Текст книги "Записки рецидивиста"

Автор книги: Виктор Пономарев

Соавторы: Евгений Гончаревский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Глава 5
ЛАГЕРЬ В БЕКАБАДЕ

1

Начальником лагеря в Бекабаде был подполковник Щербаков, замполитом – майор Корнев. На работу меня определили делать деревометаллические парты для школьников.

Порядки в лагере были не просто строгие, а жестокие. За то, что я после отбоя вышел из барака в туалет, мне «отломили» пятнадцать суток изолятора. Ночью привели в штаб СВП (секция внутреннего порядка), и начальник штаба Юрка Куряев сказал мне:

– Или, Дим Димыч, мы тебя сломаем, или ты будешь наш и вступишь в секцию.

На что я ему ответил:

– Мент ты поганый. Век свободы не видать, но меня ломать что «кобылу искать» (заниматься бесполезным делом).

Отсидел я пятнадцать суток и вышел в зону. Как раз новый этап пришел, а с ним Кирюша Хамурар, кент мой по Ванинской зоне.

Я организовал Кирюше хорошую встречу. Ребята приперли поесть, достали бутылку самогона и пару «фуфырей» «Тройного». Мы с Кирюшей выпили, покушали. Стал я к нему приглядываться, вижу: он какой-то грустный, понурый. Спросил его:

– Кирюша, что с тобой?

Он и рассказал мне, что на этапе одному зеку проиграл ногу.

В азарте игры в карты Кирюша сказал:

– Если я тебе проиграю, то отрублю себе ногу.

На что зек ответил:

– Ловлю на слове. Отрубишь.

Кирюша проиграл.

– Кто он такой? – спросил я.

– Равиль из Ангрена.

– О, да я этого татарина отлично знаю. Вместе в «крытой» сидели. В каком он бараке?

– В первом.

Я пошел в первый барак. Равиль лежал на нарах, увидя меня, воскликнул:

– Дим Димыч, привет! Какая встреча! Что тебя привело ко мне?

– Равиль, молдаванин говорит, что ногу тебе проиграл. Вот я и пришел послушать твое мнение: отрубать ему ногу или как.

– Дим Димыч, если он твой кент, то ничего не надо делать.

– Нет, Равиль, так не покатит. Он со мной ел из одной миски. Тебя кинут на этап, и ты потом будешь говорить, что Дим Димыч с фуфлыжником ел. А мне западло. Ты же сам, Равиль, знаешь наши законы преступного мира. Был Дим Димыч в авторитете с Ванинской зоны и все – хана. Лучше я отрублю молдаванину лапу на ноге. Все равно руб, и вы с ним будете в расчете. Годится? Делай перевод карточного долга Хамурара на меня.

– Ладно, годится, Дим Димыч. Даю перевод.

Я пошел на выход из барака, а татарин крикнул вдогонку:

– А может, не надо, Дим Димыч? В натуре тебе говорю.

Пришел я в свой барак, у шныря (дневального) взял топор, а молдаванину сказал:

– Все, Кирюша, пошли расчет получу, если ты не хочешь, чтобы перестали меня уважать в зоне и тебя тоже. Твой долг карточный Равиль на меня перевел.

За бараком лежал пенек от дерева. Кирюша скинул ботинок с левой ноги, поставил ее на пенек. Коротко, но резко взмахнув топором, я рубанул ступню наискось. Кусок ступни и три пальца с прохудившимися на них мозолями шлепнулись на землю. Охнув, Кирюша упал на землю, вырубился. Вот где пригодилась мне прошлая «хирургическая» практика в зоне Навои, когда я рубил пальцы, руки, ноги налево и направо.

Я поднял Кирюшу на руки и отнес в санчасть. Так я спас репутацию человека и свой авторитет в преступном мире.

2

В бараке на нарах недалеко от моих спал москвич Сережа, высокий красивый парень. Вечером он мне говорит:

– Дим Димыч, Юрка Куряев ходил к «хозяину». Требует, чтобы тебя из зоны отправили куда-нибудь, потому что он боится спать ложиться, пока ты в зоне. А всех зеков-общественников заставляет следить за каждым твоим шагом.

– Сережа, передай суке, пусть не боится и спит спокойно. Я его не трону и к нему ничего не имею. Пусть только в душу не лезет со своими идиотскими призывами и лозунгами. Это ему не завод, а зона, и здесь не комсомольцы-добровольцы, а преступный мир со своим законами и порядками.

