Текст книги "Сапоги — лицо офицера"
Автор книги: Виктор Кондырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Ночные гости
Беда еще, что штабной вагон находился в середине состава, и майоры, с пьяным упорством препятствовавшие человеческому общению, запирали на ночь двери в тамбуре. У лейтенантов имелись взятые у проводников ключи, железнодорожные запоры не могли остановить еженощные переходы и хождения, и в штабе изловчились подпирать дверь доской изнутри.
Желающим пойти в ночные гости приходилось или переползать по крыше вагона, или во время частых замедлений выпрыгивать из поезда и бежать по насыпи, обгоняя штабной вагон. Иногда очень уж сильно пьяные или с подругами, не способными к скоростным рывкам и балансированию, легонько притормаживали поезд аварийным тормозом. Пока машинист разбирался, что к чему, офицеры и их спутницы успевали передислоцироваться.
Судьба подсластила бобыльскую долю лейтенанта Казакова, послав ему редчайшую удачу. В его вагоне оказалась гитара, а ее владелец, кудрявый паренек, умел не только тренькать, но главное, знал два куплета терзающей душу песни «Дорогой длинною, погодой лунною». Офицерский люд, притомившись, кто от любовных напряжений, кто от алкания, сползался в седьмой вагон.
Балу и Казаков, оглушенные кручиной по женской ласке, терзаемые желанием напиться до скотского состояния, счастливо хлопотали, рассаживали гостей, вручали немытые стаканы и кружки, любовались принесенными бутылками.
Будили кудрявого гитариста.
Парень спросонок не хотел пить водку без закуски, его вежливо заставляли, выпивали сами и сладостно замирали, услышав первые тихие аккорды.
Кроме «Дорогой длинною…» никто не хотел ничего слушать, певец с отвращением заводил снова. В конец раскисшая компания начинала ему подвывать. Будучи еще в состоянии произносить слова, Балу брал гитару, нашептывал жалостливые песни, Казаков подтягивал таким мерзким голосом, что всем становилось неудобно. Чтобы прервать эти гнусные, изредка совпадающие с мелодией, стенания, предлагали сменить обстановку.
Неугомонные гуляки гуськом проходили по поезду, бросая по дороге потерявших силы, доходили до третьего вагона.
Хозяин, лейтенант Рушников, любивший выпить анахоретом и обычно совершенно голый, встречал их похожим на тирольский криком. Проводница, белесая растрепанная бабенка, довольно поглядывала на дорогих гостей, нетщательно прикрывала наиболее срамные места.
Передохнув, притормаживая поезд, спрыгивали во тьму и добирались до теплушки, переоборудованной под кухню.
Натрудившиеся за ночь повара укладывались спать рано, в теплушке ночевали только ефрейтор Васькин и кладовщик-сержант. Половину вагона занимали две походные кухни, а слева от широкой, откатывающейся в сторону двери были сложены мешки и ящики с продуктами.
На кухне их привычно ждали.
Васькин втянул в вагон лейтенантов, бережно принял гитару, вещмешок с бутылками, ахнув от радостного сюрприза, выдернул из темноты проводницу Симу, достаточно пьяную, но все же меньше, чем ее шеф Курко, заснувший где-то на полпути.
На мешках сидел лыка не вяжущий еще один сержант, из взвода охраны, невнятно нудил что-то агрессивное.
Рыхлые куски говядины вызывали рвотные спазмы и их дружно выплюнули, хотя забыли уже, когда и ели.
Гранин разлил всем, но обошел пьяного сержанта.
– А ты, залупашкин, не достоин высокого общества, – запинаясь, выговорил лейтенант. – Гнида эта сегодня подняла на меня руку…
Днем Гранин наткнулся в своем вагоне на тогда уже нетрезвого сержанта. Тот стоял перед открытым чемоданом новобранца и вяло шуровал в тряпье, искал чем поживиться. Гранин плохо стоял на ногах, но все же с размаху ткнул грабителя кулаком в спину. Резко обернувшись, сержант грубо усадил его двумя руками на полку и, угрожающе ругаясь, даже замахнулся. Потом неторопливо ушел, а оскорбленный Гранин лег спать.
