Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– поскольку...

Сталин снова и снова задумывался о том интересе, который проявили пришельцы к ничем, строго говоря, не примечательной личности товарища Половинкина. Ведь больше внимания проявляют, чем к заслуженным генералам. Первый контакт, контакт непростой, нервы сторон оголены – но Старкиллер сам настаивает на отправке Половинкина на «Палач». А Вейдер соглашается с лёгкостью необычайной и необоснованной, как будто впустить представителя чужого командования на свой флагман есть поступок вполне естественный и очевидный.

 Попытка вербовки.

Необычайно уважительное отношение штурмовиков.

Мнение «того самого» Мясникова, наконец.

...Если только обоснование не лежит где-то вне логической плоскости. Если существует некий признак, который переводит сержантика госбезопасности в разряд «достойных»... но какой? Впрочем, для того, чтобы эффективно использовать построенную классификацию, не обязательно владеть её критерием.

Они помешаны на своих теократических идефиксах, на культе «силы»... и безапелляционно называют Половинкина «падаваном» Сталина – что бы ни означало это понятие.

– Есть мнение, – сказал Сталин, пресекая вялый спор, – что возникшие на «Палаче» проблемы связаны с отсутствием на борту именно Вас, лорд Вейдер. И Вашего падавана. Эффективная работа нуждается в эффективном управлении. А эффективное управление в подобных вопросах неизбежно опирается на силу.

Тёмная фигура напротив не шелохнулась, лишь дрогнули и сжались чёрные кулаки; Сталин почувствовал, что попал в точку. В мире, откуда пришёл Вейдер, понимание сопромата, теории вероятностей, формальной логики и функционального анализа не значило ничего – весь интеллектуальный аппарат вполне удавалось заменить знанием терминов «падаван» или «сила».

Видимо, для них это что-то вроде церковного канона. Не так уж важно, понимаешь ли ты суть религии, которую исповедуешь – лишь бы звучали «правильные» термины.

Вполне стандартная ситуация и на Земле; в некоторых наиболее деградировавших культурах понимание чего бы то ни было и вовсе не требуется – для создания впечатления авторитета достаточно как можно громче верещать о своём «знании канона».

– Я вернусь на «Палач»... – начал было Вейдер, но Сталин прервал его:

– Нет. Господин Старкиллер находится на Земле, в расположении нашего штаба. Правильно ли я понимаю, что его сила нужна для защиты упавшего в Белоруссии летательного аппарата?

– Да, – признал Вейдер.

– Тогда будет справедливо, если на корабль отправится мой падаван, товарищ Половинкин. Его силы будет достаточно, чтобы разобраться с мелкими проблемами.

Несмотря на чудовищную рабочую загрузку, он не мог позволить себе отпустить Вейдера на орбиту: слишком долго шёл к нему этот чёрный человек, слишком долго нёс на Землю свой странный мир. Отпустить его, порвать тонкую ниточку понимания между ними – теперь казалось уже немыслимым. И всё это время Вейдер как будто ждал чего-то – какого-то секретного слова, пароля, означающего: я свой, мы одной крови, ты и я. Кажется, теперь Сталин начинал говорить на языке собеседника.

«В конечном итоге», подумал Иосиф Виссарионович, вслушиваясь в тяжёлое дыхание союзника, «он такой же, как мы. Только без… только в скафандре.»

– До сих пор совместные усилия наших сторон были направлены на обеспечение безопасности «Разбойной тени», – сказал Сталин. – Теперь обстоятельства требуют поднять «Разбойную тень» в ближайшее время.

– Я сделаю это, – отозвался инопланетянин.

– Те же обстоятельства вынуждают меня предпринимать шаги для обеспечения эффективного ведения боевых действий. Интересы наших сторон полностью совпадают, лорд Вейдер. Мы не можем позволить себе уступить силе захватчиков.

– В чём причина конфликта? – пророкотал Вейдер после продолжительного молчания.

«Ну неужели», подумал Сталин, «второе лицо Империи наконец-то заинтересовалось политикой.»

– Мы предоставим Вам все соответствующие материалы, – сказал он вслух, указывая мундштуком нераскуренной трубки на коробку с подготовленными документами.

