Текст книги "Наш человек на небе (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Может, конечно, Коля что-то там себе и навоображал, – где ему было научиться разбираться в звездолётах, – только чудилось ему в грозных обводах линкора нечто такое... ну, трагическое. Как у оперной красавицы Виолетты, которая отдала себя в чужие руки, а потому упала и погибла. Глупо, конечно, думать так о космическом корабле... «Палач» приближался, и Коля всё отчётливей видел уродливый грязный обрубок в верхней части корпуса, вздутые плиты брони, иссечённые обломки внешних антенн и радаров. Редкие огоньки суетились в нескольких местах – очевидно, дроиды-электросварщики; огоньков было так мало, что лучше б и вовсе не было.

Половинкин вспомнил, что на сварку нельзя смотреть незащищённым глазом и перевёл взгляд выше, к обводу корпуса. «Палач» сейчас находился по другую сторону от Солнца, в тени, но виделся вполне отчётливо. То ли часть солнечных лучей преломлялась в атмосфере, то ли звёздного света хватало... ах ты, чорт, тут же ещё Луна где-то должна быть, от неё, наверное, отражается... Коля пошарил взглядом в пустоте, но Луны не обнаружил. Эх, вот бы и правда повесить над СССР огромные спутники-зеркала, чтобы навсегда рассеять ночной мрак! Как тоже в одной книжке... как же она называлась?.. Да не важно теперь: он переживал приключение, более фантастичное, чем любая прочитанная фантастика.

Коля повторил эту мысль про себя ещё раз – и понял вдруг, что сам себе не верит. Не чувствовал он себя фантастическим героем. То есть, героем чувствовал... немножечко... а только никакой фантастики в том не было. Странно: космос не произвёл на Половинкина ожидаемого впечатления – впечатления чуда. Или с космосом что-то было не так, или с самим Колей – но смотрел он на звёзды, на рябь земной атмосферы, смотрел во тьму, великую  вселенскую тьму, пред которой человек даже не соринка – и не испытывал трепета.

Плевать ему было и на тьму, и на Вселенную... да на всё ему было плевать. Его сюда направили не трепетать, не видами восторгаться, а покорять. Вот покорим – тогда и восторгнёмся. Поэты песни понапишут, прозаики – прозу, политики – передовицы; разъяснят, где трепетать, а где восторгаться. А Колю перед полётом совсем другими разъяснениями накачивали, – и совсем другие приказы давали, и сам товарищ Сталин, указывая мундштуком трубки на Звезду Героя, сказал: «неси достойно!» – вот и не осталось в Колиной душе места на какой-то там глупый трепет.

Он смотрел в космос и чувствовал себя здесь хозяином – хозяином, который просто пока не успел вступить в законные права. В бесконечной тьме зло горели чужие звёзды – но Колино сердце согревала сталинская звезда, а тому, кто несёт в своём сердце сталинский свет, нечего бояться тьмы. Тьма боится Сталина, ненавидит Сталина, стремится оклеветать Сталина. Но ведь тьма – это всего лишь тьма. Что она против настоящего честного света?..

Закладывая лихой вираж, челнок нырнул под брюхо «Палача». Коля задрал голову; с этого ракурса линкор выглядел ещё потрёпанней. Вот огромная иззубренная пасть, видимо, главный ангар... да здесь целый город можно разместить! Нет, наверное, в космосе размеры искажаются... хотя – девятнадцать километров... Обломки висят какие-то... но ничего, починим, всё починим и в порядок приведём. Главное, что «Палач», – искалеченный, но всё равно невыразимо могучий, – оказался сейчас на стороне СССР. Значит, он уже немножко наш – осталось утвердиться.

С такими сложными чувствами Коля и ступил на борт линкора. И ровно так осматривал сейчас его внутренности. Внутри корабль оказался тоже огромным, запутанным и чуток жутковатым. Много-много этажей, – палуб, – соединённых лифтами, много-много комнат, – отсеков, – соединённых бесконечной паутиной коридоров, проходов, раздвижных дверей. Катакомбы какие-то, а не звездолёт... впрочем, в строении корабля чувствовалась определённая система – просто система эта выглядела настолько сложной, что Коля решил пока не забивать себе голову попытками разобраться в ней и запомнить.

