Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Коля плавно обошёл густую ель, приветливо склонившуюся к самой дороге. На пульте дважды мигнула лампочка системы опознавания: спидер признали. Всё ещё не очень привычные приборы «свой-чужой» крепко облегчали работу мобильных диверсионно-разведывательных групп. «Конница» шла уверенно, так близко от крепости не приходилось опасаться уже ничего. Половинкин выжал газ; репульсор взвыл, зашвыривая машину в небо. На мгновение спидер завис над дорогой, – промелькнула лесная тропинка; речка по левую руку отражала начинавшее голубеть небо; чуть дальше в поле прятались под снегом колосья озимой пшеницы, – и почти сразу «скороход» провалился к земле, даруя седоку невесомость. Это была надёжная, уверенная невесомость, которая с каждым днём становилась Половинкину всё роднее. Совсем как тогда, в смутном и драгоценном детском воспоминании, когда отец подбрасывал его, совсем ещё несмыслёныша, в небо, и маленький Колька, дрыгая ногами, хохоча и обмирая от восторга, возвращался в сильные и добрые отцовские руки. Теперь он так же припадал к родной, – ведь по-настоящему родной может стать лишь та земля, за которую сражаешься, – белорусской земле, черпая из неё силу, готовый жить ради этой земли, принять за неё любые муки и, если потребуется, отдать жизнь.

Хотя лучше, конечно, не отдавать. В крайнем случае – только помучаться. Вот как товарищ Мясников всегда говорит... Щёлкнула связь.

– Товарищ практически старший лейтенант Половинкин! – прозвучало в наушнике. – Лидером!

Практически старшему лейтенанту страшно хотелось ответить «Слушаюсь, товарищ практически подполковник!..», но коварный Мясников уже включил режим принудительного радиомолчания.

Коля, вырываясь в лидеры группы, стиснул кулаки на рычагах управления, и «скороход» пошёл прямо к крепости, которая стояла в половодье огней на фоне бледного неба такой величественной неподвижной громадой, как будто и в самом деле была непобедима.

Глава 2. Хроника блистательного падения

К декабрю 1941 года ситуация на фронтах сложилась поистине необычная.

Взять Москву немцы, разумеется, не смогли. Нет, как раз в этом ничего удивительного не наблюдалось – существуют вещи, немыслимые в любой реальности.

На центральном, – самом желанном для Гитлера, – направлении им удалось продвинуться до Вязьмы – и это оказалось наивысшим успехом группы армий «Центр» за всю войну; на сей раз западным варварам не удалось добраться даже до Малоярославца. Направления продвижения немецких частей с высокой точностью прогнозировались Советским командованием; дороги, мосты, ветки железных дорог, улицы мелких населённых пунктов минировались или приводились в состояние, малопригодное для продвижения механизированных и бронетанковых частей. Материальные ценности предприятий и учреждений вывозились либо уничтожались, недвижимое имущество и фураж приводились в негодность. Население эвакуировалось на восток либо организованно выводилось в районы, где появление оккупационных сил считалось наименее вероятным.

Гражданскому человеку тяжко срываться с родных мест, страшно бросать родной дом. Но альтернатива... альтернативу объяснять не приходилось. Да и нет ничего страшного в том, чтобы временно перебраться из города в деревню. При Советской власти деревенский дом превратился в богатый дом; вмещает пятерых человек – приютит и дюжину. Да и клубы, колхозные школы, здравпункты – всё сгодится, если надо переждать, пока родная Красная Армия выгонит врага.

А врагу этой осенью приходилось несладко.

В отчаянном, предельном усилии, теряя по дороге технику, боевой дух и целые дивизии, немцы рвались к Москве. Так бывает: плевать на потери – только вперёд!

Иногда, – даже довольно часто, – это приносит победу. Иногда победа оказывается Пирровой.

А в этой чёртовой России всё не по-людски: здесь Пирровым становится ещё и поражение.