Офицеры с осуждением посмотрели на воровитого однополчанина.
– Что ж ты молчал, Гранин? – непослушным языком вымолвил Ваня Вольнов. – За такое ему надо пиздюлей отвесить и немедленно!
– Я едал вас! – развязным блатным голосом выкрикнул сержант.
– Поебешь, кого догонишь, свинья! – и Горченко запустил в него банкой тушенки.
Сержант привстал было, стараясь принять угрожающую позу, но ефрейтор Васькин прыгнул на него, зажал голову подмышкой. Сначала Вольнов с Горченко, а потом и сумевший подняться Гранин потыкали кулаками в лицо сержанта, разбили нос и губы. Пьяный орал благим матом, проклинал всех и оскорблял, собирался выпрыгнуть из поезда. Его связали, заставили лечь на пол в углу, привязали ноги к кухне, не мешай людям гулять.
Васькин усадил к себе на колени испуганную Симу, судорожно полез под платье, оба смеялись.
Балу заиграл, Казаков, не таясь, заревел слова, Горченко налил по второй. Батову удалось разжечь в топке огонь, стало просто прекрасно. Ваня Вольнов сломался, заснул на спине, мокрое пятно расползлось под ним, облегчился во сне, бедняга.
Сержанты пригласили проводницу Симу чуть повыше, на мешки, меняясь, ласкали ее. Женщина охала, горячие парни до утра не давали ей заснуть. Под их возбужденное кряхтенье лейтенанты улеглись кто куда, поезд поторапливался на юго-восток, подрагивая от нетерпения, теша себя надеждой на скорый отдых…
Пьяный караван
Захудалая придорожная тайга, грязные бревенчатые станции стояли нищими вдоль дороги, дряблое серое небо удесятеряло нудьгу, холод сибирских летних ночей стойко сопротивлялся вялому дневному теплу, люди, съежившись, лежали на полках, жалкие, похожие на скомканные бумажки.
Новобранцы начали писать письма.
Поезд трогался, и сотни конвертов летели из окон, глазевшие на эшелон понятливые дети бросались их подбирать, сочувственно махали рукой, не волнуйтесь, опустим.
Офицеры ворчали, угрожали нарушителям, ссылались на военную тайну, напоминали о железной армейской дисциплине, и люди, видя ненастоящую серьезность, благодарно улыбались. Посланий с каждым днем становилось все больше и больше, и в штабе решили принять действенные меры.
Поезд сделал вид, что отправляется, а когда стайки писем вылетели из окон, остановился.
Залесский, Францер и Сидоров соскочили на землю и, быстро наклоняясь, принялись проворно собирать запрещенную переписку. Местные дети и несколько взрослых, беря численным преимуществом, выхватывали письма у них из-под ног, отскакивали в сторону, злобно дразнили офицеров.
Силы были явно неравны, ослабленные водкой ревнители государственных интересов быстро взмокли, задышали с одышкой и от бессилия разъярились.
Майор Францер затопал ногами, невразумительно закричал и начал рвать письма. Майор Залесский разрывал конверты молча и не так ожесточенно, старший лейтенант Сидоров, уставясь глазами мороженного судака, грозил пальцем высунувшимся лейтенантам.
Скосив головы в окна, новобранцы ошарашенно наблюдали разгневанное начальство.
Кончилась спокойная жизнь, пришли к уверенному выводу лейтенанты, в штабе началась послеалкогольная активность, майоры сначала одурели от водки, а бросив пить, свихнулись от мук трезвенности. История известная, описанная научно, наверстывают дни, потерянные в хмельном безделье. Ехать-то осталось всего ничего, вот командиры и решили навести порядок в пьяном караване.
– Ох, ребята, ребята! Хлебнем мы горя! – философствовал Ваня Вольнов. – Когда два человека дуют вместе до умопомрачения барбосянку, трудно отличить дурака от умного. Но на похмелку двух мнений быть не может – дурак обнаружит себя сразу! И спасу от него нет! Готовьтесь!