Тем более что необходимости особой не было: капитан Игнази от гостя не отходил ни на шаг, буквально даже не отлипал – проводил экскурсию. Нет, сперва, конечно, предложил «лорду Половинкину» каюту, – очень хорошую, просторную и рядом с капитанской, – но Коле-то на месте не сиделось; думал, бросит сидор и сам по палубам пройдётся – ан куда там... Может, оно и к лучшему: пустовато здесь как-то, народу почти нет. Иногда штурмовики встречались, чуть почаще – дроиды. Техников на корабле оставалось совсем мало, но конкретной цифры... то есть числа, конечно; конкретного числа Таус не назвал – стеснялся, видимо. Коля незаметно провёл ладонью по скошенной стене очередного коридора – на пальцах жирно заблестела копоть. Лейтенант сочувственно усмехнулся: чистота – первейший показатель. Как старшина Вороватов говорил:

– Жинку, паря, не по физии выбирай. На физию-то они все!.. пока молодые. Ты к ней в комнату как зайдёшь, ты незаметно под кровать загляни, под половичок. Хорошая хозяйка мусор под кровать не заметает!

– А если плохая попадётся? – спросил тогда Коля.

– Женись, Половинкин! – жизнерадостно посоветовал старшина. – Хороших баб всё равно на всех не хватит, надо кому-то и на так себе жениться. Вот же рота тогда над Колей-то смеялась!..

Он шёл вслед за бубнящим что-то капитаном, вспоминал земную жизнь до войны – и улыбался. Потом вспоминал Юно – и улыбался тоже. Как она там? Вот уж у кого кораблик всегда в чистоте... Подумать только, а ведь «Тень» сперва такой большой показалась... интересно, поднял её Вейдер? Если поднял, Юно свою технику быстро в порядок приведёт, не то что...

– Вероятно, наша техника должна казаться вам настоящим чудом? – вкрадчиво спросил капитан Игнази, придерживая очередную дверь.

– Вероятно, – вежливо ответил Коля, пригибая голову и проходя в заваленный обломками металла ангар.

Не любил он, когда указывали, какие чувства ему испытывать и что должно ему казаться. Точнее... нет, не то. Просто одно дело, когда тебе показывают какой-нибудь там, например, живописный закат или, например, первый закон Кеплера – и говорят: смотри, как красиво! Тут только дурак не поддержит чужую радость.

А Таус... непонятное какое-то ощущение вызывал – фальши? Ну что за глупость, какая ещё «фальшь»... боялся он, что ли, Половинкина?.. «Эх», с досадой подумал Коля, «почему я не писатель? Вот у них каждое слово на своём месте. И думать не надо – что в голову приходит, то и записывай. Красотень!»

Но писателем Коля не был, и верные слова ему в голову приходили не вдруг; зато пришла мысль, что вон та здоровая пыльная глыба с торчащими по краям стволами...

– Это ВБТ – вездеходный бронированный транспорт, – любезно пояснил Таус. – «Топтун», как называет эти машины солдатня. Последнее слово было произнесено с такой шикарной

пренебрежительной интонацией, что Половинкин, искренно полагавший себя как раз той самой «солдатнёй», некоторое время колебался: не дать ли наглому парню в лоб. Потом дипломатические соображения перевесили; Коля открыл рот, чтобы спросить...

– Прошу прощения, Лорд Половинкин, – сказал Таус, хватаясь за нагрудный карман, – срочный вызов.

Коля кивнул и принялся рассматривать ВБТ. Странная машина – ни гусениц, ни... стоп, какие гусеницы! У ней внутри репульсоры, наверняка. Вот ведь чудище: даже больше, чем Т-35! А пушечки-то какие знатные, ну-ка, глянем... Как бы этого «топтуна» из-под обломков вынуть, да товарищу Рокоссовскому... а, кстати, почему «топтун», если репульсоры?.. Он собрался было обратиться за разъяснением к капитану, но в этот момент зуммер переговорного устройства на запястье мелко завибрировал.