Германский Генеральный штаб, собравший лучшие в мире военные умы, составил такие замечательные, надёжные планы, в которых предусматривался почти любой вариант развития действий на фронтах. Кто мог предположить, что русские научатся реагировать на действия вермахта быстрее, чем происходят эти самые действия?.. Мало того, порой казалось, что реакция  следует даже раньше, чем акция. Русские словно сознательно отдавали стратегическую инициативу, предпочитая использовать ошибки, – неизбежные ошибки, – противника.

16-я армия генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина позволила закрыть себя в смоленском «котле» и, сохраняя дисциплину, боевой дух и тяжёлое вооружение, до конца августа, – ровно столько, сколько требовалось Ставке, – сковывала значительные силы группы армий «Центр». В первых числах сентября с тем же поразительным хладнокровием Михаил Фёдорович направил контрудар в стык 129-й и 106-й пехотных дивизий вермахта, выведя Советские части из окружения в районе Духовщины. Преследовать 16-ю армию немцы не решились – на обширной территории между Великими Луками и Ржевом успели подготовить оборону отдохнувшие и пополненные 19-я и 20-я армии РККА. Инфраструктура в районе Смоленска и Ярцево оказалась разрушена практически полностью; кроме того, сапёрные батальоны 16-й армии основательно заминировали уцелевшие дороги – качественно снижая возможности снабжения передовых частей группы армий «Центр». Стоило 2-й танковой группе вермахта, с конца июля находившейся на острие удара, застрять под Вязьмой, как блистательно скоординированный контрудар 22-й, 20-й и наскоро восстановленной 21-й армий обрушил фронт и перерезал коммуникации немцев по линии Ржев-Сафоново-Ельня. Захлопнуть крышку «котла», увы, не удалось, – слишком мал пока был русский опыт в этой войне, – но немцам пришлось с потерями и проклятьями откатиться к Брянску, для того лишь, чтобы немедленно подвергнуться новому удару со стороны Орла.

Вместо продолжения решительного наступления на Москву, вермахт был вынужден заниматься «рокировкой» – переброской на центральное направление частей группы армий «Север». Коварные русские, – чёрт бы побрал их разведку! – немедленно воспользовались оперативной ситуацией для наступления в районе дуги Опочка-Пустошка-Великие Луки. Удар наносился второпях, без должной подготовки – но и немцев застал врасплох. Фронт качало из стороны в сторону, как стрелку осциллографа. Германские «сверхчеловеки» перегорали в сверхусилии – и перегорали совершенно напрасно. Именно осознание этой напрасности и подкосило рейх едва ли не надёжнее, чем гигантская пружина Советской обороны, в которой русские планомерно лишали вермахт его главной ударной силы – танков. В тридцатые годы большинство военных теоретиков полагали, что отрыв танковых частей от пехоты приведёт к их уничтожению. Во Франции ничего подобного не случилось – реакция благоразумной европейской публики на заляпанные свастикой железные коробки варьировалась от умеренной трусости до неумеренных восторгов. «Сопротивление»? Oh là là, о чём вы?.. Быстроходные дивизии выходили на оперативный простор и... и творили  что хотели. Следом подтягивалась пехота, тыловые немецкие части расслабленно принимали цветы и кокетливое внимание парижанок... Ну да что делить европейцам? Одним миром мазаны, одной свастикой крещены. Простодушные немцы, так удачно освобождённые от химеры совести, всего лишь произносили вслух то, что французы, англичане и прочие шведы исповедовали всегда; на Востоке благородные дети мясников всего лишь реализовывали вековую европейскую мечту, с достоинством несли бремя белого человека и его же неоспоримые ценности: «рабство всем, кто не мы; непокорным – смерть».

