Текст книги "Сапоги — лицо офицера"
Автор книги: Виктор Кондырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Выеденное яйцо
В первой посылке ничего не было.
Пять пачек папирос, печенье, конфеты и пара шерстяных носков, Казаков, снова сложив все в фанерный ящичек, протянул его солдату, иди, пируй.
Порядок – получать и проверять посылки – был заведен, когда минометчики были салагами. Алчные старики отбирали и делили содержимое, без всяких церемоний, получатель радовался, если разрешали взять несколько конфет и папирос.
Это было год назад, сейчас процедура потеряла свой благотворительный характер, забота отцов-командиров перестала быть необходимой, но преимущества контроля были очевидны, и капитан Синюк, уезжая в отпуск, настойчиво напоминал, не колеблясь, конфискуйте одеколон, чай и зубную пасту, даже сапожный крем не следует отдавать.
Крем изготовляют на скипидаре, при желании обалдеть можно и от него. Ваксу намазывают на хлеб, выставляют на солнце или в тепло, через полчаса соскабливают черную массу, а кусок, пропитанный скипидаром, съедается. Эффект одурения обеспечен, хотя признаться, очень немногие решались есть такую гадость, но береженого и Бог бережет, находятся же кретины, пьющие антифриз и тормозную жидкость, необъяснимо, почему люди гробят себя, предупреждал капитан.
На дне посылки для старшины батареи Варенцова лежала резиновая грелка с самогоном. Отвинтив крышку, лейтенант понюхал и протянул сосуд Теличко, удостовериться.
Раздосадованный Варенцов сгреб в ящик кулечки и пачки, ушел, хлопнув дверью, в казарму.
– Вообще-то это скотство, – сказал Казаков. – Но нельзя же отдавать грелку. ЧП неизбежно. Эти дураки не умеют пить потихоньку. Потом бед не оберутся.
– Ты не ищи оправданий, – недовольно сказал Теличко. – Конечно, ты обязан забрать водку. Но кто тебя уполномочивал устраивать посылочный шмон? А как же, беспокоюсь о других!..
Пить Теличко отказался, не из принципа, конечно, просто самогон сильнейше отдавал резиной и надо было иметь неукротимое желание, чтоб заставить себя проглотить жидкость с таким противоестественным привкусом.
Компанию составили Коровин и Курко, менее привередливые, ценящие в напитках не так вкус и запах, как балдучие, иными словами, одурманивающие, свойства…
У каждого солдата за год службы накопилось по несколько выговоров.
Командиры с легкостью объявляли выговоры, никто особенно не тревожился, когда Синюк, Жигаев или Оверьянов веско произносили: «Я объявляю вам выговор с занесением в личную карточку!». Солдаты радовались, легко отделались, не губа и не наряд, невзрачная запись, неизвестно для кого и для чего. Повод должен быть уж действительно ничтожным, несравнимым с такими серьезными нарушениями, как плохо заправленная постель или нетуго затянутый ремень.
Однажды Оверьянов объявил выговор сразу всей батарее, скопом, за нестройное исполнение песни по дороге в столовую.
Майор Францер, новый замполит, удивил даже видавшего виды Синюка, наказав выговором рядового Савку, не смогшего во время проверки политзанятий найти на карте США.
Минометчики были убеждены, что никто вообще не помнил об этих взысканиях.
Но в этом отношении уехавший в отпуск Синюк оказался педантичным, каждый раз делал в карточке провинившегося аккуратную запись.
Казаков читал ничего не говорящие комментарии: «за нарушение устава», «за несерьезное отношение к обязанностям солдата», «за проявленную халатность», «за отсутствие требовательности к себе», «за нерадивую службу» – за каждой формулировкой могла скрываться неважно какая провинность, от сна на посту до раскачивания на табуретке во время занятий.
Приближается праздник, День артиллерии, ради такого светлого дня нужно порадовать солдат, подумал Казаков, не Бог весть какой подарок, ничтожнейший пустяк, но служат парни нормально, почему бы не снять выговоры…
Лейтенант брал карточки, подряд, быстро писал: «выговор снят», дата, подпись, оставлю память о моем командирстве, горделиво рассуждал он, нельзя же только наказывать, всего пять благодарностей записал Синюк за год, на всю батарею, а выговоров добрых две сотни.
