у начальника спасенья ищешь, а там загуливал! – кричали заключенные.

Пока прибежали менты, с дяди Вани стащили штаны и успели «опустить». Когда открыли купе, он выскочил как бешеный. А когда приехали в ставропольскую тюрьму, то дядю Ваню встречал какой-то майор, сразу его увел, и больше мы его не видели.

Ночью нас отправили в Элисту, а утром мы были уже в тюрьме. Я опять попал в тридцать пятую камеру. Ждал «эстафету» на Яшкуль. Через пять дней нас погрузили в воронок и повезли в зону. В зоне первым делом кинули в карантинную камеру. В ней полагалось пробыть неделю, а уже потом нас должны были раскидать по отрядам, по баракам, кто куда попадет.

2

Когда я вошел в карантинку, там уже сидел этап, нас, свежих, к ним подкинули. Ко мне с объятиями кинулся Вася Гребенюк, высокий парень спортивного сложения. Это его еще в 1984 году хотели зарезать в тюрьме, но я не дал.

– Кого я вижу! Дим Димыч, вот так встреча, – сказал Васек. – А меня на «химию» отправили из зоны. Сделал нарушение, и в зону вернули досиживать. А ты-то как?

– Да вот, тоже смена декораций, особый заменили на строгий и вернули в степные просторы доматывать срок. Я бы раньше приехал, да в Мордовии на «десятке» одного крысятника ширнул, вот и тормознули на полгода.

– О Дим Димыч, если бы ты только знал, как я рад, что увидел тебя. Ты-то, я знаю, привык убивать, но хорошо, что ты снова с нами, – с неподдельной радостью сказал Васек.

Здесь же в карантинке сидел Вова по кличке Тюрьма, Мана – калмык элистинский и еще много мужиков. Тюрьма видит, что я «дворянин» (авторитет) со стажем, отозвал меня в сторону, сказал, что он придерживается воровских идей.

– «Хозяин» сказал мне, что в зону не пустит. Куда теперь отправят? Ну, посмотрим, – добавил с горечью Тюрьма.

В карантинку пришел сам «хозяин» зоны подполковник Коблев со своими подчиненными. Прямо в камере нас выстроили по два человека.

– Нам нужны металлические сетки. Кто будет работать, записывайтесь у этого человека, – сказал «хозяин» и показал на капитана.

Чтобы не сидеть попусту в карантине, я решил записаться. Думаю, выйду в зону, а там видно будет, что к чему. Попал я в третий отряд. Начальником отряда был молодой калмык лейтенант Коокуев Юрий Очирович. Когда я познакомился с ним поближе, то понял, что он человек хороший; таких зеки уважают. Был он строгий, но справедливый, зря никогда зека не унизит и не оскорбит.

С карантинки Тюрьма вышел в зону вместе со мной. Пришли в барак, первым делом Тюрьма разыскал ставропольца Саню Третьяка. Сразу заварили чай, сообразили поесть. Встреча прошла на высоком, по лагерным меркам, уровне.

Зашел в барак Жека Татарин, с которым мы сидели в тюрьме в восемьдесят четвертом году.

– О Дим Димыч, а я тебя ищу. Узнал, что ты пришел этапом. Пойдем ко мне в отряд. Я в бараке не сплю, а сплю на работе в кузнице. Там и тебе шконка и тумбочка найдутся. Ты, Дим Димыч, запишись у нарядчика во вторую смену и приходи. Ну, я побежал, это я на обед выскочил.

У нарядчика я записался во вторую смену. Вечером вышел на работу в кузницу. Татарин показал свое хозяйство: молот, горн. Тихо, чистота кругом, душевая тут же.

Только с Жекой мы сели за стол, раздался стук в дверь. Татарин открыл, на пороге стоял Шарип-даргинец, он крикнул:

– Кого я вижу! Салам алейкум, Дим Димыч!

Я встал из-за стола, и мы с Шарипом обнялись. Он, оказывается, работает в рабочей зоне шофером на «ЗИЛе»-самосвале. Там у него своя бендежка есть. Шарип сказал:

– Дим Димыч, у меня в бендежке ванна стоит. Ты, как граф, должен в ванне купаться.