Там ждал своего часа Генеральный план «Ост» – план геноцида, приуготовленного просвещённой Европой для славянских дикарей; дикарей, посмевших мечтать о человеческой жизни. Сталин до сих пор не мог определиться со временем и способом обнародования документов – да и с необходимостью их обнародования.

Да, знание подлинных немецких намерений поднимет боевой дух Советского народа – но боевой дух Советского народа сейчас и без того высок как никогда. Да, опубликование плана «Ост» позволило бы развернуть мощную пропагандистскую кампанию на Западе – но Гитлера больше нет, а новое руководство рейха легко открестится от его одиозной фигуры. Судоплатов и без того бил тревогу: дипломатический обмен между Германией и САСШ усилился в несколько раз.

Вот опубликуешь – а Геббельс с Риббентропом завизжат: «Это не мы! это он, проклятый, всё он, Гитлер! А с нами дружить – можно!..» А ведь в штатах нацистские парады проходили регулярно, аж до 1939 года, то в Нью– Йорке, то ещё где. И по идеологии принципиальных различий нет: тот же капитализм, та же расовая дискриминация, только по отношению к другой группе. Да и финансовый капитал – в руках одних и тех же семей... разве что в Германии он сейчас чуть больше подчинён промышленному. За какую ниточку ни потяни – результат слабо предсказуем. Как всегда: основное значение имели не отдельные элементы мозаики, но способ их соединения.

Кто знает, вдруг и в его отношениях с Вейдером важен не сам Вейдер, – и не Сталин, – а некая внешняя по отношению к ним обоим сила?.. Иосиф Виссарионович раздражённо огладил усы.

Сила не сила, а насущные проблемы решать именно ему. Ту же «Тень» – надо поднимать немедленно. Он перевёл взгляд на Вейдера, но прежде, чем успел что-то произнести, инопланетный командующий рывком поднялся из-за стола, пошипел диффузором и веско прогромыхал:

– Я немедленно отправлюсь на место крушения и займусь этим лично. Лорд Половинкин отправится на «Палач».

«Здравствуй, дорогой дедушка!» – аккуратно вывел Коля химическим карандашом. Почерк свой он не очень-то любил и в важных документах старался писать печатными буквами.

«Решил вот написать тебе несколько строк, чтобы поделиться с тобой и разделить вместе ту радость и счастье, которые мне выпали сегодня. Сегодня товарищ Сталин решил послать меня в космос...»

Коля спохватился, перечитал написанное. Вздохнул, скомкал лист и затолкал в чугунную пепельницу – к трём предыдущим попыткам. Никак не получалось написать такое письмо, чтоб и душевно, и государственную тайну не раскрыть, и в то же время... ну, чтоб если что – не стыдно было вроде духовного завещания огласить.

Он взял новый лист и аккуратно повторил вступительные строки, только вместо «послать в космос» написал «направить на важное государственное задание особой важности». Звучало достаточно солидно. Что ж ещё написать?..

«В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что

– нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, дедушка, и бабу Сашу тоже, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина.»

Коля перечитал написанное. Получалось немного слишком сентиментально, но это ничего: настоящий мужчина не должен бояться показывать маленькие человеческие слабости. Так, кажется, было написано в книге писателя И. Тургенева.

«Очень жаль, что я не смог притти к тебе и всё об'яснить», – вывел он с красной строки, – «Береги, пожалуйста, мою Юно, люби её, как люблю я...» Коля вздрогнул и отложил карандаш.

Как-то... странно о таком писать. Тем более, ничего ещё не ясно и вообще... или уже ясно?

Последний вечер в Саратове, – Коля, ссылаясь на всё равно нелётную погоду, убедил прикреплённого капитана дать им хотя бы выспаться, – молодые люди провели в плавгостинице – погоняли чаи с баб Сашей, обсудили «Травиату», спели пару песен из «Если завтра война» и «Волги-Волги», да разошлись по каютам. Деда повидать так и не удалось: как на зло, уехал дед в Чкалов, принимать табун монгольских лошадок.

