Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– А? – тут же отозвался Хитренко.

Разумеется, восклицание в переводе не нуждалось, но иногда у Старкиллера складывалось впечатление, что совмещённая с переговорным устройством клипса-транслятор испытывает своеобразное механическое удовольствие, адаптируясь к земному языку. Хитренко пришепётывал и тянул гласные; переводчик акцентировал голос разумного лёгким металлическим оттенком – сочетание на выходе получалось такое, будто говорил слегка дефектный дроид.

Юноша непроизвольно улыбнулся – но немедленно поджал губы. Он ситх.

Он не должен испытывать радость.

Радость отвлекает от Тёмной стороны.

– Хитренко! – зашипел динамик. – Я тебе повеселюсь тут! Крути ручку давай. И голову включи. Если и на этот раз упустишь момент, я с тебя шкуру...

– Тащ майор! Ну шо Вы как с маленьким-то...

– Пять, – вмешался в диалог рассудительный голос Зеленковского, – че-етыре, три...

– Хитренко-о!..

– Слушаюсь, тащ мар! И-и-йэ!..

На дороге громыхнуло. Немедленно взвился пулемёт, – немецкий; бесцельно, с перепугу, – заржали лошади.

«Жаль», подумал Старкиллер, «зверей можно было бы ещё использовать». Он вырос в недрах космического линкора, среди металла, пластика и дроидов; корабельные паразиты не особенно дружелюбны. Миссии на планетах приучили молодого ситха к враждебности большинства не только разумных, но  и животных видов. А здесь, на Земле, лошади... они были добрые. Они были настоящие.

Юношу осыпало снегом и мелкими комьями земли. С двух сторон дороги застучали автоматические бластеры, на этот раз свои. Послышались вопли, затем глухой удар: перевернулся «мотоцикл». Натужно взревел мотор танка. Старкиллер положил ладонь на рукоять меча, подобрался и, отпуская наконец тугую пружину Силы, взмыл над сугробом. В прыжке время словно застыло: юноша увидел двух лошадей, – одна убегала, сбросив убитого седока; другая кричала от боли и судорожно пыталась встать на копыта, – увидел пятна свежей крови на снегу, мёртвых разумных... и танк. Большой, мертвенно серый танк медленно проворачивался на краю неглубокой тёмной воронки. Радиоуправляемый фугас, подорванный Хитренко, с редкой точностью сорвал левую гусеницу – но сама машина почти не пострадала, как и рассчитывал Мясников. Танк накренился, голые катки вспарывали снег, узкая лента металлических траков соскальзывала в воронку.

– Не стрелять, – тихо сказал Старкиллер в микрофон, приземляясь сбоку от танка, хотя и знал, что стрелять теперь никто не собирается. Кроме немцев.

Зажужжал электрический привод; башня вздрогнула и начала быстро разворачиваться в сторону юноши. Он поморщился, – попасть в него из баллистического орудия «гансики» не смогли бы, но угодить под акустический удар не хотелось, – и потянулся Силой.

Там, в боевом объёме вражеской машины, вразнобой стучали испуганные сердца. Держава Рейх начинала испытывать некоторые трудности с комплектацией танковых экипажей, и на второстепенных задачах немцы старались экономить: вместо положенных по штату пятерых танкистов в машине находилось всего трое.

Ситх проверил башню: двое. Один, – очевидно, командир, – прямо сейчас припал к узкой смотровой щели.

Старкиллер повернулся так, чтобы не попасть под случайный выстрел из пистолетного порта, поднял голову и посмотрел прямо туда, где чувствовал взгляд немецкого командира. Тот отпрянул от щели; ситх знал, что напуганный разумный схватился за ручное оружие.

Страх, изумление, отчаяние, ненависть противника дали Старкиллеру то, в чём он так нуждался. Юноша наклонил голову и сжал невидимый кулак Силы. Доля стандартной секунды – и голова немца взорвалась фонтаном кровавых ошмётков. Привод башни умолк; второй «гансик» завизжал так тонко, что Старкиллеру на мгновение почудилось, будто бедняга переживает из-за необходимости отмывать рабочее место. Конечно же, это было не так: просто немцы никак не желали привыкать к виду и вкусу собственной, немецкой крови; им всё ещё казалось удивительным, что здесь, в России, по-настоящему приходится умирать.