– Да я хоть сейчас, – ответил я.

Шарип отвел меня в ванную. Пока я купался, они с Татарином накрыли хороший стол, заварили чай. После ванны я надел чистое нижнее белье, и мы сели ужинать. Шарип сказал, что и сын его Хабибула здесь же в зоне сидит, у Татарина в кузнице подручным работает.

– Так ты, Шарип, здесь целую семейственность развел. Скоро в зону весь свой аул перетянешь, – пошутил я, и мы посмеялись.

Утром меня вызвал начальник отряда. Мы с ним долго беседовали, он расспрашивал про мою жизнь. Спросил:

– Ты, Дим Димыч, работать будешь? Или как?

– Вот-вот, «или как», это мне больше подходит. Шучу, начальник. Буду работать, – ответил я Юрию Очировичу. – На свободу надо выйти. Сколько можно сидеть? Без пяти минут тридцать лет уже отмотал.

– Вот и хорошо. Только работа у нас не в белых халатах, а мазутная, на загибке сеток.

– Да какая мне разница? Главное в работе – чтобы платили больше. Сетки загибать – это, конечно, не пыль с пряников обметать и не конфеты в бумажки заворачивать, но пойдет, – ответил я.

Усмехнувшись и покачав головой, отрядный сказал:

– Да, Пономарев, таких специалистов у нас еще не было. С пряников пыль обметать. Надо же такое придумать. Неплохо, совсем неплохо. Ладно, для такой ответственной работы я и напарника дам тебе хорошего. Сегодня отдыхай, а завтра с Николаем выйдешь на работу. Он в бараке в углу спит. Вечером подойди к нему, познакомься, а завтра приступайте к работе.

Вечером я пришел в барак, познакомился с Николаем. Это был мужичок пятидесяти лет, но выглядел старше. Мы с ним поговорили, попили чайку, я сказал ему, что с ним буду работать. Потом я ушел в телевизорную.

Лагерная жизнь началась. После мордовского «Бухенвальда» Яшкульская зона показалась мне чуть ли не домом отдыха.

3

На другой день я вышел на работу. Сделал себе ножницы для загибки сетки. Коля работал как метеор, я за ним не поспевал, а он только улыбался и говорил:

– Ничего, Дим Димыч, пристреляешься и меня еще обгонять будешь.

В перерывах садимся с Колей отдохнуть и разговариваем за жизнь. Сам он из этих мест. Сирота с детства. Во время войны отец Коли работал председателем колхоза, а здесь бандитствовал Калмыцкий кавалерийский корпус по уничтожению коммунистов. Один раз они наскочили в поселок, отца поймали и убили вместе с матерью.

– Вот так я остался пацаном-сиротой, – закончил Коля свой невеселый рассказ.

– А у меня, Коля, наоборот: коммунисты расстреляли родителей, когда приходили к власти в Прибалтике. Хоть и разные у нас с тобой судьбы, но дорога оказалась одна, оба за колючей проволокой пашем на коммунистов, – сказал я своему напарнику.

У Коли было слабое сердце, и как-то его свалило прямо на работе. Инфаркт миокарда – такой был приговор медиков. Я приходил, навещал Колю в санчасти. Месяца через полтора он поправился, вышел на работу и один раз в откровенной беседе он мне сказал:

– Я тут, Дим Димыч, кушаю с одним человеком, у него пятнадцать лет срока. Картежник он заядлый, играет и все время проигрывает, и все мои ларьки забирает на расчет.

– Кто он такой? Как звать? – спросил я.

– Юра. Он откуда-то из Сибири.

– Ладно, Коля, вечером я приду разберусь с ним, – сказал я.

Вечером я пришел в барак, познакомился с этим Юрой.