– Алё, – сказал Половинкин, спешно поднося прибор к губам. – «Палач» слушает.

С той стороны озадаченно молчали, и Коля спохватился: как же его инструктировали?.. Я – «чайка»… Нет, не то. Я – «актриса»? Что за вздор: какая ещё «актриса»?! Ну да!

– Орёл, Орёл, я Сокол, приём! – шёпотом закричал Коля в микрофон.

– Сокол, ты дятел! – голосом майора Мясникова рявкнул приборчик, и на сердце у Половинкина сразу отлегло и потеплело. – «Алё»!.. Голову включай, С-сокол.

– Слушаюсь включать голову. Орёл, докладываю!..

– Отставить, – сказал Мясников. – Как у вас там погода?

– Ясно, – сказал Коля, машинально отступая подальше от Игнази. Тот приглушённым голосом трепался по собственной рации, и лицо у капитана делалось всё более и более озабоченным. – Метеоритов нет, видел комету.

– Тогда слушай, Сокол. Крепость взорвана... отставить! Только один сектор. Разрушено помещение Оперативного центра, пострадал ЦОУП, ну и так, по мелочи.

Майор имел привычку выкладывать неприятные новости сразу, в лоб – и манера его странным образом успокаивала и мобилизовывала Колю.

– Я должен вернуться? – спросил Половинкин.

– Голову включи. Замятня у нас серьёзная, Власов крепко застрял на южном. Катуков держится контрманёвром, но... в общем, оперативного стола в крепости больше нет. Принято решение перенести штаб фронта на «Палач». И часть авиации. Понял, Сокол?..

Всё встало на места.

Один из наиболее рискованных и ожидаемых вариантов развития событий становился реальностью.

Коля выслушал краткие, – большая часть была оговорена заранее, ещё на Земле, – приказания и наставления, попрощался и, поворачиваясь к Таусу, отключил прибор.

– Какого хаоса... – с тоской пробормотал Игнази, отнимая руку от нагрудного кармана и синхронно оглядываясь на Половинкина. Сомнений не было: получил капитан ту же самую информацию, что и Коля. Хотя, понятно, в ином разрезе.

Молодые люди молча смотрели друг на друга. Предстояла большая работа.

Глава 15. Человек со сварочным аппаратом

«Палач» оживал, словно земляне наполняли его новой силой. Осназовцы разбежались по кораблю, как весёлые, хитрые, увешанные стволами тараканы. На Земле к этому времени успела побывать большая часть личного состава и «пятьсот первых», и «вьюжников» – бойцы НКВД, не успевая соскочить с трапов челноков, всюду натыкались на знакомых, тех самых парней, с которыми совсем недавно делили тяготы войны. Общая окопная правда – что объединяет надёжнее?..

Личный флагман лорда Вейдера наливался светом и смехом: имперские техники и грузовые дроиды раскатывали катушки силового кабеля с пропитанной бумажной изоляцией. Завод «Москабель» уже подвергся плановой частичной эвакуации, прорастая «Куйбышев-», «Урал-» и «Сибкабелем»; медной жилы, – как и почти всех материалов стратегического значения, – остро не хватало. Ну да чего не отдашь для благополучия союзника – которое в итоге всё равно твоё собственное?..

На помощь космическим электрикам спешили электрики земные; спешили слесари, врачи, сварщики, мотористы, ракетчики... Людей эвакуировали из Белоруссии – ввиду угрозы уничтожения лагеря; люди прибывали из резерва Ставки: Коля прекрасно знал, что отряд Мясникова изначально готовили для захвата «марсианского» линкора – но, помимо подразделений «волкодавов», товарищ Берия успел сформировать группы технических экспертов: в режиме традиционно особой секретности, на базе Специальных отделов НКВД.

Лаврентий Палыч не любил ломать и делал это лишь по крайней необходимости; Лаврентий Палыч предпочитал строить.

– Работы много, – сказал Мясников, отвечая на восторженное приветствие Половинкина. – Ты с их Оперативным центром разобрался?