Сережу (Швед кликуха) я сразу приметил. Мне нравился этот спокойный крепкий парень. Был он «блатняк» и «окраски» (принадлежность к определенной преступной группировке) нашей. «Старший дворник» «отломил» ему червонец за «рубль сорок шесть». Поэтому я ему сказал:

– Ты знаешь, Сережа, я и сам давно думаю «уйти на траву». Пять лет я «качался в крытой киче», до этого червонец по зонам накрутил, да еще «петра» тащить. Что ж, мне теперь всю жизнь по «царским дачам» скитаться? Вот и хочу «объявить себе амнистию». Думал с кентом Кирюшей «эмигрировать», да он теперь навсегда отбегался. Ты мне скажи: ты видел когда-нибудь безлапого волка? Вот то-то и оно. Так что без обиняков, Сережа, предлагаю и тебе кончать пайку хавать и «идти менять судьбу» со мной. Ты натурально подумай, не спеши с ответом. На этот счет я уже кое-что надыбал, не первый раз «эмигрирую». Да и апартеид здешний мне не по масти.

– Хорошо, Дим Димыч, я подумаю, – ответил Сережа.

И в доказательство моих слов к нам подошел дневальный, сказал:

– Дим Димыч, тебя «хозяин» вызывает.

В кабинете у начальника Щербакова сидел и замполит Корнев. У Щербакова через всю щеку шел широкий шрам, след от топора. Когда он нервничал, больная щека начинала сильно дергаться.

– Пономарев, – сказал начальник, – я просмотрел твое личное дело, сплошные постановления. Ты когда нарушать прекратишь?

– Да я же, гражданин начальник, вовсю, однако, как будто, то есть стараюсь, все силы отдал, – начал я было «пургу мести» (бессмысленный разговор), но Щербаков перебил меня.

– Вот что я тебе скажу, Пономарев, – повысил голос «хозяин», – прекрати собирать сходняк возле себя. Вступай в художественную самодеятельность, парень ты авторитетный, энергичный. Майор тебя познакомит. Будешь сам петь и коллективом руководить.

– Гражданин начальник, дак я же, кроме блатных, ни одной песни не знаю. Сызмальства только по тюрьмам и скитаюсь.

– Ничего, научишься, – добавил Щербаков.

– Ладно, гражданин начальник, я обязательно подумаю над вашим предложением.

Они еще долго проводили со мной воспитательную работу. Но это было бесполезно. У меня был уже свой план дальнейшей жизни, план побега из лагеря. Но реализовать его не удалось. Последовал ряд непредвиденных событий и обстоятельств, одно за другим. А Швед на другой день отозвал меня в сторону и сказал:

– Дим Димыч, я согласен идти с тобой «менять судьбу».

– Держи пять, Сережа, – сказал я и протянул Шведу руку. – Уйдем на пару, нас хватит и двоих. Но учти: возможно, придется «идти на складку дубака» (решиться на убийство охранника).

– Какой базар, Дим Димыч. Я, как пионер: «Всегда готов!»

3

Как-то сидели около барака на одеяле я, Швед, Мишка Перс, Маноп и еще человек шесть уголовников. Я играл на гитаре и пел песню Александра Галича «Облака».

Не допел я песню, смотрим: «эстафета» (этап) в зону заходит. Тут я увидел Сангака – старого своего «друга» по Красноярской пересыльной тюрьме. Я отложил гитару в сторону, поднялся, а ребятам сказал:

– Надо в натуре достойно встретить Сангака. Из-за этой сволочи ментовской я всласть в «трюме» на пересылке покувыркался, – и пошел к «кишкодрому».

Около столовой находился пожарный бассейн, вокруг него стояли скамейки. На них сидело много зеков, пришедших с этапом, сидел и Сангак. Я подошел к нему, спросил:

– Узнаешь меня, Сангак?

– Узнаю.

Со словами «Должок за мной, расчет получи» я ударил Сангака кулаком в челюсть. Перевернувшись вверх ногами, он плюхнулся в бассейн. Зеки прекратили разговоры и уставились на бесплатный спектакль. Когда Сангак вынырнул и хотел было вылезти из бассейна, я ногой, надавив на голову, вернул его в царство лягушек. Эту процедуру я проделывал до тех пор, пока не понял, что Сангак вот-вот «сыграет соло на прямой кишке» (обосрется) и пойдет на дно. Кто-то из общественников тоже увидел этот водевиль и побежал в штаб.

