Текст книги "Сапоги — лицо офицера"
Автор книги: Виктор Кондырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Чистая любовь
Два незнакомых прапорщика, ракетчика, почтительно поздоровались и церемонно поинтересовались состоянием дел, здоровьем подчиненных и степенью усталости офицеров.
Встревоженный вначале куртуазностью незнакомцев, Алексеев к концу светского приветствия догадался, в чем дело.
Невдалеке стояла пятитонная машина, и поразительно вежливые прапорщики надеялись загрузить ее картошкой. Не для них самих, успокоили, для семей офицеров, несущих нелегкую вахту у пультов недремлющих ракет, щита Родины.
За дурака принимают, огорчился Алексеев и сказал:
– Хозяйственными вопросами у нас заведует лейтенант Коровин. Поезжайте в поле, разыщите его и изложите вашу просьбу.
И важно добавил:
– Я, простите, занят. Дел, как понимаете, полная жопа…
Через полчаса ракетчики привезли Коровина и Казакова.
Приезжие отошли в сторонку, давая возможность обсудить сделку.
– Предлагают херню, поебень всякую, – скептически поджимал губы Коровин. – Есть бочка олифы, два баллона с кислородом и девять оцинкованных ведер, новых. Хотят пятьдесят мешков, тара у них своя.
– Зачем нам ведра? – удивился капитан.
– Ведра-то пригодятся, – сказал Казаков. – Да и на олифе с кислородом, если их грамотно опрокинуть совхозу, можно прилично поиметь. Это дефицит.
– Хлопотливо это, – задумчиво сказал Коровин. – Да и где людей взять на пятьдесят мешков? Для своих не успеваем… Но раз дают, отказываться большой грех… Сделаем так – пусть едут прямо в поле, выделим на час взвод, им будут забрасывать корзины, а эти бравые куски пусть сами затаривают мешки… Пойду, предложу этот вариант. Согласны – хорошо, а нет – уезжайте на хер со своей олифой.
Прапорщики согласились, куда денешься, картошка нужна, поработаем, раз такое дело, да и не везти же ворованное назад, судьбу искушать…
Судя по всему, это любовь, подтрунивали офицеры, большая и чистая, как вымытый слон, с первого взгляда и до последнего вздоха.
Коля Курко смущенно улыбался, до блеска драил сапоги.
Будучи облечен доверием продать в совхозных мастерских олифу и кислород, он познакомился с бухгалтером совхоза, незамужней женщиной.
Договорившись встретиться вечером, Курко подкатил к клубу, неумело потанцевал, проводил до дома и хотел поцеловать, чтоб поддержать знакомство, но получил огорошивший его отказ.
С этого дня он с утра прихорашивался, выклянчивал после обеда машину и указывал знакомую дорогу. Возвращался всегда в половине одиннадцатого, молчаливо укладывался и подолгу вздыхал…
Принимая неожиданные положения, Казаков ножницами подравнивал сзади волосы, пыхтел, хотелось сделать друг другу стрижку получше.
– Ты видишь, Вадим, что мне нравится, – говорил Курко. – Что это серьезная жинка. Дебелая такая и на морду симпатичная, не какая-нибудь ссыкуха, которая только о гульках и думает. У нее дом, хозяйство, специальность дефицитная. В нашем селе хорошего бухгалтера пятый год найти не могут – то вор оказывается, то балдежник, то неук. А я думаю в село переезжать, брошу шахту. Здоровье дороже.
– А как она по этому вопросу? – стараясь не обидеть, поинтересовался Казаков.
– Ты понимаешь, что интересно – не дает! Поцеловать только позавчера разрешила. Я же говорю, серьезная женщина. Правда, на два года старше, ну так что?
– И это ты всю неделю только женихаешься? Яйца, небось, опухли? – посочувствовал Казаков.
– Ничего с ними не будет… Я и дрова уже все переколол, и утюг починил, и в коровнике свет сделал. Я это дело люблю. Теперь еще капусты привезу…
– Ну, с Богом, как говорится… Старайся к ней спиной поворачиваться, уж больно красиво я тебе стрижку заделал! Может, дрогнет женское сердце, – засмеялся Казаков. – Я поехал на «Б»…
«Урал» полз через лес, иногда разгоняясь до двадцати километров в час, но в основном тратя колоссальные усилия на преодоление чудовищных рытвин и толстенных обнаженных корней.
Водителя подбрасывало, он падал грудью на баранку, почти ударяясь головой о ветровое стекло.
