Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Готовы, Пётр Сергеевич?

– Почти, почти... да-с, вполне готов.

Евгений Оскарович протянул крепкую широкую ладонь, ухватился за рычаг и с кряхтением опустил пониже сварочный аппарат, закреплённый на потолочной балке. Жало прибора остановилось сантиметрах в десяти от поверхности металла. Патон быстро проверил циферблаты энергоблока, обернулся к Жданову:

– Ну, смотрите! – произнёс он с щедрой интонацией совершенно счастливого человека.

Жданов кивнул. Патон зажал кнопку на пульте.

В глубине энергоблока звонко щёлкнуло реле. Больше никакого шума от преобразователей не последовало: новейшие, – и совершенно секретные, – хлоруглеродные трансформаторы работали на удивление бесшумно. Зато вздрогнуло жало аппарата. Вспухла яркая капля электрической дуги; тонкий звон на долю секунды перешёл было в бас, но очень быстро превратился в уже знакомый баритон – дуга почти мгновенно набрала силу и размер. Искра-переросток коснулась металла. Столешница дрогнула и поползла вдоль опор.

В месте соприкосновения с огнём сталь практически сразу меняла цвет, – это было видно даже через затемнённые стёкла очков, – и словно расступалась в стороны. Края разреза вспухали, как воспалённый шрам. Патон отпустил кнопку: дуга мгновенно схлопнулась и исчезла. Столешница остановилась.

– Однако, – пробормотал поражённый Жданов.

– Аустенит, – ответил донельзя довольный Патон. – Но с другими марками картина отличается непринципиально. Спасибо Вашим трансформаторам. Теперь понимаете, зачем так гнать пришлось?

– Но скорость – совершенно удивительная... – энергетик на всякий случай заглянул под стол: никакого подвоха не обнаружилось. – Если удельная теплота плавления стали порядка двадцати килокалорий, а коэффициент  теплопроводности... э... подзабыл, знаете ли...

– Не принципиально, – повторил Евгений Оскарович, распахивая дверцу настенного шкафа и вытягивая из кипы бумаг коричневую тетрадь, – мы плазму раскачиваем настолько, что альфа-железо напрямую... а вот я Вам сейчас диаграммку покажу.

Учёные головы, – одна седая, другая лысая, обе блестящие, – склонились над записями.

– Ну ладушки, ладушки, – сказал наконец Жданов, – давайте сызнова, только на этот раз ограничимся единственно лишь физикой: в вопросах сварки я всё-таки не специалист. В физике, впрочем, тоже не специалист, однако это наука универсальная, потому доступная всем.

– Единственно физикой не получится... но хорошо, принимается. Значит, что у нас есть четвёртое состояние вещества?

– Плазма – ионизированный газ, образованный из нейтральных атомов и заряженных частиц, ионов и электронов.

– Именно газ?

– Иронию Вашу, Евгений Оскарович, понимаю и принимаю. Однако же не представляю, как вам удалось от флюидной модели отказаться.

– А мы и не отказывались, Пётр Сергеевич, не извольте волноваться. Ничего дурного нет во флюидной модели, а всё только сплошь доброе. Просто мы сию модель слегка расширили. Даже не расширили, а скомбинировали, если угодно.

– С кинетической? Извините, в данном случае не поможет ровно ничем, и вот почему...

Патон вскинул широкую ладонь, останавливая увлёкшегося критика:

– А вот и нет, Пётр Сергеевич, нетушки: не с кинетической. Вернее, с кинетической, только вот какая штука...

Он развернул перед Ждановым следующий лист, расчерченный прямоугольными клетками. Энергетик поправил очки, присмотрелся: нет, чертёж демонстрировал множество трёхмерных ячеек, собранных в загрублённое изображение цилиндра. Каждая ячейка содержала в себе заштрихованный синий шарик и несколько строчек значений.

– Так, – сказал Жданов, прикладывая мизинец к бумаге, – заряд, скорость... скорость?

– Скорость, скорость, – довольно осклабился Патон.

– Но позвольте, – сказал Жданов, отрываясь от чертежа, – даже если представить, что вы в состоянии отслеживать сколь-нибудь существенное количество отдельных частиц, то задача агрегации полученных данных является полностью и категорически...