Был он высокий, крепкий на вид парень, но морда его мне сразу не понравилась, какая-то тупая, дебильная и вся в прыщах и угрях. Я взял это мурло за ворот куртки и, цедя слова сквозь зубы, сказал:

– Ты сколько, падла, будешь доить старика? Играешь? Играй свой ларек. А Николая не трогай. Он с больным сердцем пашет, как лошадь, и все время на баланде, забыл, что такое ларек. И чтобы у нас с тобой на этот счет больше базара не было, если не хочешь с отрезанной башкой ходить. Не фуй делать, прирежу, как собаку.

И я ушел из барака. На другой день мы пришли с работы, а этого Юры в бараке не оказалось. Мужики сказали, что он выпрыгнул в «петушатник» (место сбора всех опущенных и отверженных). Не знаю, что на него подействовало: или мое обещание голову отрезать, или попал в безвыходное положение.

Коля очень удивился, когда узнал про Юрку, а я сказал ему:

– Если бы ты не платил за него, он бы уже давно в «петушатнике» кукарекал. Значит, там его законное место.

Как-то на плацу была вечерняя проверка. После нее мы отрядами строем по пятеркам под духовой оркестр делали обход вокруг плаца. Так принято в этой зоне. И только после этого круга почета отряды расходятся по локалкам. Я шел в своем отряде в последней пятерке и вдруг слышу крик на весь плац:

– Дим Димыч, после проверки приди в восьмой барак!

Я узнал голос Халила. Он вернулся из больнички и узнал, что я здесь. Вот и не удержался, чтобы сразу не позвать.

Когда все разошлись по баракам, я подошел к калитке, где стоит «повязочник» (охранник), дал ему пачку сигарет и сказал:

– Мне надо в восьмой барак пройти.

– Подожди, Дим Димыч, немного. Сейчас офицер уйдет с «телевизора», и тогда пойдешь.

Посреди зоны стоит штаб, а на втором этаже под большим стеклом сидят надзиратели, ДПНК. Это и есть «телевизор». Я подождал немного, повязочник открыл калитку, и я пошел в восьмой барак. Стол в бараке уже был накрыт, за ним сидели авторитеты и пожилой калмык по кличке Бабай. Это был самый уважаемый человек в зоне. Халил сразу протянул мне кружку с «Тройным» одеколоном. В зоне он идет чуть ли не за напиток богов. Я выпил, запил чифирем, закусил шоколадными конфетами.

– Ну, Дим Димыч, рассказывай, как у тебя там, у белых медведей, жизнь была, какие там порядки? – сказал Халил.

– Какие, Халил, медведи? Я их там близко в глаза не видел. Они, говорят, все на юг перекочевали в калмыцкие степи. А там я их только во сне видел да в кино «В мире животных». Здесь надо ловить белых медведей, – пошутил я, и вся кодла умоталась от смеха.

– В этом случае, Дим Димыч, только ты можешь проканать за белого медведя. Тогда считай, что мы тебя поймали, – сказал Халил, – вызвав у всех новый приступ смеха.

Потом вкратце я рассказал братве о своей жизни в Мордовии на особом режиме. Все слушали меня очень внимательно, потому что не сегодня-завтра каждый из них мог оказаться на Севере. Из Яшкульской зоны часто уходят этапы на север. Да еще слух прошел, что Яшкульскую зону будут разгонять, а на ее месте ЛТП будет.

«Сучий парламент» (администрация) Яшкульской зоны в целом был неплохой, не сравнить с мордовским, откуда я пришел. Начальником режима был майор Контарев. Вид у него всегда бесподобный. Сам высокий, под метр девяносто, руки длинные, голова и лицо продолговатые, как морда у коня. Носил он яловые сапоги самого большого размера, причем их носки слегка задраны вверх. Когда кум идет по плацу, то кричит на всю зону, глядя по обеим сторонам:

– Будете нарушать, я вам такое устрою, всю жизнь будете меня помнить. Половину в БУР загоню, а остальных лес валить отправлю. Помните это!

Зеки на плацу только: «Ха-ха-ха».

– Смейтесь, смейтесь, потом выть будете, как волки!

Покричит майор так, покричит, и на этом дело кончается.