– Разобрался, товарищ майор, есть стол, работает.

Оперативный стол в белорусской крепости оказался уничтожен взрывом; кремлёвский прибор для непосредственного управления войсками не предназначался. Развёртывание новой системы телеуправления на Земле потребовало бы от полутора до двух недель – по самым оптимистичным оценкам. Такого времени у РККА не было: слишком многое зависело от того, успеют ли объединённые силы Василевского и Конева прорваться в Белоруссию. Лорд Вейдер сам предложил товарищу Сталину перенести центр управления войсками Особого Белорусского фронта на орбиту, задействовав практически простаивающий оперативный стол «Палача».

– Так что товарища Рокоссовского будем встречать по высшему разряду,  – подвёл итог Мясников. – Охрана... нет, в телохранителях он тут вряд ли будет нуждаться. Да и не позволит: не тот человек. Коля кивнул: умная отвага Рокоссовского успела стать нарицательной.

– Я, вообще-то, на Землю хотел, товарищ майор. Продолжать бить фашистскую га...

– Исключено. Сейчас твой фронт – здесь.

Он посторонился, давая дорогу очередной пиликающей коробочке.

– Тогда в техгруппу, – вздохнул Коля. – Есть идейка тут одна.

– В техгруппу, говоришь... Значит, давай для начала с командующим покрутись: пусть местные видят, что всё на высшем уровне. Чорт знает, с чего у имперцев к тебе такое расположение – но надо использовать. Мясников ещё раз обвёл взглядом высокие своды ангара, «пристрелял» глазами выходы. Было заметно, что идея силового захвата «Палача» переживает в его твёрдой голове известное перерождение: слишком велик оказался корабль.

– Значит, представительскую отработаешь, – сказал осназовец, явно думая о чём-то своём. – Отработаешь, и давай... Главное – как можно скорее оперативный стол освоить.

– Я освоил уже, товарищ майор. Ну, как освоил – осмотрел. Такой же у них стол, совсем такой же. И каюту для командующего капитан Игнази выделил, это не в казармах, а на офицерской палубе. Константин Константинович отдохнёт с дороги, а мы...

Майор посмотрел на Половинкина, и Коля немедленно пришёл к выводу, что отдыхать с дороги Рокоссовский вряд ли станет.

– Ну, я ещё тут на предмет лазаретных помещений озаботился, – сказал Коля, уж не зная, какой бы ещё пользой для общества оправдать свой высокий космический статус, проведённое на орбите время и капающие командировочные.

– Макаров! – гаркнул Мясников куда-то в сторону.

«Неужто!..», подумал Коля, оборачиваясь.

Белобрысый Макаров начинал войну испуганным мальчишкой-лекпомом, но война, – как и любое стоящее дело, – быстро превращает юнцов в мужчин. Или убивает. Как и любое стоящее дело.

Макаров выжил, раздался в плечах и окреп лицом. Увидав приятеля, Коля окончательно утвердился во мнении, что Советское присутствие на «Палаче» будет носить характер обширный и долговременный – раз уж таких, прямо скажем, малоопытных бойцов сюда везут.

– Да я ведь теперь младший медтехник! – торопливо тряся рукопожатием, похвалился Макаров. – Под руководством товарища Гесуры. Неофициальные пока звания, товарищ старший лейтенант, но всё-таки. Командирская должность, видите? У меня и серьга теперь новая, и пистолет, видите?

– Вижу, – согласился Коля, скептически наблюдая пистолет Макарова – с облезлым дулом, ещё довоенный. – Ты бы им тут поменьше размахивал:  союзники кругом, не так поймут. Тебе, вообще-то, кобуру опечатать должны.

– Ой, извините! – забормотал вчерашний фельдшер, быстро убирая оружие. – Я не подумал... Там в лагере такие сейчас дела пошли, раненых очень много, а мы все с оружием и спим вполглаза. Вы не подумайте, я сюда на практику направлен, медицинских роботов изучать. Товарищ Гесура говорит, я способный, а на звездолёте роботы мощнее, чем в крепости.

