Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Когда на краю трапа появились мыски начищенных до блеска сапог, Таус уверился в правильности оценки. Сапоги неторопливо, но твёрдо понесли своего владельца вниз по трапу. На владельце обнаружились штаны с удивительно широкими карманами – вероятно, в них скрывался целый арсенал, потому что поддерживать эту конструкцию приходилось с помощью широкого ремня с вызывающе золотой звездой на блестящей пряжке. Имелась и кобура, видимо, для примитивного баллистического оружия. Наконец, последним движением, – ему пришлось пригнуться, – гость выступил из темноты.

Высокий, очень бледный молодой мужчина в зелёной военной форме стоял на платформе и щурил глаза под ярким светом ангарных прожекторов. Меча при нём не наблюдалось, и это обстоятельство парадоксальным образом убедило Тауса в особой опасности пришельца. За спиной гостя маячила добродушная физиономия одного из клонов, назначенных на вспомогательные роли в челночных миссиях.

– Впечатляет, – произнёс пришелец, со спокойным интересом оглядывая стены и потолок ангара, – весьма впечатляет.

Штурмовик за его широкой спиной покивал, словно эмиссар Владыки Сталина мог видеть этот жест.

Впрочем... как знать.

Таус сдавленно откашлялся. Пришелец, продолжая щуриться, перевёл на него взгляд. Неестественной бледности Старкиллера, как сперва почудилось капитану, в земном ситхе не было; оказался он просто светлым, и волосами, и выражением лица – очень светлым. И вообще: внешний вид его не вызывал ни  малейших сомнений в чистоте человеческой крови; хоть это радовало. Не дожидаясь, пока глаза пришельца окончательно адаптируются к холодному освещению ангара, Таус шагнул вперёд. И немного в сторону: ему вдруг снова примерещилось, как прямо посреди платформы разворачивается схватка земного ситха, например, с Септеном... или с Банну. Или сразу с обоими.

Но пришелец не смотрел ни на полковника, ни на флаг-капитана. Он смотрел прямо на Тауса, и, улыбаясь, приветственным жестом подносил руку к светлой своей голове.

Рокоссовский быстро вернул приветствие, нетерпеливым жестом пригласил к оперативному столу. После недавней контузии Маслов восстановился не полностью, ходил ещё с трудом; Рокоссовский поддержал товарища под локоть.

– Давай, Алексей Гаврилович, докладывай. Извини, что...

– Ишь! – оборвал его начштаба, отводя руку и опираясь на край стола. – Извиняться он опять надумал.

– Ты из лазарета сбежал, потому что...

– Сам сбежал – сам и доболею потом, – Маслов повернулся к оперативному столу. – Всё фишки свои двигаешь?

– Двигаю, Алексей Гаврилович: чем ещё комфронта заниматься? Не по передовой же на спидере мотаться.

Рокоссовский грустно улыбнулся: он всегда стремился быть как можно ближе к непосредственно сражающимся частям – и вот теперь новые технологии требовали от него оставаться в крепости... «двигать фишки».

– Что надумал по двадцатой? – возвращаясь к работе, спросил он Маслова.

– Значит, Константин Константинович, надумал вот что... Генералы склонились над голокартой: оценивая положение дел, прикидывая возможность укрыться от бомбардировок, тасуя шильдики дивизий. Маслов предлагал силами 1-й Особой нанести массированный удар по аэродромам противника – Рокоссовский резонно возражал, что десяток машин «массированный» никак не потянут.

– Ерунда! – кипятился начштаба. – СИДами накерним – нашими самолётами добьём!

– А где ты их возьмёшь, твои «наши самолёты»? – отмахивался Константин Константинович.

Неоткуда было взять самолёты. Ни самолётов, ни танков, ни людей – что есть, с тем и воюй. По крайней мере, до тех пор, пока Василевский не занял Могилёв.

«Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть». Снова надо было малой силой ломить силу большую. Снова пришла пора  кардинально менять тактику. И не сказать, чтоб горевал Рокоссовский – скорее, принимал как должное.

Время случилось такое: роковое, лихое, пороховое – а ведь живое. Будешь спорить? нет? Ну и правильно: нет у нас времени на споры; ничего у нас нет, а времени – и того меньше.

Всё теперь происходило очень быстро. На ходу придумывались новые слова, строились города, созидались общественные формации. Константин Константинович не мог уж представить себе иной жизни; и где-то в глубине души жалел тех, кто мог. Слышал он, когда служил в Забайкалье, будто у китайцев самое страшное проклятие звучит так: «чтоб тебе жить в эпоху перемен».

