Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Конечно, «сверхвозможности» суть иллюзия... жизнь в иллюзорном мире становилась невыносимо сложной.

...Сложность системы управления не может быть ниже сложности управляемой системы.

Он грустно усмехнулся в усы.

Эх, Александр Александрович – дёрнул чорт тебя умереть. Верховный главнокомандующий поправил воротник шинели, поднялся на ноги: пришла пора возвращаться к оперативному столу. Тяжёлые зимние тучи собирались на западе.

– Товарищ Сталин, – со сдержанным нетерпением сказал офицер связи.  – «Орёл» запрашивает распоряжений.

– Действовать по обстановке, – сказал Сталин.

Помочь Половинкину он сейчас был не в силах. Оставалось верить, что Николай выполнит свой долг так же эффективно, как выполнял до сих пор; так же, как сумел обнаружить диверсанта.

– Да никак не обнаруживал, товарищ майор! Не виноватый я, он сам пришёл. Я в ангаре работал, гляжу...

– Отставить. Ствол. Ты уверен, что он там?

– Да, – сказал Коля, проверяя ППД, – он идёт за мной, я чувствую.

– Чувствует он... – пробурчал Мясников. – Хитренко! Где там СтАрик?

– Щас будет, тащ майор! Он на девятнадцатом, лифты отключились, он пешком бежит.

– Бежит он... Пока добежит, мы эту сволочь сами сделаем.

– Товарищ майор, не взять его в стволы. Я ж в него стрелял – так он все выстрелы мечом отбил.

– Отбил он... – сказал Мясников, но, покосившись на суровое и честное Колино лицо, всё-таки достал гранату. – Сейчас поглядим, как он это отобьёт. Майор подкинул увесистый кусок металла на четырёхпалой ладони и повернулся к Половинкину, но добавить ничего не успел. Коля вдруг застыл всем телом, как гончая, и произнёс сквозь зубы:

– Там, – он указал на тёмный проём коридора, – там, за поворотом. Все бойцы, – и земляне, и немногочисленные штурмовики, – обратились во внимание; все стволы, – и бластеры, и огнестрел – нацелились во мрак прохода.

Коля собирался ещё раз предупредить Мясникова, что их оружие против шпиона не поможет, но тут майор, словно и сам что-то почуял, привстал из-за укрытия, размахнулся и швырнул гранату в проём.

Из коридора донёсся короткий надменный смешок – cкрежещущий, усиленный металлическим эхом. Взведённая граната вылетела обратно, пронеслась по воздуху и зависла ровнёхонько над тем местом, где сидели Мясников и Коля.

Укрытие, – перевёрнутая грузовая платформа, – не смогло бы защитить их от осколков, разлетающихся сверху...

Коля вскочил на ноги, протянул руку – готовая разорваться граната висела слишком высоко, но это не имело уже значения. Он потянулся к металлу, ощущая его тяжесть, холод, злобу; сжал ладонь – и почувствовал, что держит снаряд, не касаясь снаряда.

Чья-то чужая сила, – невидимая, бесплотная, – дёрнула гранату, потянула к себе, пытаясь вырвать из Колиных пальцев, но Половинкин держал крепко и удержал.

Цокнул запал, зашипело что-то в механизме; рифлёная поверхность  дрогнула и начала раскрываться сразу во все стороны. Коля стоял, высоко задрав руку, и с замиранием сердца смотрел, как метрах в четырёх над его головой приходят в движение ломтики металла. Между сегментами оболочки пробивалось свечение взрыва, какое-то очень тусклое, вялое – и почти сразу иссякшее.

Он разжал руку. Сегменты бессильно осыпались на палубу. Он перевёл взгляд в тёмный проём коридора, где с горящим мечом в руке стояла фигура в коричневом плаще.