– Ещё бы, – хмыкнул Половинкин, хоть и мельком, но всё же успевший оценить качество и количество госпитальных роботов «Палача».

– Щас такие дела пошли, товарищ старший лейтенант! – затараторил обрадованный поддержкой Макаров. – Медтехника очень развивается, ну ужасно просто. Вы знаете, вообще, со временем медтехника перевернёт жизнь всего человечества. Ничего не будет: ни хирургии, ни терапии, ни оториноларингологии! Одна сплошная медтехника!..

– Ну, это ты что-то разгорячился. Оториноларингология, тут я согласен, действительно скоро отомрёт. Но акушерство? парентеральное питание? лечебная физкультура?.. Да простой пирамидон хотя бы – как человеку без пирамидона?

– А вот Вы вспомните мои слова через двадцать лет!.. – закричал младший медтехник. – «Пирамидон», ха! Да товарищ Гесура даже уколов не ставит: робот один только раз введёт под кожу ампулку – и всё! Дальше эта ампулка сама собою нужные вещества выделяет, пока не закончится. И колоть не надо даже!

– Да... это впечатляет, – покачал головой впечатлённый Коля. Уколов он не то чтоб боялся, а так... ну, не любил он уколы. – Но это всё-таки Гесура – а мы-то, мы когда так научимся?

– Научимся, товарищ старший лейтенант! Постепенно. К нам товарищ профессор Преображенский Борис Сергеич из Москвы приезжал, так говорит, эти ампулы уже мышам ставить научились, отечественного производства. То есть это ампулы отечественного производства, а мыши, я не знаю, какого производства, но, наверное, тоже отечественного.

Макаров помолчал, собираясь с мыслями.

– Товарищ старший лейтенант, кстати, а мыши трофейные бывают?

– Собаки бывают, – сказал Коля, вспоминая первые дни войны. – Гитлер, например.

– Ой, как я забыл!.. – обрадовался Макаров. – Я же Гитлера с собой взял, он тут, на челноке!

– Как на челноке? – опешил Половинкин.

– Ага, тут он. Я подумал – ну, нельзя же в космос сразу человека посылать, надо сперва какую-нибудь собаку или обезьяну. Я же не знал, что Вас уже послали.

– Меня... меня давно уже послали, – сдавленно сообщил первый космонавт Земли.

– Ну вот, так а я-то же не знал! Ну, и стал Гитлера готовить.  – Куда готовить?

– На опыты.

– Я тебе дам «на опыты»!..

– Вы не подумайте!.. Просто надо же мне на ком-то тренироваться.

– Тренируйся лучше... лучше...

Коля в отчаянии поискал глазами Мясникова, но массивной фигуры майора поблизости не наблюдалось. То ли бывалый осназовец вовремя предвидел очередной прорыв макаровского красноречия, то ли просто ушёл по неотложным своим делам – так или иначе, за старшего остался Половинкин.

– На кошках, – выдохнул Коля. – На кошках тренируйся. Гитлер где?

– В ящике... – ответил Макаров, озадаченный сменой тона.

– Пойдём. Достанем псину, а потом я тебя в их госпиталь отведу.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант! Вы не подумайте: просто тут вокруг столько удивительного, а я с дороги так устал – ног не чую. Удивительно: впервые за долгое время он не чувствовал ног. Не в том смысле, что онемели, нет – ушла боль. Можно было бы подняться из кресла, присоединиться к собравшимся у оперативного стола военным... нельзя: нельзя давить авторитетом.

Впрочем, задавить авторитетом того же Шапошникова – задачка непростая.

Сталин усмехнулся в усы, вспоминая, как старательно Борис Михайлович уговаривал его оставаться в кресле. Другой бы предложил: «отдыхайте» – подразумевая: «не мешай!..» Начальник Генштаба сказал: «не мешайте» – имея в виду «отдохните хоть немного».