Водитель машины оказался крепче – или его просто залило поменьше. Танк снова зарычал и стал проворачиваться на месте, загребая снег уцелевшей правой гусеницей.

Старкиллер сорвал с пояса меч, перекинул рукоять в левую руку. Ухватился за ствол орудия, – так удачно повернулась башня, – легко вскочил на броню. Включая меч, склонился к лобовому листу и с размаху вогнал лезвие в широкую смотровую щель.

Тёмно-алая молния пронзила триплекс, водитель отпрянул в кресле и наконец-то закричал.

«Я меч, я пламя!», ликующе подумал Старкиллер, упиваясь ужасом и болью жертвы.

Мотор взревел и заглох, машина застыла.

Всё было кончено. Ситх выключил меч и распрямился, опираясь на мёртвую башню танка.

– Башнёра знатно уделал, молодец, – сказал Мясников, вынимая голову из люка. – И как вот это всё теперь в порядок приводить, а? Старкиллер не снизошёл даже до того, чтобы пожать плечами. Он выполнил то, что планетяне называли боевой задачей. Дальнейшее его не касалось.

– Трофейщики и отмоют, товарищ майор, – предположил Зеленковский. – Главное, внутри им не показывать. Снаружи-то аккуратненько, как казан для плова. Вот я в Средней Азии когда служил...

– Рязань, Рязань, – сказал Мясников, отжимая кнопку переговорного устройства, – я Киев.

– Слышу тебя, Киев, – мгновенно отозвался прибор, – я Рязань. Слышу тебя.

– Рязань, не кричи так: связь цифровая.

– Понял тебя.

– Вы далеко?

– Минут пятнадцать лёту... ходу. Мы на грузовом скороходе, Киев.

– Рязань, траки везёте? Мы «эфку» взяли, чисто взяли, хорошую «эфку». Одной гусеницы нет, а так состояние идеальное, пара царапин на корпусе и стекло разбито. Слышишь меня, Рязань?

– Киев, слышу тебя отлично! Что взяли? Повторяю...

– «Эфку»! – закричал Мясников, не выдерживая. – Панцеркампфваген четыре, Т-4, модификация «эф».

– Опять «четвёрку» взяли, – разочарованно протянул голос. – Вы же их каждый день, проклятых, берёте. Хоть бы «Сомуа» достали...

– Да где же я тебе его возьму?.. – вскипел майор, но тут же притих, выдержал задумчивую паузу и продолжил совсем другим тоном. – Рязань, ты кто? Саня, ты?

– Киев, не понял тебя, повтори.

 – Саня! Лизюков, ты?

– Отставить по открытой! Ты что творишь, Киев?

– Рязань, тихо, связь кодированная, всё путём. Саня, ты это? Голос помолчал.

– Рязань? – снова спросил Мясников.

Старкиллер уже слышал тонкое гудение репульсоров грузовика.

– Киев, – отозвался наконец динамик, – товарищ Хорхе, ты, что ли?

– Он самый, – осклабился майор, – вот и свиделись, Саня!

– Ах ты... мать городов русских!

– Отбой, Рязань, наблюдаю визуально тебя, отбой.

– Отбой подтверждаю, Киев! Щас мы уже...

Мясников опустил передатчик.

– Вот такой мужик, – радостно заявил он, не обращаясь ни к кому конкретно, но по привычке заражая всех вокруг собственным счастьем, – по ВТА Дзержинского [12]12
  Военно-техническая Академии РККА им. Дзержинского


[Закрыть] его ещё знаю. Саня Лизюков.

– Значится, я погляжу, танкистов Ставка собирает, – негромко заметил Хитренко. – Мы танки собираем, Ставка – танкистов... а, тащ майор? И вот шо я по этому поводу думаю...