Потому, видать, и били их сейчас японцы, в хвост и в гриву. И, вообще говоря, только ленивый не бил. А в сознании Рокоссовского понятие «победа» давно и накрепко связалось со способностью к быстрым переменам.

– Погоди, Алексей Гаврилович, – сказал командующий, отвлекаясь от карты. – Вот как мы поступим.

Маслов мгновенно замолчал: он-то хорошо знал, когда говорить, а когда слушать.

– Наши оперативные планы противнику известны, – сказал Рокоссовский. – Шпиономанию сейчас разводить некогда, но это факт. В чём я уверен – это в стойкости обороны на северном фасе.

– Дмитрий Михайлович дело знает, – согласился начштаба.

– Насчёт южного я не так спокоен – но там и у немцев крупных сил нет.

– Уверен?

– Придётся рискнуть.

Рокоссовский провёл ладонью по столешнице; экран сфокусировался на туровском выступе.

– А вот в чём я совершенно уверен, так это в том, что наши бронетанковые силы они недооценивают.

– Шпионы, – напомнил Маслов, слёту понимая командира и старого друга.

– Одно дело информация, даже достоверная, – возразил Рокоссовский. – Другое – инерция сознания. Не бывает такого, чтобы окружённая группировка вела полноценное стратегическое наступление.

– Мы тут полгода уж сидим, – задумчиво согласился начштаба, – по всем канонам... ни еды, ни горючего – полагаешь, так они считают?

– Может, и не так. Может быть... уверен даже – представляют они себе наши ресурсы; приблизительно, но представляют. Но это если по уму. А подсознательно – не готовы немцы к такому. Психологически.

– Ух ты! – деланно восхитился Маслов. – В психолухи решил податься?

– Такая работа, – без тени улыбки сказал Рокоссовский. – Немцы сильны в первую очередь планированием, и, если план провален, всё может случиться.

 – Гитлер делал ставку на блицкриг... – задумчиво проговорил Маслов.

– А теперь мы наблюдаем, что акцент сместился на авиацию.

– Геринг? Это логично: пришёл к власти, начал в свою дуду дудеть.

– Не знаем мы, кто там сейчас у власти, – признался Рокоссовский. Он был «вхож», – увы, пока лишь по голосвязи, – в Ставку и имел доступ к последним разведывательным и дипломатическим данным – вот только о положении в рейхе Ставка и сама толком не знала. Капитализм – общество лжи: поставят какого-нибудь простофилю в президенты или канцлеры, а кто там на самом деле правит – поди разбери. Не постучишься ведь в эту их канцелярию: «кто тут, к примеру, в фюреры крайний?..» В дверь постучали.

– Пожалуйста! – отозвался Константин Константинович.

– Товарищ генерал-лейтенант, – извиняющимся тоном сообщил адъютант, просовывая голову в образовавшийся проём. – К Вам тут докторица, товарищ Гесура. Товарища Маслова ищет.

– Что ж делать – просите.

Рокоссовский повернулся к начштаба и открыл рот.

– И не подумаю, – опередил его Маслов. – Пусть здесь колет, а в санчасть не пойду.

– Генерал Маслов! – по-русски воскликнула инопланетянка, вплывая в помещение. Жуткий её акцент почему-то лишь добавлял укоризненности тону.

– Проходите, товарищ Гесура, – сказал Рокоссовский, – здравствуйте. Здесь болящий, отсюда уж не сбежит.

– Спасибо, – сказала докторица, поставив на пол увесистый медицинский саквояж. – Извините. Пожалуйста.

Вывалив на генералов свой практически полный запас земных слов, докторица сиренево улыбнулась Рокоссовскому, – сверкнули острые треугольные зубки, – и грациозным движением вскинула шприц. Маслов скорбно закатал рукав; докторица насмешливо покачала головными щупальцами.

– Ненавижу докторишек, – трагическим шёпотом сообщил Алексей Гаврилович, приспуская галифе и опираясь на стол.

Командующий деликатно отвернулся.

– Уф, – сказал Маслов. – Я тут подумал: прав ты, Костя – с этой стороны немцы и в самом деле стратегического удара ждать не могут. Твилекка накрыла иглу колпачком, спрятала шприц в нагрудный карман и, снова улыбнувшись Рокоссовскому, выскользнула за дверь. Константин Константинович дождался, пока Маслов приведёт в порядок штаны, – Маслов сей вопрос не затягивал, – и повернулся к карте.

