Текст книги "Сапоги — лицо офицера"
Автор книги: Виктор Кондырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Новолуние
Капитан Рева вышел на крыльцо и пьяно обрадовался.
Тонкий серп луны зыбко светился над головой.
Это мне и нужно, бормотал Рева, расстегивая ширинку, это мне просто повезло, как чувствовал, что надо на воздух выйти.
Четыре больших бородавки возле большого пальца на правой руке давно огорчали капитана. Он их перевязывал ниткой, смазывал ляписом, обкусывал, иногда, от нечего делать, прижигал папиросой, ничего не помогало, бородавки росли и росли. Сейчас он вспомнил рецепт – помочиться на бородавки, глядя на молодой месяц, верное средство, не будут же люди врать.
Капитан, истово глядя на луну, добросовестно оросил, для верности, руку до локтя.
Только что очнувшийся и тоже вышедший на воздух Оверьянов не разделял восторгов по поводу новолуния, вздрагивал от осенней ночной свежести. Вот и пролетело лето, через месяц, глядишь, морозы начнутся, опять снег, опять валенки…
– Достань-ка что-нибудь выпить, Рева! – расстроился Оверьянов. – Ночь впереди, а мы весь день проспали… Сопьемся к хренам, а глотнуть все же надо. Скоро уедем…
Пошли по улице, прогуляться, как предложил Оверьянов, проветриться, посидеть на природе, сменить обстановку. Капитан бережно нес бутылку водки, поглядывал на месяц.
– Зайдем-ка на огонек, может, Валя дежурит сегодня, – сказал Рева, кивнув на полоску света в окне конторы. – Если там она, выпьем по-человечески, в женском обществе.
– Да у нас-то и пить нечего, – недовольно волновался Оверьянов, послушно идя за капитаном. – Куда нам еще третьего, на двоих и то мало…
Дежурная на леспромхозовском коммутаторе, хрупкая приветливая женщина, была не одна, в комнате сидел лейтенант Фишнер и встревоженно смотрел.
– Вы чего людей по ночам пугаете? – смеялась Валя, доставая из-под стола начатую бутылку спирта. – Мы с Мосей никого не ждали, разговаривали… Перебили только! Давай, Мося, рассказывай дальше!
Фишнер застеснялся, махнул рукой, выпьем лучше, потом поговорим.
Быстренько налили, выпили, помолчали, выпили еще, разговор не клеился.
Валя неожиданно разгрустилась, налила себе стакан, затем другой. Зачем мне такая жизнь, ожесточалась она, какая была гнусная, такая и осталась, такой и до смерти останется, куковать здесь в тайге, ни радости никакой, ни удовольствия, о счастье и говорить нечего. С трех лет в детдоме, кто его знает, где родители и были ли они, видела только зверство и скотство, одни свиньи вокруг, мужики с вонючими ртами, импотенты и алкаши, как она всех их ненавидит, вшивоту эту и гадость вонючую.
– Только Мося вот человек! – она обнимала за шею и целовала в щеку Фишнера. – Сразу видно, культурный и образованный. А вы все скоты, на рыле у вас написано! Я из-за вас, пиздострадателей, фригидной стала! С двенадцати лет!
Снова опьяневшие капитан и майор остолбенели от незаслуженных оскорблений.
– Идите, козлы, чего сидите! Оставьте нас в покое!
Капитан и майор важно поднялись и, услужливо пропуская друг друга, вышли.
– Подождите, товарищ майор, что я вам скажу, – зашептал Рева. – Девка-то на хер так и просится, байки рассказывает, фригидная, мол… А мы проверим, что ты за чудо такое! Фишнер-сопляк скоро свалит, а мы зайдем… Сама пьяная, ее драть в три хера надо, а она целку строит, разнылась, фригидная, говорит…
Фишнер долго не задержался, тихо спустился с крыльца, небыстро пошел по улице.
Капитан Рева, ведя майора за руку, зашел в контору.
Женщина лежала на полу, на расстеленном пальто, чуть слышно дыша, плакала.