– Огонь, – скомандовал Мясников, прицыкивая сломанным зубом. Осназ и штурмовики открыли ураганный огонь. Фигура стояла почти неподвижно, только металось перед ней размазанное в движении огненное лезвие. Пули земного оружия растворялись в этом пламени; заряды бластеров разлетались по сторонам. Некоторые плазмоиды возвращались – находя цели среди самих стрелков. Штурмовики страдали от таких рикошетов намного чаще – ввиду отсутствия чудо-доспехов, тактика земного осназа предполагала гораздо более активное использование укрытий. Иногда отражённые «лучи смерти» долетали даже до стоящей в глубине ангара «Разбойной тени», но звездолёту ручное оружие, конечно, урона нанести не могло. Половинкин, внутренне отказываясь пригибаться, – он чувствовал, что враг не позволит случайному плазмоиду зацепить его, – стоял среди огненного безумия. Взгляд его сделался беспечен и наивен; юная сила трепетала в крови. Всё вокруг замедлилось, словно миру некуда было торопиться; всё вокруг казалось дивным: дерзким, весёлым, шумным. Он мог бы простоять так хоть триста лет, но сила гнала его вперёд, в драку – и Половинкин собирался драться!..

Он невпопад рассмеялся и одним движением вспрыгнул на перевёрнутую платформу. Огонь вокруг понемногу стихал: у осназовцев кончались патроны, у штурмовиков – морально-волевые. Фигура в коричневом подняла голову и посмотрела на Колю снизу вверх.

– Храбрый мальчик, – насмешливо проскрежетал шпион в наступившей тишине. – Но ты не усвоил урок.

– Я и с первого курса чуть не вылетел.

Шпион усмехнулся, медленно поднял руку и стянул капюшон. Обнажилась маска – реброватая, пластинчатая, мрачная. Отвратительная, прямо скажем, маска. Ни один нормальный человек не станет носить такую, даже анонимно, потому что такая маска – непременно прирастёт очень скоро и намертво. Без капюшона, в размётанном плаще шпион сильно напоминал гигантскую муху с агитплаката «Муха – источник заразы!»

– Вы, все, можете уйти, – сказал шпион, неторопливо приближаясь. – Ты – подойди. И наконец отдай мне свой... «меч».

По интонациям повреждённого динамика, Коля понял, что теперь супостат, кажется, передумал его убивать. Что-то произошло; планы изменились – и Половинкин чувствовал, что, наверное, предпочёл бы смерть.  – Не устраивать же безобразие в присутствии генерала, – закончила скрежетать «муха».

Коля оглянулся: в противоположном конце ангара, широко расставив ноги, стоял Рокоссовский. Он хмурился, прищурив светлые глаза. Ладонь генерала лежала на эфесе шашки. К сапогам парадной формы жался и скалил клыки встопорщенный Гитлер.

А рядом с Константин Константинычем стоял СтАрик... то есть Старкиллер. То есть уже не стоял, а бежал через ангар, – бежал стремительно и низко, в привычной своей манере, – и на ходу включал световой меч. «Ерунда», подбадривал себя Коля, бешено работая кистью, «кто со световым мечом к нам придёт – тот от светового меча и погибнет.» Движения были, в общем, несложные, молодому человеку в чём-то даже привычные. Ножевой бой у них в школе младшего командного состава НКВД преподавал товарищ лейтенант Прижимченко – а это лютый был товарищ. Ну и в лагере с осназовцами Коля дополнительно поднатаскался. Кто ж знал, что вот так вот пригодится.

Кто ж знал, что приёмы ножевого боя окажутся настолько эффективными против сложной, странной, изощрённой техники шпиона?.. ...Когда Старкиллер и шпион сошлись посреди ангара, – Коля благоразумно убрался с дороги, – всем показалось, что коричневая фигура будет повержена легко и быстро. Старкиллер сходу обрушил на противника такой град ударов, что «муху» стало даже жалко.

Багровые клинки сталкивались и разлетались; ангар гудел отражённым звуком. Коля смотрел заворожённо – он впервые видел настоящий поединок на световых мечах, впервые наблюдал в схватке этих загадочных «ситхов»; и все вокруг застыли в изумлении и трепете. Некоторые бойцы поднимали оружие, но стрелять не решались.

Маленькая зелёная фигурка, подрагивая трогательно тонкой шейкой, доверчиво прижалась к Колиной подмышке.