Но Россия – не Европа. Здесь и публика диковатая, и вкусы совсем, совсем иные; цирковые тринадцать заветных метров бледновато смотрятся на русских просторах. Не приученные к высокой европейской культуре дикари скверно принимали гастролёров: дружно бойкотировали шапито, норовили подпалить кулисы, даже срывали попытки перекусить в антрактах; а ежели когда и хлопали – то в основном из противотанковых колотушек. Быстро выяснилось, что бродячий немецкий цирк как никогда близок к банкротству. Европейцы наслаждались представлением – русские сражались. И русские очень хорошо понимали, за что они сражаются – и против чего. Стоило танкам вермахта попытаться выступить с сольным номером – это приводило к их гарантированному разгрому. Танки утрачивали своё самое ценное свойство – способность к глубокому прорыву за линии вражеской обороны.

Штурмовая и бомбардировочная авиация гитлеровцев, собранная в особые ударные эскадрильи, на этот раз тоже оказалась бессильной: русские исключительно грамотно концентрировали части наземной ПВО – настолько точно и своевременно, что параноики из абвера, и без того не слишком склонные к конфиденциям, устроили настоящую истерику, выискивая поставщика русским свежайших оперативных планов.

Летели головы, рушились карьеры... дымились и рассыпались в воздухе самолёты бравых немецких асов, привыкших расстреливать на бреющем подводы с беженцами и вагоны с красными крестами на крышах. Советские зенитки всякий раз оказывались именно там, где, – по расчётам немецких штабов, – им никак нельзя было оказаться; и в количествах, исключающих возможность пренебречь неизбежными потерями.

Иначе говоря, штурмовая авиация оказалась не в состоянии сколь-нибудь убедительно «работать» по наземной обороне русских. У истребительной дела обстояли не лучше.

В первый же день Восточной кампании, задолго до того, как начали работу радарные массивы «Палача», рейх потерял свыше 300 боевых самолётов – крупнейшие единовременные потери авиации Германии за всю войну. Это можно было бы списать на непривычные условия нового фронта – списать и  понадеяться на исправление ситуации в дальнейшем.

Увы, исправить что-либо было уже невозможно.

Смехотворная «битва за Британию» приучила немцев к неготовности противника умирать. Однако на войне, – странное дело, – умирают постоянно, буднично. На войне люди – это всего лишь ресурс, один из множества. И любая попытка командования решать ресурсные задачи негодными, внересурсными методами приводит лишь к ещё большим потерям – и потерям совершенно напрасным.

А если уж умирать – так с чувством, с толком.

С расстановкой.

Советское командование расставляло свои фигуры так, что на главных, ударных направлениях всякий раз оказывались наиболее подготовленные эскадрильи. Существует огромная разница между избиением только-только вставших на крыло желторотых сержантиков – и затяжной, остервенелой, предельно жестокой дракой с невыносимо большевистскими фанатиками, у которых и налёт приличный, и опыт тянется мало что не с Испании, да и настроение какое-то совсем не рыцарственное.

И этой краснопузой сволочи было совершенно безразлично собственное благополучие. Один на десять, один на сто – какая разница, если всё равно не доживёшь до пенсии? За счёт лишь только этого безумия русские умудрялись противостоять немецкой авиации в стратегически заведомо проигрышных ситуациях – а уж в стратегически равных, тем паче, выигрышных... Как-то очень быстро выяснилось, что про «один на десять» речь уже не идёт, и стрелка весов медленно, но верно начинает склоняться в обратную сторону. Кто любит фанатиков, особенно таких умелых? Кто готов сражаться с противником, которому всё равно, доживёт ли он до вечера? Кто б не дрогнул? Вот и немцы – очень быстро привыкли вздрагивать.

Дрожать приходилось ещё и от холода, особенно на Севере. Армия «Норвегия» под командованием генерал-полковника Николауса фон Фалькенхорста начала наступление 29 июня сразу на трёх направлениях: на Мурманск, Кандалакшу и Лоухи. Немцы рассчитывали воспользоваться приятной погодой и относительной слабостью Советской группировки в регионе, захватить северные порты и базы флота СССР, ограничить возможности поставок конвоями из САСШ и Англии, создать дополнительные предпосылки для наступления на Ленинград.