А Половинкин хотел показать деду Юно.

Боялся – и хотел. А чего боялся? Сам не знал. Никогда не подтрунивал дед над Колиными увлечениями, хоть и было этих самых увлечений... мало их было: с одной девочкой дружил в школе, ну и потом, в Москве уже, Зина из МИИТа, но это не считается.

И теперь вот Юно...

Девушка зашла к нему в каюту, когда Коля как раз дочитывал третью главу отличной книжки «Чингисхан» писателя товарища Василия Григорьевича Яна – потому что нельзя же читать одну фантастику, надо иногда и нормальные книги читать. Оставалось страницы полторы, и Коля с лёгкой досадой, – и тут же ругая себя за неуместность этой досады, – отложил потрёпанный томик.

Юно присела на край кровати.

– Коля... – сказала она нежно, потупив глаза.

Половинкин слегка напрягся: в смущённом голосе подруги померещились ему вдруг нотки, характерные некогда для старшины Вороватова, который ох и гонял их в училище. То есть в школе. Командного состава. Младшего. Зато НКВД.

Он почувствовал, что опять краснеет, поёрзал в кровати и на всякий случай изобразил самое голубоглазое выражение лица, какое мог. С Вороватовым такие фокусы не проходили, но в общении с Юно Коля уже понемногу привык рассчитывать на личное обаяние и частенько прикрывал им своё незнание всяких космических тонкостей.

– Ты чаю ещё хочешь? – спросил он, мучительно придумывая, как бы попросить девушку отвернуться: не мог же он светить при ней подштанниками!..

– Нет... Коля, я хотела спросить...

– А?

– Понимаешь, я ведь подданная Империи... нет, я не то хотела спросить.

– А? – повторил Коля, нутром чуя, что разговор пойдёт непростой.

– Что ты читаешь? – спросила Юно, очевидно, не решаясь сразу перейти к главному.

Половинкин протянул ей книгу; девушка даже не взглянула на обложку.

– Ты всё время читаешь... – сказала она. – Так странно...

– «Странно»? Вся Москва сейчас читает. Разве можно не читать? Ты ведь тоже свои голокроны читаешь.

Она слабо улыбнулась:

– Нет, что ты! Разве я могу – голокроны... это я так обычные голокниги называю... Раньше называла, для авантажности.

Коля чуть поморщился: слово было незнакомое, глупая серьга иногда чудила так с переводом. Юно проследила за его гримасой и, судя по всему, истолковала по-своему.

– Да, не Одарённая я, – сказала девушка, отпуская Колину руку и отворачиваясь. – Ты Лорд, ты не поймёшь. На тебя, наверное, все девчонки вешаются...

– Да что ты заладила: «лорд», «лорд»! – сказал Половинкин, не поспевая за ходом диалога, но на всякий случай забирая тонкие пальцы подруги в свою ладонь. – И при чём тут девушки... Я, если хочешь знать, всего с одной девчонкой и дружил.

– Вот видишь... – горько произнесла Юно.

– Это ещё в школе было...

Девушка не ответила, только слегка переменила позу... Такую неловкую позу она приняла, так неустойчиво откинулась, что, казалось, чуть потяни – тут же и упадёт. Прямо в Колины объятья.

Коля, не будь дурак, и потянул. Юно легко упала ему на грудь. «А!», подумал комсомолец Половинкин, «вот оно что...» Они с Юно уже много раз целовались, и даже в губы, и пару раз даже довольно-таки всерьёз – не как в театре, а... ну, всерьёз. Коля понимал, что девушке нравится целоваться; она была старше, – немного, это ерунда, – и, наверное, опытней... но это ведь тоже ерунда...

Он решительно подтянул к себе Юно, выпятил губы дудочкой и...

– Оставь, Лорд Половинкин, – сказала девушка с высокой обречённостью в голосе, – тебе же всё равно, кого целовать. А для меня это очень серьёзно.

– Для меня тоже, – машинально сказал Коля, возвращая не пригодившиеся губы в исходное положение.

Юно молчала, но глядела на него с глубоким интересом в блестящих глазах. Тонкая и крепкая ладонь её, прижатая к Колиному животу, вдруг поползла вниз и налево, по щекотливой и томительной дуге.