– Двуул? – машинально удивился Половинкин, не отрывая глаз от поединка. – А ты как здесь очутился?

Но родианец молчал, вместе со всеми переживая ярость и яркость боя. Тщедушное тельце его мелко подрагивало, и Коля в неожиданном приступе нежности прижал чумазого бедолагу к себе. Тот всхихикнул и отстранился.

– Двуул! Ты боишься щекотки?!

– О, Кавила!.. – сказал механик, указывая присоской на сражающихся ситхов, – смотри: хорошо-хорошо!..

Зрелище сталкивающихся багровых клинков, прямо скажем, производило впечатление.

Шпион стоял почти неподвижно, только лишь отражая удары. Ученик Вейдера кружился вокруг него, бил беспрерывно, прорубая защиту, вкладывая в  каждую атаку мощь, мастерство, ярость. Его меч вращался, как резец в токарном станке, стачивая... нет. Нет, показалось. Шпион стоял. И отражал все удары.

А затем в один миг, когда движения Старкиллера чуть замедлились и стали не так точны и яростны, «муха» ударила его, в знакомой уже манере – коротко и быстро.

Старкиллер всё же был очень хорошим бойцом: он успел отстраниться. Багровый клинок шпиона не рассёк ему грудь, лишь на несколько сантиметров вошёл под правую ключицу.

Юноша упал на колени, выронив погасший меч. Он вскинул левую руку, защищаясь, складывая пальцы в какой-то знак, и Колю словно из ушата окатило – так холодно стало в ангаре. Шпион уже отвёл оружие для второго, последнего удара, но вдруг отпрыгнул в сторону.

Командующий Особым Белорусским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский снова занёс шашку. Клинки, – металлический и огненный, – схлестнулись. Срубленная пластина златоустовской стали с тусклым звоном упала на палубу.

Шпион выкинул левую руку и схватил Рокоссовского за горло, одним усилием отрывая от пола. Коля, сбрасывая наконец оцепенение, ринулся на помощь – и все вдруг ринулись, по-прежнему не рискуя стрелять. Но прежде, чем кто-либо успел хоть что-то предпринять, в вытянутую коричневую руку впились клыки.

Трусливый, обжористый, слюнявый пёс с обидной кличкой Гитлер обожал Рокоссовского – да и то сказать: трудно было не любить Рокоссовского. Знал пёс, что наверняка будет убит, – не мог не чувствовать звериной своей сутью, – и всё же прыгнул на обидчика.

Шпион стряхнул Гитлера на палубу, ударом ноги отшвырнул в сторону. Скрежеща неисправным динамиком, повернулся к Старкиллеру – но того уже оттаскивал в сторону Мясников; развернулся добить Рокоссовского – но перед ним как из-под земли вырос комсомолец Николай Половинкин.

– Не трогать! – сказал Коля. И включил световой меч Старкиллера, который только что подобрал.

Шпион попытался что-то сказать, но динамик окончательно заклинило, и он, как испорченная грампластинка у деда в Саратове, скрежетал одну лишь букву «ю».

«Товарищ коммунист!..», подумал Коля, «Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним. Во всякую минуту ты должен уметь взять в руки винтовку и личным примером показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть!»

Он ощерился, поигрывая, – не винтовкой! – световым мечом. Рукоять, ещё тёплая после Старкиллера, лежала в ладони надёжно и радостно. «Муха», словно сожалея о чём-то, покачала уродливой металлической головой, подняла меч, быстро и небрежно ударила. Коля парировал удар, на этот  раз полностью полагаясь на оружие.

Меч Старкиллера не подвёл.

Вся масса оружия была сосредоточена в короткой и удобной рукояти, багровый плазменный клинок ничего не весил, и Коля сделал то, что показалось ему наиболее естественным: он начал работать мечом, как ножом. Лезвие металось перед ним в горизонтальной плоскости, словно большой огненный веер. «Муха» била короткими быстрыми ударами, но всякий раз натыкалась на этот веер, и отступала, и скрежетала своё бесконечное «ю», и атаки становились всё длиннее и изощрённее.