Лейтенанты горестно выпили и разошлись по вагонам, ждать напастей…
Станция была большая, с множеством запасных путей.
Безропотный поезд загнали, конечно, на самые отдаленные пути, загородили товарными составами.
Казаков вызвал сержантов.
– Что там салаги, думают банковать или нет?
Лейтенанты уже не бегали сами за водкой, предпочитали разрешать новобранцам-русским отлучаться в буфет или магазин. Так сберегалось пошатнувшееся здоровье, а принесенную водку или вино, купленное на свои, конечно, деньги, салаги делили поровну с командиром. От усилившейся вагонной скуки русское население поезда стало пить гораздо чаще, да и киргизы осмелели, старались не отставать.
– Пойду спрошу, – сказал Везин. – Вокзал, правда, далеко, но в случае чего, придержим паровоз.
Трое гонцов, хоронясь, побежали на промысел.
Казаков нервно поглядывал, время летит, а их все нет и нет.
Неожиданно из-под вагона высунулись незнакомые головы, потом затаились под колесами, осматриваясь. Возле каждого стояло эмалированное ведро.
Догадка стеганула Казакова, он ветром вылетел в тамбур.
Новобранцы кроликами уставились на него.
– Что это у вас в ведрах, соколы ясные? – с вкрадчивой суровостью спросил лейтенант и поманил пальцем. – Ко мне, рядовые!
Один не растерялся, поскакал прочь, но другой, прыщавый губошлеп, панически застыл на месте.
Казаков быстренько спустился и выдернул дужку из слабо сопротивляющихся пальцев.
Несколько литров красивого цвета вина плескалось в ведре.
– Как вам не стыдно начинать воинскую службу с пьянства? Я конфисковываю алкоголь! В следующий раз накажу! Идите, рядовой!
Не успел Казаков запереть ведро в туалете, как в вагон ворвался с бешенными глазами Панкин.
– Ты что, сука, мое вино забрал?! Кто тебя, распропадлина, просил?! Где оно?
– Чего ты с ума сходишь? Здесь оно, идем пить! Откуда я знал, что это ты их послал? – нагло лукавил Казаков.
Похожее на мадеру вино продавали в поезде на соседних путях грузины. Каким-то чудом, за какие это только деньги, арендовали они товарный вагон и ехали теперь с десятками бочек на Восток, подзаработать.
Поставив ведро на пол, Панкин и Казаков пили в хорошем темпе, зачерпывая кружками крепкое вино и довольно перешучиваясь.
Вопль под окном нарушил их приятственный покой.
Орал майор Францер.
В коридоре появились запыхавшиеся, перепуганные гонцы-лазутчики, на бегу сунули Казакову водку и опрометью кинулись на свои полки.
Майор Францер, непрерывно крича, лез уже в тамбур.
Удивляясь своей ясной голове, Казаков четким движением вставил бутылки во внутренние карманы висящего на видном месте кителя.
Разъяренная физиономия замполита возникла из-за одеяла-занавески.
Панкин решительно взялся за дужку ведра, зажал его сапогами.
– Где эти трое? – рыком крикнул майор. – Немедленно разыскать!
– О ком вы говорите? У нас все люди на месте! – с достоинством сказал Казаков. – Проверьте!
Францер не стал пререкаться, побежал между полками, сдергивая одеяла. Для него все новобранцы были на одно лицо, все смотрели испуганно и невинно, все были без обуви и полураздеты. Он бестолково кричал, не мог примириться с безрезультатным поиском, от неутоленной ярости совсем потерял лицо, грозил трибуналом и расстрелом.
Не медля ни секунды, Панкин схватил ведро и бесшумно дал тягу.
Майор с ненавистью набросился на Казакова.
– Где водка? Я видел бутылки! Они в вашем вагоне! Когда прекратится это пьянство?!
Казаков, загородив вход к себе, слушал, вежливо подняв брови.
– Если я ее найду, вам не поздоровится!
Францер неожиданно ловко прошмыгнул мимо Казакова, перевернул матрац, заглянул под полку и схватил чемодан.