– Ты... хочешь? – спросила Юно неожиданно низким голосом.

– Ты что! – шёпотом закричал Коля; он понял и пришалел. – Ты что, нельзя. Нельзя до свадьбы, ты что!..

Ладонь остановилась.

– Свадьбы? – сказала Юно ещё басовитее. – Свадьбы?! «Да что с ней такое!..», думал Коля, «Ведь так нельзя, так – нечестно; почему она – так?.. Ведь я же – не поэтому...»

Что-то явно мешало девушке быть полностью счастливой, и что-то мешало ей быть спокойной, и Половинкин, конечно, подумал о самом важном, что мешало сейчас людям быть счастливыми и спокойными: о войне.

– Всё наладится, – сказал Коля, – надо просто дождаться Победы, понимаешь? Потерпи. Мы победим – и сможем быть счастливы. Надо только закончить эту проклятую войну, и у нас всё будет тогда.

– Ты... ты правда хочешь?..

 – Да. Ничего в жизни никогда так не хотел. Весь Советский народ... Но девушка уже не слушала. С новой силой она прижалась к нему, обвила руками шею, повисла на Коле, как незаслуженная пока медаль.

– Постой!.. – пропыхтел полупридушенный какими-то выступами и округлостями комсомолец Половинкин. – Ну ты... да дай ты мне!.. Нельзя же так...

Руки девушки, две быстрых горячих волны, бежали вниз, по Колиной груди и животу, дальше, дальше, под край шерстяного одеяла...

– Стой, Юно! – закричал Половинкин. – В этом мире есть вещи... есть такие сферы... нельзя же так просто. Потому что самоограничение, что ли?.. есть такая заповеданность стыда, со времён Ивана Тургенева... и потом – клятва на Воробьёвых горах...

Он перехватил руки Юно и прижал девушку к себе, сильно – хотя сильнее, казалось, некуда. Она лежала у него на груди, успокаиваясь и слушая трепет комсомольского сердца, а потом заснула. Коля осторожно отнёс девушку в её каюту, положил в кровать и накрыл одеялом.

Он вернулся к себе, думая, что теперь, после таких важных событий, уж не заснёт до утра – но заснул неожиданно легко и бестревожно. «Что-то слишком траурное письмо получается. Сам я в это не верю. Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь, и мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолётную слабость. Но если что-то случится, ты должен знать всё до конца.

Я пока жил честно, правдиво, с пользой для людей, хотя она была и небольшая. Когда-то, ещё в детстве, прочитал слова В.П. Чкалова: «Если быть, то быть первым». Вот я и стараюсь им быть и буду до конца. Хочу, дедушка, посвятить этот полёт (зачёркнуто) подвиг людям нового общества, коммунизма, в которое мы уже вступаем, нашей великой Родине, нашей науке и товарищу Сталину.

Дедушка, прости меня за то, что не всё могу рассказать, да тебе не положено было знать, и бабе Саше тоже, и всем нашим тем более. Ну вот, кажется, и всё. До свидания, мои родные. Крепко-накрепко вас обнимаю и целую, с приветом, Николай Половинкин.»

Коля перечитал письмо; подумал было дописать: «на деревню дедушке» – для смеха; но это получилась бы слишком примитивная, ожидаемая шутка. Он послюнявил карандаш и дописал просто:

«19.12.41 г.»

Часть V. Там, за поворотом

Глава 13. Слушать в отсеках

– Кто заказывал челнок на «Палач»? – весело прокричал с трапа парень в чёрном мундире с красно-синими нашивками второго лейтенанта. Судя по характерной смуглой роже – всё-таки из штурмовиков. Коля не удивился несоответствию: знал, что на линкоре острая нехватка личного состава – союзники не афишировали, да разве ж такое скроешь... Впрочем, он не потому не удивлялся. Он потому не удивлялся, что боялся. Дважды небо не пустило его в себя. Сперва упала «Тень». Затем, – когда товарищ Рокоссовский передал вызов в Москву, – Коля обрадовался было, но надежду перечеркнуло происшествие с Вейдером. Теперь Половинкин боялся, что и в третий раз не выйдет – вмешается какая-нибудь нелепая случайность. Но то ли Вселенной надоело издеваться над ним, то ли сам Коля научился наконец побеждать случайности – всё шло согласно плана. Он выслушал последние наставления, спокойно простился с товарищем Судоплатовым и, звонко печатая шаг, поднялся по трапу. Прошёл вслед за лётчиком-штурмовиком через длинный коридор в глубине грузового отсека, взялся за поручень турболифта. Краткий миг головокружения – и дверь скользнула в сторону.