– А ты не думай, – рассмеялся Мясников, – думать меньше надо, а соображать – больше. Ну-ка, ходу грузовик встречать. Из-за крайних деревьев этого бескрайнего леса, тонко взвывая репульсорами, вывернул тяжёлый грузовой спидер. Машина остановилась резко; прежде, чем успел осесть взметённый снег, из люка шорном посыпались разумные в военной форме Державы СССР. Осназовцы с гиканьем рванули навстречу.

Старкиллер остался стоять возле захваченного танка. Юноша смотрел на пар своего дыхания. Ресницы совсем слиплись. Ему было лень снимать мелкие льдышки.

Раненую лошадь пришлось пристрелить.

Глава 6. Запасной игрок

Вот лежал Мишка и думал: второе ранение – так и война вся закончится. В первый-то раз только немного осколками посекло – при попадании снаряда броня Советских танков часто крошилась, и мелкие фрагменты металла могли пойти внутрь башни или корпуса. Но ничего, обошлось; осталось несколько шрамиков на лбу и щеках – ничего, не за красоту девки парней любят.

В другой раз, – это уж в конце сентября, – долбануло будь здоров. Шли колонной, мехвод неопытный – зачерпнул стволом земли на повороте, а Мишка проморгал. Тут как назло – немцы. Долбанули сгоряча с короткой, ствол раскрылся цветком, и всё – танк не боец. И фрицы ещё два разА добавили.

Только выбрались – укладка рванула. Ничего, можно сказать, повезло ещё. Очнулся Мишка уже в госпитале, на какой-то партизанской базе под Туровом, в Белоруссии.

Хотя это одно слово – «партизанская»: таких условий Мишка и на гражданке не шибко видал. Вот хоть госпиталь возьми: стоят в лесу бараки, не прячутся. Доктора и лекпомы спокойные, всё равно как не на фронте. Кормят концентратами, хоть на вкус и дрянь, зато до отвала. Свет электрический, никто его не экономит, в глубоком-то тылу – вражеском, то есть, тылу. Отдельный банно-прачечный барак, душ, а в душе вода всегда горячая: дров не надо, только ручку поверни. Аэродром металлическими полосами выложен, две батареи зениток. Капониры танковые. Народу – тьма.

А главное, это всё считалось малым лагерем, вспомогательным. Был ещё основной – судя по разговорам, так целый город в лесу. Ладно б ещё тихарились – мало ли, каких секретных предприятий успели тут до войны понастроить. Так нет: партизаны ещё и воевали в полный размах, и расширялися постоянно. Вон, целое речное депо отгрохали – грузы по Припяти гонять. И самолёты с Большой земли прибывали по нескольку в день. И танковый парк считался уже мало не на полки.

И вообще – очень нагло держались партизаны. Оно, конечно, старшему сержанту во все замыслы командования вникать не полагается, а только смекал Мишка, что не могли немцы о таком не знать; выходит, просто задавить не удавалось. Ничего, поскорей бы поправиться, вернуться в строй... Перебитое плечо заживало худо. Ребята в госпитале брехали, будто раньше лечили каким-то новым препаратом – назывался то ли «бахта», то ли «клопо». Вот этот самый клопо, брехали, всё подряд лечил, хоть мёртвого мог поднять. Но теперь чудо-лекарство заканчивалось, берегли его и использовали  только в самых тяжёлых случаях.

«Хорошо», думал Мишка, «что у меня всё-таки не такой уж тяжёлый. Клопо этот, может, ещё бы и не вылечил, а так всё одно заживёт, никуда не денется. Только не вдруг, а постепенно.»

Зажило, да не совсем: две операции и месяц перевязок спустя выяснилось, что двух пальцев на левой руке Мишка не чувствует вовсе, а остальные еле гнутся. Нерв отбило взрывом.

Героические дела для старшего сержанта закончились, началась проза жизни. Считай, однорукий – зачем такой нужен?.. Значит, придётся головой брать.

С трудом упросил командование не отсылать его на Большую землю, аж до самого генерал-лейтенанта Карбышева Дмитрия Михайловича дошёл; тот в туровский лагерь часто наезжал. Помог прошлый опыт: трудовую жизнь Мишка начинал на железной дороге. Слесарил, то, сё... ничего так разбирался. Сперва для паровозов кое-что изобретал, затем, – уже в армии, – увлёкся оружием. Когда в Стрые служил, придумал счётчик моторесурса для танков – большого значения прибор. Сам генерал армии Жуков Георгий Константинович для доклада вызывал, а потом приказал направить прибор в серию; после доработки, конечно.