– Что вы, товарищ майор, собираетесь делать? Шмонать личные вещи офицера? – грубо крикнул Казаков. – Что это за полицейский произвол! То вы нахвалки шлете, расстрелом грозите, перед людьми позоритесь, а теперь посягаете на мой чемодан?
– Объявляю вам пять суток гауптвахты! Вы алкоголик! В полку с вами еще поговорят! – майор перестал кричать. – Многие пожалеют об этой поездке!
Замполит ушел.
Взволнованный стычкой Казаков уставился в окно, потирая лицо, бормоча запоздалые дерзости.
Это еще что такое, вздрогнул лейтенант.
Снаружи кто-то пьяно куражился.
Схватившись руками за поручни, плотный парень в гражданском пытался оттолкнуть лейтенанта Курко, стоящего в дверях вагона. Парень криком доказывал необходимость беседы с новобранцами, он знает порядки, он сам недавно дембельнулся, ему надо сказать салагам пару слов, объяснить важность уважения к старикам, они у него все будут ноги целовать, товарищ лейтенант только благодарен будет, кричал, тараща красные глаза, совершенно пьяный гражданский.
Растерянный Курко не знал, как отделаться от настырного благодетеля, придерживал его за плечи.
– Что ты с ним разговариваешь! – Казаков прибежал на помощь соседу, стал сзади Курко. – Влупи-ка ему сапогом, гони эту рвань!
Курко толкнул парня ногой в грудь, но тот удержался, выхватил из кармана велосипедную цепь и, замахнувшись, отогнал лейтенантов в глубину тамбура.
– Всех вас, парчушек, казнить буду! Я старик, а вы бляди! – парень, исказив для пущего страха лицо, размахивал цепью.
Ваня Вольнов быстро поднялся в вагон и молча толкнул крикуна в спину. Тот потерял равновесие и рухнул вперед, на Казакова и Курко.
Эшелон двинулся.
В узком тамбуре особенно не размахнешься, и пьяного били сапогами не очень сильно, но и не разбирая куда. Он выл, пытался подняться и тогда его били кулаками. Поезд вытягивался со станции, шел еще не быстро, и, подхватив в шесть рук визитера, офицеры вытолкнули его наружу. Парень покатился немного по земле, поднялся, шатаясь, бежал вслед, неслышно орал.
Благодарный Курко пригласил сослуживцев к себе, обсудить происшествие и выпить, если они не против…
Разнарядка
Байкала и не видели, хотя поезд прошпарил вдоль озера днем, солнечным и теплым.
Лейтенанты спали после ночной, предпрощальной, скучной попойки.
Специальная командировка заканчивалась, воинский эшелон доживал свои последние дни.
Прошедшие крещение месячной вагонной тряской, причастившиеся дорожной скукой и исповедовавшиеся в пьяных полуночных бдениях, офицеры томились, ожидая конца путешествия. Истязали себя мечтами о тишине, о горячих столовских котлетах, о бане, о прекращении мучительного пьянства. Водка вызывала рвотную слюну, как бы хорошо просто попить пива, проснуться без мути в голове. Хотелось без конца чистить зубы. Многие разнюнились, прекратили напиваться, превозмогая трясение головы, отпаивали себя зеленым чаем. Едва начавшись, кутежи чахли, офицеры укладывались на полки, спали чрезмерно долго, заставляли себя не просыпаться…
Лейтенант Горченко только разулся и решил вздремнуть, как встревоженный сержант заглянул за занавеску.
– Там киргизы одного русского из шестого купе подрезали! Драка началась, едва разнял!
В сию минуту протрезвев, Горченко, схватив за голенище тяжелый сапог, как был босиком, бросился в вагон.
Взаимная неприязнь была заметна с самого начала.
В присутствии офицеров-соотечественников русские нагличали, чувствовали право на поблажку, киргизы же отыгрывались потом, смелея от своей многочисленности. Непонятно из-за чего возникающие перебранки мешали лейтенантам, приходилось строго прикрикивать на очень уж расходившихся. Но до ножей дело не доходило.