Прибежали надзиратели и общественники, меня забрали и повели в изолятор. Один общественник попытался схватить меня за руку. Свободной рукой я так втер ему промеж шнифтов, что он долго перебирал ногами пятками вперед, а руками пытался зацепиться за воздух. Но это ему не удалось, и он приземлился на жопу. На меня навалился надзиратель Куликов, тоже пытался схватить за руку, я вырвал руку и ударил из-под низу ему под дых, он тоже упал, сложившись пополам. Со словами: «А вы меня не троньте, моя жена на фронте, я фронтовички муж» я пошел, а за спиной слышал дружный смех зеков.

Меня кинули в изолятор. В это время Куликов собрал солдат с вахты и привел в изолятор, чтобы они избили меня. Дверь камеры открылась, зашел высокий казах-сержант, в дверях столпились молодые солдаты-таджики и исподлобья смотрели на меня. Я притулился к противоположной стене камеры, сказал:

– Ну что, начинайте, кидайтесь. Больше, чем убить, вы ничего мне не сделаете.

Сержант спросил:

– Ты что наделал?

– В зоне «на уши поставил» одного змея, продажную тварь.

Сержант внимательно и продолжительно смотрел мне в глаза, видимо о чем-то размышляя. Потом повернулся к солдатам и сказал:

– Это их зековские дела. Пусть сами и разбираются. А нам не стоит вмешиваться, пошли отсюда. А ты, парень, не серчай на нас. Не палачи мы.

И они ушли.

В камеру вошел Куликов с двумя надзирателями. На руки надел мне «браслеты», затянул их. Закрыв камеру, они свалили, в коридоре воцарилась тишина. Наручники с каждой минутой давили все сильнее и сильнее, руки в них уже невозможно было провернуть, я стал вздыхать и скулить на всю камеру. К двери подошел надзиратель узбек и сказал в волчок:

– Не будешь прыгать. Следующий раз будешь знать, кого бить, – и ушел.

– Тебя, суку, первого в следующий раз зарежу! – крикнул я вдогонку надзирателю, но больше от бессильной злобы.

Боль становилась невыносимой, я начал кричать. Дежурный вернулся, спросил:

– Может, снять?

– Вали отсюда, тварь поганая! Иди кайфуй со своими кентами-сатрапами! – заорал я.

Надзиратель ушел. Через какое-то время вернулся с напарником и Куликовым. Открыли камеру, вошли. Куликов снял с моих рук наручники, и, ничего не сказав, они свалили. Руки мои ничего не чувствовали и висели как плети. Потихоньку о ноги я стал растирать их. Не меньше часа прошло, прежде чем я смог нормально шевелить пальцами.

Выписали мне пятнадцать суток изолятора. Я отсидел их и вышел в зону. Сангак к этому времени стал шеф-поваром, с широкой повязкой на рукаве ходил по зоне с общественниками.

4

В один погожий день мы, человек десять зеков, сидели на полянке в жилой зоне, разговаривали, молодой парень Макс играл на аккордеоне. Потом Мишка Перс рассказывал случай из своей жизни:

– Бичевал я как-то по осени в Волгоградской области. Да замели меня менты в одном поселке, кинули в КПЗ до выяснения. В камере уже был один «пассажир», пожилой мужичонка-бомж.

– Ну, Перс, ты прямо как Максим Горький шастал по берегам Волги, – пошутил кто-то из зеков.

– Да уж, довелось, – продолжал Перс. – Кинули к нам в камеру еще одного здоровенного малого с кривым носом. Сам он из Калмыкии, Толяном звали, кликуха Дутур. А тут морозы как раз сильные ударили. Утром просыпаемся, а старичок околел. Мы об этом надзирателю сказали. Думали, заберут жмурика. Фуя, какой там. День лежит покойник, неделю, другую. Хорошо еще, в камере дунешь – пар идет, не завонял старичок. Где-то через полмесяца только зашел в камеру капитан и говорит: «Хотите, мужики, по бутылке вина заработать? Надо покойника на кладбище оформить, похоронить, одним словом». – «Конечно хотим, – ответил Толя. – Только по одной бутылке мало. По три на рыло, начальник, даешь? Работа не из приятных, да и земля сейчас мерзлая, попробуй-ка, капитан, подолби». – «Да копать ничего не надо. Ямобур в совхозе достали», – сказал капитан. «Ну так бы сразу и сказал, начальник. Это упрощает задачу, – сказал Толик. – Но по два пузыря все же надо для сугреву». – «Будет», – ответил капитан.