Казаков, потный от натуги, упирался ногами в пол, вцепившись в сиденье и дверную ручку. Адские рейсы отнимали все силы, тридцать километров в полк, столько же обратно, полдня в кабине, мускульные упражнения изнуряли, трудно найти занятие более скучное и утомляющее, чем черепашья езда на мощном автомобиле.
Утешало, что сегодня последний рейс, последний транспорт с картошкой.
Хранилище было заполнено до отказа, начпрод, матерно ругаясь и по-настоящему плюясь, кричал, хватит, сколько можно, разве не видно, некуда больше, вы там меньше пейте, одурели от усердия и жадности, хватит, больше принимать не буду, пусть в совхозе гниет, хватит, я сказал.
Груженные картошкой машины уже давно не трогали ни хозяек, ни глав семейств, бывшие просители и не смотрели на потного и пахнувшего козлом Казакова.
Вот тебе человеческая благодарность, философически грустил он, а как все пресмыкались, один Терехов устоял, отказался, улыбаясь, принять мешки с отборной картошкой, не гоже командиру полка эксплуатировать подчиненных, зарплата у него все же самая большая, купит в магазине, спасибо. Вот кого, видно, жена пилила потом, злословили обиженные лейтенанты.
«Урал» ревел, Казаков бился головой о потолок кабины, ругался изысканнейшим матом…
Поселок «Б» когда-то был обнесен колючей проволокой, сейчас от изгороди считай ничего не осталось, уцелела только караульная будка возле покосившихся ворот, к которым подходила эта злосчастная дорога-тропа. Хлипкий мостик для пешеходов соединял «Б» с Ледяной, машины же шли вброд через речку. Караул здесь несли пехотинцы, пропускавшие, естественно, своих без канители, но бдительнейшим образом терзали чужаков-ракетчиков, кстати, редко отваживавшихся появляться.
«Урал» раздраженно посигналил, в чем дело, почему не открыли ворота заранее?
Начкар был занят, разговаривал в стороне с гражданскими, двумя мужчинами и четырьмя женщинами, затрапезно одетыми, просительно убеждающими в чем-то сержанта.
Казаков подошел к ним.
Люди просили разрешить пройти в поселок, в магазин. Они специально приехали из Свободного, купить немного продуктов, все говорят, снабжение в Ледяной прекрасное. Они быстро управятся, только купят мяса, если есть, риса, муки, яиц…
– Пропусти их, шеф! – сказал Казаков. – Под мою ответственность. Мне торопиться некуда, я их проведу в магазин и вернусь с ними. Не всех, конечно, пару человек. Пусть отоварятся!
– Да берите сколько хотите! – пожал плечами сержант. – Учтите только, такие делегации каждый день. Сегодня пропустим одного, завтра пол-Амурской области набежит.
Женщины недолго оставались ошеломленными изобилием, быстро набивали мешки и сумки свининой и курами, колбасой, окороком и маслом, рисом, конфетами и творогом, сокрушались, яйца сегодня кончились.
Пытались отблагодарить Казакова, совали две бутылки вина, тот отказался, чрезвычайно гордясь благородством, розовея от гордой неподкупности: что вы, что вы, не гоже офицеру…
Полигон в Магдебурге
Прощальный вечер устроили в час дня, сразу после обеда.
Офицеры сидели на расстеленном брезенте, допивали остатки водки, сожалели о быстро прошедших сентябрьских денечках, печально смотрели на пожелтевшие березы, вздыхали, все, последний день, завтра снова казармы.
Жигаев с Оверьяновым, дурацкие конспекты занятий и построения.
– Вы все плачете, плачете, год только в армии, а уже и это надоело, и то нехорошо, – насмешливо и быстро говорил капитан Алексеев. – А мне каково, я с шести лет в сапогах! С сорок седьмого. Все дети в первый класс пошли, а меня устроили в Суворовское училище, чтоб с голоду не подох. А вы знаете, что такое Суворовское училище, да еще после войны? Нас, пацанов, тиранили так, что вспомнить страшно. Старшие курсанты, не воспитатели, те-то этому только радовались, да следили, чтоб не убили нас или не искалечили…
Любимой шуткой будущих офицеров, рассказывал капитан, был «велосипед». Подкрадывались потихоньку к спящим тяжелым после бесконечных нарядов сном мальчишкам, закладывали им между пальцами босых ног длинную полоску бумаги и поджигали. Еще не проснувшись, лежавший на спине человек начинал быстро-быстро сучить ногами в воздухе, как будто крутя педали. Дул потом на обожженные пальцы, старался не плакать под радостный смех товарищей.