Русский с жалобным лицом сидел на полке и рассматривал ранку на боку, промокая кровь платком. Она была, сразу видно, не опасная, поранили, вероятно, перочинным ножом.
Горченко успокоился и закричал для порядка, с воспитательной целью:
– Я вам, блядям, сейчас устрою сучью свадьбу! Как вы мне охуивающе остоебенели, дружная семья народов! Еще раз увижу склоку – берегите тогда свои овечьи морды! Отпизжу беспощадно, твою мать на четырех костях!
Потрясая сапогом, он стал между полками соседнего, киргизского купе.
– У кого нож? Не знаете, конечно! Падлючища змеиные!
Лейтенант несколько раз лупанул, как дубиной, сапогом по лежащим.
– Вы тут свои привычки забудьте! Я, может, сам кого не люблю, всяких там халдеев-иудеев! Но не резать же их! Еще раз говорю – повторится драка, весь вагон говно есть заставлю!
Он взял раненого за руку и повел в штабной вагон, к медику…
Дорога опостылела.
Вагоны мутными, загноившимися глазами смотрели на обшарпанные пейзажи, похмельным взглядом скользили по тарабарским названиям знакомых станций: Тахтамыгда, Магдагача, Тыгда… Чадный паровоз вонял тухлятиной, захирелый дым наполнял вагоны вонючей копотью, мельчайшая угольная пыль угнетала и без того прокисшее настроение.
В вагонах включили освещение.
Предстояло пережить последнюю ночь…
Приказ скрасил ожидание. Рассортировать новобранцев!
Имеющих профессию, окончивших школу или говорящих по-русски перевести с вещами в последний вагон. Сделать это быстро и не вступая в разговоры, – акция носит характер военного секрета, учинив тяжелый взгляд и сурово наморщив лоб, подчеркнул майор Залесский…
Похвастаться было нечем, и Балу горько поглядел в список.
Двое – русский и киргиз – окончили текстильный институт, десяток утверждали, что они электрики, шестеро имели десять классов. Трое называли себя механизаторами, вероятнее всего, это означало небоязливое отношение к работающему трактору. Был еще бетонщик, стропальщик, то есть обыкновенный грузчик, ветеринарный фельдшер и автогонщик. Киргизский мальчонка, хорошо говорящий по-русски, умоляюще глядел, просил поверить, он действительно участвовал в автомобильных соревнованиях и имеет справку. Балу поколебался и записал: «Знаком с вождением автомобиля в специальных условиях». Там разберутся, решил, парень завирается, какие могут быть гонки в восемнадцать лет…
Очень широкоплечий, но низенький киргиз осторожно слез с полки и заковылял в туалет.
– Эй! – крикнул Балу. – Что с ногой?
Парень не понял, но остановился.
Сержант пренебрежительно объяснил:
– Он от природы хромой. Одна нога короче на восемь сантиметров. Я уже давно заметил.
– Как так? – изумился Балу. – Его же в пехоту направили! Разве в военкомате не знали, что он колченогий?
– Он говорит, в кишлак пришла разнарядка на четверых. А кладовщик упросил военкома дать отсрочку для своего сынка. За двенадцать баранов. Ну, а этого, хоть и хромой, за жопу и на призывной пункт. Для количества, разнарядка дело святое!
– Ну, конечно! – рассмеялся Балу. – За баранов все можно обтяпать! А этого через годик комиссуют, если повезет…
Ночью, в Шимановске, последний вагон отцепили, тихо, когда все спали.
Поежившихся спросонок новобранцев построили на высокой, чтобы разгружать танки, платформе, пересчитали и увели без шума.
Прожекторы на столбах потухли, и поезд, воспользовавшись темнотой, крадучись, отошел, ускорил почему-то ход, миновал Ледяную и через два часа, вздохнув с облегчением, остановился на запасных путях в Свободном…
7. НЕОБЪЯСНИМОЕ ПРОКЛЯТИЕ
Напасти
– С приездом, Вадим! – Толя Теличко торжественно отсалютовал кружкой.