Он осёкся. Евгений Оскарович радостно встопорщил седые усы и тихонько заухал.

 – Электронные вычислители наших... эээ... союзников? – сказал Жданов.

– Верно, дорогой Вы мой Пётр Сергеевич! – закричал Патон. – Они самые, вычислители! А реализовал задачу никто иной как Сергей Алексеевич...

– Лебедев. Разумеется.

– Так вы знакомы?

– Я им сосед... – пробормотал Жданов, приятно улыбаясь. Совместно с Лебедевым он в своё время выпустил отличнейшую книгу под названием «Устойчивость параллельной работы электрических систем». – Разумеется, знакомы.

– Товарищ Сифоров тоже высоко Сергея Алексеевича ставит.

– Выходит, Лебедев теперь в «теме»? – уточнил энергетик, предвкушая встречу со старым товарищем.

– Само собой. Добрый наш гений, товарищ Берия, его привлёк. И насколько ж вовремя!..

– И что же, вот так просчитали вектора, импульсы, кулоновские силы?

– Буквально и просчитали. Численным методом.

– Значит, проблема как минимум энергетической устойчивости перед нами не стоит, – задумчиво сказал Жданов, и Евгений Оскарович крепко порадовался этому «перед нами»; не меньше, чем скорости, с которой энергетик ухватил главное.

А главным было вот что.

Плазма – штука на редкость неустойчивая. Как всякий нормальный газ, прямо-таки норовит отчудить какую-нибудь пакость. В лучшем случае просто схлопнется, в худшем... Правила электробезопасности даже не кровью писаны – тушёным человеческим мясом. Дуга не шутит. Дуга, приятель, спросит – и надо успеть ответить.

В электросварке вопрос ещё довольно просто решается – далеко от электродов дуга не убежит. Хоть на воздухе, а хоть и под водой: Константин Константинович Хренов впервые в мире продемонстрировал подводную дуговую сварку ещё в 1932 году. Принцип основывался на известном свойстве разряда автоматически повышать количество выделяемой энергии при принудительном охлаждении зоны горения. Дуга существует в газовом пузыре, образованном испаряемой водой, и деваться ей особо некуда. Необходимое условие такой сварки – увеличение тока на десять-двадцать процентов: расходы на это самое испарение.

Диффузионка, – любимое детище Патона, – решала задачу контроля дуги иным способом: разбиением одной большой дуги на множество мелких. Каждая из малышек зарождалась, существовала и умирала внутри микро

– полостей, образующихся в полимерном материале шва. Сами по себе эти каверны, – М-полости, – капитально снижают качество шва, а потому суть явление крайне вредное, пригодное исключительно в качестве предмета пустопорожней болтовни кухонных физиков-теоретиков. Но в случае диффузионной сварки М-полости обеспечивали эффективное растворение  свариваемых поверхностей, да притом с экономией энергии. Полимер выкипал, металл схватывался – а знаменитый учёный-сварщик с гордостью смотрел на выходящие из ворот нижнетагильского завода танковые колонны, грезил о величественных мостах через Волгу, Днепр, Татарский пролив... Смотрел, грезил, топорщил седые усы – и снова склонялся над расчётами: Евгению Оскаровичу Патону всего и всегда было мало. Теперь он жаждал сработать окончательную, ультимативную систему сварки – такую, какая и вовсе не потребует расходных материалов: ни электродов, ни производимого по технологиям космических союзников полимерного слоя. Но всё сводилось к проблеме удержания плазмы.

Удержать её материальными стенками было невозможно – ни одно доступное вещество не вытерпит характерных температур от пяти тысяч градусов. «Мы пойдём иным путём», решил Евгений Оскарович – и обратился к идее магнитного удержания плазмы.

Патон пошёл к Берии; Берия напряг физиков. Физики поворчали, – ибо настоящий, матёрый физик всегда сперва ворчит, а у Советских физиков в сорок первом поводов для ворчбы и без того хватало, – и проблемой неожиданно увлеклись.