В общем, взяли мы старика, кинули на трактор, выехали за село. На краю кладбища стал тракторист ямобуром копать. Прикинули, надо по пять ям в два ряда пробурить, потом лопатой подавить, и могила готова. На третьей яме бур обломился, не выдержал. Что делать? Не хоронить старика – значит пойла лишиться, да и жмурика опять в камеру тащить масть не канает.

Толя говорит тогда: «Наша задача похоронить человека. А как мы ее решим – наше дело. Давай, Миша, сейчас лопатой уберем перемычку и подровняем две ямы, а старика стоя воткнем в могилу. Какая ему разница: лежать в могиле или стоять?»

Так и сделали. Соединили вместе две ямы, стали покойника в яму заталкивать вниз ногами. Без гроба, разумеется, будут менты для бомжа еще на «деревянный бушлат» расходоваться. А старик задубел капитально, как бревно корявое стал, не хочет в яму лезть. С трудом загнали его в землю по грудь, а плечи и голова торчат. Что делать? Не вытаскивать же назад. Засыпали голову и плечи землей, получился холмик, вернулись в ментовку, доложили, что сделали все чин чинарем. Получили свою бормотуху и пошли в контору поминки по старику делать.

На этом, закончил Перс свой не очень веселый рассказ. А зеки сидели, щерились. Макс стал играть на аккордеоне полонез Огинского.

В это время к нам подошел лысый узбек Мансур возрастом лет под пятьдесят, сказал:

– Макс, дело есть. Пойдем поговорим.

Мансур был шнырем из шестого барака. Я сказал ему:

– Никуда Макс не пойдет, а будет играть на аккордеоне.

– А это, Дим Димыч, не твое дело. Что ты везде вмешиваешься? – ответил Мансур.

– Послушай, Мансур, не нарывайся на неприятность. Сваливай отсюда по-рыхлому, если не хочешь, чтобы твою лысую башку развалили, как гнилой арбуз. Понял?

Мансур передернул плечами, потоптался на месте, как гнедой мерин, но ушел.

Когда Макс закончил играть, я спросил:

– Макс, что эта лысая башка к тебе имеет?

Макс замялся как-то, но я понял, что он не хочет говорить при посторонних.

– Иди, Макс, отнеси аккордеон, – сказал я.

Макс отнес. Вдвоем мы пошли на летнюю эстраду, сели на скамеечку.

– Рассказывай все как есть, – обратился я к парню.

Макс рассказал мне про свою жизнь. Ему двадцать лет. С детства любит музыку. С отличием окончил музыкальную школу, подавал большие надежды. Но умерли родители, и его жизнь пошла наперекосяк. Попал в малолетку, из нее на год на общий режим. А сейчас шесть лет дали строгого. А попал за то, что двоих подрезал, приставали к его девушке. В зоне один раз сел играть с земляками из Ферганы в карты под интерес и проиграл.

– Мансур попросил их сделать перевод долга на него, – продолжал Макс. – А те сволочи, мои земляки ферганские, согласились.

– И что теперь? – спросил я.

– Теперь Мансур говорит: деньги не надо, будешь ходить ко мне в каптерку.

– И ты ходил?

– Нет. Но он все время пристает.

– Сколько ты должен?

– Двести рублей.

– Деньги есть?

– Нету. Да он не берет деньги, он меня хочет.

– Возьмет, куда он денется, – сказал я. – А вообще-то на твоем месте я бы его давно зарезал.

– Да я нож уже приготовил, в матраце у меня лежит. Момент никак не подберу.

– Молодец, парень. А то я подумал, ты не мужчина. Короче, сегодня я достану бабки и пойдем вместе отдавать, а когда отдашь, тут же его «на уши и поставишь». Понял? Но после этого, Макс, запомни раз и навсегда: если услышу или увижу, что играешь под интерес, тебе будет очень плохо до конца твоей жизни. Понял? – сказал я напоследок.

– Да, – ответил Макс.

Вечером я рассказал про этот случай Шведу, Персу и Манопу, сказал в заключение:

– Считаю, надо помочь пацану, а «тундру» эту проучить немного. Хочу слышать ваше мнение.