– Сюда, пожалуйста, – радушно сказал штурмовик.

Коля шагнул в тамбур. Схему внутреннего устройства «титана» он знал весьма приблизительно, а ведь громадный грузовик – это далеко не обещанный челнок. Судя по всему, вот эта дверь с лампочками должна вести в кабину пилотов; тогда, получается, они находятся в здоровом квадратном выступе на самом верху аппарата?..

Штурмовик взмахнул рукой, дверь открылась.

Кабина была разделена на несколько частей переборками и заставлена разнообразным оборудованием, но всё равно казалась огромной. Из пилотского кресла плавно поднялся высокий... – какое же звание? «прапорщик»?.. – высокий прапорщик с худым недовольным лицом. В лагере его Коля не встречал – видимо, этот «титан» обслуживал только космодром в Балашихе.

– Приветствую на борту, мой Лорд, – сказал лётчик, вытягиваясь во фрунт и выкидывая руку в «имперском салюте». Факт, новичок – те из союзников, кто знал Половинкина хоть немного лучше, помнили, с каким презрением относится он ко всяким там феодальным званиям. Старший лейтенант НКВД – куда почётней-то?..

Хотя, может, и неплохо сейчас: приказ «произвести благоприятное  впечатление» никто не отменял.

Половинкин откозырял в ответ, снял фуражку и пригладил волосы. Оглядываясь по сторонам, поправил портупею: новая форма сидела замечательно – просто непривычно.

Форму шили в представительских целях, и считалась она парадной. Вообще-то, ввести нормальную «парадку» в НКВД так толком и не успели – не до того было перед войной. Да и народ в госбезопасности подобрался скромный, внешней красоте особого значения придавать не склонный. А на Колю вот сподобились... Новая форма сама собой заставляла расправлять плечи и гордо держать голову. Жизнь лесного диверсанта закалила Половинкина, приучила к победам; выстроенный по фигуре мундир подчёркивал и мускулатуру, и молодую агрессивность движений. Он шагнул ближе к пульту. Всё вокруг выглядело совершенно буднично, кабина как кабина. Никакой неловкости, никаких тревожных предвкушений. Иголочки спали.

– Сколько человек на борту? – спросил Коля, одёргивая мундир.

– Только мы, – с готовностью отозвался штурмовик. – По штату должно быть двенадцать человек экипажа плюс четверо комендоров... только где ж его возьмёшь, штат? Но пока справляемся. Гипера тут нет, навигатор не нужен, так и манёвренность никакая, зато у репульсоров мощность избыточная для такой массы, вот и...

Коля машинально кивал словоохотливому собеседнику. Теперь стал понятен измождённый вид главного лётчика – попробуй, поводи такой грузовик, да один за всю команду. Прапорщик переминался с ноги на ногу, явно торопясь вернуться за пульт.

– Поехали? – сказал Коля с какой-то неожиданной, поразившей его самого командной интонацией.

Ему вдруг показалось, что права на это слово, – «поехали», – он всё

– таки немножечко не заслужил, но штурмовик сразу замолчал, зато прапорщик вытянулся ещё строже:

– Простите, мой Лорд, мы должны закончить погрузку. Медная проволока, полимерное сырьё, провиант...

– Хорошо, – сказал Половинкин всё с той же лёгкой надменностью, прикрывая нерешительность высокомерием.

И тут же одёрнул себя: представительство представительством, а с людьми надо держаться по-человечески. А то забронзовеешь раньше срока и всё интересное в жизни пропустишь.