«Убеждение в справедливости войны», думал Коля, парируя удары, «сознание необходимости пожертвовать своей жизнью для блага своих братьев поднимает дух солдат и заставляет их переносить неслыханные тяжести... сознательно проливать свою кровь во имя торжества справедливости и социализма... нет, нельзя свою, надо вот его... а вдруг у него нет крови? Вдруг он всё-таки робот? Игнази говорил, что роботы барахлят всё время...» Теперь шпион сражался всерьёз. То ли злился, что не может пробить такую примитивную защиту, то ли торопился – люди в ангаре понемногу приходили в себя.

«Зачем я всё время думаю?», думал Коля, работая кистью, «такой момент – а я думаю... Очень глупо умереть, зная одну только букву "ю" и ничего больше не зная… Юно будет скучать? Почему-то не прилетела...» Поединок продолжался всего-то, быть может, с минуту, и ничего особенно трудного Коля не делал – но уже чувствовал, как накатывает усталость. Не усталость даже... хотя и это тоже; заторможенность, апатия, скованность – словно приходилось ему сейчас сражаться не только с «мухой», но и с кем-то ещё, спрятанным глубоко внутри, рвущимся наружу.

Словно ожил сейчас в Коле ещё один человек и только и ждал возможности выбраться. Не просто так – а чтоб помочь, поддержать в бою, взять на себя трудное и страшное и кровавое, потому что создан был для трудного и страшного и кровавого.

А то, что он потребует за свою помощь... так ли велика цена победы? Ведь лишь победа разрывает оковы.

Стать другим человеком, сильнее, лучше...

Но разве возможно такое: «был один человек – стал другой»? И кто он – этот «другой человек»? Как можно стать не собой?.. Умереть? Очень глупо умереть, зная одну только букву «ю»... Нет, ничего ещё не кончилось! Никакую битву нельзя выиграть, лишь защищаясь и не нанося ударов. Что не до смерти – то ложь...

Коля уже так устал, что и выпустил бы своего внутреннего двойника, – выпустил бы его ярость, ненависть, его жажду могущества, – но не знал, как. Продержись Половинкин ещё с полминуты, опомнившиеся люди в ангаре  придумали бы что-нибудь, пришли бы ему на помощь. Но бой всё длился и длился и длился, «муха» в коричневом всё наращивала темп, пытаясь найти лазейку в, прямо скажем, примитивной Колиной защите и наконец нашла. Взметнулся плащ перед глазами, блеснул багровый клинок. Шпион изогнулся в жёстком, отточенном, почти танцевальном движении. Лезвие полоснуло старшего лейтенанта по запястью, впилось в плоть, рассекая кожу и мясо, сжигая живое тело.

Половинкин не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква «Ю» распласталась у него в глазах, задрожала, и тёмная волна заслонила свет.

Он выронил рукоять, отступил на шаг; шпион занёс меч. Но было поздно: чёрный человек внутри закричал, раскидывая чёрные ладони в невыносимо чёрном восторге, и тёмная тугая волна разорвалась перед ним. Вихрь пронёсся по ангару, сбивая людей и грузовых дроидов, расшвыривая тела павших. Шпиона оторвало от пола, подняло над полом, понесло вдоль пола и ударило об пол. Он тут же вскочил на ноги, упруго и ловко – но ощутимо растерянно, явно не понимая случившегося. Коля стоял пошатываясь, с налитыми кровью глазами. Он видел, как сосредоточенный Мясников и глупо хихикающий Двуул тащат Старкиллера к боковому выходу, а юноша тянется к своему мечу – и меч, срываясь с пола, возвращается к хозяину.

Видел, как Мясников кричит что-то бегущему Кожедубу, а тот трясёт лобастой упрямой головой, словно в уши попала вода, и не меняет курса. Видел, как уцелевшие штурмовики указывают на генераторы поля... как же правильно называются эти штуки, которые не дают воздуху из корабля улететь в открытый космос?..