Сам старый маршал сосредоточенно нависал теперь над «живой картой», отслеживая ход боевых действий в Белоруссии. По экрану оперативного стола медленно ползали разноцветные значки воинских частей. Светились предполагаемые, расчётные и зафиксированные маршруты движения. В местах боестолкновений экран полыхал красным; отсветы ложились на лица склонившихся над столом генералов – и генералы казались сталеварами. Шапошников освоил оперативный стол очень быстро, словно всю жизнь чего-то подобного и ждал. Он откровенно наслаждался новыми возможностями; да и здоровье позволяло – когда болеешь так тяжело и долго, поневоле станешь воспринимать внезапное исцеление как второе рождение. «А ведь я – старше», подумал Сталин; подумал с товарищеским, но всё равно странным чувством.

Впрочем, все его ощущения в последнее время сделались... чудноватыми: обострёнными, слишком тонкими, слишком глубокими – словно он учился воспринимать окружающий мир каким-то новым органом чувств. Иной раз Сталину казалось, будто он растворяется в накатывающих незнакомых переживаниях, теряет чувство времени и пространства – но всякий раз,  сбросив оцепенение, он понимал, что мир вокруг не упустил и мгновения.

– Успевает, – с облегчением сказал Шапошников, распрямляясь.

– Катуков? – уточнил Тимошенко.

Борис Михайлович кивнул.

– Ну вот, – удовлетворённо сказал Семён Константинович. – Значит, не зря рокаду строили, я ж говорил.

Корпус Катукова, используя преимущество «тридцатьчетвёрок» в проходимости, метался сейчас в узкой полосе между Барановичами и Дзержинском. От танкового соединения немцы, естественно, ожидали попытки прорыва на Лиду; вместо этого Рокоссовский ограничивался контрударами и одновременно настойчиво расшатывал позиции немцев на севере, создавая впечатление недостаточности собственных сил – которых, сказать по совести, для вскрытия обороны противника и в самом деле было маловато. В это же время дивизии генерал-лейтенанта Власова обозначали угрозу на юге, в направлении Луцка; репутация «наполеоновской хватки» Андрея Андреевича была достаточна высока, чтобы немцы поверили в серьёзность его намерений. Один и тот же вопрос, всегда один, из тысячелетия в тысячелетие: какой же из обозначенных ударов главный? Ответь верно – и выстраивай адекватную оборону, стягивай силы, подготавливай контрудар; ошибись – и терпи поражение. Не обязательно, конечно: иной раз и повезёт – вот только цена такого везения всё равно может оказаться слишком высокой. Однако план Рокоссовского предполагал сразу два главных удара – уникальное решение в военной истории. Идея вызвала яростные возражения Жукова и уважительное одобрение Тимошенко; Шапошников и Антонов колебались, склоняясь к «за».

– Вы уверены в своём предложении, товарищ Рокоссовский? – спросил тогда Сталин.

Фигура генерал-лейтенанта пошла синеватой рябью: голографическое изображение стабильностью не отличалось. Однако звук передавался по отдельному каналу, и голос Рокоссовского остался твёрдым:

– Уверен полностью, товарищ Сталин.

– А вот Ставка не уверена. Выйдите и подумайте хорошенько.

– Слушаюсь, – сказала голограмма.

Полупрозрачная фигура протянула руку, – очевидно, к выключателю, – изображение померкло. В воздухе над миниатюрным постаментом устройства вспыхнула и принялась крутиться вокруг собственной оси небольшая красная табличка: «Пользователь вышел из сети».

– Оригинальничает Костя, – отчётливо пробормотал Жуков.

– Молодец Константин Константинович, – сказал Тимошенко.

– А Вы что имеете сказать, Борис Михайлович? – спросил Сталин, откидываясь в кресле.

– Риск большой, товарищ Сталин, – отозвался Шапошников. – Но и выигрыш сулит немалый.

 Он по привычке откашлялся.

– Фактически, товарищ Рокоссовский реализует принципиально новую военную доктрину... да – назовём её доктриной автономной стратегической партизанской операции.

– Мудрёно, – заметил Тимошенко. – Но по сути...

– Мальчишество и авантюра, – резко перебил его Жуков. – И по сути, и по форме. И по результатам.