Две недели ушло на постройку тороидальной камеры с магнитными катушками. Всё, – от принципа до обмоток, – разработали своими силами: из союзников удалось вытянуть лишь информацию о принципиальной осуществимости проекта. Союзники, очевидно, ничего особо-то и не скрывали – просто им подобная технология казалась настолько дремучей... много ли современный горожанин знает о тонкостях выделки каменных топоров? Однако плазма, повторимся, – существо капризное. В ней всегда имеет место обширная и сложная система волн, которые питаются энергией самой плазмы, непредсказуемо взаимодействуют, резонируют, раскачиваются, деформируют магнитное поле...

При первом же запуске плазма выплеснулась на стенки камеры, снесла устройство, раскрошила половину фундамента. Самоуверенность физиков не пострадала – ибо у настоящего, матёрого физика этого добра всегда с явным перебором.

«А вот мы сейчас вынесем катушки наружу!», сказали физики, «обождите-ка...»

Но Патон не хотел ждать. Принцип у него уже был; теперь старый сварщик занялся предметным моделированием.

Быстро стало ясно, что замкнутая магнитная поверхность может быть только поверхностью с χ, – эйлеровой характеристикой, – равной нулю. Плоскости, понятное дело, не подходили; бутылку Клейна Патон отверг за вычурность и общую двусмысленность; оставался всё тот же тор. В физике Евгений Оскарович был, – ну что греха таить; ничего тут стыдного нету, – дилетантом. Настоящий, матёрый физик решал бы задачу для общего случая: описал модель «вообще»-тора, впрыснул в неё модель «вообще»-плазмы, построил систему «вообще»-уравнений – да непременно чтоб подифференциальней!..

Патон действовал без подобных затей: взял набор инопланетных соленоидов и принялся двигать их друг относительно друга, запитывая сперва от дизель-генератора, а затем, – когда уж прочувствовал модель, – и от балашихинского энергоблока, по земным понятиям сверхмощного. Плазма не удерживалась. Дуга гасла. Патон двигал катушки. Евгений Оскарович был немолод и нетерпелив. Однажды, смертельно устав и слегка озлобившись от беспрерывных неудач, он разместил плашки соленоидов не просто по-дилетантски, а и вовсе поперёк науки: так, что вектор верхнего поля как бы противостоял вектору нижнего. Действуя интуитивно, Патон и катушки запитал противунаправленными токами. Тор вытянулся в цилиндр.

«А почему, собственно», подумал старый сварщик, «почему это плазму так уж необходимо впрыскивать именно внутрь тора?..» И завёл дугу между стенок цилиндра.

Дуга выросла с ноготок и прожила менее микросекунды. Но выросла и прожила.

Патон пошёл к Берии; Берия напряг Лебедева. Сергей Алексеевич ворчать не стал, – ибо, упиваясь свежеобретённым вычислительным могуществом, как раз искал подходящую, по-настоящему сложную задачу для своих новых машин, – и менее чем за три дня соорудил «регистратор-интегратор магнитный, модель А».

– Вот этой «Риммой» всё и просчитали, – сказал Патон, довольно оглаживая усы.

– Что могу сказать... – с пролетарской прямотой ответил Жданов, отодвигаясь от аппарата и поправляя бабочку. – Не впечатляет, знаете ли. Нет

– нет! что Вы, Евгений Оскарович, дорогой! Работа Ваша куда как впечатляет – меня прибор не впечатляет.

– В том смысле, что...

– Именно, именно. Ну, куда годится? Приборы у союзников, в сущности, какие угодно имеются. Но вот пользоваться они своими приборами... Всё равно как, допустим, есть у человека самый совершенный в мире микроскоп – и при том человек сей ничего о микробах не только не знает, но и не предполагает, где их смотреть.

– Есть такое ощущение, – признался Патон. – Как будто микроскоп ему по наследству достался, но и только.

– Именно, именно... ведь быть того не может, чтобы космическая цивилизация в своём развитии не решила задачу удержания плазмы. – Да решила, – взмахнул широкой ладонью сварщик, – именно что решила – а объяснить решение не может. Не повезло нам с Вами ужасно, Пётр Сергеевич: хоть бы одного учёного на этом их «Палаче» захватило.

– Соглашусь, Евгений Оскарович. Ну да что уж тут поделать? придётся нам с Вами за «марсиан» отдуваться, знаете ли.