Видел, как поле меняет оттенок и начинает дрожать. А потом Коля увидел, что «муха» в коричневом плаще бежит к выходу из ангара, сам развернулся в другую сторону и сделал шаг, ещё один... а затем его схватила за локоть крепкая рука Ивана, и шагать стало легче, и почти сразу можно стало перейти на бег, а чёрный человек внутри хихикнул и отвернулся. Теряя сознание, на последних ошмётках силы ворвался Коля в гостеприимно распахнутую дверь «Разбойной тени».

Передовые машины 25-го мехкорпуса 21-й армии Брянского фронта врывались в Могилёв; немецкий оборонительный рубеж рухнул. Глубокий обходной манёвр в районе Орши не только вынудил вермахт оставить город, но и обозначил угрозу окружения минской группировки. Целесообразность развития наступления, – Советские войска были вымотаны длительными боями, – сейчас рассматривали в Ставке.

А Василевский поставленную задачу выполнил. Войска Особого Белорусского фронта воссоединились с Большой землёй.

(Подразделение РККА выдвигается в район организации обороны. Подмосковье, ориент. конец сентября– начало октября 1941 г.)

Огромная, затянутая облаками зелёная планета вплывала в панораму. «Титан» трясло, и Мясников, бинтовавший рану молодого ситха, через слово поминал каких-то земных демонов. Видеть его сосредоточенное лицо было просто невыносимо.

Старкиллер со стоном повернул коротко стриженую голову. Только для того, чтобы натолкнуться взглядом на ещё одну ненавистную сейчас рожу. Двуул прилип к иллюминатору, хихикая и пританцовывая на месте, словно до сих пор ни разу не видел, как при нештатном входе в атмосферу начинает светиться перегретая обшивка.

В тёмном земном небе разгоралась новая звезда.

– Мама, мама, смотри: что это там?!

– Это просто звезда падает, Юра. Ты уроки сделал?

– Сделал, мама, – послушно отозвался круглоголовый семилетний мальчик, не отводя взгляда от ползущей по небесному склону букашки. Самолётов над Клушино в эти месяцы летало много, но падающую звезду мальчик видел впервые.

– Иди в дом, Юра: холодно.

– Я помогу.

– Нет, сынок, я сама поколю. Тут уж осталось-то.

Анна Тимофеевна распрямилась, смахнула пот, поправила платок. Алексей Иванович обещался скоро приехать на побывку, но отпуска красноармейцам давали по-прежнему неохотно. Вроде и погнали фрица проклятого – а кто его знает, как ещё там повернётся... Не застыл бы: чай, не молоденький. Да и сын заждался.

– Иди в дом, Юра.

– Мне не холодно... Мам, а она совсем-совсем падает?

– Наверное.

– А почему на юг? Разве звёзды падают на юг?

– Потому что там тепло. Она летит в тёплые края.

– Нет, – сказал мальчик, упрямо поджимая губы. – Она же звезда. Она сама горячая.

Горячая броня плавила снег, но такую воду, конечно, пить никто бы не стал – разводили костры. Асланов ломал спичку за спичкой: руки тряслись.

– Дай сюда, – сказал Лизюков, отбирая коробок. – Всё нормально, Ази, всё нормально.

– Э! – сказал Асланов. – Всё нормально, Саша. Я не от страха.

– Я знаю, что не от страха.

Александр Ильич очень хорошо понимал друга: в танке гореть – не сахар. Ази ещё отлично держится.

– Подумаешь, горел. Не сгорел же. Сам выбрался, экипаж весь цел – чего тебе ещё?

– Не в том дело, – покачал головой Ази; смешно он это делал, словно танцевал круглыми бровями. – Понимаешь, я, как загорелся, ребят наружу гоню, а сам думаю: обидно было бы в трофейном танке сгореть. В «тридцатьчетвёрке» – пожалуйста, а в немецком – не могу.

– С души воротит? – посмеиваясь, спросил Лизюков.

– Э! Какой воротит – выворачивает!

– Ну, что поделать, негде было нормальные машины взять. Это нам повезло ещё, видал.