На мурманском и лоухском направлениях гитлеровцы встретили ожесточённый отпор, исключивший возможность решительного продвижения. Наибольшего успеха добилась 160-я пехотная дивизия вермахта, которая преодолела незначительное сопротивление пограничников и на несколько километров выдвинулась в глубь Советской территории, где подверглась артиллерийскому обстрелу с замаскированных позиций, затем  контрнаступлению 122-й стрелковой дивизии русских, и откатилась к Салле, безвозвратно потеряв более сорока процентов личного состава. Потери катастрофические.

Германии срочно требовалось ещё больше пушечного мяса. 26 июня, – хотя боевые действия фактически велись уже с 21, – в войну на стороне Оси вступила Финляндия. Несмотря на многолетнее сотрудничество с Германией, «красавица Суоми» гордилась статусом демократического парламентского государства.

В конце концов, только «демократические страны» имеют право решать, кому считаться демократической страной; лишь «цивилизованные народы» имеют право решать, кому считаться цивилизованным народом – разве это не логично?..

– Я считаю, что Финляндия, так же как и Польша, не имеет причин оставаться в стороне от общей борьбы против большевиков, – заявил верховный главнокомандующий Карл Густав Маннергейм с трибуны Эдускунта [6]6
  сейм, парламент Финляндии.


[Закрыть] в Хельсинки. – Участие в военных действиях, которые для Финляндии могли бы ограничиться захватом Петрограда, создаёт предпосылки для прихода в России к власти твёрдого и здравомыслящего правительства, и такая «услуга» может стать основой для будущих дружеских отношений. Если сосед, который долго жил под гнётом России, готов оказать ей сейчас рыцарскую помощь, это может считаться высоким поступком [7]7
  доведись Маннергейму пережить войну, именно эти слова он написал бы в своих «Мемуарах», которые вышли бы в 1951 году.


[Закрыть]

Карл Густав Маннергейм, маршал Финляндии, был статен, усат и убедителен. В самом деле: поубивать немножко русских, отобрать у них Петроград – разве это не услуга? разве не высокий поступок?.. Депутаты Эдускунта радостно аплодировали; Ристо Хейкки Рюти, президент республики, благосклонно кивал, завидуя тому, как импозантно смотрится Маннергейм в военном мундире с тугим воротничком.

В сентябре 1941, когда поражение Германии ещё казалось немыслимым, именно Рюти заявил:

– Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке. Ленинград надо ликвидировать как крупный город.

Президент знал, что фюрер уже принял решение стереть Ленинград с лица земли, и торопился выказать преданность, очередной раз с беспощадной очевидностью демонстрируя: буржуазная «демократия» всегда и везде, как ей и положено, является не более чем ширмой для самого обыкновенного фашизма. Итак, на Севере нацисты тоже выступили единым фронтом – вот только дело у них не заладилось. Как-то очень внезапно сделалось очевидным, что за прошедшее время русские научились воевать – и демонстрировали просвещённым европейским соседям свои умения хоть и вполне убедительно, но как будто даже с некоторой ленцой.

Выборгско-Кексгольмская оборонительная операция тоже оказалась успешной. Генерал-лейтенант Герасимов, приняв командование 23-й армией,  неожиданно цепко ухватился за поступавшую из Ставки информацию. Сведения о предстоящих действиях противника всякий раз оказывались удивительно точными и своевременными, и Михаил Никанорович принял единственно верное решение: отказавшись от массированных контрударов, он «задробил» оборону, свёл её к бесконечно утомительной для финнов последовательности относительно малых операций. В своеобразных условиях Выборгского направления быстро выяснилось, что крайне желательный для немцев удар на юг для сковывания русских сил не мог быть предпринят, так как при любой попытке продвижения части финской Юго-Западной армии оказывались под угрозой уже более серьёзного флангового удара. Конечно, угроза – это ещё не удар. Но финны-то об этом не знали. Беспристрастный историк, безусловно, должен отметить, что важную роль в обороне Ленинграда сыграл и Ворошилов. Именно маршал, прежде чем отбыть в Прибалтику, позаботился о том, чтобы сведения разведки поступали в распоряжение Герасимова приоритетным образом.