– Натурально, Дим Димыч, ты считаешь. Преступный мир тебя поддерживает. Если что, рассчитывай на нас, только «цинкани», – сказал Миша Перс, обменявшись взглядом с остальными участниками совещания, которые кивками подтвердили правильность принятого решения.

Я взял деньги, и вдвоем с Максом мы отправились к Мансуру. Зашли в каптерку, в которую зеки обычно складывают свои личные вещи. В каптерке сидели трое, пили чай.

– Салам алейкум, – сказал я.

– Алейкум салам, – последовал ответ.

– Мансур, я к тебе пришел как полномочный представитель преступного мира. Пусть эти люди выйдут, есть разговор, – начал я несколько высокопарно.

Мансур что-то сказал двоим, те вышли. Я закрыл дверь на щеколду, сказал:

– Вот тебе бабки за этого парня, – и кинул деньги на тумбочку.

А Макс подошел к Мансуру.

– Скажи этому человеку спасибо. Если бы не он, я бы тебя, сволочь, зарезал, – сказал Макс и рукояткой «кишкоправа» со всей масти врезал Мансуру по лысому чану.

Мансур упал на пол, из головы потекла кровь. Я наклонился к нему, сказал:

– Помни, тварь, не трогай молодых пацанов. Следующий раз ты у меня не сорвешься, на голову сделаю короче. Мало тебе, что ли, проституток лагерных: Катек и Манек, что под нарами «лазиют» и дают за сигарету, глоток чая или кусочек сахара?

Напоследок я пару раз пнул Мансура ногой, а Максу сказал:

– Все, Макс, съем, уходим.

Через полчаса в барак прибежали надзиратели и общественники, говорят мне:

– Пойдем, Пономарев.

Я оделся и под конвоем пошел в штаб. Здесь уже сидел Мансур с перевязанной головой и майор Корнев.

– Пономарев, вы когда прекратите режим нарушать и людей избивать? – спросил майор. – За что вы избили дневального?

– Пусть он сам расскажет, – ответил я.

Мансур исподлобья посмотрел на маня и выругался по-узбекски. Тут в штаб и Макса привели. Оказалось, что после нас в каптерку зашел завхоз отряда, увидел лежащего на полу Мансура в крови, побежал в штаб. И вот любезная компания снова в сборе. Макс честно рассказал все, что и мне рассказывал. В конце добавил:

– Гражданин начальник, я хотел зарезать мерзавца. Но этот человек заплатил за меня, и он отделался легким ушибом.

– Гражданин начальник, я во всем виноват. Пацан ни при чем. Меня наказывайте, – сказал я.

– Сейчас пойдем к начальнику лагеря. Как он решит, так и будет, – подвел майор резюме нашей дискуссии.

Нас отвели в кабинет к начальнику лагеря. Глянув на нас и выслушав майора, «хозяин» сказал:

– Выйдите все. А ты останься, – кивнул он в мою сторону.

Когда дверь кабинета захлопнулась, оставив нас двоих с глазу на глаз, подполковник сказал:

– Я уже не знаю, Пономарев, что с тобой делать. Ты уже не можешь, чтобы не отколоть какой-нибудь номер. Неужели ты совсем не думаешь о свободе?

– Ей-ей, начальник, еще как думаю. Ночи не сплю, все думаю. Все от дум этих вот и прет одна невезуха, – перебил я подполковника.

– По твоим «подвигам», Пономарев, об этом не скажешь. Вот смотри, – продолжал Щербаков. Открыл сейф, налил маленький стаканчик коньяку и выпил. – Видел? А сейчас я выйду за зону, меня там женщина ждет. Неужели тебе этого всего не хочется? Опомнись, парень. Подумай хоть раз: есть свобода, а всех не перебьешь. Это лагерь. Но больше тебя в зоне я держать не могу. Посидишь шесть месяцев в БУРе, подумаешь обо всем, что я тебе сказал. А еще заморю тебя вконец, может, тогда ты поймешь. А то вон какую морду отъел, как в санатории. И лично сам проконтролирую, как тебя кормить будут.

«Хозяин» нажал кнопку, вошел надзиратель.

– Увести. Сначала пятнадцать суток, потом в БУР перевести. А тому пятнадцать суток изолятора.

Меня и Макса увели в изолятор. Отсидели мы пятнадцать суток, и меня кинули в БУР, а Макс в зону ушел. А мне сказал:

– Дим Димыч, я буду «подогревать» тебя.