– Как так?

– Да немцы, когда артиллерию перебрасывали, только вид сделали. Те пушечки, что ты давил – это новые ПТОшки, семьдесят пять мэмэ. То есть эмэм.

– Э...

– Ну.

Он отвлёкся, чтобы скрошить в закопчёный котелок ещё несколько кусков твёрдого, как чёрствый хлеб, снега.

– Так что пошли бы мы в лоб, как сперва планировали... А знаешь, кто Михал Ефимычу их позиции обозначил?

– Кто?

Вместо ответа Александр Ильич указал пальцем в небо.

– Союзники? – с любопытством спросил Асланов, который про «марсиан» знал не так много, но и не совсем уж ничего.

– «Союзники», – передразнил Лизюков. – Бери выше.

 – Ну-у?..

– Вот тебе и ну, видал. Пакет передай.

Он принял пакет из совсем уже спокойных рук друга, развернул, принюхался.

Ну, что поделать. В наступленьи жировать не приходится, видал.

– Ладно, – сказал Лизюков. – Главное, что мы своё дело сделали. Теперь пехтура Лиду зачистит. Считай, снова наша Беларусь. Анна Павловна Ширяева, пятидесяти пяти лет, колхозница, вдова, кинулась на шею единственному сыну.

– Міхаіл! Сыночка, жывы!

– Ну-у, мама, – басил бородатый, нечёсаный и до смерти уставший Міхаіл. – Живой я, живой. Тута.

– Сынок! – рыдала мать и тянулась поцелуями к его лбу. – Я ўжо і не чула!..

– Да тута я, – отвечал сын, осторожно сжимая старушку в крепких объятиях. – Всё, мама, село наше. Сам Лизюков здесь!

– Ці не пойдзеце?

– Не уйдём! Нас теперь сам чорт отсюда не стрясёт! Машину трясло страшно, пол ходил ходуном.

– Иван! – кричал Половинкин в бреду, – Иван, не заводи мотор!..

– Щас, Колян, щас, – бормотал Кожедуб, лихорадочно высматривая на панели управления хоть какие-то знакомые символы, – отойдём подальше... После разгерметизации ангара «Разбойную тень» вынесло в открытый космос – хорошо, двери закрылись автоматически. Маленький звездолёт развернуло поперёк среза, повело кормой вперёд. Силовые кабели, которые, разумеется, никто не успел отсоединить, рвались один за другим, и «Тень», выпавшая из области искусственной гравитации, начала закручиваться вокруг своей оси.

Оно бы и ничего: выровнять машину – заурядный манёвр; только вот Кожедуб его не знал. Не дошли они с Ламтюговым и остальной группой до орбитальных манёвров, не успели. Для того и послали Ивана Никитовича, знатного первопроходца, на стажировку на «Палач».

– Щас, Коля, – бормотал Кожедуб, пытаясь взять управление; машину трясло всё жёстче, – держись, друзяка ты мой...

Ещё одного друга Иван потерять не мог; да и самому, между прочим, жить не надоело. Он разбирался с панелью и хмурился всё сильнее: символы ауребеша никак не желали складываться в нормальные слова. «Тэ...», читал лётчик, «тангаж? Допустим. Нэ... или это Аш? Одиннадцать... нет, Икс забыл, значит Тэ-Аш-Икс-одиннадцать...» – Что за безобразие?!.. – прозвучало у него за спиной. Кожедуб подпрыгнул в пилотском кресле – но голос был явно земной, русский. Из коридора в кабину, оступаясь и хватаясь за углы, выбирался какой

– то мужичок лет сорока (или, вернее, тридцати восьми), в очках и огромных мониторных наушниках, болтавшихся на шее. Сквозь растрёпанную шевелюру весомо, нагло, зримо просвечивала огромная свежая шишка.

– Безобразие! – возмущённо заявил мужичок. – Товарищ лётчик, наладьте же гравитационное взаимодействие! У меня тонкая аппаратура, невозможно так рабо...