– Я и сейчас никогда на спине не сплю, – говорил капитан. – Тем, кто спит на боку, делать «велосипед» неинтересно, нет того эффекта… И наказания были зверские, по другому не назовешь… Особенно быльцами…
Съемная, гнутая на концах труба, венчающая спинку солдатских железных коек, называлась «быльце». Провинившемуся суворовцу надевали на голову каску и лупили по ней трубами. Если наказываемый, обезумев от грохота и боли, прикрывался руками, били быльцами по рукам, не трогай каску, стой смирно…
– Вот, гляньте на руку, шрам видите? Это тоже шутка. Обломки лезвия вдавливают в мыло и дают тебе, на, помойся. Новички особенно сильно калечились… Ну, а все смеются, весело, удачная подъебка…
Лейтенанты не перебивали.
Ждали любимого повествования, о службе в Германии.
По неписаному правилу большинство офицеров не служили больше пяти лет в одной и той же части, в конце пятилетнего срока следовал обязательный перевод. Начальство, будто издеваясь, устраивало, что служивший где-нибудь в Крыму получал назначение, скажем, в Коми. Кому повезло служить за границей, почти наверняка отправлялись в самую дикую глушь, в пустыню, в Забайкалье, на Камчатку или сюда, в Амурскую область.
Все менее и менее понятная скороговорка капитана наскучила слушателям, молчавшим из деликатности, и они облегченно вздохнули, когда Алексеев мечтательно начал:
– Вот мы были на полигоне в Магдебурге…
Все обрадованно зашумели.
– Ясно, ясно, товарищ капитан, вы нам это уже рассказывали! – кричал Панкин. – Там вы впервые узнали, что такое лифт. Раньше вы думали, что это что-то мягонькое и прыгает!
– Главное, в Магдебурге местные прелестницы научили дорогого советского друга привязывать ложку к члену, чтоб торчал! – совсем уже грубо шутил пьяный Петров.
– Что вы, затруханные интеллигентки, понимаете! – шутливо отбивался капитан. – Если не стоит, есть верный способ – мышка! Ты ее привязываешь за хвостик к своему концу и запускаешь в шмоньку. Она внутрь тянет, а ты назад! Она туда, а ты оттуда! Пора о вечере думать, вы под шумок всю водку выжрали!..
Продумали все заранее, экспедицией должен был руководить Петров, но этот скотина опять накушался до обморока, опять заснул, нашли на кого надеяться, поругивали приятеля лейтенанты.
Два мешка овсянки, два перловой крупы и три ящика отвратительных, несъедобных в обычных условиях, макарон, погрузили в кузов, туда же залезли сержанты Васильев и Варенцов, Казаков с Коровиным сели в кабину и тронулись, провожаемые напутствиями не продешевить.
Предстояло продать или, желательнее, обменять на водку продуктовые излишки.
Тушенка, чай, гречка, томатная паста, сахар и постное масло были еще утром разделены по справедливости и тщательно упакованы. Пока солдаты рвали на болоте траву, слабо надеясь хоть как-то защитить картофель от ночных морозцев, пакеты и мешки с продуктами были замаскированы в кабинах автомашин, подальше от нескромных взглядов и никому не нужных разговоров… Ожидая результатов переговоров, офицеры томились. Посредники, Варенцов и Васильев, отсутствовали уже более часа.
Пьют, мерзавцы, чувствуют безнаказанность, вот и наглеют, содрогались от нетерпения лейтенанты, не надо было впутывать в это дело солдат, обошлись бы прекрасно и без них. Но, с другой стороны, все-таки офицерская форма, крупой торговать в ней неудобно, да и покупатели, куркули недобитые, могли назло, себе в убыток, отказаться от сделки, только чтоб досадить офицерам. А солдатам не откажут, найдут общий язык, доверяют друг другу.
Неожиданно сержанты возникли из густых сумерек.
Оживленные, подвыпившие и самоуверенные. Дело сделано, дают две бутылки спирта и шесть вина, все, что есть в доме.
– Дали б больше, не выпей вы сейчас половину, – недовольно сказал Коровин. – Тащите мешки!
Сержанты шутливо возмущались неблагодарностью командиров, они так старались, можно сказать, пострадали ради общества, а товарищи лейтенанты все-таки недовольны, с хитрецой посмеивались сержанты, сбрасывая мешки…
Тревожный чемоданчик
В свое время Белоус переборщил с совещаниями, сам признал, теперь и Терехову предстояло убедиться в неуместности офицерских тревог.