В карточке Варенцова он аннулировал сразу четыре записи, сержант занимает такую собачью должность, старшины батареи, все шишки начальственного гнева падают в первую очередь на него, да и эта история с грелкой… не то, чтобы Казакова беспокоила совесть, но получилось тогда, надо признать, не очень красиво…
– Не будьте такими мягкотелыми! – с досадой говорил Жигаев. – Дело-то выеденного яйца не стоит, а вы полошитесь, как монах в борделе!
– Вы еще не знаете эти номера! – поддержал начштаба батальона капитан Зерновский. – Стоит одному солдату дать отпуск, как на следующий день вас завалят телеграммами! То бабушка умерла, то тетушка забеременела, то племянничек выпал из кроватки!
– У него действительно с матерью несчастье, – упрашивал Теличко. – Телеграмма врачом заверена!
Подчиненный Теличко, младший сержант Васильев, получил из своего казахстанского села официальную телеграмму. Мать тяжело заболела, крайне желателен приезд сына, писал отец, подтверждаю, поставил подпись районный хирург.
Васильев умоляюще смотрел на Теличко, тот разыскал Казакова, и они пошли в штаб батальона, бить челом.
Отпускали в отпуск очень редко, хотя каждому старательному солдату раз в два года была положена десятидневная поездка домой. Но немыслимые расстояния делали такие путешествия чрезвычайно дорогостоящими для полковой кассы, редчайшие счастливцы ездили в отпуск.
– Да и не я решаю такие вопросы, – устал от бестолковоста лейтенантов Жигаев. – Этим ведает начальник штаба полка. Идите к нему.
– Необходима же ваша виза, товарищ майор!
– Ну, если в штабе согласны, визу я вам за секунду поставлю. Эта телеграмма фальсификация чистейшей воды! Сколько я их видел на своем веку!
– Не впутывайтесь вы в это дело, – сказал Зерновский. – Конечно, это вранье! Подарили хирургу яичек, вот он и подписал. А у этой матери, в худшем случае, аппендицит.
– Да нет, это серьезно! Послать телеграмму с нарочным, в селе такими деньгами не бросаются! – не терял надежды Теличко.
– Что ж делать, пойдем в штаб, – сказал Казаков.
– Странные люди, – пожал плечами Жигаев. – Путаете армию с собесом!..
Вот если пришлют вторую телеграмму, тогда и отпустим, это действительно серьезно. Ведь мать-то этого Васильева еще сравнительно молодая женщина, почему вдруг решила умирать, ну, заболела, полежит в больнице и выздоровеет, сын делу не поможет, зачем торопиться, подождем, говорил начальник штаба.
Нет, командир полка здесь ни при чем, нечего забивать ему голову пустяками, в конце концов, следует соблюдать субординацию, до чего мы дойдем, если все командиры будут его оповещать о состоянии здоровья родственников своих подчиненных, это все же армия, а командир полка не деревенский знахарь, к которому бегут по любому поводу.
– В полку сейчас находятся в отпуске трое, – начальник штаба решил положить конец бессмысленным пререканиям. – Через неделю один должен вернуться. Получите вторую телеграмму, тогда и вернемся к этому вопросу. Я уверен, мать выздоровеет, а сыночка своего увидит через полгода, после демобилизации.
Младший сержант Васильев плакал в каптерке, лейтенант Теличко бормотал какую-то ерунду, успокаивал, ему хотелось погладить его по голове…
5. МУСКУЛЫ КУЛЬТУРИСТА
Волнительная новость
Командир полка разрешил!
Оверьянов не смог удержаться, рассказал по секрету Реве, каптер батареи не поверил своим ушам, а поверив, немедленно распространил волнительную новость.
Этого ждали давно, противоречивые слухи нарушали хрупкое душевное равновесие, солдаты сомневались, спорили, боялись сглазить, отказывались выслушивать редких оптимистов, но подошел День Артиллерии, 19 ноября, и в душах снова утвердилась вера в вечные ценности – щедрость начальства, отеческую заботу командиров, святое армейское братство.
Терехов внял робким просьбам Оверьянова и в преддверии праздника сделал неслыханно широкий жест – разрешил зарезать свинью, специально и только для артиллеристов!
Теперь все зависело от организаторских способностей Оверьянова.
Если он воспользуется фактором внезапности и шоковым от удивления состоянием ефрейтора – заведующего полковой фермой, если проявит армейскую смекалку и мудрость парламентера при выборе животного, можно реально надеяться на кусок хорошего мяса для каждого на праздничном обеде.
Миссию осеняла благодать удачи.