Так что опыта у Мишки уже навалом было, и конструкторского, и практического, и вообще.

Запросили документы, удостоверились – хоть и однорукий, а жаль терять такого специалиста. Направили в оружейную мастерскую. Поначалу трудновато приходилось – с одной-то, считай, рукой. Потом ничего, насобачился. Зажмёшь деталь в тиски, напильник ведёшь правой – левой подправляешь. И с фрезой справлялся, и токарил тоже. Ничего, терпимо. Если б просто инвалид – а по ранению-то все всё понимают. Такое дело – война.

Работать, конечно, приходилось от души. Как иначе выделиться, показать себя? А только ребята все работали на совесть.

Хорошо: заметили Мишку. Да и рука понемногу разработалась – наверное, поняла наконец, что очень-очень хозяину нужна. А потом приехал товарищ Карбышев и забрал Мишку в основной лагерь: переучиваться на авиационного вооруженца.

Ехали в машине без колёс. Вот так вот: вроде кабины от «Кукушки», только со скошенным лбом. И несётся прямо над поверхностью, не опираясь ни на что. Мишка такие и раньше видел в лагере, но только на земле; думал – сани.

– Репульсоры, – пояснил Карбышев и, видя недоумение собеседника, растолковал подробней. – Машина отталкивается от земли за счёт подъёмной силы так называемого «репульсорного двигателя». На днище установлены  особые приборы: чем сильнее земля притягивает «скороход» к себе, тем большую противодействующую силу создают репульсоры.

– Действию всегда есть равное и противоположное противодействие... – заворожённо пробормотал Мишка. Ему очень хотелось высунуть голову за борт, чтобы убедиться в отсутствии подпорок или незаметных колёс, но нарушать субординацию он не рисковал.

– А дальше? – с интересом спросил Карбышев.

– Дальше... Иначе говоря, взаимодействия двух тел друг на друга равны и направлены в противоположные стороны. Третий закон. Генерал захлопнул твёрдую, по виду пластмассовую обложку книги, которую до этого не выпускал из рук. Читал он как-то странно: всю дорогу одну и ту же страницу, не перелистывал, да ещё периодически тыкал в неё пальцами, словно таким способом заучивал наизусть.

– Верно, – сказал Карбышев, – аккуратно укладывая книгу во внутренний карман полевой сумки. – Третий закон Ньютона. Значит, суть Вы примерно уловили.

– Почему «примерно»? – насупился Мишка. Чего-чего, а классическую механику он знал «на ». ѣ В смысле, «на » ѣ – это когда просто зазубрил, а он ещё и суть понимал.

– Потому что в рамках ньютоновской механики принцип работы репульсора объяснить невозможно. Законы физики, – как и любые другие законы, – имеют границы применимости. Поменялись они – меняй и законы. А самое замечательное, что границы эти можно прочертить каким угодно образом: по геометрическим размерам, по времени протекания процесса, по задействованным энергиям. Даже простая смена наблюдателя иной раз позволяет решить задачу с наименьшими потребными расходами. Карбышев, как и всегда, был подтянут, сосредоточен в себе – и одновременно очень открыт, как будто именно к этому, – случайному, в общем

– то, – разговору готовился тщательно и долго. Глаза генерала горели... таким особым огнём. Спокойным, уверенным, убеждённым. Когда у человека глаза так горят, он уж на ерунду жизнь растрачивать не станет. Он только главным станет заниматься, и на этом обязательно победит.

Мишка подумал, что если выработать такой взгляд, то со временем и остальная натура подтянется; но тут же понял, что это стал бы поддельный огонь, наружный, а подлинный как раз возникает глубоко-глубоко и загорается изнутри.

– А где бы про эти репульсоры почитать? – осторожно спросил Мишка. – И про остальное...