– «Результатам»?.. – переспросил Антонов; начальник Оперативного управления Генштаба вообще отличался несколько ироничным отношением к Георгию Константиновичу.

– Что Вам непонятно? Я говорю о...

– Товарищ Жуков, – сказал Сталин. – Вы подготовили замечания по Керченской операции?

– Так точно, товарищ Сталин. Соображения мои я сейчас изложу...

– Изложите. Несколько позже. Товарищ Поскрёбышев проводит Вас. Скрипя сапогами, как Прокси суставами, командующий Южным фронтом покинул помещение.

– Строго говоря, – примирительным тоном сказал Шапошников, – в известном смысле товарищ Жуков прав. Авантюра. Но авантюра явно давно и глубоко продуманная.

– Ежели продуманная – авантюра ли? – спросил Антонов.

– Ключевым моментом стратегии Рокоссовского, – сказал Борис Михайлович, избегая прямого ответа, – является применение общевойсковых методов силами фактически партизанских соединений. Костяк Особого Белорусского составляют кадровые военные, снабжение частей поставлено отлично, разведка... несмотря на отдельные неудачи, разведка поставлена очень серьёзно. Средства авиации и ПВО способны к решению соответствующих задач. Артиллеристы в лагере прекрасные, и снарядный голод мы ликвидировали. Отдельно отметим высочайшую эффективность действующих в Белоруссии диверсионных подразделений.

Присутствующие дружно покивали, отмечая.

– На такое уникальное сочетание качеств ответа у немцев пока не выработано. Ведь в современной войне нет грани между тактикой и стратегией: ныне между ними вводится оперативное искусство, окончательно стирающее какие-либо границы. В современной операции тесно переплетаются между собой стратегия и тактика.

Борис Михайлович указал на оперативный стол космических союзников:

– Теперь же на помощь деятелям не только военным, но и всяким иным пришла техника, предоставив в наше распоряжение аппараты, подобные этому. Мы получили немыслимую ранее возможность следить за ходом военных действий, опираясь на куда более достоверный источник сведений, нежели письменные и устные донесения непосредственных участников сражений.

– Золотые слова! – сказал Тимошенко. Он с предельным вниманием  относился к информационной составляющей войны и строго наказывал генералов даже за кратковременную потерю управления войсками. Передатчики «марсиан», активно внедряемые сейчас в РККА, казались Семёну Константиновичу чем-то навроде манны небесной, и маршал не забывал делиться своей радостью. – С новыми рациями – да мы ж теперь сверху донизу всё видим. И, если что, управление подправим. Прям отсюда.

– Строго говоря, мы наблюдаем позиции не самих частей, а приданных им офицеров связи с передатчиками.

– «Войну ведёт верховная власть государства», – негромко процитировал Иосиф Виссарионович, вынимая изо рта мундштук нераскуренной трубки, – «слишком важны и ответственны решения, которые должно принимать руководство войной, чтобы можно было доверить его какому-либо агенту исполнительной власти».

Шапошников с уважительным достоинством поклонился. Прежде чем

Глава Генштаба успел продолжить, прозвучал зуммер голопроектора; табличка засветилась жёлтым: командующий Особым Белорусским фронтом запрашивал соединение.

– Вы подумали, товарищ Рокоссовский? – спросил Верховный.

– Так точно, товарищ Сталин, подумал, – сказал товарищ Рокоссовский, застенчиво переливаясь оттенками лазури. – И настаиваю на проведении операции по предложенному плану.

– Выйдите и подумайте ещё, – сказал Сталин.

«Пользователь вышел из сети».

– Уверенность командующего – залог успеха операции, – сказал Тимошенко, рассматривая вращающуюся табличку.

– Смотря какой командующий, Семён Константинович, – мягко заметил Антонов, – смотря какой командующий...

...Сейчас Сталин со смешанными чувствами вспоминал события недавнего прошлого. Упрямец Рокоссовский трижды выходил и трижды возвращался – но всё-таки добился своего: оперативный план был утверждён. И теперь претворялся в жизнь.