Делегация, в составе Оверьянова, Синюка, Ревы и Коровина, поняла это сразу.
Увидев Коровина, ефрейтор, неожиданно для всех, сердечно его приветствовал, улыбался, позволил отвести себя в сторонку и, по всей видимости, соглашался с доводами лейтенанта.
Невиданная приветливость завфермой не удивила только Коровина.
Две недели назад он застал ефрейтора покупающим спирт в магазине на «Б», но перед фактом такой вопиющей наглости – солдатам строжайше запрещалось появляться в поселке без сопровождающего офицера – Коровин не разгневался и не раскричался, а равнодушно купил полкило колбасы и ушел.
Добрые дела не забываются, ефрейтор повел офицеров в свинарник и разрешил выбрать любую свинью, хоть самую крупную, чего их жалеть, для солдат ведь, старикам полезно покушать свежины, рисовался своей широтой ефрейтор.
Свинья была тут же зарезана, туша осмалена, выпотрошена, разделана.
Завфермой отрезал заднюю ногу и передал своему помощнику – вознаграждение персоналу фермы за труды и беспокойство.
Вторая нога была разделена между членами делегации, куски мяса завернули в газету, небольшие увесистые пакеты офицеры держали подмышкой.
Обед будет достоин праздника!..
В прекрасном расположении духа, негромко напевая и поддерживая друг друга, Думанин и Балу шли по направлению к столовой, имея намерение выпить пива, сделать осадок, как предложил Думанин.
Чествование Бога войны – Артиллерии – решили не откладывать в долгий ящик. К полудню жрецы – минометчики и птурсы – уже собрались в доме Панкина.
Пришел даже непьющий Синюк.
Отсутствовал только Оверьянов. Шатаясь из батареи в батарею, поздравляя и принимая поздравления, майор к обеду сильнейшим образом охмелел, был под крупной балдой, посмеивались подчиненные. Он наотрез отказался покинуть расположение, пообещал заглянуть попозже, пока что у него есть дела в полку, икая, пояснил он.
– Дела эти известны, – сказал непьяный еще Петров. – Товарищ майор надеются уделить под шумок некоторое время своему любимому занятию – объявлению пьяных тревог. Единственное спасение, что он уже нахрюкался до потери дара речи и скоро окончательно свалится с копыт…
Затяжному веселью не было видно конца, и предложение Думанина прогуляться, зайти выпить пива, сделать осадок, пришлось как нельзя кстати.
Офицеры слегка ошиблись, подошли к столовой с черного хода.
Пойдем прямо через кухню, зачем обходить, так быстрее, говорил Балу, шагая в тумане пара от громадных кастрюль.
В кухне никого не было.
Думанин вдруг остановился и, скорчив удивленную мину, указал на большой окорок, висящий на гвозде.
Вот это случай, зашептал Думанин, неожиданно осененный, чего он тут висит, кому он здесь нужен, а вот мы с ним быстро управимся, теряться не будем. Старший лейтенант снял окорок, передал Балу, тот, поняв заманчивый замысел, покачиваясь, но без шума, пошел к выходу.
Отойдя на несколько шагов, офицеры обернулись на крик. Тетка-повариха бежала за ними, размахивая пустым ведром, во весь голос произнося обидные слова.
– Куда! Куда! – скандалила она, отбирая окорок у растерянных приятелей. – Вы заплатили за него или дядя Кузя будет платить? Теперь я знаю, блядь, кто у меня продукты ворует! Завтра же пойду к командиру, я вас запомнила!
Настроение упало, эта дура испортила праздник, беспардонная хамка, лишенная юмора, упавшим голосом ругались офицеры, торопясь вернуться домой, пропал вечер…
Групповое нападение
Невероятно, это невероятно, думал Казаков, вот сейчас выяснится, что это очередная их дурацкая шутка, неумный розыгрыш, идиотская подначка, ведь этого не может быть…
Казаков снова посмотрел на Синюка, перевел взгляд на Жигаева и Оверьянова, сидящих за столом в канцелярии батальона…
Во всех батареях праздник закончился тихо-мирно, без чрезвычайных происшествий и драк.
Оверьянов недолго фанфаронился перед строем, не хватило сил, добрался до своего кабинета и заснул.
Третья батарея пошумела немного, начала укладываться спать, только в каптерке продолжала пировать компания друзей. Варенцов неизвестно почему опьянел и, обнимая за плечи Васильева, уговаривал выйти походить по расположению.