Патон добродушно закряхтел. Разговаривать со Ждановым – приятно было с ним разговаривать. Хороших энергетиков в СССР хватало, но Жданов, во-первых, был чертовски хорошим; во-вторых, входил «в тему». Секретность эта сплошная...

Вот так сделаешь великое открытие – а ни статью напечатать, ни с докладом выступить где-нибудь в Цюрихе... И узнает мир о тебе, таком замечательном, в лучшем случае после смерти, а есть большая вероятность, что и вовсе никогда не узнает. Ибо вопрос тут совсем не в твоём учёном эго, совсем иначе вопрос стоит: сколько Советских жизней ты сбережёшь своей научной деятельностью.

А ради такого... да к чорту эго.

Ради такого – всё к чорту.

– Планировали мы на «Красном Сормове» запускаться, – у меня там сын, старший, инженером, [14]14
  Борис Евгеньевич Патон, впоследствии тоже академик и так далее. На детях гениев природа отдыхает лишь в том случае, если эти гении более озабочены собственной гениальностью, нежели воспитанием детей.


[Закрыть] – да вышло вот как. Термоядерная печь у нас пока только здесь, в Балашихе, а без неё плазма не стартует. И, признаюсь Вам, Пётр Сергеевич, кабы не дуга – на версту к этой шайтан-печке не подошёл бы.

– Напрасно Вы так, – рассеянно сказал Жданов, перелистывая чертежи, – с точки зрения развития энергетики устройства, использующие энергию атомного ядра, совершенно безальтернативны... И, кстати, как всё-таки решили проблему с рекуперацией энергии?

– Следующий лист, – подсказал Патон, – вот. Вполне буквально и решили. Видите, в верхней части «бутылки»?

– Это Вы так магнитное поле называете?

– Как-то надо называть. Видите, вот здесь?

Жданов некоторое время читал чертёж, затем озадаченно сдвинул брови:

– Иначе говоря, вместо проблемы удержания плазмы Вы решаете фактически обратную?

– Ровно так, – с удовольствием подтвердил сварщик. – Земля-то круглая – иной раз быстрее окажется в обратную сторону её обойти.

– Изящно, – сказал Жданов, открыто завидуя красоте решения. – Да-с, изящно. И вот здесь на вершине поток, естественно, рассыпается?..

– Да, волновой процесс – неизбежность. И «стекает» по тору на приёмник.

– Понятно, да-с... Удивительно изящно, должен признать. Выходит, дуга у Вас живёт в «бутылке», и ни среда, ни загрязнение, ни характер материала значения практически не имеют. Вот только что меня смущает, Евгений Оскарович...

– Увы, больше шести с половиной сантиметров длину дуги удержать пока  не удаётся.

– Если я правильно понимаю, основная проблема – источник электроэнергии. Да и пропускная способность потребуется совершенно исключительная, даже просто по теплу. Такой подход требует несоразмерно большого импульса вот на этой обмотке, а затем...

– Ну и что же? – охотно согласился Патон. Он сломал хребет настолько серьёзной задаче, что мелкие практические недостатки решения смутить его уже никак не могли. – Научимся шайтан-печки строить – построим и побольше. Затем Вы мне и нужны, дорогой Пётр Сергеевич.

– Не так-то это просто, – вздохнул Жданов. – Но я, в сущности, не большой знаток генерации, я, скорее, по распределению... Евгений Оскарович, а как Вы смотрите на командировку за линию фронта?

– На фронт, за фронт, к чорту на рога – с глаз моих долой!

– Ну, ты не кипятись, товарищ нарком, вскипятиться мы всегда успеем. Что он, собственно, отчубучил?

– А ты не в курсе?

– Та я ж с полигона только. Ледин [15]15
  Евгений Григорьевич Ледин. Инженер-химик, в 1940-41 годах в инициативном порядке разработал взрывчатку марки «A-IX-2» – вдвое мощнее тринитротолуола. Взрывчатка обладала настолько уникальными достоинствами, что в эти самые достоинства никто из начальства просто не поверил; чтобы A-IX-2 запустили в массовое производство, Ледину, – который в то время служил в Ленинграде краснофлотцем (простым матросом), – пришлось дойти до самого товарища Сталина.