Но успех плана зависел не только и не столько от действий Особого Белорусского фронта: Рокоссовский играл от преднамеренной обороны, принимал удар на себя, сковывая основные силы немцев на данном участке фронта, но исполнение общего стратегического замысла определялось способностью Василевского взять Могилёв. Несмотря на все сложности текущего периода войны, несмотря на неожиданных союзников, РККА оставалась объективно слабее армии объединённой Европы: опытом, техникой, людскими и материальными ресурсами. Со вступлением, – с неизбежным вступлением! – Испании и Швеции в войну против СССР, перевес становился ещё более угрожающим. И можно было не сомневаться: новая, куда более гибкая политика Германии на оккупированных территориях прибавит немало желающих записаться в национальные дивизии вермахта.  Насчёт нейтралитета Турции Иосиф Виссарионович тоже не испытывал особых иллюзий; куда больше его заботила Англия. САСШ и Японию удалось вынести за скобки по меньшей мере на год, но Англия... даже простое перемирие в Европе будет означать для Германии возможность перекинуть на русский фронт до тридцати полноценных дивизий. Впрочем, такая оценка может оказаться и завышенной: совсем оголить свой запад немцы пока не решатся.

Пока?..

Судя по данным разведки и дипломатов, новый руководитель рейха, генерал Каммхубер – человек решительный и неглупый. Выскочил он, как чорт из подпола, обойдя куда более вероятных кандидатов в преемники – а кого не смог обойти, того уничтожил. Одно лишь то обстоятельство, что Каммхубер до сих пор воздерживался от официального провозглашения себя новым фюрером, по мнению Иосифа Виссарионовича переводило его в разряд наиболее опасных противников. При этом никто не понимал причин внезапного возвышения Каммхубера, источника его неожиданной силы.

«Сила», подумал Сталин, «сила...»

Он сидел в жёстком рабочем кресле, машинально просматривая свежие сводки по вновь разведанным месторождениям в Средней Азии, Сибири, на Дальнем востоке, и наблюдал за работой своих полководцев и офицеров связи. Антонов заметил внимание Верховного, сдвинул какой-то переключатель – над оперативным столом вспыхнуло, разворачиваясь, плоское полотнище голограммы: дубликат «живой карты».

Несколько красных пятен в Белоруссии казались совершенно незначимыми в сравнении с массивной алой дугой, протянувшейся от Полоцка до Кричева. Крупнейшее в истории наступление РККА медленно, но верно катилось на запад, охватывая и перемалывая могилёвский оборонительный рубеж. Дивизии, с помощью космических радаров спасённые от разгрома в летне-осеннем отступлении, возвращали должок.

Алексей Иннокентьевич пробежался тонкими пальцами по столешнице; голограмма приблизилась, расцветилась номерами частей. К сожалению, задействовать пока удалось далеко не всю мощь оперативных вычислителей – капитан Окто не сумел объяснить, как наполнять встроенную в оперативный стол электронную картотеку.

– Не инженер я, – обескураженно долдонил штурмовик, – простой пользователь. Тонкостей технологии не знаю...

Кроме того, размещённый в Ставке оперативный стол не имел средств прямого управления частями. На первом этапе операции работа велась из белорусской крепости, но сейчас Рокоссовский, потеряв свой стол при взрыве, был вынужден перебраться на орбиту. Сталин ожидал возражений, предполагал, что Константин Константинович потребует оставить его в непосредственной близости к своим дивизиям. Но комфронта, успевший в полной мере оценить эффективность техники союзников, отреагировал иначе:  – По-моему, должно существовать одно правило: место командующего там, откуда ему удобнее и лучше всего управлять войсками. Конечно, вовсе не значит, что командующий должен всегда отсиживаться в штабе. Присутствие командующего в войсках имеет огромное значение. Но всё зависит от времени и обстановки.

Иосифу Виссарионовичу импонировала уверенная логика генерал

– лейтенанта, как и та естественная простота, с какой уступил Константин Константинович непосредственное руководство Карбышеву. А ведь Рокоссовский не мог не понимать, что в случае успеха операции большая часть славы достанется Дмитрию Михайловичу.