– Могут, – сказал он, очерчивая пальцем широкую дугу от Луцка до Вильно, – и ожидают. Только не стратегического. А отвлекающего.

– Василевский? – спросил Алексей Гаврилович.

– И Конев. С нами не сравнить, согласен?

 – Да понятно. На месте немцев... прав, прав: я бы тоже решил, что наше наступление – обманка. Что предлагаешь?

– Предлагаю всё же обозначить удар, тем самым подтвердив ожидания противника. Только не на Лиду, а на Луцк. Оборона у немцев сейчас должна быть рассредоточена; создадим давление – начнут перебрасывать части с северо-запада, оголят направление на Лиду...

– Не хватит у нас резервов, – сказал Маслов после продолжительного молчания.

– Снимем с Речицы.

– А танки?

Рокоссовский хмыкнул:

– Тут сложнее. Но. В прорыв на южном направлении мы ведь не собираемся. Значит, действовать будем на своём поле, притоптанном. Значит, побитую технику станем вытаскивать, чинить и – снова в бой.

– Исключено, – сказал начштаба. – Такой объём ремонтов – ни в жизнь не потянем.

– А, – сообразил Константин Константинович, – да ведь ты болел... К нам тут товарищ Патон прибыл, академик из Киева. И с ним бригада ремонтников с тагильского завода. Сварочные аппараты у них – просто чудо.

– Это... это же просто чудо!

– Да, – согласился Каммхубер. – Сегодня просто праздник какой-то. Вот что фон Белову импонировало в новом шефе – так это готовность откликаться на чужой восторг. Хотя, вообще-то, старине Николаусу в старине Йозефе нравилось всё – просто надо же хвалить предметно, указывая конкретные достоинства и недоста... хотя, вообще-то, откуда у Каммхубера недостатки? Нет у него недостатков. А если и найдутся какие-нибудь – так ведь совсем незначительные, и думать о подобной ерунде мы не станем. Фон Белов искренно восторгался своим Фюрером.

Сам Каммхубер склонностью к сильным проявлениям чувств не отличался – но зато и подчинённым не мешал. Если Гитлер полыхал собственной страстью, – и заставлял всех вокруг разделять его энтузиазм, – то Йозеф поддерживал чужой огонь; и ведь вроде бы никого ни к чему не принуждал – но всякий раз получалось, что огонь этот распространяется именно в нужном Каммхуберу направлении.

Важнейшее качество, если вдуматься: один ведёт, иногда тащит тебя за собой – другой позволяет идти своим ходом, добровольно и с песнями; вот только конечная точка маршрута давно обозначена, и свернуть не удастся. Взять хоть Шпеера. Отродясь миляга Альберт не нашивал нацистской формы, вечно вышагивал в своих щегольских костюмах – а тут вдруг заявился в мундире. Подумать только: ведь Шпеер был едва ли не единственным человеком в Рейхе, кто имел бы право назвать себя другом Гитлера – если допустить, что у Гитлера вообще могли иметься друзья. Даже с вернейшим из адъютантов бывший фюрер не находился в такой близости... Но вот: и месяца не прошло, как Шпеер поменял фасон.

Или просто чувствовал... что? Что новый Фюрер твёрдо намерен исключить саму возможность «заднего хода» для всей верхушки Рейха? Привязать к себе, – если потребуется, кровью, – как привязывал сейчас Францию?..

– Что ещё по Франции? – спросил Каммхубер, возвращаясь к бумагам. Фон Белов мгновенно раскрыл нужную папку: он быстро приучился угадывать информацию, которая понадобится Фюреру в следующий момент.

– Так, по авиазаводам всё... теперь по автомобильной промышленности. С «Рено» и «Ситроен» вопросов не осталось, они согласны на все требования. «Тальбо» просит открытия кредитной линии: предлагают за полтора года наладить производство бронемашин оригинальной конструкции. Вот бумаги...

– Нет, – сказал Каммхубер. – Эта дрянь нам не потребуется. Нам потребуются грузовики.

– Шведы? – понимающе спросил фон Белов.

За двумя «добровольческими» пехотными дивизиями, формируемыми сейчас в Уппсале, в скором времени должны были последовать ещё три. Неудивительно, что Каммхубер стремился механизировать тайного союзника: ситуация на севере понемногу переходила в категорию критических. Когда шведы стабилизируют фронт в Финляндии и Карелии...