[Закрыть] новые образцы показывал. Так что там такое с Коляном?

– Что такое? Я тебе расскажу, что такое.

И Лаврентий Палыч, возмущённо поблёскивая стёклами пенсне, рассказал Судоплатову вот что.

Старший лейтенант государственной безопасности Н. Половинкин, который, если уж начистоту, в роли «эксперта» почти всё время маялся бездельем, и которого вчера направили на усиление техроты, для обустройства рекреационной комнаты лорда Вейдера...

– Постой-погоди, – задумчиво перебил Судоплатов. – А на кой мы его туда направили-то?

Это был неприятный вопрос, из тех, на которые не следует отвечать вслух. Вопрошающий либо дойдёт своим умом – либо не очень-то ему и хотелось.

Но вот себе – себе ответить надо обязательно. Потому что иначе этот самый вопрос всё равно никуда от тебя не денется, – ведь именно ты отвечаешь за судьбы своих подчинённых, – и постепенно выжрет тебя изнутри.

Берия быть сожранным изнутри категорически не желал, совесть свою ценил чрезвычайно высоко, поэтому на вопрос ответил; себе. Руководство, – в лице Лаврентия Палыча, – направило Половинкина на эти работы, потому что боялось Вейдера. Ну, не то чтоб вот именно боялось – но опасалось. Неуютно себя чувствовало в присутствии, как будто всё время ожидало некоего подвоха, причём такого, какой и предусмотреть невозможно – просто в силу отсутствия таких подвохов в привычной картине мира. Вот, например: кто бы мог даже просто вообразить, что по Красной площади станет разгуливать невидимый инопланетный диверсант со световым мечом?.. А Коля одного такого уже одолел, причём безо всякой подготовки – увидел да среагировал, как нечто само собой разумеющееся. Значит, – случись чего, – и Вейдеру сможет что-нибудь противопоставить. Противопоставил...

Так думал молодой министр... и почти презирал себя за эти мысли. Несколько утешала подсознательность реакции: подвернулся Коля – вперёд, Коля, помогай гостю обустроиться. Словно и решение за Берию принимала некая непонятная, коварная, незаметная сила.

Да и кто мог подумать, что Половинкин уронит этот злосчастный баллон?..

Нет, ногу генерал-майора Власова, – грамотного, опытного командира, – тоже было жаль: керамический вентиль баллона сломал os cuneiforme mediale и раздробил парочку ossa metatarsi. Но, по большому счёту, ерунда, пройдёт.

А вот сам вентиль пострадал куда сильнее, причём, – в отличие от генерал-майора, – втихаря. Керамика сильфона дала тончайшую, почти незаметную трещинку, именно в том месте конструкции, которое испытывало наибольшую нагрузку при подключении к вытяжной аппаратуре. После вечерней беседы с товарищем Сталиным лорд Вейдер направился в свои покои, где, – предприняв непонятную и неуклюжую попытку завербовать товарища Половинкина, – уединился и сел думать думу: «медитировать». Лаврентий Палыч уже знал, что простой человеческий сон для пришельца являлся недостижимой роскошью; инопланетянин страдал неизлечимой болезнью лёгких и был вынужден дремать в атмосфере особого медицинского газа, примерно такого же, какой использовался в дыхательной системе его скафандра.

Этот физический недостаток, очевидно, не слишком ограничивал Вейдера в его повседневной деятельности. Однако то ли «медитация» зашла далековато, то ли пришелец слишком устал – он не заметил момента, когда повреждённый баллон, подключённый через внешний переходник, исчерпал запас газа и вентиль начал крошиться под воздействием атмосферного давления. Автоматика комнаты реагировала на показатели состояния не аппаратуры, но пациента – и среагировала слишком поздно. К тому моменту, когда сержант Филатов услышал вой сирены и, обливаясь ледяным потом, отжал герметичные пластмассовые двери, лорд Вейдер без сознания лежал на полу. Страшнее всего было то, что никого из пришельцев в момент происшествия рядом с Вейдером не оказалось. Главнокомандующий союзников был либо совершенно уверен в своей безопасности, либо всё-таки дураком. Впрочем, кто может знать тонкости галактических ритуалов – вдруг у них считается, что визиты государственного уровня непременно следует наносить в одиночку?.. Так или иначе, подсказать необходимый порядок действий оказалось некому.