Карбышев тихо улыбнулся:

– Читать пока нечего. А вот написать, может статься, придётся именно Вам... вам самим.

– Что писать?

– Учебник. Руководство по ремонту и эксплуатации. Устав, наконец.  Теперь нам много новых книг требуется.

– Как же я буду писать? У меня про эти репульсоры ни знаний, ни опыта; совсем другими вещами занимался. Это надо, чтоб кто их изобрёл, те и писали. Генерал хмыкнул и посерьёзнел.

– А те, кто их изобретал, нынче далеко.

– В Москве?

– Если бы.

Мишка молчал, глаз не отводил – ждал ответа.

– В далёкой, далёкой галактике, – сказал Карбышев. Наверное, в шутку так сказал, потому что сразу пояснил. – Это технологии союзников. Известие про «союзников» Мишку спервоначалу шибко расстроило. Досадно было, что у англичан с американцами опять такой значительный технический приоритет. Это в прежнее время русскому народу было не так стыдно отставать, потому что из него все соки пил царский режим. А при Советской власти отставать стыдно, потому что эта власть – народная, и при ней народ имеет возможность раскрыть свои могучие силы.

– Ну-ну, орёлик, – ласково сказал Карбышев, – хватит передовицами-то сыпать. Тут вот какое дело...

И рассказал про настоящих союзников.

Космических.

Всё Мишка понял. И про спидер-скороход, и про волшебный «клопо», и про концентраты. Даже понял наконец, зачем его в Особом отделе так дотошили, причём не абы кто – аж два по два ромба [13]13
  старший майор ГБ.


[Закрыть] .

– Так что, – деловито уточнил он у Дмитрия Михайловича, – надо просто скопировать, повторить?

Огонёк внутри разгорался.

– Я инженер, – сказал Карбышев, – и слова мои инженерские. Скопировать, повторить – это всё важно. А важнее – разобраться. Понять принцип, идею. И, опираясь на идею, создать своё. И не просто создать, а научиться создавать впредь – создавать всё, что потребуется. Вот теперь огонь зажёгся по-настоящему.

– Оттолкнуться, – медленно проговорил Мишка, – оттолкнуться от... от союзников?

Генерал улыбнулся:

– Ну, совсем уж отталкиваться не надо. А то как бы и они от нас затем не оттолкнулись. В полном соответствии с Вашим любимым третьим законом.

– Нет, зачем... я же понимаю. А вот разрешите ещё уточнить... Остаток дороги прошёл в уточнениях: с кем, с чем, а главное – как предстоит работать. А ещё генерал мягко, но твёрдо объяснил Мишке, что тот теперь не Мишка:

– Ведь Вы, дорогой Михаил Тимофеевич, человек с инициативой и  воображением. Старший сержант Красной Армии – говоря по-солдатски, большой пустяк.

Михаил Тимофеевич Калашников шутку оценил. Руки, – обе, – чесались до настоящего дела.

Нечему там было чесаться, и нечему было зудеть. Нервные окончания сгорели на Мустафаре, а киберпротезы... нет, протезы отлично умеют передавать ощущения – просто это совсем не те ощущения, какие стоит испытывать живому существу. Постоянная боль давно перестала иметь какое

– либо значение, но сейчас, стоя в этой зале, Вейдер чувствовал фантомную дрожь в отсутствующих пальцах.

Он поднял взгляд на стеллажи с книгами. Ряд за рядом, прямоугольные сборки флимсипласта. Вернее, бумаги – редкого, почти забытого в Имперском Центре материала.

Владыка ситх смежил искусственные веки. Тьма пред ним вспыхнула искрами настоящего чародейства. В книгах не было, не могло быть ничего мистического – и всё же скромные носители информации мощно и весомо светились Силой.

Одни – вызывающе-алой, другие – удушливо-жёлтой.

Некоторые – словно истекали кровью, иные – сочились будто ядом. Вейдер чувствовал сейчас то же смущение, ту же неловкость, какую испытал некогда в Храме на Корусанте, разоряя хранилище Архивов. На краткое мгновение ему почудилось, будто книги, – жалкие стопки примитивной прессованной целлюлозы, – теряют свою форму, превращаются в жёсткие пирамидки голокронов...