– Не надо, Макс. «Спалишься» и тоже будешь сидеть в БУРе со мной.

– С тобой, Дим Димыч, я уже ничего не боюсь. В общем, жди ночью.

– Ты лучше, Макс, Шведу скажи, пусть пойдет в «эмиграцию» без меня, мне еще полгода в «сейфе качаться», пусть не ждет. А я, как только вернусь на зону, сразу «уйду на траву».

В камеру через дежурного надзирателя я вызвал библиотекаря. Тот пришел, я выписал себе кучу хороших книг. И читал их запоем, так время быстрее проходило. И вообще установил себе жесткий режим. Утром поднимался и целый час делал физические упражнения; потом обтирания мокрым полотенцем. На час меня выводили на прогулку. В прогулочном дворике я бегал, прыгал. Придя потом в камеру, я ложился на телогрейку и читал. Матрац на день надзиратели выносили в коридор. Обычно заключенные, побывавшие в этом бетонном мешке на «обезжиривании», через полгода превращаются в мумий и редко кто еще ноги таскает.

Как-то ночью сквозь сон слышу тихий голос:

– Дим Димыч.

Решетка в камере высоко расположена. Поднял глаза вверх, на «решке» Макс висит. Я даже опешил как-то. Не представляю, как он смог добраться до моей решетки. Сзади БУРа находился прогулочный дворик с высокой бетонной стеной, примерно на метр отстоящей от стенки БУРа. А сверху до решетки моей камеры было метра три. Чтобы добраться до нее, надо было раскорячить ноги и, упираясь в стены, спускаться вниз. Не каждому циркачу такая задача под силу. Да еще, прежде чем добраться до стены и вскарабкаться на нее, надо было из зоны пролезть в предзонник, что в любую секунду мог заметить солдат на вышке. Все преодолел этот отчаянный парень.

– Ну, Макс. Ну, молодец. Здесь же змее не проползти, орлу не пролететь. Как ты умудрился? – спросил я.

– Все на мази, Дим Димыч. Как у тебя дела?

– У меня ништяк пока.

– Держи «грев», – сказал Макс и передал мне сахар, чай и пряники. – Ребята сильно скучают без тебя, шлют привет. А Швед сказал, что тебя будет ждать. Без тебя из зоны «на траву» не пойдет. Дим Димыч, возьмите и меня с собой в «эмиграцию», я тоже буду ждать тебя.

– Ладно, Макс. Беру тебя в свой кагал. Уйдем втроем из зоны, а пока «точите копыта», – сказал я и через решетку пожал запястье правой руки Макса. Пальцы обеих его рук крепко сжимали прутья стальной решетки. – А сейчас, Макс, «сыпь», руки сильно устанут висеть на решетке, а тебе вон сколько еще карабкаться наверх. Ребятам привет. Будь осторожен, Макс, с Богом.

По двум стенам Макс не спеша пополз вверх. А я лег на таганку, «волчье солнышко» тускло пробивалось через маленькое окошко моей камеры. Лежал я и думал. Сколько можно мне еще сидеть по тюрьмам и колониям? Век свободы мне теперь, что ли, не видать? И так уже пятнадцать лет пайку хаваю. И еще надо «петра» тащить. Так вся жизнь и пройдет за колючей проволокой под дулом автомата. Подогнало «идти менять судьбу». Пока молодой, хоть немного на воле побыть. Кончится мой БУР, так и «уйду на траву» с Серегой и Максом. Хорошие ребята, а тоже оставляют молодые годы на «кичмане». Сам уйду и их уведу «за красные флажки». Хотя, если подумать с другой стороны, что хорошего ждет меня на воле, когда менты пристрелят где-нибудь? Родных у меня нет, никто меня не ждет. А может быть, ждет кто? Может, Зойка-воровка, любовь моя тюремная, по расчетам, свою катушку она уже размотала. Или эти проститутки с «бана» Райка Кочерга и Верка Мотыга ждут меня? Нужен я им, когда у меня бабки колом стоят в кармане. А как на голяке, так и смотреть в мою сторону не станут.

Так размышлял я, «впав в распятие». Не знал я еще, что моим планам не суждено будет сбыться. Не знал я еще, какие испытания выпадут на мою долю, какие зигзаги и гримасы готовит мне судьба.

А пока предстояло долгих шесть месяцев выживать в каменном мешке БУРа. Спасибо, зона БУР не забывала, и Макс, рискуя жизнью, таскал мне «гревы».