Срочно вызвали Прокси.

Пока смешной робот ковылял по коридорам, подоспел удачно оказавшийся в Кремле Снежневский – хоть и психиатр, но всё равно ведь доктор.

– Ох ты ж!.. – весомо заявил Андрей Владимирович.

И в самом деле: лицо лорда Вейдера выглядело... в общем, узкому кругу присутствующих стала более чем понятна одна из функций чёрного непрозрачного шлема.

Снежневский прислушался к дыханию пациента и решительно схватился за отброшенную маску.

– Ставим на место, – заявил психиатр, кусая губы. – Вы!..

– Старший сержант Филатов, – подсказал старший сержант Филатов.

– Вот здесь, за брыжи... нет, отгибайте с обеих сторон! Конструкция механическая, значит, должны быть штифты...

Удивительно – они справились.

Прибежавший наконец Половинкин заявил, что дыхание «да ровно такое, как надо, ну, как насос у нас у деда в Саратове на конезаводе...» Инопланетное сопение действительно звучало механически, как-то даже индустриально. А затем доковылял и Прокси, который показал, к каким проводам и трубкам «медитационной» комнаты следует подключить скафандр лорда Вейдера.

Удивительно – они справились. По словам Прокси, показатели мозговой активности инопланетного гостя были в норме; а именно проблем с мозгом более всего опасался Снежневский: без кислорода нервные клетки начинают отмирать уже через пять минут...

И всё же Вейдер оставался без сознания, словно сила окончательно покинула его.

– Ну что, – рассудительно сказал Судоплатов, – Филатова, я считаю, надо наградить. Инициатива в нашем деле – на втором месте по значению, сразу после дисциплины. Потому что инициатива без мозгов – только во вред, а требовать наличия мозгов у всех и каждого мы не можем. А дисциплина – она отсутствие мозгов неплохо компенсирует, как считаешь? Прозвучала эта философия настолько невпопад, что Лаврентий Палыч некоторое время приходил в себя. Потом осознал, что Павел Анатольевич именно что даёт ему время «на отдышаться» и благодарно кивнул:

– Когда твой Окто прилетает?

– Ещё часа четыре. Транспорт наш на этот раз. Плюс из Балашихи авто. Товарищи помолчали.

– Да всё нормально будет, – сказал Судоплатов. – Сам говоришь: мозг не спёкся – значит, оклемается.

– А если всё-таки «спёкся»? – хмыкнул Берия. – Предлагаешь и здесь... дисциплиной компенсировать?

– У штурмовиков ихних медицинская специализация тоже имеется... ну, на крайний – запросим «Палач».

Товарищи на скорую руку прикинули ближайшие мероприятия. Скандал намечался одновременно медицинский, дипломатический и военный – предстояло любой ценой купировать последствия.

Любой ценой.

– Я за Половинкина боюсь, – признался Берия.

– Я тоже боюсь.

– В лагерь отправим?

– Нет, – покачал головой Судоплатов. – Нельзя ему в лагерь возвращаться. Парень воюет с первых дней... да, слушай, с июня. И последние месяцы – по пять-шесть «мероприятий» в неделю. Он устал слишком. Потому, кстати, и баллоны ронять начал. А скоро, глядишь, ещё чего уронит. Он такой, он может. Устал просто.

– Да не похоже, вообще-то...

– Молодой. Просто слишком молодой. Он сам не понимает, насколько устал. Потому и со стороны никто этого не замечает. А там – война. Разведчик хлопнул ладонью по столу:

– Знаешь, товарищ нарком, что я тебе скажу. Мы, старики, можем учить, командовать... пример показывать, а як же ж. Но войну выигрывает молодёжь. Только молодые могут это выдержать.

– Тебе тридцать пять, «старик», – с улыбкой сказал Берия.

– Мне – тридцать пять, – с ухмылкой отозвался Судоплатов. – А ему... нельзя ему в лагерь возвращаться.

Берия основанием ладони протёр высокий умный лоб.

– Ну что... прав ты, Павел Анатолич. В деревню, к деду, в глушь?..

– В Саратов, – сказал разведчик, – и прямо сейчас. –