Наваждение.

Он протянул руку почти наугад, к одному из самых ярких пятен перед внутренним взором. Снял книгу с полки, наощупь раскрыл обложку. Тонко пикнул зуммер встроенного в шлем переводчика. Вейдер наконец позволил векам распахнуться, заглянул в книгу.

Интегрированный голопроектор отследил направление взгляда и прямо поверх страницы отобразил короткую, ясную строку символов ауребеш: «И нет Силы там, где нет простоты, добра и правды». Чуть ниже, кеглем поменьше мигало примечание:

«[язык: Земля, Земля, русский, диал., устар.! идёт уточнение перевода!]» Вейдер недоуменно сморгнул.

Зуммер удовлетворённо пикнул, примечание мигнуло последний раз и исчезло. Строка перевода чуть растянулась, зеленоватое «Сила» сменилось на «величие».

 Да, так смысла стало больше... но Тёмный владыка всё равно почувствовал себя почти обманутым. Уже не обращая внимания на перевод и мигание голопроектора, он перелистнул несколько страниц. Края их выглядели чуть потрёпанными, словно книгу, – хоть и бережно, с уважением, – перечитывали не один раз. Почти на каждой странице на полях виднелись тонкие, неразборчивые карандашные пометки, множество пометок – цифры, восклицательные знаки, символы, рукописные замечания. Некоторые слова и целые абзацы в тексте были отчёркнуты тем же внимательным карандашом.

Вейдёр заставил оптическую систему шлема приблизить изображение: да, судя по различиям в оттенках примитивного пишущего стержня, записи были оставлены в разное время – пользователь возвращался к тексту не единожды, всякий раз открывая что-то новое и важное для себя. Собственная Сила книги незримо и намертво слилась воедино с Силой читателя.

Не о том ли мечтает любая книга?..

Тёмный джедай сжал кулак, решительно захлопывая переплёт. «Сочиненiя графа Л.Н. Толстаго» – отрапортовал голопроектор. Пик.

Пик.

Бзз.

«[Уточнение перевода:] Сочинение графа Л.Н. Толстого» Графа? Неужели такой толстый том написан живым разумным? Ах да, у них же нет дроидов-словосборщиков... впрочем, у землян нет даже флимсипласта – какие уж тут дроиды.

Какая нагрузка на экономику планеты, какое нелепое расточительство: содержать писателей-разумных. В цивилизованных мирах живых авторов давно заменили устройства, запрограммированные на генерацию контента. Такие надёжные, неприхотливые, взаимозаменяемые дроиды намного дешевле обходятся издателям. Кроме того, и потребители книг, – те, кто их ещё потребляет, – давно предпочитают предсказуемый текст усреднённого качества. Зачем тратить жизнь в попытках употребить сложную, изобретательную, неожиданную книгу? Кто будет читать сложную книгу, когда в Голосети полным-полно простых, причём бесплатно?.. Да и кто станет их писать, эти якобы «хорошие» книги? Разве что какой

– нибудь скучающий ондеронский наркоман: накурится бантазолата – и пишет, пишет... А зачем пишет? Ведь среднестатистический потребитель давно утратил способность отличать хорошее от плохого и всё, что хоть немного заставляет его напрягать головной мозг, автоматически относит в категорию «нечитаемо». Возможно, где-то в мирах Внешнего Предела всё ещё обстоит иначе... но кого волнует Внешний Предел. Доморощенные провинциальные умники могут забавляться чем угодно – до тех пор, пока это не возмущает интеллектуального спокойствия граждан Империи.

 Вейдер разжал ладонь, роняя сочинение графа Толстого на пол. В последний момент он всё же потянулся Силой и подправил траекторию падения так, чтобы книга удержалась на поверхности невысокого журнального столика: Владыка Сталин допустил гостя в свою личную библиотеку – нет необходимости лишний раз вызывать недовольство кремлёвского ситха. Затем Лорд Вейдер распрямился и повернулся ко входу в залу. Тёмный джедай чувствовал приближение хозяина библиотеки.