Мы понимаем, это он шумит больше для понтовства, а так он человек хороший, редко кого наказывает, и то за дело. Несмотря на всю его внешнюю нескладность, жена у него была прямая противоположность: невысокого роста, пухленькая и, как куколка, красивая. Мы ее иногда видели, она тоже в зоне работала в бухгалтерии и иногда в зону заходила. Зеки у нас все знают, говорили, Контарева сюда из Алтайского края прислали.

Как-то на вечерней проверке обход на плацу делал сам «хозяин» подполковник Коблев. Шел он не спеша и внимательно осматривал каждый отряд. Проходя мимо нашего отряда, он увидел меня, я стоял в последней пятерке, остановился и сказал:

– Пономарев, два шага вперед.

Я вышел.

– Вас здесь не обижают?

Меня несколько ошеломил такой вопрос.

– Да нет, гражданин начальник, – ответил я.

– Я, Пономарев, не осужденных имею ввиду, а отрядного, – добавил «хозяин».

– Нет, начальник, не обижает. Мы с ним хорошо живем.

– Так вот, Пономарев, расскажи этим людям, как на Севере лес валят и какое там небо в клеточку, а друзья в полосочку. Обязательно расскажи, чтобы думали немного. Становись в строй, – сказал Коблев и пошел дальше.

В зону пришел вор в законе Фикса. По крайней мере, так он себя называл. Похож он был на армянина и сразу подвалился к кавказцам. С русаками и калмыками он вообще не разговаривал. Правда, приблизил к себе одного калмыка по кличке Башка. Тот заказал Фиксе костюм, тапочки, новую фуражку.

Я стал присматриваться к Фиксе. Что-то не то. Так настоящие воры себя не ведут. У меня закралось подозрение. Вон Вовку Тюрьму «хозяин» и недели не продержал в зоне, отправил отсюда. А этот разгуливает себе по зоне. И главное, забыл свои прямые обязанности как законника. Кстати, от Тюрьмы мы ксиву получили, он уже в Омске сидит в изоляторе.

Ко мне подошел Третьяк, спросил:

– Дим Димыч, Фикса вор? Что ты скажешь?

– Нет, не вор, – ответил я. – И не вздумайте дать ему общаковые бабки.

Потом на аллейке возле цеха ко мне подошел Бабай. Я знал, что зоновский общак держат калмыки. Бабай спросил у меня:

– Димыч, хочу спросить твое мнение. Фикса вор?

– Нет, Бабай, «ерша гонит». Будьте осторожны. Фикса такой же вор в законе, как я принц датский. Чутье подсказывает мне, его заслали сюда из управления, чтобы забрать общак и свалить. Я говорил уже Третьяку и еще тебе, Бабай, повторю: не вздумайте дать Фиксе общаковые деньги.

К такому окончательному мнению я пришел после вчерашней моей встречи с Фиксой. Я шел в барак, а Фикса и еще несколько незнакомых мне ребят стояли в локалке на крыльце отряда. Фикса поздоровался со мной, будто знает меня сто лет:

– Здорово, Димыч!

– Здравствуй, – ответил я и, не сбавляя оборотов, попылил в барак.

В бараке разделся, помылся и только сел на шконку, ко мне подошел парень по кличке Элистинский. Он еще раньше мне не понравился. Ходил по зоне блатной наглухо, «цвыркал» (плевал) и разговаривал сквозь зубы, пальцы рук держал веером. Я еще тогда подумал: уж больно бабуин понтуется, ему самое подходящее место в «петушатнике» кукарекать. Как подумал, так потом и получится. Он «засадит фуфло» (не вернет долг) и выпрыгнет за столовую в «петушатник». А сейчас Элистинский сказал:

– Димыч, тебя вор в законе приглашает.

– Где?

– А вон в конце секции сидит.

Я поднялся, подошел, поздоровался с ребятами, которых до этого сегодня не видел. Фикса спросил:

– Ты с «особого»?

– Да, из Мордовии из «десятки».

– Там были воры?

– Были. Но они отказались, выступили по радио. Это Рафик и Грек. Рафик мало говорил по радио, а Грек базарил часа полтора.