– И Турция, – сказал Каммхубер. – В конце концов, грузовиками шведы и сами смогут себя обеспечить.

– Их мощности загружены производством самоходок, – заметил адъютант. Шведы действительно ударно вводили в строй новейшие истребители танков Pvkv m/41.

– Расширятся, – отмахнулся Фюрер. – По такому поводу, да на деньги Рейха: не то что пару новых заводов – «социализм» построить можно. А вот у турков промышленных резервов нет.

– Турция вступает в войну? – потрясённо спросил фон Белов, только теперь осознавая прозвучавшее.

Во время мартовского кризиса 1941 года, когда немецко-турецкие противоречия едва не привели к вооружённому столкновению, СССР и Турция обменялись заявлениями о «нейтралитете и полном понимании в случае внешней агрессии». Это остудило некоторые головы в Берлине – и преисполнило благодарностью головы в Анкаре.

Очевидно, далеко не все: Каммхубер сделал настолько пренебрежительный жест левой рукой, что фон Белов совершенно успокоился по поводу турецкой благодарности.

– Шпеер прислал ещё одну докладную, – сказал он, радуясь, что снова предугадал, – предлагает развернуть заводы в Румынии и Болгарии, как филиалы «Фиата».

 – Нет, – немедленно сказал Каммхубер. – «Фиат» мы заставим разместить заказы на комплектующие в Бельгии и Нидерландах. А Шпеер должен рассмотреть возможность размещения в Румынии оборудования и специалистов «Фармана». И, – чёрт с ними, – «Тальбо». Запиши, Николаус.

– Но... зачем? – поразился фон Белов, механически стенографируя записку для Шпеера. – Ведь это нерационально: такие расстояния...

– С точки зрения логистики – нерационально, ты прав, дружище. Но ни одно производство не решает только лишь производственные задачи. Каммхубер выбрался из-за стола, неторопливо перебирая короткими кривоватыми ногами, прошёл к окну. За окном шёл снег... только снег.

– Никакая идеология не способна объединить Европу, – сказал Фюрер. – Теперь я понимаю это ясно. Идеология, пропаганда, война... только деньги. Да, и совместные преступления, – он коротко рассмеялся. – Но в первую очередь – всё же деньги.

– Я не понимаю, – признался фон Белов.

– Нам предстоит связать Европу в единый финансово-промышленный узел, опутать её денежными потоками, как спрут опутывает жертву. Последний греческий рыбак должен понимать, что его личное благосостояние, его возможность кормить детей напрямую зависит от работы какого-нибудь датского токаря; и наоборот. Тогда, – и только тогда, – Европа по-настоящему объединится.

– Но люди Запада сражаются за свою свободу!

– «Свобода»? Европейские народы не знают, что это такое. Обычный европеец не был свободен никогда; века, тысячелетия рабства, – экономического, религиозного, плотского, духовного, – вот что такое Европа! Человеку Запада можно подсунуть любую сколь угодно гнусную дрянь, обозвать эту дрянь, например, «демократией» – и он поверит! Поверит, потому что не в состоянии распознать обман; он не знает, с чем следует сравнивать.

– Я всегда считал, что это славянские народы не знали ничего, кроме рабства, – выдавил фон Белов, мучительно сдерживаясь, чтоб не сослаться на фюрера предыдущего образца.

– Славяне знали рабство, – спокойно согласился Каммхубер, всё так же рассматривая пейзаж за окном. – Но славяне знают и свободу. Истинную свободу, какую обыкновенный европеец не в силах и вообразить. Народы России живут сейчас в собственном мире. Мы вторглись в их мир.

– Это была ошибка?

– Нет. Это была неизбежность: одна планета слишком мала для двух миров. Мы ведём битву за будущее, Николаус. И наш единственный шанс на победу – поставить народы Европы в такое положение, чтобы у них не осталось выбора, кроме как бороться с большевиками до конца.

– Англия теперь в союзе с большевиками, – заметил адъютант. Смешок, настолько короткий, что даже не оскорбительный.

– Что ты знаешь о «союзниках»... И Англии, и Америке придётся стать  частью нового порядка, – экономического порядка, – либо исчезнуть. Что бы предпочёл ты?

– Я – как ты, – смиренно произнёс фон Белов, приятно вдохновляясь собственной преданностью.

Ещё один короткий смешок. Адъютант предпочёл переключить внимание на бумаги:

– «Таль-бо», – аккуратно вывел он последние закорючки директивы. – Кстати, мой Фюрер, ведь эта фирма занимается только легковыми авто. Справятся ли лягушатники с производством грузовиков?