Побыв на воздухе, друзья уже хотели возвращаться, но Варенцову пришла в голову забавная мысль.
– Пошли к танкистам, в первую роту, – сказал он. – Там же все салаги. Посмотрим, как они службу несут, погоняем, если нужно. Мы же-то уже старики!
Васильев согласился.
– Подъем, салабоны! – закричал с порога Варенцов. – Почему не приветствуете сержанта? Рота, тревога! Разобрать каски и противогазы! Стройся в две шеренги!
Перепуганные салаги толпились в центральном проходе и строиться не торопились. Это вывело из себя пьяного Варенцова.
– Кому я сказал, суки и бляди! Рота небоеспособна! Почему не выполняете приказ? Рота, смирно!
Варенцов деловито снял ремень, намотал на руку и начал бить пряжкой по плечам и спинам салаг.
Те запаниковали, запищали что-то, построились в две шеренги.
– Кончай вышивать, Варенцов! – удерживал его Васильев.
Варенцов отмахнулся и прошелся перед строем, поигрывая ремнем.
– Чтоб служба медом не казалась, изменники и предатели! – куражился сержант. – Дисциплина прежде всего! Показать что в карманах!
Он отобрал несколько расчесок, красивый носовой платок, два лотерейных билета, два бумажных рубля и передал все встревоженному Васильеву.
– По уставу не положено! – громко и важно сказал Варенцов. – Это будет храниться у меня до вашего дембеля!
– Пойдем, Саша, отсюда, – убеждал Васильев друга.
В казарму вбежал лейтенант Северчук, помощник дежурного по части.
За спиной жался молоденький сержантик, это он бегал за помощью в штаб.
Северчук сразу сообразил:
– А ну, подойдите, орлы! Грабим, значит, молодых? Из какого подразделения? Документы!
Варенцов и Васильев, открыв рты, остолбенело смотрели, откуда он взялся. Так и не поняв, Варенцов истерически закричал и замахнулся ремнем.
– Исчезни, змей! Не подходи!
И совершенно непонятно почему, ударил пряжкой лейтенанта.
Тот выхватил пистолет.
– Руки вверх! Еще шаг, и я вас перестреляю как собак! Что вы смотрите, телята, скрутите их!
Салаги молча, но дружно, толпой, набросились на минометчиков, били, пинали ногами, скрутили руки.
Северчук трясущимися руками снял трубку.
– В первой танковой роте групповое нападение на офицера, – сказал он. – Пришли бодрствующую смену, с оружием!..
– Это то, о чем я всегда предупреждал! – сказал Оверьянов. – Отсутствие контроля. Солдаты предоставлены самим себе. Отсюда и пьянки, и самоволки, и грабеж. А вот сейчас, полюбуйтесь, нападение на офицера! И это ваша прямая вина, Синюк! А вы, Казаков, потакаете нарушителям дисциплины!
– Что я должен, в казарму жить переехать? – огрызнулся Синюк. – Надо судить, да в штрафбат отправлять почаще, как раньше было!
– Вы правильные вещи говорите, Синюк! – язвительно заметил Жигаев. – Судить надо, только начинать с некоторых офицеров! – он посмотрел на Казакова.
Тот разозлился.
– Конечно, например, со штаба батальона! Нашли причину! Казакова в тюрьму, и в армии все будет иначе, образцовая дисциплина и солдаты-освободители! До нас что ли не было измывательств над салагами? Испокон веков закрывают на это глаза! Понятно, половина тиранит другую, а офицеры только рады. Молодых пугаем стариками, а старикам угрожаем судом. Так и живем, очень удобно!
– Вы не обобщайте, Казаков! Факты вашего отношения к службе говорят сами за себя. Взяли мы сегодня личную карточку Варенцова, и что б вы думали? У этого преступника ни одного выговора! Может, это отличный солдат, служил безупречно? Ничуть не бывало! Это добренький дядя лейтенант Казаков снял все выговоры! А теперь как без выговоров отдавать под суд? Не может этого быть, чтоб солдат даже выговора не имел и вдруг становится преступником! А по бумаге выходит, что так! – развел руками Жигаев.
– Кстати, Казаков, идите в штаб, вас вызывает следователь из дивизии. В качестве свидетеля. И обдумайте по дороге, как себя вести и что говорить… Случай это изолированный, редчайший. Варенцов и Васильев еще на гражданке имели задатки преступников. Только в таком разрезе можно объяснить их поступок!