Кто отрицает, неплохо время от временит проверить, быстро ли «Уралы» отвезут офицеров в полк, успеют ли вернуться для немедленной эвакуации офицерских семей, сколько нужно времени поднятым с постели командирам, чтоб появиться в казармах, все это серьезно, если действовать с головой и без дурацкого усердия.
После пятой подряд утренней тревоги событие перестало расцениваться как важное, после десятой – как необходимое, а еще через пару дней сошлись на том, что это скучная комедия, инсценировка неусыпной бдительности, приказ, рассчитанный на глупцов, чистейшей воды идиотство, чтоб служба медом не казалась…
Часам к шести утра солдаты-посыльные колотили в двери.
Полковая тревога, «Уралы» ждут у столовой, всем срочно прибыть в полк.
Не позавтракав, застегиваясь на ходу, бежали, торопливо карабкались в кузов. В утренней темноте ревели моторы, в клубах выхлопных газов грузовики быстро отъезжали, буксуя на заснеженной дороге.
Рекордное время установили на четвертый день, Терехов довольно покрикивал, быстрее товарищи, бегом в казармы, поднимайте солдат, действуйте, действуйте…
Через две недели после начала эксперимента «Урал» появился перед штабом в обычное время, к восьми тридцати. Это означало, что разбуженные в шесть офицеры собрались у столовой к восьми, как ни в чем не бывало, как если бы тревога и не объявлялась…
– Что страшнее дурака? – саркастически вопрошал майор Корх. – Дурак с инициативой! А дурак с разумной, как у нас говорят, инициативой просто опасен.
Офицеры горько усмехались.
К тому, что майор Курицын дурак, относились как к должному, как к полковой изюминке, но такой инициативы не ожидали даже от него…
Утром вздохнули с облегчением.
Терехова с начальником штаба вызвали зачем-то в дивизию, тревоги не было. Но, приехав на службу, офицеры похолодели – в отсутствие подполковника майор Курицын будет исполнять обязанности командира полка.
– К нашему берегу, что ни щепка, то говно! – передавали реакцию на это событие майора Асаева.
Вещие слова, согласился полк, ждите теперь чудес…
Чудеса не заставили себя ждать.
Вечером майор Курицын вызвал офицеров по тревоге.
Кляня все на свете, лезли в «Уралы», неостроумно матерились, кончились утренние, начались вечерние тревоги, с ожесточением швыряли на железный пол кузова тревожные чемоданчики.
По тревоге каждый офицер должен иметь при себе такой чемоданчик. Полагалась смена белья, бритвенный прибор, сухой паек на сутки, иголка, нитки, сапожная вакса и еще масса мелочей, никто толком не знал, длинный список, опись содержимого, был наклеен изнутри на крышке.
Инициативный офицер, майор Курицын, важно вышел из кабинета, нетерпеливо и строго постучал по столу, требуя внимания, и объявил цель учебной тревоги.
Проверка тревожных чемоданчиков!
– В боевых условиях мелочей не бывает! – серьезным тоном говорил Курицын. – Если у офицера не оказалось бритвы, то его неряшливый вид может разлагающе подействовать на личный состав. А морально разложившееся подразделение небоеспособно! Все находится в диалектической связи!
В половой связи, громко вздохнули в задних рядах, невесело рассмеялись, майор Курицын повысил голос:
– Прекратите ребячество! Прошу всех по очереди подходить к проверочной комиссии и предъявлять чемоданчики в открытом виде!
Картина выяснялась катастрофическая.
В лучшем случае, внутри находилось несколько разрозненных предметов туалета, запасные портянки, солдатские ложки, один-два карандаша, ерунда, ненужная в домашнем хозяйстве.
У лейтенанта Янича, кроме пустой кобуры, в чемоданчике не было ничего.
Курицын торжествовал.
– Вы воочию убедились в необходимости регулярных проверок! Расхлябанность в армии недопустима! Я поставлю вопрос перед подполковником Тереховым! Боеготовность офицеров близка к нулю!
Обозленные, возвратились домой в первом часу ночи.
Но вернулся Терехов, и о тревогах забыли, как их и не было, жизнь вошла в колею…
Дурацкий обычай
Вопреки опасениям, трубы лопнули только в казарме Алексеева.