– Им придётся, – безразлично пообещал Каммхубер.

– Но качество?..

– Качество? Нам не нужно сейчас качество.

Он всё так же стоял у окна, словно высматривал приближение чего-то важного для себя, и голос его, отражаясь от стекла, звучал глуховато и одновременно слегка металлически.

Дражайшая супруга, прелестная Мария каждый вечер расспрашивала фон Белова о новом Фюрере – но что Николаус мог рассказать ей? Суть гения – в его неповторимости; разве сумел бы простой адъютант передать тонкости интонаций, мельчайшие паузы, отстранённую полуулыбку – всё то, что делало слова старины Йозефа столь убедительными и бесспорными?..

– Гитлер, несомненно, был прав, – сказал Каммхубер, – рассчитывая на качество и надёжность наших танков. Именно такие машины и необходимы для блицкрига. Но блицкриг провалился – нельзя было делать основную ставку на подкуп генерала Павлова. Россия слишком велика и упряма, чтобы её могло сломить предательство отдельных вельмож.

Каммхубер заложил руки за спину и наклонился к стеклу.

– Хуже всего, что Сталин успел, – пробормотал он сквозь зубы. – Если бы только большевики сохранили устроенную Троцким милиционно

– территориальную организацию армии... мы могли бы съесть слона по кусочкам. Но Сталин сломал хребет своим диким атаманам, обеспечил единоначалие, выстроил надёжную систему управления.

«Большевики», подумал фон Белов, «большевики, Сталин, дикие – какие точные, какие мудрые слова!..»

– Сталин обескровил свою армию!.. – выпалил привычную мантру адъютант, сгорая от вожделения как можно полнее слиться во мнениях с обожаемым Фюрером.

– Не кровь. Гной. Сталин выдавил гной!

Каммхубер помолчал, давая словам время добраться до разума собеседника.

– Ты знаешь, что ещё в 1927 году, – всего за четырнадцать лет до начала «Барбароссы»! – у русских на всю страну насчитывалось лишь девяносто танков? Причём отсутствовало не только производство современной техники – у них не было технологии обработки металла, не было даже добычи сырья, необходимого для выплавки броневой стали. Ему пришлось построить рудники, заводы, конструкторские бюро... институты. Ему пришлось вырастить себе народ.

Каммхубер помолчал немного.

– Сталин успел, – сказал он тихо и внятно. – Значит, могу успеть и я. Должен.

– Успеть – что?

– Блицкриг провалился. Теперь мы имеем войну на истощение. В ней победит не тот, кто выставит сильнейшую армию, а тот, кто выставит более мощную экономику. А прирост экономики складывается из результатов внутреннего развития и привлечения внешних экономик.

– Мой Фюрер, я думаю, что...

– А вот и Скорцени, – громко сказал Каммхубер, прижимая подушечку указательного пальца к стеклу. – Как поднимется, проведёшь его в «военный» кабинет.

Новому хозяину Рейхсканцелярии со временем потребовалось намного больше места. Бывший кабинет Гитлера теперь считался «политическим» – в нём проводились встречи административного характера; помещения по левую и правую стороны выполняли роли соответственно «военного» и «экономического» кабинетов.

Фон Белов подозревал, что Каммхуберу просто нравились виды из разных окон. И, конечно, возможность наблюдать за подъезжающими посетителями.

– Скорцени... – пробормотал адъютант, который этого наглого молодчика терпеть не мог, ещё с самого начала операции «Слейпнир».

– Мне он тоже не слишком приятен, Николаус, – безразлично сказал Фюрер, – но приходится использовать... наследство. Штурмбаннфюрер – единственный, кто имеет связь с нашим... впрочем, скоро это перестанет быть важным.

– Почему? – с тягучим интересом спросил фон Белов.

– Мы не умеем слушать, – медленно произнёс Каммхубер. – Мы и говорить не умеем, но всего тяжелее – не умеем слушать. Мы до такой степени не желаем слушать окружающий нас мир, что когда это становится жизненной необходимостью...

Фюрер замолчал.

В такие моменты адъютант всегда чувствовал себя неловко. По сравнению с ледяной рассудительной одержимостью Каммхубера маниакальные истерики Гитлера могли показаться чем-то родным и даже почти уютным.

Каммхубер наконец отвернулся от окна и, не меняя тона, произнёс:

– Я получил доступ к «Слейпниру».