– Ну что, парни, – сказал он, малость отпуская натянутую внутри струну, – заканчивайте погрузку, а я тут поброжу пока... осмотрюсь. Лады? Погрузка заняла от силы с полчаса. Коля в сопровождении штурмовика, – который только выглядел молодо, а так-то оказался мужик тёртый, – набродился по кораблю. Грузовик был здоровый, – в длину без малого сто метров, – но как-то вот ничего особенного; то ли привык уж Половинкин к  инопланетным чудесам, то ли грузовики везде примерно одинаково безынтересны. Вот боевая техника – совсем другое дело! Слегка скучая по своему верному «скороходу», Коля вернулся в кабину, устроился в одном из кресел заднего отсека и пристегнулся.

– Готовность тридцать стандартных, – сказал динамик голосом худого пилота.

– Подтверждаю тридцать, – отозвался Коля, хотя «подтверждать» было нечего, а просто нравилось чувствовать себя важной частью процесса. В недрах грузовика приятно завибрировали репульсоры.

– Отрыв! – сказал динамик.

– Отрыв разрешаю, – милостиво разрешил Коля.

Динамик странно всхлипнул и затих. Корабль вздрогнул.

– Земля, прощай... – пробормотал Половинкин, вспоминая незадавшийся полёт на «Тени».

Он сильно волновался в тот раз, но теперь понимал, что тогдашние переживания были вызваны вовсе не страхом полёта... а чем? Чем-то иным. Присутствием Старкиллера? Да нет, Старик – нормальный парень; людей дичится, конечно, но всё равно свой.

Коля вдруг подумал, что члены экипажа, – и прапорщик, и штурмовик, – воспринимают его как-то неправильно. Слишком патетически, что ли, как симфонию. И даже Колины попытки разговаривать с ними попросту всё равно воспринимаются как начальственная блажь... наверное. А с другой стороны – он же не сам по себе. Он тут представляет Ставку Верховного Главнокомандования, весь Советский народ и даже лично товарища Сталина. Может, и нечего огород городить? Пусть они к представителю более развитой общественной формации сами тянутся...

Кресло скрипнуло; Колю слегка вдавило в сиденье – «титан» пошёл вертикально вверх. Половинкин знал, что гравикомпенсаторы не дадут почувствовать серьёзные перегрузки. Но то ли систему стабилизации плохо отрегулировали, то ли машина износилась – трясло крепко. Хуже всего казалась неизвестность: прямоугольные окна кабины, которые язык не поворачивался назвать иллюминаторами, были закрыты глухими металлическими плитами. Когда прапорщик объявил о достижении десятикилометровой высоты, Коля не выдержал, отстегнул ремень и прошёл в основной отсек.

Штурмовик быстро убрал ноги с пульта. Прапорщик остался сидеть в прежней сгорбленной позе; периодически он тыкал в какие-то клавиши и беззвучно шевелил губами.

Коля гордо стоял в проходе и смотрел, как темнеет полоска неба прямо по курсу. Здесь он уже мог видеть звёзды – маленькие блёклые дырки в ночи. Иногда он наклонялся к скосам бронестекла и наблюдал, как прячется под край корпуса Земля.

Расставаться с родной планетой было жаль, но Коля понимал, что это ведь  очень ненадолго; тьма вокруг сгущалась, звёзды разгорались всё ярче и холодней, приковывали взгляд. Казалось, так бы разбежался, поднял руки и полетел.

«Попробовать нешто теперь?..», подумал Коля невсерьёз. Он не видел в окружающей черноте ни малейшей чужести, ни угрозы; мир вокруг словно был до краёв наполнен неведомой, но доброжелательной к нему силой.

– Разумный рождён для того, чтобы жить в трёх плоскостях, – сказала ему Юно однажды, когда Коля пытался объяснить ей свой восторг от «полётов» на спидере. Теперь он понимал, понимал – и жадно всматривался в живую пустоту за стеклом.

А затем, как-то удивительно быстро, «титан» вышел на расчётную горизонталь – тридцать шесть тысяч километров. Гул моторов сменил тональность. Грузовик искал «Палач».