Тут он почуял наконец запах горелого мяса; осознал, откуда исходит беспрерывный тяжёлый стон; опустил глаза и увидел скрючившегося Половинкина, который баюкал перерубленную кисть и требовал не заводить мотор.

– Прижимай его, товарищ, – сказал Кожедуб, в отчаянии хватаясь за первый попавшийся рычаг, – к полу прижимай! И сам держись: сейчас ударит нас!..

Мужичок машинально присел, пытаясь удержать мечущегося Половинкина.

– А что случилось-то? – спросил он, поднимая голову. И, вероятно, увидел. Потому что запнулся и замолчал, но почти сразу снова вскочил на ноги и схватился за спинку пилотского кресла. «Тень», содрогаясь всё сильнее, опрокидывалась в острую мешанину обломков, торчавших на месте одной из давних пробоин.

– Любопытно-любопытно, – протянул мужичок, – кажется, мы падаем на «Палач»?

– Ну уж нет, – прошипел Кожедуб, сражаясь с кнопками, – русские всегда побеждают. Щас я только двигатель запущу.

– Иван, не заводи мотор!..

– Любопытно-любопытно... надо бы Прошу спросить. Проша!..

– Некогда. Мы падаем!

– Уходи с челнока, Иван!..

– Держись, Коля!

– Любопытно-любопытно... Проша! Извините, товарищ лётчик, я не нарочно, потом почистим. Кажется, Вы не на ту кнопочку нажимаете, Вам надо вот на...

«Тень» встряхнуло. Палец уткнулся в панель.

И всё заверте...

Вейдер поднял голову. Чёрные провалы глазниц, как мечи, стояли против щедрого белорусского неба.

В небе только что погасла ещё одна звезда.

Фон Белов поднял голову, содрогаясь пред величием своего Фюрера. Каммхубер стоял у окна «военного» кабинета и всматривался в пустое берлинское небо. Закатные лучи пробивались сквозь редкие рыжеватые волоски на ладонях.

Несмотря на кривоватые ноги и возмутительную невзыскательность в выборе eau de Cologne, новый Фюрер начинал казаться Николаусу воплощением Короля-Солнца.

Иосиф Виссарионович поднял голову. От работы с документами сильно затекла шея.

Кроме того, через пару секунд его внимания потребует Лаврентий...

– Товарищ Сталин, – сказал Берия, откладывая наушник. – Срочное сообщение от «Коршуна»...

– Знаю, – ответил Сталин. – Он улетел. Он улетел, но обещал... он улетел.

– Кто улетел, товарищ Сталин? – осторожно уточнил нарком.

– Половинкин.

Он не стал осматривать кисть: боялся увидеть забинтованную культю. Сел, заложил правую руку за спину, нащупал ногами пол. В соседней койке, с головой накрытое простынёй, лежало чьё-то тело. Он не стал смотреть на лицо.

Шатаясь, но всё равно стараясь ступать по-лесному тихо, выбрался в тёмный коридор и поплёлся в кабину. Пол мелко дрожал – здоровой дрожью, свойственной здоровому кораблю. Коля не очень часто летал на звездолётах, просто ему хотелось так думать.

Дверь в кабину заклинило нараспашку, и голоса доносились за несколько шагов:

– Не знаю, – суровый, Вани Кожедуба, – звёзды вроде не наши.

– Звёзды не наши, – а этот, надтреснутый, товарища Сифорова.

– Звёзды не ваши, – надо же, и Проша тут.

– Гав?..

– Да что там! – снова Сифоров. – Как говорится, встряли мы ка-пи-таль

– но. Боюсь, товарищи, кончилась для нас война...

– Нет, – прохрипел Половинкин, хватаясь здоровой рукой за притолоку, выволакивая себя из цепкой тьмы коридора в ярко освещённую кабину «Разбойной тени»; к друзьям, к ярким чужим звёздам, к неизбежным новым приключениям и победам, – ну уж нет! Ничего ещё не кончилось. НИЧЕГО ЕЩЁ НЕ КОНЧИЛОСЬ!

(Ю.П. Кугач, «Великая встреча», 1950)