– Присаживайтесь... лорд Вейдер, – сказал Владыка Сталин, неторопливо дожидаясь, пока гость опустится в широкое кресло.

Сам хозяин залы устроился по другую сторону невысокого столика, аккуратно и уверенно упёрся в пол подошвами мягких сапог. Выложил на столешницу курительную трубку и небольшой мешочек, очевидно, из шкуры какого-то зверя, – кисет.

Пока Вейдер раздумывал, не следует ли и ему положить на стол, например, свой световой меч, Владыка Сталин продолжил:

– Промедление вызвано работой, но остаток вечера я собираюсь посвятить общению исключительно с Вами. Хорошо ли Вы устроились?

– Да, – коротко ответил Вейдер.

– Как идёт монтаж рекреационного оборудования?

Одну из резервных барогазовых камер устанавливали сейчас в южном крыле. Инопланетному гостю предоставили две комнаты в здании бывшего Сенатского дворца.

«Сенат», с мрачной иронией подумал Вейдер, рассматривая собеседника, «да – Сенат».

– Я не намерен задерживаться на поверхности дольше необходимого, – произнёс он вслух.

– Надеюсь, пребывание на поверхности планеты не связано для Вас с какими-либо неудобствами, – кивнул Владыка Сталин, очевидно подразумевая доспех Тёмного джедая. – Здесь Вы в безопасности настолько же, насколько и каждый из нас.

Оптимизма Вейдер не испытал, но и спорить причин не видел. Кремлёвский ситх протянул правую руку и взял со стола свой курительный прибор. Неспешно переложил его в ладонь левой руки, так же неторопливо взялся за ремешок кисета. Еле слышно притопнул по ковру носками сапог, словно желал подпрыгнуть на месте, но, разумеется, не имел такой возможности.

Вейдер молча наблюдал за этими манипуляциями.

После катастрофы он так полностью и не восстановился... нет, бессмысленно отрицать факты: физическое состояние его даже ухудшалось. Он испытывал сложности с дыханием, мучился невозможностью входить в медитативный транс, заменявший сон. Реакции нервной системы замедлились,  восприятие притупилось. Водители сердечного ритма, пищеварительной и эндокринной систем работали по-прежнему надёжно, но Вейдер знал, что сами по себе его железы медленно угасают.

Прежде он с лёгкостью компенсировал свои физические недостатки с помощью Силы, но сейчас в нём уже не было той могучей власти над ней, какой обладал он всего несколько месяцев назад.

Он жил, как в иторианском тумане, и сейчас, наблюдая за немолодым желтоглазым человеком напротив, ощущал это особенно отчётливо, словно Владыка Сталин стал теперь центром мира, а всё прочее теряло право находиться в фокусе, выцветало и расплывалось в периферийном зрении. Нет, это не был страх: только идиот способен счесть Владыку Сталина жестоким или злым. Просто Вейдер никак не мог настроить себя на нужный в таком разговоре тон, поймать верную гипер-волну, стряхнуть оцепенение. И всё же Сила не покинула его полностью, – ибо никого во Вселенной не покидает она полностью, – и Тёмный джедай с удивлением догадался, что и сам Владыка Сталин испытывает сейчас некоторую неловкость. Наивно было бы думать, что лидер такого уровня способен прийти на встречу, не имея подготовленного плана беседы. Но если так – почему кремлёвский ситх не торопится с реализацией этого плана, словно бы придерживает разговор, предпочитая неторопливо набивать свою трубку?.. Наклон головы; радушная, но сдержанная полуулыбка; даже это чуть заметно нетерпеливое движение подошвами сапог – всё говорило Вейдеру, что и его собеседник нащупывает опору для продолжения беседы. Тёмный джедай не имел ни малейшего представления, что послужило причиной этой неловкой заминке; и, как всегда, когда он чего-то не понимал, Вейдер мысленно объяснил происходящее путями Силы. Если он так непросто переносил близкое влияние Силы Владыки Сталина – разве не разумно предположить, что и землянин смущён могуществом, неоспоримо явным могуществом своего гостя?..