Коля обернулся на тонкий писк; мигали лампочки на пульте.

– Захват маяков, – объяснил штурмовик, пряча за спину огрызок «эскимо». Московское мороженое сделалось популярным среди союзников; продуктовый ларёк в Балашихе, где инопланетяне отоваривались на особые военные боны, отпускал «эскимо» целыми коробками.

– Слушай, – сказал Коля, – у тебя ещё, случайно, нету?

– В шлюзе... – виновато улыбаясь, ответил парень.

– А... ну ладно тогда. Мы ведь скоро уже?

– Да, мой Лорд, – сказал прапорщик. – Теперь нас ведут вычислители «Палача».

Половинкин, проследив за взглядом лётчика, обернулся к лобовому стеклу кабины.

– «Палач»... – удивлённо проговорил Коля, всматриваясь в пустоту. – Я вижу его.

– Это невозможно, мой Лорд, – вежливо сказал прапорщик. – Мы находимся на расстоянии примерно...

– Я вижу его.

Штурмовик, который явно чувствовал себя свободней, протянул руку и щёлкнул клавишей на пульте. Половинкина обволокло голубоватое сияние; он отступил на шаг назад.

Прямо перед ним развернулся большой экран – результат работы голографического проектора. В штабе крепости Коля на эти приборы насмотрелся от души.

– Мой Лорд, – так же мягко сказал прапорщик, – это курсовая проекция нашей непосредственной...

Не слушая, Половинкин поднял руку. Он знал, где находится «Палач», он видел корабль – но видел не зрением.

Раскрытая ладонь замерла в воздухе.

Половинкин закрыл глаза. Тьма вокруг пела; он слышал то лепет ребёнка, то мурлыканье кошки.

 – «Тюлилихум ааухум»... – промурлыкал он себе под нос, бессовестно перевирая мотив; но это было уже не важно – теперь он знал всё. Он знал, что означает странная песня на неведомом языке; знал, что лётчики за его спиной встревоженно переглядываются, и прапорщик скучает по семье, оставшейся на Хандуине, а штурмовик остро сожалеет, что пожадничал «эскимо» для странного земного Владыки ситха; знал, что такое – «Владыка ситх»; знал всё, что ждёт впереди. Мир оказался прост и доступен, в нём не было краёв, но ясно выделялось средоточие, и Коля с ужасом и неведомой прежде радостью дождался, пока рубиновая кремлёвская звёзда порвёт последние клочья мрака.

Наваждение схлынуло. Половинкин забыл всё, что ему только что открылось.

Кроме расположения «Палача».

– Здесь, – произнёс он глухо, указывая точку на голограмме.

– Да, мой Лорд... – растерянно признал прапорщик.

Коля шагнул сквозь невесомую синеву и упёрся горячим лбом в бронестекло. Он готовился ко встрече с «Палачом».

Капитан «Палача» Таус Игнази встречал «титан» с гостем в доковом комплексе второго ряда. Основной ангар оставался недоступен: четыре смены назад один из монтируемых силовых кабелей неожиданно оказался под напряжением – несмотря на то, что Таус лично курировал работу диспетчерской автоматики. Пострадал дроид-монтировщик и, кажется, пара клонов.

Проклятый корабль брыкался, как необъезженный таунтаун. Раньше молодому капитану казалось даже, будто сама Вселенная задалась целью всласть поиздеваться над ним...

А затем Вейдер по голосвязи сообщил ему о диверсанте, который скрывается на борту. «Предположительно» скрывается – в устах тёмного джедая это слово прозвучало на редкость грозно.

С новой силой нахлынула неуверенность; Игнази подозревал всех, но оглашать подозрения, естественно, не торопился – скрытым врагом мог оказаться любой. Он снова, как в первые дни после катастрофы, начал влезать в мелкие текущие дела, лично просматривал рабочие программы дроидов, пытался установить системы наблюдения – увы, безуспешно. Каждое утро он поручал Банну и Септену проконтролировать очередной участок фронта работ – и каждый вечер подчинённые приносили известия о выходе из строя ещё одного узла, об очередной аварии; любая новая неисправность сама по себе выглядела мелкой...