Фикса слушал меня, развалясь на шконке. Мне это сильно не понравилось, так «порядочные люды» (воры) в преступном мире себя не ведут, а я как-никак был «дворянин» со стажем. Здесь наш отряд пошел на ужин.

– Мне некогда базар держать, – сказал я и тоже свалил на ужин.

А где-то через неделю просыпаюсь я ночью. В бараке свет горит, зашел Вася, Жулик кликуха, местный парень из Яшкуля. Я спросил его:

– Васек, что случилось? Свет-то зачем врубили?

– Да зверей из восьмого барака выгнали из зоны вместе с Фиксой. Сейчас все они в запретке. Выскакивали со второго этажа.

Утром зона узнала, что их всех посадили в БУР. Фикса поехал на больничку, денег из зоны ему не дали. Поехал на больничку и Жулик, а когда вернулся оттуда, передал мне привет от Петра. Я сразу не врубился, спросил:

– От какого Петра?

– Который с тобой на «десятке» был в Мордовии. Ты его посылал, если он доберется до Элисты, в дом престарелых. Так он приехал в Элисту, по твоей рекомендации устроился в дом престарелых. А там поскандалил с каким-то дедом и зарезал того. А Фиксу в тюрьме «на уши поставили» сильно.

Потом «хозяин» лагеря выпустил из БУРа всех кавказцев и сказал им:

– Как вы могли клюнуть и поверить, что Фикса законник? Вы что, хотели здесь себе пахана сделать? Так надо же смотреть, кого на трон сажать. Идите в зону и работайте.

В зоне на них никто не обращал внимания и не трогал. Но чувствовалось: чуть что, и они опять окажутся в запретке.

4

У меня «катушка была на размотке». Подходил день освобождения. И я ломал себе голову: куда поехать? Меня вызвал к себе начальник Коблев, спросил:

– Куда думаешь ехать?

– Не знаю, – ответил я.

– Мы хотим, Пономарев, сделать запрос в ПМК-10, чтобы тебя на работу взяли.

– Годится, начальник.

Прошло с месяц. Стоим как-то на плацу на вечерней проверке. Впереди стоял парень Вася Маслов, я говорю ему:

– Вот, подошла свобода, а ехать некуда. Нигде не берут. У меня всегда так: как свобода, так ехать некуда.

Вася посмотрел на меня, ответил:

– Дим Димыч, я завтра выхожу на свободу. Приезжай к нам в город Каспийский, совхоз Красинский. У меня там мать, отец, брат с женой живут. На первое время есть где остановиться, а там на работу устроишься. В Каспийском экспедиция есть, бурят скважины на нефть и газ. Так у них постоянно рабочие требуются. В общем, после проверки поговорим еще в бараке.

Обход делал опять хозяин. Подойдя к нашему отряду, он глазами отыскал меня, сказал:

– Пономарев, шаг вперед.

Я вышел из строя.

– Вот так, друг, в три места давали запрос о твоем трудоустройстве, но везде от тебя отказываются. Уже не знаем, куда и обращаться.

– Не надо, начальник, никуда больше не пишите. Я сам еду в совхоз Красинский. И запрос туда не делайте, они все равно откажут.

– Если хочешь, Пономарев, я с тобой поеду, – то ли в шутку, то ли всерьез спросил подполковник.

– Не надо, начальник. Я сам поеду.

– Ну, смотри, Пономарев.

Вечером я пришел к Ваське в пятый барак. Заварили чайку, попили. Он дал мне свой адрес. А на другой день Вася ушел на свободу. Через три дня я написал ему письмо. Вася ответил, пишет, что домой добрался нормально, пока не работает, отдыхает. А как немного потеплеет, тогда пойдет устраиваться.

Шарип ушел на расконвойку. Дали ему «КамАЗ». Я посоветовал:

– Смотри, Шарип, не «спались». Кто-нибудь попросит тебя привезти в зону что-нибудь, вот и «спалишься».

– Нет, Димыч, я пока никому ничего возить не буду. А дальше посмотрим.