Казаков зашел на гауптвахту.
Начкар Тимоха подвел его к первой камере.
У дверей часовой, сам Тимоха был серьезен, войти внутрь не разрешил.
Казаков посмотрел в глазок.
Пол чисто подметен, на нарах подушка и одеяло, Васильев сидел в гимнастерке без пояса, с тревожным напряжением смотрел на дверь.
В соседней камере Варенцов лежал лицом к стене, не двигался.
На губе было тепло, даже жарко.
Если затопили, значит, это всерьез. Никаких нарушений устава по содержанию на гауптвахте, все как положено, температура 18 градусов.
И одеяло с подушкой…
Следователь, майор юстиции, показался нестрогим и интеллигентным.
– Скажите, лейтенант, чем по-вашему был вызван этот дикий акт? Вы говорите, что они были нормальными солдатами. В чем причина, почему они начали избивать и грабить, угрожать офицеру?
– Я сам теряюсь, товарищ майор! Может, надо сделать скидку на неустоявшуюся психику молодых людей, на трудные условия службы? С ними были жестоки, и они пришли к выводу, что и им следует так вести…
– Вы предлагаете повернуть дело так, что они стали жертвой каких-то роковых обстоятельств, темных сил? Я приехал не для того, чтоб делать скидки! Они преступники! Мотив преступления, вот что меня интересует. Сейчас дана установка пресекать попытки издевательств над молодыми со стороны старослужащих.
– Да, но они-то не знали, что начальство решило бороться с тем, к чему они привыкли! Они сами терпели издевательства и по молодости лет решили, что им тоже это позволено.
– Почему вы все время подчеркиваете возраст обвиняемых? У нас все солдаты молодые люди… А попытка нападения на офицера? Я повторяю, попытка, потому что если нападение действительно имело бы место, то это неслыханный факт! Пятно на все вооруженные силы, на нашу систему воспитания! Этого просто не могло быть! Но уж за издевательства и грабеж они получат сполна!
– Может, мы повинны в ослаблении контроля, в недостаточном уровне политической работы?..
– Опять начинаем взывать к жалости! Сейчас необходимо представить доказательства, позволяющие суду вынести самый суровый приговор! Скажите, так ли хорошо они служили, что и выговоров не заработали? Картина была бы ясна, имей мы подтверждение неоднократного нарушения дисциплины. После снятия взысканий прошел почти месяц. Я уверен, что за это время вы имели достаточно оснований для новых выговоров… Но из-за перегруженности не находили время занести их в карточки, как говорится, руки не доходили… Ведь так?
– Ну, я делал замечания Варенцову… То воротничок не застегнут, то прятался от построения в каптерке… Но это ерунда!
– Прекрасно! Это не ерунда, а систематическое нарушение уставов и приказов командира! Почему бы вам сейчас не вписать эти выговоры в карточки?
– Задним числом?
– Поймите, если мы их показательно не накажем, это может привести к еще более серьезным преступлениям! Это в их же интересах, потом они благодарить будут! Кстати, в разговоре со мной ваш командир батальона намекал на необходимость принятия мер и по отношению к вам… Пока, я думаю, он преувеличивает… Преступное самоустранение, неисполнение приказов, пьянство… Есть у вас еще некто лейтенант Петров…
– Я сейчас не вправе ничего вписывать. Командир батареи вернулся из отпуска, ему и решать. Я надеялся, что все-таки можно чем-то помочь.
– Меня, простите, не интересует, на что вы надеялись! Очень жаль, что вы не хотите помочь следствию! Хотя неразглашение нашего разговора тоже можно рассматривать как помощь… Попытаюсь убедить капитана Синюка пойти нам навстречу. Он офицер опытный, поймет… Ну, а вы, естественно, не будете кричать на всех перекрестках об этом… Это вам не повредит, а возможно, и поможет в будущем, вы ведь тоже, как говорится, на волоске висите… Договорились?
Договорились, договорились, бормотал Казаков, идя через лес, что изменило бы упрямство, ничего, да и почему их надо так защищать, пусть получат по заслугам, есть за что, а то скоро будет страшно в казарму зайти, кто они тебе такие, это и правда маленькая хитрость по сравнению с их преступлением, убеждал себя Казаков.
Домой он пришел почти спокойным, поиграл с сыном и вовремя лег спать.
Военный трибунал приговорил Варенцова к трем, а Васильева к полутора годам исправительно-трудового батальона…