Что-то очень личное связывало Климента Ефремовича с Карелией... но по-настоящему беспристрастного историка личное, безусловно, волновать не должно.

Так или иначе, ни блокада Ленинграда с северного направления, ни тем более захват города не состоялись. Сталин сделал выводы из опыта Финской войны 1939-1940 годов – и заставил сделать выводы командование РККА. РККА отразила наступление финнов, отбросила их на позиции, исключающие какую бы то ни было угрозу для Ленинграда, но собственное наступление не форсировала. То ли не имела ресурсов, то ли пока не желала тратить их на захват и удержание территории ничтожного противника – рыцарственнейший маршал Карл Густав куда как более опасался второго варианта, неуютно вертел шеей в тугом воротничке и поглядывал на демократичнейшего президента Ристо Хейкки. Президент заглядывал в рот немецкому посланнику Виперту фон Блюхеру и неохотно расставался с мечтой об уничтожении Ленинграда.

Блокадой и не пахло. Город, в котором на тот момент располагалась почти треть всей Советской промышленности, жил, трудился, воевал. В Заполярье развернулась диверсионная война; немецкий флот охотился на конвои – но масштабных боевых действий не велось. Впрочем, оставалась ещё надежда на успех немецкого наступления в Прибалтике.

 Но в Прибалтике дела обстояли не лучше.

В первый же день кампании 56-й моторизованный корпус под командованием генерал-полковника Эриха фон Манштейна легко преодолел сопротивление 125-й стрелковой дивизии генерал-майора Павла Петровича Богайчука – слишком уж неравны были силы. Фактически, это и стало единственной безоговорочной победой группы армий «Север». Развивая успех, 16-я и 18-я полевые армии, а также 4-я танковая группа генерал-полковника Гёпнера продолжили наступление по территории Литовской ССР; отмечалось существенно меньшее по сравнению с предполагаемым противодействие русских. Части РККА, не принимая невыгодных условий боя, отступали в организованном порядке. Не мудрствуя лукаво, русские построили оборону с опорой на Западную Двину. Неглубокая и относительно узкая река, безусловно, не могла служить надёжной преградой для вермахта – такой преградой стали грамотно сконцентрированные части РККА, своевременно выведенные из-под угрозы гибели в приграничном сражении.

«Нерушимой стеной, обороной стальной...»

Ресурсы. Всё и всегда – только лишь ресурсы.

Главное – потратить их с толком.

Форсировать Двину с наскоку немцам не удалось. По всей линии Рига

– Двинск развернулись крайне ожесточённые бои. Западную часть Риги пришлось оставить, взорвав мосты; восточная сторона тоже лежала в руинах – немцы подтянули тяжёлую артиллерию. Но главная ударная сила вермахта, железный танковый кулак утратил свою сокрушительную мощь. Теперь Советское командование имело возможность тасовать войска – отводить измотанные и обескровленные части, подтягивать отдохнувшие резервы. Основные потери русские несли от действий вражеской авиации; примерно до конца сентября – затем силы и опыт лётчиков начали понемногу равняться. В общем, блицкриг не задался; война в Прибалтике приняла самый неприятный для немцев характер – позиционный.

Нельзя сказать, что фрицы не пытались проломить русскую оборону... просто уже не могли.

При отражении четвёртого саласпилского десанта неустрашимый и неугомонный маршал Ворошилов, как раз в это время инспектировавший линию фронта, лично поднял бойцов в контратаку.

– Ребятушки! – заорал Климент Ефремович, широко расставив кривоватые кавалерийские ноги на краю траншеи. Закалка Гражданской давала о себе знать. – А ну! Давай их, ура-а!

