Текст книги "Сапоги — лицо офицера"
Автор книги: Виктор Кондырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Потешный городок
– Дурацкий приказ или нет, значения не имеет! – подытожил Синюк. – Раз приказали, будем выполнять. Идите, собирайте людей!
Никто сломя голову не кинулся, лейтенанты стоя допивали чай, смотрели поверх голов друг друга, давая командиру время одуматься, не смешить народ, не настаивать на явной несуразице.
Капитан потоптался, тщательно вытер рукавицей миску и повторил, уже раздраженно, приказ.
За два дня необходимо оборудовать огневую позицию, полного профиля, как положено, с ходами сообщения, с гнездами для боеприпасов, с окопчиками для командиров…
Солдаты встретили приказ недоверчивым смехом. Шутят товарищи лейтенанты, кто же зимой копает землю, в мороз под сорок градусов, для этого лето есть!
– Разобрать лопаты и ломы! Прекратить разговорчики! – подчеркнуто грубо крикнул Синюк.
Батарейцы опешили.
Это, оказывается, серьезно, никто с ними не шутит, ох мыслители, ох стратеги, ох организаторы, язвили солдаты.
Делай, как я!
Вкладывая в удар всю силу, Казаков бил ломом в мерзлую землю. Лом отскакивал, оставляя след, глубиной с пуговицу лунку.
Взвод с серьезными лицами следил за командиром. Другого результата и быть не могло, скорее удивила свирепая мощь лейтенанта, сумевшего в конце концов отколоть осколок заледенелого грунта.
Казаков бросил лом, трясущимися после напряжения руками достал папиросу.
Приволокли клин, по очереди бухали кувалдой, отбитая за полчаса работы земля поместилась в ладонях.
– Так мы будем мучиться до остопизденения! – сказал Петров. – Выход один. Попробуем отогревать землю.
– Чем ты ее отогреешь? Своей жопой? Костры жечь запрещено, рядом китайцы! – недовольно возразил Синюк. – Да тут и не костер нужен, а лесной пожар! А нас за нарушение маскировки оттянут через хер по-флотски!
– Так не получится, товарищ капитан! Высраться и не надуться! Или позиция, или маскировка. Их дело, в штабе, запрещать, а наше – проявить разумную инициативу, – сказал Казаков.
– Боюсь, как бы это не оказалось очередной комедией! Чтоб занять личный состав. Чтоб служба медом не казалась, – поддержал Теличко.
Синюк махнул рукой и, чтоб успокоить нервы, поехал в штаб…
Роскошные одежды генерала вызывали завистливое ошеломление.
Повара, связисты, писари, шоферы с трудом подавляли желание неотрывно смотреть в сторону начальства, переглядывались, делали большие глаза и одобрительно поднимали брови – вид генерала внушал глубочайшее уважение, чудотворно оживлял образ то ли комиссара, то ли полководца.
Весь в черной на меху коже, без знаков различия, в сероголубой папахе, с большим, невиданным пистолетом на поясе, высокий и издали красивый, генерал беседовал у вертолета с Жигаевым и офицерами штаба.
Жигаев стоял навытяжку, но не по-солдафонски, выкатив грудь и выпучив глаза, а каким-то неуловимым манером наклонившись чуть вперед, положением корпуса выражая необыкновенное внимание, с трудом сдерживаемый восторг общения и самозабвенную готовность сложить, если надо, голову. Позы начштаба и замполита были лишены такого столичного лоска, фигуры их выражали обыкновенное почтение.
Не сориентировавшись, капитан Синюк подкатил прямо к кухням, выскочил с шуточками из кабины, но, увидев вертолет, стушевался и спрятался за водовозку.
Вертолет басисто загудел, быстро-быстро замахал лопастями, поколебался в метре над землей и, шустро стрекоча, полетел прочь.
Люди спохватились, начали нормально дышать, загалдели и развеселились.
Растроганные генеральским рукопожатием, офицеры подошли к кухням.
– Пошли в будку, Синюк, – благостно улыбаясь, сказал майор. – Есть кое-какие новости, товарищ генерал привез из Округа.
В штабной машине развернули привезённую газету.
«Сообщение ТАСС» – в углу, на третьей странице.
«В ноте, представленной… китайская сторона валит с больной головы на здоровую… якобы в районе Благовещенска… с участием тысяч солдат и сотен танков… выдумки, направленные на разжигание… соответствующие компетентные органы… никакие передвижения и тем более маневры не производятся… очевидное желание поставить факты с ног на голову… каждому ясно, что… противоречили бы самой сути внешней политики СССР… еще раз разоблачили себя… как говорит русская пословица…»
– Учениям, видимо, конец, – резюмировал Жигаев. – А сейчас нам приказано всемерно усилить маскировку, свести передвижения к минимуму.
– Да мы и так затаились! Как с водой в жопе! – по-мужицки пошутил Синюк.
– Ты не остри! Езжай и принимай дополнительные меры! Как позиция?
– Оборудуем… Не знаю, что получится…
– Получиться должно то, что тебе приказали! Я приеду проверю!..