Бесследно пропали энергокристаллы генераторов тягового поля. Сами собой испортились программы для дроидов-вычислителей. Смена ремонтников невовремя оказалась в разгерметизированном шлюзе.  Гравикомпенсатор турболифта вышел из синхронизма и размазал по потолку одного из пилотов.

...Как съесть ранкора? – По кусочкам.

Раньше на Тауса хотя бы не так сильно давил груз ответственности: рядом был Вейдер, и само его присутствие давало надежду на безопасность ремонтных работ: инфорсер Императора способен справиться с любым диверсантом. Неважно, где скрывается враг: под личиной невинного старика Банну, за глухим шлемом командира штурмовиков... А ведь Таус ни разу не видел полковника без доспеха...

Молодой капитан раздражённо встряхнул головой и отвернулся. Он не должен выпускать из виду ближайших помощников – но нельзя и настораживать их... Да нет, эти двое всё время рядом; ясно же, что саботажем занимается кто-то из нижних чинов – кто-то неприметный, не вызывающий подозрений... дроид? Но Таус мог отслеживать перемещения всех работоспособных дроидов через терминалы Оперативного центра... По крайней мере, Вейдер не требовал немедленно найти диверсанта. Владыка ситх всего лишь известил Тауса о существовании проблемы – как будто ему с поверхности было виднее, что происходит на «Палаче». Хотя кто может судить о путях Силы... голос Вейдера звучал безапелляционно и едва ли не безразлично – так, словно у тёмного джедая теперь имелись дела поважнее. Таус провёл ладонью по впалым щекам. Он знал, что неважно выглядит сейчас; по утрам из зеркала на него пялился измождённый молодой человек, почти незнакомый... он слишком устал. И не мог позволить себе запросить у медтехников сеанс нейростимуляции – это неизбежно расценили бы как слабость.

Нельзя показывать слабость. Враги только и ждут... Жаль, Гесура на поверхности.

Твилекка несколько раз вызывала его по защищённому каналу: просила указаний, пыталась вести какие-то странные и неподобающие разговоры... он перестал принимать вызовы – Гесура прекратила напоминать о себе. Жаль.

– Капитан... – негромко сказал Банну.

– Вижу, – отмахнулся Таус.

Сигнальные фонари на створах загорались жёлтым: «титан» вышёл на посадочную глиссаду.

Иллюзий Таус не питал: посланник Владыки Сталина должен был найти и разобраться с диверсантом. Вряд ли Вейдер, санкционировавший подобное вмешательство в жизнь «Палача», брал в расчёт интересы, – и самолюбие, – капитана Игнази.

Пустяки. Очередной безголовый боевик, очередной самонадеянный ситх... эта публика слишком полагается на свою Одарённость, слишком привычна к тому, что любые глупости и просчёты можно прикрыть Силой. Умных всегда мало – особенно среди ситхов.

 Таус, одёргивая китель, кривовато улыбнулся: пустяки. Он справится, он всегда справлялся.

Сигнальники горели красным; тупой нос грузовика проходил экран. Курсо-глиссадная автоматика отрабатывала штатно и скучно. Таус выпрямился и, не дожидаясь, пока массивный «титан» коснётся платформы, решительно шагнул вперёд. Банну и Септен молча последовали за капитаном.

«А что, если эмиссар Владыки Сталина сразу распознает диверсанта в одном из них?», на ходу подумал Таус, «Сойдёт с трапа, посмотрит на полковника или флаг-капитана, тут же достанет меч... Забавно получится.» Под ногами загудел металл платформы: грузовик зафиксировал касание. Почти сразу зашипели герметизаторы – на заурядной рабочей барже никто не стал бы принудительно выравнивать внутреннее и внешнее давление. Массивная плита трапа дрогнула, загудели приводы.

Капитан Игнази с сопровождающими стоял прямо напротив трапа. В глубине грузовика цокнула дверь турболифта. Послышались уверенные шаги по коридору грузового отсека. Таус терпеливо держал стойку: судя по походке, гость относился к разряду ревностных служак – с такими лучше сразу продемонстрировать склонность к формализму.