Ясно дело, увидав перед собой Ворошилова, ребятушки ринулись в атаку. Маршал всё-таки.

– Большой отваги человек, – заметил Сталин, узнав об инциденте. И немедленно снял Климента Ефремовича с должности главнокомандующего войск Северо-Западного направления.

 В XX веке война окончательно приняла характер производственного процесса. А производственный, промышленный процесс нуждается не в героизме, а, прежде всего, в грамотном управлении. Знай себе, промышляй фашистскую гадину – и поменьше надрыва, пожалуйста. Нет, без героизма, разумеется, тоже никуда: на протяжении всей своей истории русские, со всех сторон окружённые враждебными племенами, поневоле выработали особый характер. Но в противостоянии СССР с Европой, – а точнее, со всем подлым старым миром, – отстаивалось не только само право русского народа на существование, но и судьба социалистической системы хозяйствования. Эффективность социализма приходилось доказывать на поле брани; да ведь иначе и не могло быть.

Заправилы Запада иллюзий не питали: социализм эффективнее. Поэтому капиталисты охотно заимствовали элементы социалистической системы хозяйствования, адаптировали финансовые схемы СССР, вчистую пёрли научно

– технические и культурные достижения. Капитализм, – как любое зло, – склонен к мимикрии; его паразитическая природа с неизбежностью проявляет себя и в воровстве слов, образов, названий.

Но какие бы маски ни натягивал на себя капитализм, – «шведского социализма», «национал-социализма», «модернизированной нано-республики», – из-под каждой из этих личин одинаково скалится всё та же хищная морда с ненасытно-пустыми глазницами.

На южном направлении, там, где «глаза» инопланетного линкора видели несколько хуже, дела у гитлеровцев шли веселее.

Киев пал 30 сентября; 22 октября – Таганрог.

Генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос погиб в Харькове, ноября, от случайного осколка немецкой авиабомбы.

Судьба.

Да, Харьков пришлось сдать на следующий день, ноября, после двух недель предельно ожесточённых боёв. К середине октября практически всё гражданское население, учреждения и оборудование заводов удалось вывезти на восток; беречь город было уже бессмысленно.

Перед войной Гитлер справедливо полагал Харьков одним из столпов, на которых держится экономика Советского Союза.

– Петроград и Харьков! – кричал фюрер, потрясая бледными кистями рук, – Забери у русских Харьков и Петроград – и ты лишишь их экономику силы, ты принудишь русских к капитуляции. Я, я прину... приню… смогу принудить их к капитуляции!..

Немцы предпочли тактику мощных фронтальных ударов; в самом городе противостояла им 6-я армия под командованием генерал-майора Родиона Яковлевича Малиновского – военачальника тоже на редкость упрямого. На Юго-Западном фронте тогда вообще компания подобралась будь здоров: Малиновский, Лизюков, Павел Алексеевич Белов, Черевиченко, Баданов... ну и Семён Константинович Тимошенко, как вишенка на торте. Немцы и русские столкнулись лбами в битве за Харьков. Город пришлось оставить: немцы оказались упрямее – русские умнее. Тимошенко окончательно убедился, что дальнейшее противостояние лишено смысла, и добился от Ставки разрешения на отход.

Дальше немцам продвинуться не удалось – Белгород и Ростов-на-Дону, в которых успели подготовить мощную стационарную оборону, держались намертво; на линии Изюм-Краматорск-Макеевка шли манёвренные бои. Измотанные части вермахта, встречая упорное сопротивление, яростно искали лазейки в Советской обороне. Русские части, используя превосходство в разведке, активно опирались на артиллерию и фланговые угрозы. Блицкриг буксовал. Практически вся территория Украины оказалась под властью немцев, но Советское командование пока предпочитало выигрывать по очкам – время нокаутирующих «сталинских ударов» ещё не настало. 18-ю армию удалось спасти, выведя в Крым через Чонгар. Перекопский перешеек минировался и укутывался колючей проволокой; части готовились к долговременной обороне; укреплялись территории, пригодные для высадки морских десантов. В Ставке к тому времени отчётливо понимали, что серьёзного прикрытия Чонгарского полуострова и Арабатской стрелки не потребуется – и оборону Перекопа удалось усилить ещё двумя дивизиями, снятыми со второстепенного направления.

Несмотря на укрепление Советских позиций, фон Манштейн, принявший командование 11-й армией, методично «выгрызал» оборону РККА, преодолел Турецкий вал и занял Армянск.

октября в штаб 51-й Отдельной Армии в сопровождении двух офицеров связи прибыл армейский комиссар 1-го ранга Лев Захарович Мехлис. Общение с командармом, генерал-полковником Фёдором Исидоровичем Кузнецовым, Лев Захарович начал с крика, затем швырнул в лицо Кузнецову стопку каких-то бумажных листов. Это были сводки и прогнозы разведки, те самые, «колмогоровские».

Вообще говоря, Лев Захарович конфликта не искал – просто по другому общаться не умел. Однако Фёдор Исидорович спектакля не оценил и, угодив в состояние аффекта, назвал Льва Захаровича обидным словом. Лев Захарович раскраснелся и потянул было из кобуры пистолет – да Фёдор Исидорович и здесь не сплоховал: выстрелил первым.

Льва Захаровича кремировали и похоронили в Кремлёвской стене; Фёдора Исидоровича судили, оправдали и перевели в заместители начальника Академии Генерального штаба; командование 51-й Отдельной Армией принял генерал-лейтенант П.И. Батов. Павел Иванович закрутил такую дисциплину, что через полторы недели 106-я дивизия выбила немцев из Армянска и с тех пор вопрос сдачи Крыма всерьёз уже не поднимался.

Впрочем, этому немало способствовали прибывающие пополнения, как с «Большой земли», так и из Одесского оборонительного района. Приморская особая группа войск настолько уверенно удерживала окружённую с суши Одессу, что в Ставке некоторое время сомневались в необходимости оставлять город. Решение об эвакуации было принято лишь после того, как на помощь 4-й румынской армии немцы перебросили танковые части генерал-майора Хубе – свеженькие, только что с отдыха и перевооружения. Дальнейшее упорство привело бы лишь к медленному, но неизбежному «истаиванию» Советской группировки, поэтому части, находившиеся в непосредственном огневом контакте с противником, тайно вывезли в Севастополь.

Значение «непотопляемого авианосца» понимали обе стороны – но владели-то им русские. Конечно, немцы пытались вести диверсионную и подрывную работу. Первое восстание крымских татар Батов погасил довольно мягко. «А!..», решили татары, «добрый урус – слабый урус»; и второй мятеж пришлось давить настолько демонстративно жестоко, что больше волнений уже не случалось.

Полуостров отлично снабжался через Керчь, обрастал укреплениями; работали школы, заводы, больницы. Дальняя бомбардировочная авиация пошаливала, развлекаясь налётами на румынскую территорию; «Червона Украина» со снайперской точностью перехватила и пустила на дно немецко

– румынский десант, направлявшийся в район Феодосии. В общем, шла жизнь.

У немцев тоже шла. Но довольно невесёлая.

Невыносимо тягучая боротьба на центральном направлении, где завязался тугой узел главной схватки, требовала особого подхода к управлению, особых солдатских качеств, особого снабжения. К такой войне Германия оказалась не готова – совсем не такую войну обещали Германии английские и американские банкиры, политики, промышленники.

Кроме того, у русских был Сталин – а у немцев Сталина не было. Нечестно? – Нечестно.

Но справедливо.

Сталина надо заслужить.

Сильнее всего поражало отсутствие паники. Русские не бежали. Отступали?

– да. Но отступали разумно, собранно, даже как-то снисходительно – так опытный боксёр уступает место на ринге, позволяя рьяному молодому противнику как следует измахаться.

Старому боксёру предугадывать движения противника помогает опыт – но что, что заменяло опыт русским?..

Армию рейха бережно растили всем миром: шведский металл, румынская нефть, английские кредиты, американские технологии... Западные инспекционные комиссии любезно закрывали глаза на «пушки образца 1918 года» [8]8
  по условиям Версальского договора Германии запрещалась разработка новых артиллерийских систем. Поэтому немецкие конструкторы были вынуждены выдавать свои новейшие орудия за слегка модернизированные пушки «образца 1918 года». Естественно, обмануть сия наивная хитрость могла лишь того, кто очень-очень желал обмануться.


[Закрыть] ; лидеры «великих держав» раболепно летали в Мюнхен, чтобы убедить Гитлера в осуществимости его мечтаний.

Ах! не дай бог Адольфушка остановится, не дай бог передумает!.. Эльзас, Австрия, Чехословакия. Планомерно: сперва просто манёвры, затем в условиях, приближенных в боевым – и так далее, шаг за шагом. И вот уже вермахт отбрасывает ходунки: Польша.

Две недели учений. Не слишком обременительных, ни в малейшей степени не опасных. Вермахт учится делать пиф-паф. Кстати, господа, а не объявить ли нам войну Германии? Наличие внешнего врага замечательно сплотит немецкий народ, подготовит его к тяготам неизбежной Восточной кампании.

Нет-нет, «объявить войну» вовсе не означает «воевать». Мы предоставим Адольфушке стратегическую паузу – мальчик наверняка утомился, завтракая Польшей.

Итак, «странная война» – полгода передышки на Западном фронте. Немцы приводят в порядок сухопутные силы и флот, реорганизуют авиацию. Дания, Норвегия – тут англичане впервые начинают волноваться, наблюдая, как фюрер отрабатывает технологию морского десанта. Гитлер, любимое детище Запада, понемногу выходит из-под контроля, – как и всякий уважающий себя монстр, – но и на этот раз внимает окрику. Очень мягкому окрику – не дай бог Адольфушка всё-таки испугается: ведь ему ещё предстоит скушать этих противных русских. Фюрер докажет свою преданность хозяину и в Дюнкерке, и в так называемой «битве за Британию» – хозяин всё понимает правильно, даже если монстр и сам себя умудряется обманывать.

Ну же, Адольфушка, давай, последний рывок!

Что опять не так? Ну хочешь, возьми в долю Италию, с дуче мы договоримся.

Знаешь, ты такой милый монстрик, перспективный... а забирай весь этот хлам: Румынию, Болгарию, Финляндию, кто там ещё?.. Нет, Испанию и Швецию не трогай: нам ведь необходимы и «нейтральные» страны – как иначе мы станем подкармливать тебя деньгами, технологиями и продовольствием? Ну что, готов?

Бельгия, Голландия... да-да, Люксембург – хотя сколько там этого Люксембурга... дольше произносить, чем «завоёвывать». Франция.

Фермы, фабрики, заводы; авиабазы, морские порты; цветы, парижанки; миляга Гофман снимает душку фюрера на фоне Эйфелевой башни; «Непокорённая» – как же, как же.

Всё последовательно, с убедительной немецкой методичностью. Не дай бог где-нибудь надорваться, не рассчитать сил – ведь силы так нужны для Восточной кампании.

А как ты думал?

Пора, дружок, пора. Мы не для того выбрали тебя из множества таких же буйнопомешанных, чтоб в решающий момент отпустить поводок. Фас, Адольфушка, фас! Пойди и убей побольше русских, побольше, а лучше – всех. Всех! потому что пока жив на Земле хоть один русский, нам, твоим хозяевам, не будет покоя. Всегда, всегда мы будем бояться, что русские вдруг проснутся и поступят с нами по справедливости – и тогда мы исчезнем с лица Земли, исчезнем навсегда.

Фас, Адольф!

Адольф, – покуда был у власти, – послушно делал фас. Получалось так себе, не очень.