На другой день Шарип уехал в Элисту на «КамАЗе». Вечером вернулся, пришел ко мне, принес конфеты, чай, сказал:

– Заваривай, Димыч. Лучше тебя никто не заваривает.

– Могу, Шарип, с тобой секретом поделиться. Заварки жалеть не надо да запарить как следует. Вот и весь секрет, – посмеялся я.

Я заварил, мы сидели пили купеческий, разговаривали.

– Ну как там у тебя за зоной? – спросил я.

– Все нормально. В Элисте заезжал к жене Наганюка. У него, оказывается, две жены: одна молодая, другая старая. Он письмо мне дал, чтобы я старой жене передал. Я заехал к ней, она взяла письмо, прочитала и говорит: «Старый хрыч, непутевый. Втихаря от меня имел еще одну жену. Я этого ему не прощу». Но все-таки написала ему письмо, хотела передачу передать, но я не взял, сказал, в другой раз возьму.

Наганюк сидел в зоне вместе с нами. Это был в свое время в Элисте подпольный миллионер. Работал он «литером» (крупным начальником), заготовителем. Все магазины платили ему дань. Да, видимо, обнаглел, вот жадность фраера и сгубила. В один прекрасный день в райотдел милиции на него поступило заявление, что он берет взятки. Когда порхатого арестовали и произвели обыск на хате и в подвале дома, то менты, видавшие всякие виды, и те в шоке были. Изъяли триста пятьдесят тысяч денег, восемнадцать фляг меда и других продуктов и товаров столько, что потребовалось несколько машин, чтобы их вывезти.

В общем, человек он был жадный, и барахло в придачу, за что и получил пятнадцать лет строгого режима. Еще когда я пришел из Мордовии в Яшкульскую зону, Шарип, оказывается, попросил Наганюка:

– У меня товарищ пришел с особого. Если у тебя есть что покушать, дай немного.

Я всего этого не знал тогда. А Наганюк ответил Шарипу:

– Ничего у меня нет.

А через несколько дней в бендежку к Наганюку, а работал он в столярке, оперы со шмоном нагрянули. И взяли у него мешок, полный продуктов. А самого Наганюка увели и дали пятнадцать суток изолятора. Вечером от зеков мы узнали, что у него нашли восемь килограммов суслиного жира, двадцать килограммов лука, тридцать пачек киселя, консервы, тушенку и две тысячи денег.

Шарип психовал сильно и ругался по-своему. Я спросил у него:

– Ты что так лаешься?

– Димыч, да как не лаяться? Я у этого мудака спрашивал что-нибудь покушать для тебя. Так он сказал: «Нету». А сам вон какой подарок ментам сделал.

От природы Наганюк был человеком крупным, выше среднего роста, а когда через пятнадцать суток вышел из изолятора, на него страшно смотреть было: бледный, худой, штаны и куртка на нем висели, как на швабре. Я стоял в рабочей зоне возле бендежки Шарипа, когда подошел Наганюк. Я решил провести небольшую воспитательную работу.

– Ну что, жидовская морда? Неплохо, неплохо, я вижу, в изоляторе горбатых правят. Шарип, оказывается, был у тебя, спрашивал покушать, а ты член показал. Вот жадность фраера и сгубила. Менты нашли и все «отмели» (отобрали). Получилось ни нам, ни себе. А если бы ты поделился, мы бы тебя из изолятора по-человечески встретили, стол накрыли, да и в «трюм» тебе бы «грев» шел. А теперь мы смотрим на тебя, как на идиота.

Подошел Шарип, сказал:

– Да что ты, Дим Димыч, с ним разговариваешь? Пусть идет отсюда на фуй. Я ему даже чая не дам. Это ж надо: все ментам отдать.

– Ты не прав, Шарип, – сказал я. – Ну, заблуждался человек, не искоренил свои жлобские замашки. Надо дать ему шанс исправиться. Я вот помню, в Таштюрьме со мной в камере Корсунский сидел, Леонид Моисеевич, тоже порхатый. Поначалу тоже жлобствовал. С нами еще два головореза сидели, так коллективом камеры воспитали человека, всем стал делиться.