– Ну и гадость! – сказал Казаков, жуя хлеб, намазанный икрой морских ежей.
На красивые стеклянные баночки, наполненные экзотической бурой массой, возлагались большие надежды. Каждая стоила больше, чем бутылка водки, но Казаков купил две, объяснив недовольному его легкомыслием Теличко, что в праздник встречи он намерен угостить друзей по-царски. Икра оказалась неприятного, вызывающего желание прополоскать рот, вкуса, и пришлось закусывать сырыми яйцами. Истосковавшийся по деликатесам Казаков высасывал их одно за другим.
– За что деньги ломят! – сокрушался Теличко. – Редкое говно!
Боясь обидеть, он все-таки доел свой бутерброд.
– Что я тебе скажу, Вадим? – рассказывал Теличко. – Вы только уехали, началась эта полоса… Ну просто ухнули несчастья на голову полка. Все в кучу!
Трухлявый стол, два табурета, железная кровать. Три носка на натянутой из угла в угол проволоке. Собранный чемодан в углу. Хотя до заветного дня оставался еще месяц, лейтенант заранее упаковал свои вещи, – а вдруг раньше отпустят, все может случиться, тогда схватил вещички и на поезд, не медля ни секунды.
– Сначала Корх повесился. И что странно – трезвый был… Утром Асаев зашел к нему, ищет-ищет, нет нигде. Потом увидел лестницу на чердак. Его как подтолкнуло что-то. Залез туда, смотрит – висит. Одетый, сапоги начищены, как на службу. Ни записки, ничего. Только в кассу взаимопомощи остался должен триста рублей. Но не из-за этих же копеек он покончил с собой…
– Остроумный человек был. Кто бы мог подумать…
– Потом Раймер… Тут-то все ясно. Загатил он, видно, как следует и решил поводить свой танк. Потренироваться, он это часто делал… За полигоном есть обрывчик, небольшой, но оказался достаточным. Не заметил он его и загудел вниз вместе с танком. Без шлема был, проломил себе череп. Пока его хватились, туда-сюда, нашли, в госпиталь быстрее, но через день он умер…
Расстроенные друзья выпили.
– Не успели похоронить, еще ЧП, правда, повеселее. Капитан Бабошин и Вовка Безуглый встретили какого-то майора-ракетчика в Ледяной. Как полагается, вперли в себя килограмма два водки и пошли к дороге голосовать. Заметь, поил их майор, у наших и рубля не оставалось, еще до этого просадили все в магазине. Нет машин и нет. Решили вздремнуть, тут же на травке, на обочине… Старший лейтенант Безуглый, пьяный-пьяный, а сообразил. Подождал, пока майор заснул, подполз на коленях – и в карманы. Как говорится, проверка на вшивость по форме 20, не остались ли денежки у милого человека. Понятное дело, решил обеспечить себе опохмелку… И все это на виду, у дороги! Останавливается газик, в нем полковник-ракетчик. Вот сюрприз – мало того, что пьяные валяются, так еще один офицер другому карманы выворачивает! Безуглый от страха дал деру в лес, но другие-то два остались, рассказали потом, с кем пили… Получил наш Вовик еще один выговор по партийной линии, а Бабошину пять суток губы, ни за что, ни про что.
Казаков невозмутимо слушал.
– Неделю назад Петров. Он совсем, мудак, распустился… Не ходит на службу, и все… А меня сношают – чуть ли не каждый день то в караул, то в парк. Я ведь один на батарее остался. Ну, думаю, я тебя выгоню из твоей берлоги… Прихожу, а он лежит, глаза открыты, синий весь и, веришь, изо рта как дым идет! Я с вами, алкоголиками, ума набрался, сразу понял – горит, сука, от водки. Бегом к соседке, хвать кастрюльку молока и ему в пасть! Отпоил молоком! Теперь он в санчасти под замком, завтра проведаем.
Казаков с облегчением рассмеялся.
– Как она в него лезет! Такое, несчастье, худое, а глушит ведрами! Я тебе другое расскажу, каким только это чудом мы в этой поездочке с ума не посходили! Давай сначала выпьем…