Плохо видя в темноте, Оверьянов опустился на колени и, ощупывая перед собой пол, пополз суетливо, ориентируясь на всхлипывания. Трясущимися руками расстегивал брюки, с подвыванием дышал сухим ртом, ворчал полушутливо, не надо плакать, сейчас, сейчас, старый конь хоть и не глубоко пашет, но борозды не портит…
Над их головами капитан ерзал по полу сапогами, в спешке отрывал пуговицы.
Валя неподвижно лежала, отвернув лицо, вытянув руки вдоль тела…
Потерявшие хмель офицеры чуть ли не на цыпочках крались вдоль домов.
Месяц криво улыбался, поглядывал, покачивал рогами, грустное облачко затянуло его, холодная ночь вроде бы потеплела и оправившийся от телесного и душевного потрясения Оверьянов вдруг снова с сожалением подумал о близком отъезде…
Командировка была на полтора месяца, смело можно было бы еще пару неделек покейфовать, но что возьмешь с этих недотеп-солдат, прельстились двумя рублями, упирались, как немые, выполняли норму. И вот результат, пора возвращаться домой, всего через месяц, и все из-за этих дуралеев, передовиков-ударников.
Офицеры печально сидели на лавочке перед «Домом приезжих», с отвращением грелись на октябрьском солнце, вялые от безденежья, третий день даже на пиво не было. И одолжить не у кого, и продать нечего, единственная возможность вечером выпить, женщины угостят, а что делать до вечера…
Вчера предприимчивый Янич продал на лесопилке две бочки бензина, дали смехотворно мало, вот брезент с машин, говорили, купим с удовольствием, но это дело опасное, сразу раскроется.
– А откуда у Кушника деньги? Он, сука, не высыхает, каждый день к обеду уже на ногах не стоит! – завистливо сказал Батов.
– Нашел где-то кормушку! Может, ребята, вы меня в рабство продадите, а вырученные деньги пропьем? – горько пошутил Янич.
– Прекратите вы эти дурацкие разговоры! – угнетенный отсутствием водки Оверьянов злобствовал. – Только и слышишь – выпить, выпить! Что за ограниченные интересы у вас! Никому в голову не придет поинтересоваться, чем занят личный состав. Между прочим, политзанятия не проводились ни разу!
– А бородавки-то сошли! Вот что значит народные средства! – удовлетворенно похвастался Рева.
В конце улицы, со стороны столовой, дико и протяжно закричал человек.
Петя Кушник, насторожились офицеры, другому некому, ну да, это он…
Несколько женщин вышли из дверей конторы и магазина, тревожно интересовались, что это, где, в чем дело…
Капитан Кушник, спотыкаясь и раскачиваясь, издавая временами страшные крики, брел по улице. Вопли совпадали со странными движениями. Периодически останавливаясь, Кушник хватался руками за низ живота, делал размашистые движения вперед бедрами, попеременно поворачивая корпус то вправо, то влево.
Напротив конторы он снова заорал.
Опешившие наблюдатели увидели скромные мужские прелести капитана, неопределенного, скорее сизоватого цвета, вываленные из штанов наружу. Петя Кушник с чувством потряс бедрами, выразительно показал орган зрителям возле магазина, потом повернулся к стоящим на крыльце конторы. Закончив кричать, поплелся с незаправленным членом к гостинице, глядя в землю, чуть не падая…
Женщины смеялись, громко обменивались словами возмущения, Оверьянов с отвалившейся челюстью непроизвольно приподнялся со скамейки…
Выцветший лозунг
Новый замполит, майор Францер, производил неблагоприятное впечатление.
Он любил кричать и делал это как-то по-кустарному.
Взять Белоуса, он тоже, как раскричится, не дай Бог, гром гремит, но все, бывало, с удовольствием его слушались, без дела он редко кричал.
Среднего роста, полный, со склеротическим румянцем и бледными глазами, новый замполит зашел в казарму ПТУРС и сразу же набросился на командира батареи, старшего лейтенанта Думанина.
– Почему у вас выцвел лозунг над входом?
– Какой лозунг? – Думанин приоткрыл рот.
– Что вы невинность изображаете? «Живи по уставу – завоюешь честь и славу!», вот какой!.
Думанин растерянно вздохнул и посмотрел на Балу.
– Простите, товарищ майор, – вкрадчиво сказал Балу. – Выразите вашу мысль яснее. Вас интересует процесс деградации интенсивности цвета ткани под воздействием направленной солнечной радиации?
Майор решил не обратить внимания на Балу, но кричать перестал.
– Лозунг снять, обновить и снова вывесить! Чем занимаются ваши солдаты? Почему вы сидите в каптерке? Батарея беспризорная у вас, что ли?
– Люди в парке, обслуживают секретную боевую технику, подчиненную лично командиру полка! – веско сказал Думанин. – А мы не сидим в каптерке, а со старшим офицером батареи обдумываем план действий на случай внезапного нападения противника в зимнее время! Если вы считаете, что выцветший лозунг важнее, мы все бросим и начнем его обновлять.
– Раз люди в парке, произведем в казарме проверку на предмет выявления запрещенной фотоаппаратуры, – примирительно сказал майор. – Я уже в других казармах шесть штук нашел. Мы служим в секретном районе, и фотографировать здесь строжайше запрещено. Это приказ дивизии, но почему-то все о нем забыли.
Майор прошел по казарме, заглядывая в тумбочки и поднимая матрацы. С довольным видом обнаружил простенький аппарат «Смена», у оператора третьей машины. Второй аппарат, получше, «Зоркий», хранился в каптерке, в опечатанном ящике секретной приставки к прибору ночного видения. По неопытности, замполит и подумать об этом не мог, заглядывал в дембельские чемоданчики.
– Аппарат я изымаю. Будет храниться у меня, отдам в день демобилизации. Вам следовало бы строже контролировать батарею, товарищи офицеры!
Проводив майора, Думанин горестно взглянул на Балу.
– Мало мудил в полку, еще одного Бог послал! Лозунг ему, бармалею ебучему, выцвел! Все бросай, других забот на батарее нет!
Взаимное удовлетворение
Картофелекопалка, хлипкий агрегат, влачимый трактором, выкапывала клубни, разрезала или разламывала на части, бросала на решетки вибротранспортера, искалеченные картофелины подпрыгивали, очищаясь от земли, и падали на свежевспаханную борозду.
Окруженные толпой солдат, Синюк, Алексеев и Коровин поспешали за машиной, оценивали содеянное. Солдаты, в большинстве своем деревенские жители, часто нагибались, подбирали картофель и протягивали офицерам, насмешливо и возмущенно галдели.
– Ты смотри, епи твою мать, больше половины разрезано! – быстро говорил капитан Алексеев. – Она ведь сгниет через месяц!
– Надо сказать бригадиру, будем копать лопатами, – неуверенно предложил Синюк, – так медленнее, но хоть урожай уцелеет…
Коровин загорячился.
– Да плевать на нее, пусть гниет! Совхоз только на это и рассчитывает! Куда ее девать? Ни дорог, ни машин, ни людей! Лопатами! На пол года работы! Наше дело вывезти картошку с поля, а сгниет она или поморозится, чью это жопу волнует! А для полка мы выберем хорошую. И для нас тоже…
Совхоз, в тридцати километрах от Ледяной, заключил с полком договор. Полк заготовит для себя сто тонн картошки, а в качестве уплаты выделит людей поработать на уборке, вывезти картофель с поля. Складировать картофель следует в громадном сарае, навалом, иными словами, в кучу. Полк дает рабочую силу, совхоз платит натурой, просто и четко, без волокиты, ко взаимному удовлетворению.
Две батареи разбили палатки под березами, возле сарая-склада, в километре от поля, установили полевые кухни и большой бак для воды, солдаты схватили за ремешки каски и столпились вокруг офицеров.
– Ладно, – улыбнулся Алексеев, – идите за грибами, работу завтра начнем. Далеко в лес не заходить, держаться на расстоянии прямой видимости соседа. На нашу долю не забудьте!
Вечером разожгли множество маленьких костериков. Год не видевшие свежей картошки солдаты жарили, варили, пекли ее, на железных листах готовили грибы, подвешивали котелки с водой, пили чай, благо взяли сахару два мешка. На ужин, на кашу с тушенкой, никто и не посмотрел, самые ненасытные решили лучше приготовить еще картошки, торопиться некуда, лежи возле костра, кури.
Офицеры сидели возле маленькой избушки.
Коровин взял на себя роль организатора сельскохозяйственных работ.
– Сделаем так. В поле достаточно двух лейтенантов. Будем торчать по очереди. Здесь, на разгрузке и сортировке, тоже два. Казаков заведует транспортом. Два «Урала» по две ходки в день, за две недели забьем в полку склад под потолок! Кто там будет считать, сто или двести тонн. Успеем до заморозков. Командиры батарей, естественно, отдыхают, они тут ни в пизду, ни в Красную Армию, короче, без них управимся!
Алексеев и Синюк удовлетворенно посмеивались, а что, мало подчиненные у них кровушки попили, самое время отдохнуть начальству, надо беречь командирские кадры, будем грибы собирать, правильно, хорошая мысль, они и будут ответственными за грибы к ужину.
– Вы заметили, господа русские офицеры, солдаты-то ни каши, ни тушенки здесь не едят. Одну картошку! – хитро потирал руки Курко. – Сколько продуктов сэкономим! А, товарищ капитан?
Алексеев понял намек.
Утром, проезжая мимо «Б», он поручил Курко остановиться возле его дома и без шума, не впутывая солдат, выгрузить только что взятую на складе бочку соленых помидоров. Солдатам они и так надоели, подхихикивал он, а у меня и жена, и я их уважаем, все равно бочка исчезнет, лейтенанты-то сами не пальцем деланные, такие шакалы, только отвернись, и Митькой звали, как говорил Белоус, упрут помидоры, а у него в семье все их любят…
– Село далеко, – сказал Синюк, – пять километров. Но как бы братия в самоволку туда не двинула. Хоть это через лес и болото… От них все можно ожидать… Пойдем спать?
Спать так спать, пора, согласились офицеры, делать все равно нечего, а в самоволку пусть идут, второй раз не пойдут, побоятся ночью через лес, хотя в батареях-то почти все уже старики, да и нам еще перекантоваться зиму, а там и дембель, дембель, дембель, сладко мечтали лейтенанты, шурша сеном тюфяков…
Золотые дни
Обычная история, люди копошатся, вроде что-то делают, целыми днями в поле, не придерешься, а работы нет, одно название, кричи не кричи…
Картофелекопалка взрыхлила уже половину поля, солдаты неторопливо собирали картофель, не спеша тащили к «Уралу» плетеные корзины, меланхолически брели по бороздам, пиная сапогами картофелины, корзины наполнялись с поразительной медлительностью…
В сарае, вокруг картофельной кучи, лейтенанты задумчиво выслушивали встревоженные упреки капитана Алексеева.
– Вы больше цацкайтесь, вас вообще обсерут с ног до головы! Нам еще не хватало профсоюзных собраний! Нашли с кем либеральничать, с солдатами! Уже год в армии, а так ничему и не научились! За три дня только четыре машины отправили! Дождемся, нагрянет проверка! Эти бляди только вечера и ждут, чтоб в село бежать. А мы глаза на это закрываем! Надо сделать так – не выполнил нормы, сиди, сука, в палатке! Никаких грибов, никаких танцев!
Каждый вечер, после ужина, палатки пустели.
До деревни, если через болото, оказалось всего около часа ходьбы, солдаты, вооружившись длинными палками, в темноте, наощупь, по кочкам и пружинистым травяным островкам ходили в клуб на танцы, хотя и танцевать-то не все умели. Приятно просто постоять у стенки, посмотреть на танцующих, потолкаться у дверей, увидеть смеющихся девушек. Возвращались за полночь, ощупывая дорогу палками, проваливаясь в грязь, неизвестно как ориентируясь…
– Ваши запреты ни к чему не приведут, – сказал Панкин. – Кто будет следить, чтоб не бегали в самоволку? Вы? На меня лично не рассчитывайте. Я ночью спать должен, мне целый день в поле сидеть. Как можно заставить, если люди не хотят работать? Только голодом и тюрьмой. Кормить мы их обязаны, а тюрьмы поблизости нет… Это не так просто, уговорить людей работать по-настоящему.
– Я вам, если желаете, покажу, как управляться с лодырями и хитрожопыми саботажниками! Отправлю в полк двух-трех, на губу, остальные, увидите, сразу начнут работать. Приказ – это все! Если я прикажу солдату умереть, он должен умереть! – презрительно сказал Синюк.
– Правильно, умереть он должен, потому что он солдат. А говно, скажем, вычерпывать – это дело говновоза. И мы не можем упрекать говновоза, что он не хочет умирать по приказу своего начальства, – сказал Казаков. – Если люди работают, они должны быть хоть как-то вознаграждены. Даже собачкам в цирке дают после каждого номера сахар.
– С завтрашнего дня переходим на аккордную работу, – решительно сказал Коровин. – Выполнил норму, без фуфла, конечно, и свободен. И нормы установить не от фонаря, чем больше, мол, тем лучше, а выполнимые, по силам.
– Вы никак не поймете, что здесь армия, а не артель инвалидов, – недовольно сказал Синюк. – Игрушечки играете! Добром это не кончится, помяните мои слова!
Слова капитана не поминали, хотя поначалу солдаты отнеслись к предложению недоверчиво, пообещать, мол, все можно, Родина вас не забудет, им верить нельзя, говорили умудренные.
На следующий день третья батарея выполнила норму до обеда, уходя с поля, выжидательно поглядывала на офицеров, что те скажут, посмотрим, мы сделали работу, значит, до вечера можно отдыхать, поспать или походить по лесу.
За день куча увеличилась вдвое.
Взвод Панкина придирчиво сортировал картошку.
Самую лучшую, крупные и чистые клубни, отбирали в мешки, отставляли в сторону, офицеры ревниво следили, помогали, для себя выбираем, халтура недопустима.
Картошку помельче, но тоже хорошую, грузили в «Урал», для полка.
Казаков стал на «Б» популярнейшей личностью.
Стоило «Уралу» остановиться у дома одного из минометчиков, как появлялась масса желающих выпить с ним, и именно сейчас, зачем откладывать, зайдем на минутку, вон и жена приглашает.
Женщины отзывали Казакова в сторонку, приятно улыбались, просили и их не забывать, подбросить пару мешочков.
Казаков выпивал охотно, командовал, куда сколько, вежливо не отказывал, обещал позаботиться, хотя самое лучшее, пусть сами приедут, это недалеко, отберут и возьмут сколько нужно, хитрил он, помня о трудоемкой сортировке.
От скуки разъезжая по окрестностям, Алексеев обнаружил большое поле с капустой. Крупные кочаны собирать было легко, почти играючи, нагрузили полный кузов, не меньше трех тонн.
Капустный транспорт пожелали сопровождать все пять лейтенантов, один Казаков не справился бы, не выпьет же он сам столько водки, сразу насосется, как паук, и начнет раздавать направо и налево.
Берите сколько хотите, надо будет, еще привезем, веселились лейтенанты, наваливая капусту прямо под окнами, это только для семей покрытых славой артиллеристов, пехота пусть сама проявляет разумную инициативу.
Бережно и с достоинством принимали знаки внимания – бутылки водки, сдержанно благодарили, естественно, без взаимовыручки не проживешь, мы вам, вы нам, святой принцип зрелого социализма.
Благотворительная раздача капусты, продукта желанного и изысканного, взволновала офицерское население, убедила – откладывать нельзя, через пару дней овощная страда закончится, теперь все зависит от расторопности мужиков-кормильцев.
Начались золотые дни.
Каждый день к сараю-складу подъезжали машины, ветхие транспортные и строевые, матово-зеленые, новенькие, чистенькие. Оставалось загадкой, как командиры добились разрешения на выход из парка боевой техники с ограниченным моторесурсом, иными словами, используемой исключительно в целях боевой подготовки, на маневрах и учениях, два-три раза в год.
Капитан Алексеев, переполненный деловитостью, вызванной утренним стаканом водки, сознавая свою нужность, принимал подношения, устанавливал очередь, выделял людей, шумно сетовал на нехватку мешков, поторапливал, быстро и неразборчиво говорил.
Одна батарея была полностью переведена на сортировку, солдаты ползали по куче, разгребали руками, грузили тяжеленные мешки.
Организация работ требовала коренной и немедленной перестройки, иначе первая часть договора – вывоз урожая с поля, выполненной быть не могла, не хватало людей. И речи не могло быть, чтоб реализация основного пункта – заготовка картошки для полка, и логически дополняющего его подпункта – снабжение овощами семей военнослужащих, была поставлена под малейшее сомнение, о такой глупости и не заикались.
Шесть лейтенантов, инженеров, дипломированных организаторов социалистического производства, сидели на перевернутых корзинах посреди поля и размышляли.
– Будем последовательны, – сказал Казаков. – В договоре сказано о картошке, полностью убранной с поля, и о ста тоннах, причитающихся полку. О величине урожая ни слова. В принципе можно предположить, что всей собранной картошки едва хватило на оплату.
Лейтенанты соглашающе покивали.
– Напрашиваются два вывода, – сказал Панкин. – Первый, заказчика, то есть совхоз, не интересуют размеры кучи в сарае, это косвенно подтверждается и условиями складирования. Через полмесяца, еще до нашего отъезда, картошка померзнет при утренних заморозках. Второй, вытекающий из первого. О результатах нашей работы будут судить не по тоннам, а по отсутствию картошки на вспаханной земле.
– А кто сказал, что эта адская машина настолько конструктивно безупречна, что выкапывает всю картошку? – оживился Гранин. – Половина так или иначе ею испорчена.
– Абсурдно затрачивать живой труд на увеличение обреченной на гниение кучи, – рассудительно сказал Казаков.
Коровин встал.
– Подведем итоги производственного совещания. Солдаты собирают на бороздах только целую картошку. Разрезанная остается на месте. Два человека на взвод идут с лопатами за сборщиками и присыпают землей оставленный брак. Таким образом, выполняется наше обязательство – поле должно остаться чистым.
– Ну, а куча, какая будет, такая будет, мы собрали все! – осознал наконец ситуацию тугодум Курко. – Но и нам придется попотеть, последить за тружениками социалистических полей. Чтоб ради быстрейшего выполнения нормы не наполняли полкорзины обрубками, а сверху притрушивали целой. За этими фуфлыжниками нужен глаз да глаз.
Счастливо найденное решение позволило высвободить массу рабочих рук, послать на уборку всех, только несколько слабачков неутомимо чистили ненадоедавшую картошку.
«Уралы» теперь шли с поля прямиком в полк, минуя склад.
Капитан Синюк часами бродил по лесу, собирал грибы в большую корзинку, каждый час приносил ее полную, вываливал грибы на брезент и снова отправлялся на грибную охоту.
Капитан Алексеев, в свободное от выпивки с приезжающими время, бесконечно пересчитывал бутылки в углу избушки, переставлял ящики со сэкономленной тушенкой, аккуратным штабельком складывал пачки чая, который сам, никому не доверяя, заваривал в солдатском котле. Чай в армии всегда был мерой благополучия, из него приготовляли чифир, сверхконцентрированный настой, выпив который, достигали эффекта опьянения, но без запаха, то есть недоказуемого и ненаказуемого. Поднатужившись, капитан ворочал мешки с крупой – перловой, овсяной, гречневой, ящики с серого цвета макаронами и рожками, большие банки с томатной пастой.
В противоположном углу лежали продукты, большую часть которых предстояло еще сэкономить, каждый день Алексеев бережно и скрупулезно перекладывал в первый угол харчи, не израсходованные за сутки. Экономия была большая, солдаты наслаждались картошкой и грибами, был смысл варить только суп, все остальное оставалось бы в котлах.