Капитан нашел, конечно, выход, установил в казарме железные печки, дневальные раскочегарили их докрасна, было даже гораздо теплее, чем у других. Одно огорчало Оверьянова, занятия проводились вокруг печек, солдаты азартно подбрасывали поленья, страдало качество уроков, озабоченно ворчал майор.
Лейтенанты и Алексеев сидели без дела в каптерке.
В казарме темно, за окнами валил густой снег, слой льда на стеклах не пропускал тусклый свет зимнего утра.
Нагрянувший Оверьянов делал суровые складки у рта, безнадежно покачивал головой, удрученный развалом дисциплины…
– Партия и правительство проводит кампанию в пользу специализации, – с оттенком пафоса говорил Панкин. – И офицеры батареи, верные помощники партии, решили, товарищ майор, внести свой вклад в дело борьбы с дилетантизмом.
Почему занятия со своим взводом каждый должен проводить сам за себя, келейно, не логичнее ли, чтобы наилучшим образом политически подкованный офицер батареи, в нашем случае лейтенант Курко, занимался в Ленинской комнате сразу со всеми, а остальные командиры в этот момент смогут повышать свой идеологический уровень, совершенствовать военные знания или, скажем, углубленно изучать материалы очередной сессии.
– Вы очень хорошо устроились, – не нашелся как возразить Оверьянов. – Самоустранились от занятий, и вообще батарея стала неуправляемой! Смотри, Алексеев, играешь с огнем!
Майор зашел в комнатушку Панкина, командира взвода управления начальника артиллерии полка, таков был полный титул лейтенанта. Один из редких добросовестных офицеров, хвалил его Оверьянов. Минометчики ехидно кривили губы, известно, чем очаровал начальника хитрюга Панкин, поит Гнома потихоньку у себя в каптерке и поддакивает, очень просто, чего не сделаешь для спокойной жизни…
Панкин достал початую бутылку, налил себе и, побольше, Оверьянову, поставил на стол тарелку с маслом и соленым огурцом, распечатал пачку чая.
Под неодобрительным взглядом лейтенанта майор проглотил, не разжевывая, кусок масла и выпил водку.
Это был популярный, но антинаучный метод. Масло, якобы, обволакивало стенки желудка и препятствовало опьянению. Но, во-первых, когда оканчивалось предохранительное действие масляной пленки, выпитая водка внезапно атаковала организм и человек резко, неконтролируемо пьянел. А, во-вторых, зачем тогда вообще пить, пьют-то с определенной целью, чтоб охмелеть, а пить, чтобы только изо рта воняло, глупо.
Майор, видимо, науке не доверял, упорствовал в заблуждении.
Поставив пустой стакан, он набил рот сухим чаем, начал вдумчиво жевать, стараясь выделять побольше желудочного сока, делал частые поцелуйные движения, высасывал плотную массу во рту.
Панкин и тут был сторонником другого, более радикального способа отбития водочного запаха. Найдя на полке бутылку с замасленной этикеткой, налил полстакана подсолнечного масла и медленно выпил, полоща рот.
Зазвонил телефон. Давай в штаб, сказали в трубку, быстро, дембель под угрозой…
Панкин на ослабевших ногах кинулся вон из каптерки…
Будет ли выполнено постановление правительства, или командование плюет на советские законы?
Ответ должен быть однозначным и немедленным, от него зависит отношение офицеров к своим обязанностям, распалялись лейтенанты, собравшись в комнате совещаний.
– Надо потребовать ясного ответа! – кричал Казаков. – Не может быть, чтоб до сих пор никто не знал, отпустят нас или нет! Если темнят, худо будет! Тот, кто с хихиканием говорит, что законы бывают разные, бросает тень на нашу самую демократическую Конституцию! Тот дискредитирует советский парламент, законодательный форум единодушно избранных представителей народа! Тот своими безответственными высказываниями сеет сомнение среди нас, советских людей, в компетентности правительства! Такие люди должны квалифицироваться, в лучшем случае, как злопыхатели и недоброжелатели, а в худшем – как идеологические диверсанты, рассчитывающие подорвать изнутри боевой дух армии и веру народа в родное правительство!
Диатриба против врагов государства, окопавшихся в 90-м пехотном полку и манифестация в рабочее время была вызвана событием будничным, чтобы не сказать ерундовым.
В который раз, зайдя на вещевой склад поинтересоваться, намерены ли, наконец, им выдать отрезы сукна на парадные шинели, Янич, Фишнер и Батов столкнулись там с Залесским и Курицыным, пришедшими за фланелевыми портянками.