Вероятно, оба вождя сознавали, что их общение переходит на некий новый уровень, – лицом к лицу, Сила против Силы, – когда уже не получится сгладить голоинтерфейсом острые края столь различных вселенных, смягчить формальностями столкновение интересов, в крайнем случае – спрятать непонимание за приоритетами чисто военно-технического сотрудничества. Осознание их странной взаимной уязвимости подбодрило Тёмного джедая. Он прошёл долгий путь со времени своего ученичества; он научился терпению... по крайней мере, желал так считать.

Менее осведомлённому наблюдателю Владыка Сталин, – с его невероятной властью над Силой, – мог показался крепостью, настоящей орбитальной крепостью, почти Звездой Смерти. Но нет в мире таких крепостей, которых не мог бы взять Повелитель ситх.

Скрытый за маской, Вейдер усмехнулся, слегка откинулся в кресле. Взгляд его упал на «сочинение графа Толстого», так и забытое на столе.  Сталин безошибочно проследил взгляд гостя. Улыбкой и неназойливым движением трубки пригласил к продолжению разговора. Казалось, он приветствует интерес гостя к столь бесполезному, – и даже вредному! – явлению, как литература.

«Пусть будет так», подумал Вейдер, «надо же с чего-то начинать».

– О чём эта книга? – спросил он.

Владыка Сталин задумался на несколько долгих мгновений. У Вейдера сложилось впечатление, что собеседник не испытывает нехватки слов, и даже не пытается подобрать объяснение, которое наиболее выгодным образом подошло бы к ситуации – но лишь выделяет главный смысл из множества смыслов, заложенных в книгу.

– О том, что любые исторические события и свершения опираются на волю всего народа, – сказал Сталин. – И судьбы отдельных людей могут быть счастливы лишь в той мере, в какой они солидарны с этой волей, в какой разделяют они судьбу своего народа.

– Это исторические материалы?

– В известном смысле. Но сюжетную основу этой книги составляет описание вымышленных героев.

– Старкиллер говорил мне, что ваш народ придаёт большое значение подобным... развлечениям, – глухо пророкотал Вейдер. – Лорду Половинкину Вы тоже позволяете читать художественные измышления?

– Сказка ложь, – с улыбкой заметил Сталин, – да в ней намёк. У нас принято считать, что формирование личности, воспитание характера, души, внутренней силы – решение этих важнейших задач почти невозможно без обращения к мудрости русской классики.

Очевидно, подумал Вейдер, планетянам просто не известна технология полноценных голокронов, поэтому они вынуждены прибегать к примитивным бумажным заменителям. Однако странно, что здешняя власть никак не ограничивает доступ к предметам, «воспитывающим Силу». Вместо того, чтобы так беспечно тиражировать опасные знания, режиму следовало бы ввести жёсткие ограничения на их распространение. В крайнем случае, можно было бы придумать некий закон, воспрещающий свободное чтение книг... под видом, например, заботы о финансовой выгоде их авторов.

Да, «упущенная выгода авторов и издателей»: отличное, удобное объяснение – если желаешь снизить образовательный уровень народа. И не имеет никакого значения, что «борьба за интересы авторов» почему-то всегда приводит лишь к снижению их реальных доходов...

Впрочем, земные большевики явно слишком мало заботятся о собственной выгоде – и слишком много о подвластных им разумных. Вот уж действительно: целый народ Одарённых... неужто и в самом деле такая ослепительная Одарённость русских – следствие власти большевиков?.. или всё дело в том, что любой Одарённый народ неизбежно приходит к большевизму, неизбежно рано или поздно выбирает себе именно эту  непонятную, удивительную и такую могущественную «Советскую власть»?.. Он вернулся мыслями к разговору – молчание снова затянулось. Впрочем, Владыка Сталин сдерживал обещание, – как, судя по всему, сдерживал каждое из своих обещаний, – и не собирался торопить вечер. Он указал узким концом курительного прибора на сочинение графа Толстого:

– Это, вне всяких сомнений, великая книга, – кремлёвский ситх чуть прищурил свои жёлтые глаза, словно вспоминал нечто важное. – Лёв Николаевич Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе.

Закончив цитату, Владыка Сталин помолчал, затем продолжил: