Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Вы можете свободно пользоваться моей библиотекой, лорд Вейдер, только не заламывайте уголки страниц. Уверен, более глубокое знакомство с земной культурой заметно облегчит взаимопонимание. В свою очередь, буду рад познакомиться с достижениями культуры Галактической Империи. Я считаю литературу самым важным среди других искусств, самым решающим и в конечном итоге определяющим всё или почти всё остальное.

– Безусловно, – глухо произнёс Вейдер.

А что ещё он мог сказать? Владыкам ситхам некогда развлекаться книжками... Мастера Совета джедаев побуждали к медитации; Учитель Сидиус наставлял полагаться на гнев и ярость... никто из его менторов никогда не поощрял простого чтения, утомительного для глаз и расточительного по времени. Говорят, кто-то из ситхов древности отыскал ключ к своему возвышению именно в библиотеке, но Вейдер...

Вейдер даже не мог наверняка сказать, имеется ли на борту «Палача» корпус художественных текстов, пригодных для передачи на Землю.

– Наши Державы ведут войну с Державой Рейх. Уместно ли тратить время, которое необходимо для управления боевыми действиями?

– Моя дневная норма чтения составляет порядка пятисот страниц, – заметил Владыка Сталин, явно не вкладывая в свои слова какого-либо хвастовства; просто изложил факт. – Чтение – одно из немногих занятий, уместных в любое время.

Вейдер поднял голову, пробежался взглядом по стеллажам библиотеки. Сколько же здесь книг?..

Пик.

«[идёт подсчёт объектов; ожидайте!]»

Он резко перевёл фокус зрения справа налево.

Пик.

Бзз.

«[отмена]»

Вейдер испытал мгновенную вспышку раздражения, как будто  кремлёвский ситх что-то скрывал, отгораживался от него своей образованностью.

Но гнев тут же улёгся: разумеется, Владыка Сталин не стал бы прятаться за бумажной стеной. Никакая подлинная Сила не открывается просто так, первому любопытствующему – видимо, для того, чтобы понять природу сталинской Силы, действительно требовался немалый ум, действительно требовалось прочитать множество книг.

«Пусть будет так», подумал Вейдер, «надо же с чего-то начинать».

– Начнём, – сказал Владыка Сталин. – Это пешка. Она ходит только вперёд...

Вейдер слушал не особенно внимательно: правила земных шахмат почти не отличались от известных ему галактических. Обитатели Центра давно предпочитали голошахматы либо деджарик, но плоские шахматы всё ещё сохраняли популярность в мирах Внешнего Предела.

Интегрированный голопроектор высветил пиктограмму готовности: вряд ли у Владыки Сталина есть шанс одолеть программу. Вейдер неслышно усмехнулся.

– Это фигуры, – продолжал Сталин. – Они ходят по-разному. Это ферзь. Несведущие люди называют его «королевой», но правильное название – именно ферзь. Он ходит как угодно.

– Кому угодно? – уточнил Вейдер.

– Тому, кто играет.

– А что делает король?

– Это самая слабая фигура. Нуждается в постоянной защите.

– Весьма впечатляет. Начнём.

– Прошу.

Владыка Сталин протянул руку и двинул пешку:

– e2-e4.

– «[рекомендовано:] e7-e5», – высветилось в панораме. Разумеется, Вейдер не снизошёл до того, чтобы двигать фигуры руками. Воспоминанья, воспоминанья: тонкий запах нарезанной ломтиками шууры, шелест платья... Он обратился к Силе, – «видел бы меня Оби Ван!..» – и чёрная королевская пешка, пролетев по воздуху, встала напротив белой. Владыка Сталин с приятным интересом смотрел на происходящее. Вейдер испытал мелкое мстительное удовольствие. Увы: слишком мелкое.

– f2-f4.

– e5:f4, – взятая пешка слетела с доски, покатилась по столешнице. Сталин придержал её мундштуком: судя по всему, он был склонен беречь даже пешки.

– Слон f1-c4.

– Ферзь d8-h4+, – решительно ответил Вейдер, – шах. – Король e1-f1, – Сталин молча убрал короля из под удара.

– b7-b5.

– Так нельзя, – покачал головой кремлёвский ситх.

– Почему?

– Так Вы теряете пешку.

– Ну и пусть.

– Мне не надо случайных жертв. Переходите.

– Не буду, – заявил Тёмный джедай, испытывая удовольствие от собственного упрямства.

– Тогда слон c4:b5.

– Конь g8-f6, – вслед за программой повторил Вейдер.

– Конь g1-f3.

– Ферзь h4-h6.

– d2-d3.

– Конь f6-h5.

Сталин ненадолго задумался:

– Конь f3-h4.

– Ферзь h6-g5.

– Конь h4-f5.

«Дался ему этот конь», с досадой подумал Вейдер, перенося внимание на другую половину доски:

– c7-c6.

– g2-g4, – очевидно, и жертвовать Сталин не боялся, даже фигуры.

– Конь h5-f6, – Вейдер предпочёл бы размен, жестокий решительный размен, но программа рассудила иначе. Мгновение он колебался: стоит ли ввязываться в рубку – и всё же счёл открытое противостояние преждевременным.

– Ладья h1-g1.

– c6:b5, – Вейдер с удовольствием избавился от вражеского слона.

– h2-h4.

– Ферзь g5-g6.

– h4-h5.

– Ферзь g6-g5, – Тёмный джедай мысленно пожал плечами: ничтожные, бессмысленные угрозы.

– Ферзь d1-f3.

– Конь f6-g8.

– Слон c1:f4, – Сталин аккуратно снял с доски чёрную пешку. Вейдер нахмурился, искусственная кожа стянулась над бровями:

– Ферзь g5-f6.

– Конь b1-c3.

Фронт выгибался угрожающей дугою, белые фигуры рвались к противоположной стороне доски. Вейдер сфокусировал взгляд, вызвал настройки программы – «[режим: агрессивный]».

 – Слон f8-c5.

– Конь c3-d5.

– Ферзь f6:b2.

– Слон f4-d6.

«Что он делает?..», отстранённо подумал Вейдер. Голопроектор победительным алым высветил фигурки ладей:

– Слон c5:g1.

– e4-e5, – флегматично, как-то даже вкрадчиво ответил Владыка Сталин.

– Ферзь b2:a1+, шах.

– Вы способный ученик. Схватываете на лету. Король f1-e2.

– Стараюсь. Конь b8-a6.

– Вы мне нравитесь, лорд Вейдер. Конь f5:g7+, шах.

– Хороший ход. Сильный. Король e8-d8.

– Ферзь f3-f6+, шах.

Голопроектор расплевался какими-то предупреждениями; символы рекомендуемых ходов ползли сверху вниз сплошной стеной зелёного дождя. Вейдер не обратил внимания: белые сами лишили себя последней тяжёлой фигуры. Он вышвырнул с доски чужого ферзя:

– Конь g8:f6.

– Слон d6-e7, – очень вежливо сказал Владыка Сталин. – Мат. Некоторое время Вейдер молчал, сверяясь с программой.

– Тысяча Кратов, – выругался он наконец, не желая поверить в своё поражение. – Стая дроидов серии К-9! Эта игра... полна случайностей. Всё же хитрому кремлёвскому ситху удалось вывести его из равновесия.

– Многое зависит от того, на чьей стороне играть, – заметил Владыка Сталин, откидываясь в кресле. – Уверен, мы с Вами сыграем ещё не одну партию.

– В партию? Конечно, – уверенно сказал Коля, утирая трудовой пот. – Ну... если примут.

Судоплатов хитро прищурился:

– А что, думаешь, не примут? Вину за собой какую знаешь, али в теории слабенек?

– В теории я не очень, – честно согласился Коля, – но это дело наживное. Подтяну. А вины...

Он собрался было с духом, чтобы дать ехидному генерал-лейтенанту внушительную отповедь, но тут же вспомнил про сегодняшний конфуз... Чёрный и страшный лорд Вейдер прибыл на переговоры совсем один, даже космолётиком управлял лично – Юно рассказывала, что он отличный пилот. Вряд ли космическому главнокомандующему было некого с собой взять, просто, наверное, в интересах секретности: одного человека гораздо проще спрятать от лишних глаз; а Коля очень хорошо понимал, как же много их на  свете – лишних глаз. В общем, к обустройству временного жилища привлекли и Половинкина: всё равно он, – когда не выступал в качестве «эксперта по союзникам», – маялся, прямо скажем, без дела.

Надо было перетаскать из челнока всякое оборудование – лорд Вейдер нуждался в стационарных дыхательных аппаратах, вроде как лёгкие у него больные, что ли. Ну, Коля и таскал... таскал-таскал – а потом уронил один из баллонов с неизвестным земной науке газом. Руки очень устали таскать. Баллон покатился, соскочил со ступеньки, ударился вентилем – и прямо на ногу какому-то высокому генерал-майору, который как раз мимо там проходил на совещание к товарищу Сталину.

У генерала папка выпала, очки круглые соскочили, косточка в ноге хрустнула... шум, гам, «вредительство!»... прямо скажем, глупо вышло. Очки подобрали, ногу наскоро замотали – но совещание пришлось задержать, так что из-за него, старшего лейтенанта Половинкина, сам товарищ Сталин опоздал на встречу с инопланетным союзником!..

– Товарищ Сталин никогда не опаздывает, – тут же отреагировал Судоплатов; гамму чувств на Колином лице он читал совершенно запросто. – Как и не приходит слишком рано. Товарищ Сталин приходит именно тогда, когда нужно.

Коля был вполне согласен, однако промолчал: умаялся он эти баллоны таскать, а бойцов из техроты временно увели на обеспечение.

– Ладно, – сказал Судоплатов, засовывая руки в карманы галифе и покачиваясь с носка на пятку. – Ты пока панели на место ставь, а я тебе часика через пол направлю ребят. Эхма! устроили из Кремля заезжий дом. Надо было в Арсенал твоего Вейдера селить.

– Он, во-первых, не мой. А потом – секретность же, товарищ генерал.

– Ты меня за Советскую власть не агитируй. «Секретность»... Что толку с той секретности, когда завтра всё равно их штурмовики прилетают. Их-то всяко в Арсенал придётся. Говорил я: давно пора в Балашихе нормальные бараки разворачивать...

– Окто прилетает? – радостно вскинулся Коля. Он как-то прикипел к инопланетным бойцам – уж очень они были какие-то... как дети. Бойцы – отличные; в общении – дружелюбные; а себя словно не осознают. Может, оно и глупо прозвучит, но только Коля привык их опекать, что ли. Да и вообще: там, на войне, всё было проще, яснее, очевиднее. Нет, здесь тоже, конечно, ужасно интересно, здесь товарищ Сталин и вообще сердце Родины, но здесь Коля пока только в почётном карауле стоит да баллоны таскает – а там...

Там он нужнее.

Там война.

Там...

Тут Коля наконец сообразил, почему Павел Анатольевич так ухмыляется.

– Ага, – с удовольствием сказал Павел Анатольевич, – и Юно прилетает... твоя. Твоя ведь, а?

– Моя... – заулыбался Коля, против воли розовея.

Произносить это «моя» было ужасно сладко, хотя всё ещё и чуточку тревожно. Право произносить некоторые слова надо сперва заслужить – а самое главное, что это право ещё и никогда не бывает окончательным.

– Ну вот, – сказал Судоплатов, посмотрев на часы, – ну вот и... да, прогуляешь подругу боевую... Да. Значится, Филатова я тебе пришлю, а пока справляйся тут, не посрами.

И ушёл по своим генерал-лейтенантским делам.

Коля справлялся: посрамить не хотелось.

А когда уже почти совсем справился, почувствовал, как в висках начинают шевелиться знакомые иголочки. Шевелились они куда-то в сторону затылка, поэтому Коля, конечно, обернулся.

В дверях молча возвышалась массивная тёмная фигура лорда Вейдера.

– Впечатляет, весьма впечатляет, – с глухой иронией пророкотал Вейдер. – Вот как Владыка Сталин ценит своих падаванов?..

– А? – довольно глупо уточнил Коля.

Выражение «падаван» за последнее время он слышал уже много-много раз, – в том числе, и в свой адрес, – но смысл этого слова понимал интуитивно – иначе говоря, не очень. Наверное, что-то вроде «подчинённый»; серьга-переводчик всё-таки довольно часто пасовала в ситуациях, когда культурные различия оказывались слишком велики.

– Ведь ты большевик, – утвердительно произнёс инопланетянин, широким шагом вступая в комнату.

Коля как заворожённый проследил взглядом за его чёрной плащ-палаткой; плащ-палатка очень красиво подчёркивала внушительные габариты своего владельца.

– А?.. – снова сказал Половинкин, но тут же спохватился. – Никак нет. Пока не большевик. Но собираюсь.

«Сговорились они с Павлом Анатоличем, факт», подумал Коля, бессознательно подражая лихому судоплатовскому прищуру. Подражал он, впрочем, более внутренне, потому что хитро ухмыляться в маску инопланетному главнокомандующему было бы как-то не очень-то вежливо. Вейдер вскинул руку, указывая на дубовую панель, которой до его появления Коля как раз прикрывал наспех прокинутые электрические кабели:

– Достойная работа для большевиков. Вы способны сделать то, чего не дано остальным.

Насмешку Коля понял, но не оценил. По его глубокому убеждению, если кто и был способен творить чудеса, так именно большевики. Например, спасти Россию от гарантированного уничтожения в семнадцатом. Или остановить армию объединённой Европы в сорок первом, например. А если для дела надо малость поработать плотником – что ж такого? Как будто плотник не может быть большевиком, а большевик – плотником. Гражданину лорду не понять.

Да плотники, если хотите знать, гражданин лорд, ого-го бывают! Даже у Буратино папа был плотником, а ещё у...

Вейдер наклонил шлем, внимательно наблюдая за Половинкиным. Коля спохватился и приосанился. Он не понимал, почему вдруг оказался один на один с послом инопланетной державы, а главное – что теперь делать. Не его, не Половинкина это был уровень; сюда кого-нибудь из Совнаркома бы... По всему выходило, надо общение деликатно сворачивать, а то ещё ляпнешь чего

– нибудь не того, а представителям партии и правительства расхлёбывать потом.

– Досадно видеть, что Совет Народных Комиссаров не хочет по достоинству оценить твои таланты, – вкрадчиво проговорил Вейдер, выделяя слегка презрительной интонацией русские слова. – Тебя не удивляет, что они до сих пор не присвоили тебе звания магистра?..

Часть III. Девять дней без войны

Глава 7. Этот негодяй Половинкин

– Да по всему, товарищ народный комиссар – вербовал он меня. Только...

– Что?

Коля замялся.

– Ну что? – повторил Берия, постукивая карандашом.

– Да как-то... очень уж глупо.

Ему было сложно и неприятно говорить об этом – даже с таким чутким и деликатным человеком, как Лаврентий Палыч. Было в этом что-то такое, ну... почти неприличное. Словно Вейдер, пытаясь завербовать его, рассмотрел в Коле некую слабость, некий изъян – которого в Советском человеке, комсомольце, старшем лейтенанте государственной безопасности Половинкине, конечно, не было и быть не могло.

– Что значит «глупо»?

– Тов-варищ Берия. Мы ведь в училище... то есть в школе командного... то есть младшего командного состава это всё проходили.

– «То есть» изучали, – сказал Берия, – проходят только мимо.

– Да. Изучали. И там у нас агентурная и контрагентурная работа тоже, конечно, была.

– Азы.

– Всё равно, товарищ Берия!.. Когда лорд Вейдер со мной разговаривал, он, прямо скажем, и до этих азов не дотянул. Понимаете, у нас товарищ капитан Купердяев вёл, так он вероятных вербуемых разделял по интеллекту. Классифицировал, понимаете, товарищ народный комиссар?

– Понимаю, товарищ старший лейтенант.

– Да, – спохватился слегка осаженный Коля. – Так вот... Остановиться он уже не мог: жгла случайная, нелепая обида на инопланетного гостя. Надо было выговориться, а Лаврентий Палыч, – несмотря на весь его романтический идеализм, несмотря на всю его склонность относиться к людям так же строго, как относился он к себе самому, – слушать умел.

– Понимаете, там к каждому вербуемому свой подход. Но есть и общее обязательно, и отталкиваться всё равно приходится от этого общего, потому что вербовка – это не искусство, а ремесло. Самое обычное дело, понимаете? Ну да... то есть для вербуемого – может, и чрезвычайное, а для нас, – молодых воинов госбезопасности, – должно быть самое обычное. Это товарищ Купердяев так всегда говорил.

 Не отводя умного взгляда от разгорячённого Колиного лица, Берия снял телефонную трубку:

– Всеволод. Зайди. Да.

Коля воспользовался паузой, чтобы глотнуть чаю. Уверенное, неизменно доброжелательное внимание Лаврентия Палыча успокаивало. Берия кивнул: продолжайте, мол, товарищ Половинкин.

– Да, – сказал Половинкин. – И для самых-самых неумных объектов разработки там при вербовке такие правила: «проявляйте к человеку живой интерес», «улыбайтесь», «почаще называйте собеседника по имени»...

– С улыбкой, я так понимаю, у лорда Вейдера определённые сложности, – заметил Берия, настораживаясь. – Или он шлем при Вас снимал?

– Ответ отрицательный... то есть никак нет, товарищ Берия. Зато вот «лордом» всё время называл. «Лорд Половинкин» то, «лорд Половинкин» сё...

– Noi siamo zingarelle, – пробормотал Берия, отстукивая карандашом незнакомый Коле ритм, – мы пришли издалека... Нет. Это может быть объяснено всего лишь различием наших культур. Не следует забывать, что в сравнении с нами цивилизация союзников находится на несоизмеримо низшей ступени общественного развития.

– Других-то лордами не называет.

– Уважает, видимо. Персонально.

– А с чего вдруг? Нет, я, конечно, герой – но ведь как и все. Берия хмыкнул:

– Уникальный случай, товарищ Половинкин. От скромности Вы не помрёте – но и от нескромности тоже.

– Мне всё равно, от чего помирать, – с достоинством ответил Коля, – лишь бы за Родину и не напрасно.

Зашёл Меркулов; начала разговора он не слышал, но из вежливости посмеялся вместе с Берией и Половинкиным.

Коля рассказывал. Наркомы слушали, переглядывались, пили чай.

– И ведь снова прав оказался, – сказал наконец Меркулов, делая такое интеллигентное движение затылком, что Половинкин сразу понял: «снова прав» оказался товарищ Сталин.

«Неужели?..», подумал Коля, «неужели Иосиф Виссарионович тоже считает, что я подхожу для вербовки?..»

– Да нет, конечно, – раздражённо сказал Берия, – нечего на себя напраслину выдумывать... «герой».

– Возводить, – тихонько поправил Всеволод Николаевич, который русский язык знал несколько лучше и, по слухам, в молодости даже занимался литературой. Впрочем, любой нормальный человек в молодости увлекается писательством; просто большинство с возрастом умнеет.

– Выбрал самого молодого, – кивнул Лаврентий Палыч.

– Помнится, Старкиллер в своё время настаивал, чтобы мы Половинкина в качестве военного представителя им направили?

 – В точку бьют?

– Если и так, работа топорная, тут юноша прав.

– Сентябрь вспомни.

– В сентябре у них ещё не было.

– Это только то, что нам известно.

Меркулов на мгновение задумался.

– Нет, – сказал он уверенно, – ещё нам известно, например, что...

– Ц-ц-ц, – ласково сказал Берия.

– Тоже верно, – тут же согласился Меркулов и замолчал. Коля почти совсем расслабился: шла обычная работа в обычной рабочей атмосфере. Зубры агентурной, контрагентурной и всякой прочей хитрой работы вели нормальный, понятный, деловой разговор. Без пафоса, безо всяких там глупых махинаций.

Не то что Вейдер: «тебя не ценят», «Владыка Сталин до сих пор не назначил тебя министром»... или «магистром»? короче, «спой, светик, не стыдись». Тут только два варианта: либо вербуемый полный дурак – либо вербовщик. Признать дураком Вейдера Коле не позволяли соображения дипломатического характера, а себя – чувство собственного достоинства. Он давно уже принял твёрдое решение: никогда не соглашаться с неправдой только для того, чтобы оправдать чьи-то чужие ожидания. Даже из соображений самого что ни на есть дипломатического характера.

– А почему, собственно, нет? – сказал Меркулов. – От товарища Половинкина не убудет, а механизм возможных манипуляций мы вскроем.

– Я манипуляции презираю, – дёрнул плечом Лаврентий Палыч. – Если человек не просто поддаётся, но и нуждается в том, чтобы им манипулировали... да не важно, для чего! хотя бы и для работы, хотя бы для его же собственной пользы. Считаю, такого человека проще силой принудить.

– Сила вообще большое влияние имеет, – согласился Меркулов. – Но не всегда работает. Вот подумай: допустим, Вейдер всю жизнь привык силой принуждать – а поди-ка Половинкина принудь. Настоящего Советского человека вообще силой не согнуть. Только подлостью да обманом. Может, Вейдер потому и пытается манипулировать... а навыка-то и нет.

– Он второе лицо в своей империи. Если не врёт. Как у такой шишки может не быть «навыка»?

– Однако же товарищ Половинкин его влёт расколол. Факты – вещь упрямая.

– Ну как расколол, – осторожно сказал Коля, крепко польщённый разговором. – Не то чтоб расколол, а просто я не бездействовал, я сразу...

– А хотите именно что расколоть, товарищ Половинкин? – мягко перебил Всеволод Николаевич. – Мы, безусловно, пока не можем ничего утверждать наверное, однако, если лорд Вейдер действительно затеял некую недружественную игру, то в её фокусе теперь оказались именно Вы. Верно я понимаю, Лаврентий Павлович?

 – Верно, – сказал Берия, отвлекаясь на зажужжавший телефон. Меркулов аккуратно выбрал из глиняной кружки-пенала наиболее остро заточенный карандаш. Придвинул к себе лист бумаги; критически осмотрел его, – лист оказался новый, чистый, – отложил, выбрал из пачки черновиков другой. Перевернул тыльной стороной. Быстрыми, очень точными движениями отмахнул строчку сверху, разбил лист на три колонки: «Цели», «Средства»... Дальше Коля не видел. Он смотрел на Берию.

Лаврентий Палыч прижимал к уху трубку – и бледнел на глазах. Меркулов увлечённо размахивал карандашом. Берия бледнел. Иголочки ходуном ходили.

– Таким образом, мы получаем простую схему... – сказал Меркулов, отрываясь наконец от своих чертежей. – Что случилось, Лавр... товарищ Берия?

– Расколол, – медленно сказал Берия, вешая трубку. – Вот уж расколол, так расколол.

– Раскол в рядах союзников нас уже не спасёт, – с ледяным, отстранённым спокойствием сказал Каммхубер. – Следует признать: эту войну мы проиграли России 22 июня, когда первый наш солдат переступил границу. В такие моменты фон Белова всегда охватывало какое-то оцепенение. Нет, трусом он не был – всё-таки аристократ, боевой лётчик! Ну, почти боевой. Да и ариец, в конце-то концов. Однако всякий раз, когда Каммхубер принимался своим безличным тоном подводить итог очередной беседе... Виделось в этом что-то страшное, хтоническое – словно из круглых добрых черт лица старины Йозефа проглядывало некое изначальное зло. Нет – нет, оно не угрожало, не ярилось, даже не было направлено против собеседника. Оно просто было.

И это неустранимое бытиё леденило душу фон Белова куда сильнее, чем любые угрозы, ярость или безумные истерики, которыми так славился предыдущий хозяин этого кабинета.

Если бы фон Белов знал и любил классическую русскую литературу... вероятно, он узнал бы те самые мрачные приметы, то самое неустранимое равнодушие к судьбе, с которым вечно голодный великоросский крестьянин производит на свет десятерых детей – вполне сознавая, что восемь или девять из них не доживут до совершеннолетия, но будут забраны голодом, бесконечными войнами, отсутствием врачебной помощи или просто недостатком пригляда.

Но фон Белов не читал русских классиков – и потому планета людей оставалась для него тёмным, сомнительным и малопредсказуемым местом. Зато старину Йозефа адъютант знал уже много лет и очень хорошо понимал, что в самом генерале подобного ужаса скрываться не могло. Каммхубер, – подобно ветхозаветному пророку, – всего лишь выражал нечто  большее, превосходящее масштабом и значимостью и его самого, и Рейх, и, быть может, всю Землю.

Какое, впрочем, дело фон Белову до судеб Земли! Адъютантское счастье – был бы фюрер рядом.

Фюрер, – новый Фюрер, – встал рядом, за спинкой кресла. Положил руку на плечо адъютанта, слегка надавил, сдерживая порыв.

– Не вставай. Здесь... теперь у меня нет больше людей, с кем я мог бы даже просто поговорить откровенно. Кроме тебя, Николаус. Рука у генерала была жёсткая и тёплая. Фон Белову внезапно захотелось прижаться к ней щекой, потереться уголком глаза о редкие рыжеватые волоски на тыльной стороне ладони, замурлыкать уютно...

Каммхубер убрал руку.

Фон Белов сдавленно выдохнул.

Генерал сделал ещё несколько задумчивых шагов по кабинету. Адъютант с патриотическим трепетом отслеживал перемещения.

После известных событий... да к чёрту экивоки! – после переворота 7-8 ноября Каммхубер не поменял в формальной атрибутике власти ничего. Ни состава секретариата, ни табличек на дверях, ни собственного звания. Даже форму, – заурядную для Берлина голубовато-серую форму генерал-лейтенанта люфтваффе, – не обновил. Хотя фон Белов поначалу настаивал на необходимости хоть каких-то внешних изменений, пытался привести личного портного... всё впустую. Старина Йозеф чётко, как по заранее намеченному плану, перестраивал структуру управления Рейхом – упорно отказываясь менять её внешний вид.

Обыватель, – от последнего фольксдойче до атласного рейхсмаршала, – страшится перемен. Но Гёринг был мёртв; а для всеобщей неуверенности прочих обывателей Каммхубер не давал ни повода, ни пищи. Наружу какую бы то ни было информацию выдавать не разрешалось. Для всего мира Фюрер оставался на своём посту и вёл битву с проклятыми большевиками. Двойников у Гитлера хватало: один почти непрерывно разъезжал по госпиталям, другой демонстративно прогуливался по улицам Берлина, остальные... остальные закрывали свои «сектора общественной работы» – так это называлось.

На «сектор» Евы Браун подходящего двойника не нашлось. Красивая, несколько излишне широкоплечая женщина всегда вызывала у фон Белова смутное раздражение: её преданность Гитлеру была не только совершенно самоотверженной, но и вполне осознанной – а что может быть нелепее преданности поверженному любовнику?.. Николаус добился мягкой изоляции фройляйн Браун.

Куда более серьёзные опасения вызывала другая возможность: а ну как русские раструбят на весь мир о невероятной добыче своих диверсантов?.. о, вот это стало бы для них наивысшей пропагандистской победой! Но проклятые русские молчали. Фон Белов не понимал причин тишины; а вот Каммхубер явно  понимал – но с Николаусом своим пониманием не делился. Старина Йозеф теперь формально исполнял обязанности всего лишь «личного секретаря Гитлера» – фон Белов сам подготовил приказ об этом назначении, и сам же подделал незамысловатую, дугообразную подпись бывшего шефа.

Шеф новый наконец опустился на стул, по другую сторону рабочего стола. Презирая условности, Каммхубер предпочитал сидеть с широкой стороны – сейчас он постоянно работал с таким количеством документов, что был вынужден располагать их перед собой просторным полукругом, как бы все сразу.

Генерал вообще сильно вымотался за последнее время; даже его ледяная энергия имела свой предел. К счастью, колоссальный механизм Рейха, решительно провёрнутый с огромным расходом нервов (и довольно малым расходом крови), вернулся в своё должное, работоспособное состояние; бумаг на зелёной поверхности стола заметно поубавилось. Фон Белов чувствовал, что лишь теперь и начинается настоящая игра.

Вот только пока Рейх терял свои традиционные козыри, – техническое превосходство, передовую организацию, финансовые и материальные активы, – большевики собирали «Hand des toten Mannes». Справится ли старина Йозеф с выпавшим раскладом?..

– Если бояться чужих козырей, – безразлично сказал Каммхубер, – то и играть незачем. А мы, пожалуй, сыграем.

– Да, мой... Йозеф, – автоматически ответил фон Белов. Генерал откинул в сторону очередную докладную записку. Развернул следующую, на несколько секунд сосредоточился над текстом, затем нахмурился.

– Что Шпеер?

– Задерживается в Бордо.

Личный архитектор Гитлера после «гибели» Тодта неожиданно для многих был назначен на пост рейхсминистра вооружений и боеприпасов. Миляга Альберт ринулся с места в карьер; сейчас он по указанию Каммхубера всерьёз занялся интеграцией промышленных мощностей покорённых стран в экономику Германии.

– Отзывай, – сказал Каммхубер.

– Но авиазаводчики...

– Отзывай. Скоро мы предложим этим содержанкам такую морковку, что нам не придётся их уговаривать – это они станут драться за право работать на благо Рейха.

– Драться с большевиками? – осторожно подхихикнул фон Белов.

– Да, – с убийственной серьёзностью подтвердил генерал. Николаус сладостно вздохнул. Прусский аристократ действительно не вполне понимал, почему не все ещё европейцы сейчас на Восточном фронте. Убивать, убивать, убивать русских – что может быть слаще, что может быть  естественнее для настоящего белого человека?.. Но та же Англия, – столь обожаемая Гитлером, – вместо прямого исполнения своего высшего европейского долга предпочитает отсиживаться за спиной доблестного немецкого солдата.

Если Йозефу удастся прикупить хотя бы лягушатников...

– Компенсировать потери летнего и осеннего периода Восточной кампании своими силами нам не удастся, – сказал Каммхубер, двигая через столешницу папку со сводками. – Если не приступить к формированию полноценных иностранных армий, – армий, Николаус, а не отдельных «добровольческих» дивизий! – война закончится не позднее весны 44-го. На берегах Биская.

– Но как же так... – пробормотал адъютант, делая вид, что читает документы. – Ведь мы совершенно разбили Красную Армию...

– Ты всерьёз полагаешь, что вермахт неким волшебным способом до сих пор не нёс никаких потерь? – Каммхубер откинулся на спинку стула, закрыл лицо обшлагом рукава; тут же устало опустил руку. Мимические морщины резко выделялись на полноватом лице. – Пропаганда, Николаус, обыкновенная пропаганда. Вот если мы победим – эта пропаганда превратится в неоспоримую правду. И во всём мире будет считаться, что на одного погибшего в этой войне немца приходится десяток убитых русских. Он нервно дёрнул щекой.

– Но для этого сперва надо выиграть войну. А выигрывают пока русские.

– Разве они сами сейчас не несут потерь? – почти возмущённо спросил фон Белов.

– Из поражений и потерь победы не выкуешь. Они побеждают – мы терпим поражение, причём с самого начала. Ведь ты не мог не знать об этом, правда, Николаус?

– Он всегда говорил, что надеется... – довольно жалко выдавил фон Белов, вспоминая беседы с Гитлером, – надеется, что русским приходится ещё хуже...

– Видишь, как просто? – ласково сказал Каммхубер. – Всё и всегда, всё и всегда говорится прямым текстом. Надо только уметь слушать.

– Но что мы теперь будем делать?

– Всё как всегда, – проговорил генерал, погружаясь в чтение следующего документа. – Всё и всегда. Слушать...

– Послушайте!.. Вот просто послушайте. Ну?..

Жданов добросовестно прислушался.

– Гудит, – честно вынес он свой вердикт.

– Гудит – понятно, что гудит. Но как гудит!.. Слышите, какая плазма спокойная?

– Да... откровенно говоря – нет, знаете ли. Не слышу. Я, в сущности, не  большой знаток плазмы.

– Не беда, – радостно закричал Патон, дёргая рубильник. Лирический баритон дуги погас, и в наступившей тишине голос Евгения Оскаровича показался чрезмерно возбуждённым самому академику; он сбавил тон: – Не беда, дорогой Пётр Сергеевич, не извольте беспокоиться. Он схватил Жданова за рукав:

– Пойдёмте-ка. Это надо вживую, на стенде показывать! Энергетик послушно шагнул за сварщиком.

Испытательная поражала чистотой и свежестью – редко увидишь подобное в помещении, где режут и варят металл. Жданов аккуратно приложил к лицу протянутые защитные очки; тут же снял их, достал платочек, принялся протирать стёкла и наглазник... Патон проверил крепления: несколько струбцин плотно прижимали к столу толстый лист стали.