– О каком сукне вы говорите? – полушутливо удивился Залесский. – Как действовать в отношении парадных шинелей для двухгодичников, приказа еще нет. Вы не беспокойтесь, они никуда от вас не уйдут! Нам в дивизии намекнули – имеются большие шансы, что вам продлят срок службы до пяти лет!
Увидя недоверчиво-встревоженные лица, Курицын решил вступить в игру, но сделал это, как обычно, неумно.
– Ты чего, Залесский, виляешь? Надо сказать со всей определенностью – не рассчитывайте увидеть свою Хохландию раньше, чем через пять лет! Уже есть распоряжение!
Майоры засмеялись, розыгрыш удался.
Забыв о сукне, переполошившиеся лейтенанты бросились к казармам…
– Даже допуская, что это дурацкие шутки, их тактика проста! – кричал Теличко. – Как можно дольше держать нас в неведении! Чем ближе к дембелю, тем меньше мы будем думать об этой блядской службе! А пустив слух, что мы здесь на пять лет, можно надеяться, что кто-то подумает о пятилетней карьере! Будет принимать всерьез эту сраную службу, выше хера прыгать!
– Вероятно, они таким образом зондируют, как мы к этому отнесемся! – кричал Фишнер. – Надо сразу ткнуть их носом в говно, чтоб пооблизывались и поняли наше отношение!
– Шутки или нет, а мы не уйдем из штаба, пока не получим ясного ответа! – кричал Петров.
– Пусть сам Терехов скажет! – кричал Коровин. – Не какое-то бурмило, вроде Курицына, а командир полка!
Законник Северчук замахал, утихомиривая, руками.
– Садимся и пишем жалобу! Одинаковый текст, но каждый сам за себя! Коллективные жалобы в армии запрещены! Вся наша доктрина построена на коллективизме, а вот жалобы сугубо индивидуальны! Садимся и пишем!
Зашел дежурный по части, посланный на разведку, что там лейтенанты затевают, покрутился и ушел.
Когда гневное послание было почти готово, решительно вошел майор Курицын.
– Пошумели, товарищи, и хватит! Попрошу разойтись по подразделениям! Командиру сейчас некогда, да я и не вижу причины, почему он должен разговаривать с распоясавшимися подчиненными!
– Найдет время, когда в министерстве получат сразу сорок четыре жалобы!
– Вы не угрожайте! – командирским голосом ответил Курицын. – Вместо службы решили заниматься крючкотворством! Я не пойму, вы что, против Советской власти?!
На него стало жалко смотреть, в сущности, человек не виноват, дурак он или нет, бедняга майор Курицын не знал простой вещи, что возмущенная и возбужденная толпа, а по-научному коллектив, может многое позволить себе, а уж тем более не посчитается с мельчайшей личностью помощника начальника штаба.
Иногда полезно напрячь умишко и выбирать выражения, здесь все прежде всего советские люди, патриоты, а не говняные офицеры, никому не позволено, а тем более полуграмотному майору, оскорблять народ, не умеете разговаривать с людьми, идите пасите свиней, семечками торгуйте, а не поливайте грязью достоинство советского человека, вы не в пивной и не в трактире, если коллектив законно негодует, это вина начальников, зажравшихся и отъевшихся у бесплатной кормушки, ревели лейтенанты, вкладывая в свое осатанение всю обиду и злость, к которым раздавленный майор имел только косвенное отношение…
Подполковник Терехов улыбался в дверях.
– Чего раскричались, герои-командиры?! Нашли, на ком злость срывать, майор-то тут при чем? Спокойно, разрешите мне все-таки сказать! Согласно приказу Министра обороны, вы все будете демобилизованы по истечению двухлетнего срока службы! Я это объявляю официально!
Командир полка шутливо заткнул уши.
– Какие вопросы? Сукно? Положено вам, положено, завтра все получите! А сейчас в казармы, на работу! А то устроили здесь сельскую сходку! – дружелюбно приказал Терехов…
– Этому же сукну цены нет, – говорил, идя через плац, Курко. – Его покрасить и пальто на гражданке сшить! Сукно доброе, военное, сносу не будет!
– Какой же кретин на шинель его будет тратить! – согласился Балу.
– Да в конце концов я его толкну за четвертак! А деньги пропью! – веселился Коровин.
– Что за дурацкий обычай, нервы людям портить! – никак не мог успокоиться Теличко.
– А Курицына так натянули на Ваню-лысого, аж чавкнуло! – удовлетворенно сказал Батов…