Бревна горели уже третий день, ямы углубились на полметра, но Синюк беспокоился, ожидал проверки, всех дергал и понукал, отравлял нервы и себе, и другим.
– Что вы будоражите всех? – не выдержал Казаков. – Ни земля от этого не оттает, ни работа не ускорится.
– Приказ! – кричал Синюк. – Раз приказали, надо выполнять!
– Вы с этим приказом носитесь, как дурень со ступой! Хоть одна блядь приехала к нам за это время? – раздражался Петров. – Никто и не приедет! Сказано же – главное, сидеть тихо! Нашу активность будут оценивать по уровню тишины, а не по степени готовности этих говняных позиций.
Солдаты, встревоженные плохим настроением командира, предложили сделать все из снега. Кто там будет вникать, минометы закопаны, вот и хорошо, молодцы, поработали на славу.
Идея оказалась плодотворной.
Воспользовавшись отсутствием капитана, батарея быстренько соорудила нечто вроде снежной крепости. Из глубоких окопов торчали только дульные тормозы минометов, просторные гнезда для мин и хода сообщения придавали позиции неприступный вид, даже землянки выкопали в снегу, накрыли ветками, запорошили снегом.
На поляне снега не хватило, собранные на сопках большие кучи его подтаскивали волоком на кусках брезента. То там, то здесь рассыпали пригоршни земли, вроде бы она проступает из-под снега, небрежно, мол, замаскировали.
Довольные, забрались чуть повыше, на сопку, посмотреть, как все это выглядит. Издалека позиция производила самое благоприятное впечатление – грозное, с умом сделанное оборонительное сооружение.
Насупившись, Синюк долго смотрел на этот потешный городок, сплевывал и вытирал каждый раз губы, но не кричал и не приказал разрушить, молча ушел в палатку.
За обедом шутил.
Разделенная радость
– Двадцать третий, отвечай! Как слышишь меня? Прием! Двадцать третий! – с монотонным упрямством повторял голос.
Сырец беспокоится, злорадствовали минометчики, пусть поволнуется, в следующий раз умнее будет.
– Ладно, надо ответить, у него и так яйчишки от страха взопрели. Пожалеем… – Казаков взял микрофон.
– Здесь двадцать третий, – сказал он. – Не кричи, дурак! Пришли твои, успокойся!
– Это ты, баран? – обрадовался командир первой роты. – Чего ж вы, суки, молчали, едать вас не переедать?! Как поняли? Прием!..
Лейтенант Сырец, изнывая под бременем неразделенной радости, не находил места. Как же другим сообщить, томился он, если рацию включать нельзя? Новость была первой величины – учения заканчиваются, завтра домой, случайно подслушал в штабе лейтенант.
Ближайший сосед, батарея Синюка, находился в трех километрах.
И командир роты не вытерпел, решил послать связистов, обрадовать Казакова и Петрова, нет больше сил молчать.
Посылая двух «стариков», лейтенант не учел одного.
Один из них был грузин, другой казах, до службы в жизни не видели леса, боялись и не знали его.
Солдаты заблудились.
Начало смеркаться.
Обеспокоенные, хотели возвращаться назад, по своим следам, но в темноте разобрать, куда идти, было невозможно. Грузин залез на дерево, может, огни увидит, казах в тоске ходил кругом, держась рукой за ствол. Кричали изо всех сил, до головокружения и потемнения в глазах, соло и дуэтом, зажав руками уши. Отчаянные их вопли донеслись до минометчиков, и толпа храбрецов-добровольцев нашла связистов в трехстах метрах от батареи, охрипших и дрожащих, с крупными замерзшими каплями на кончиках носов.
Новость была доставлена, радость разделена, проклинающий себя Сырец измочалил нервы у радио, гонцы с шумом прихлебывали сладчайший чай. Ликующая батарея поорала песни, быстренько. заснула, а наутро бросилась укладываться, предотъездная лихорадка теребила людей, даже аппетит пропал.
На вершине крутоскатой сопки толпилось множество офицеров.
Редкие сосны на склонах не мешали просматривать обширное поле, ровно покрытое снегом, с заборчиком леса в далеке-далеке. Подножие сопки опоясывала дорога, сотни машин и бронетранспортеров вытянулись в бесконечную колонну.
Девяностый полк был готов к маршу, ждал.
В четырнадцать ноль-ноль второй батальон начал атаку…
– В отличие от культурного театра военных действий, – говорил начальник штаба, объясняя цель показательного учения, – в условиях горно-таежной местности мы не можем создать сплошную линию обороны. Поэтому наша задача удерживать опорные пункты, ротные и батальонные, зачастую расположенные на несколько километров друг от друга. И в случае ядерного удара так имеется большая вероятность выжить. Это, так сказать, нетрадиционный способ… А вот в атаку мы учим солдат ходить по-дедовски, цепью и пёхом. Хотя современная военная наука предлагает нам совсем иную тактику, – рассредоточение и на колесах. Сейчас посмотрим… Слева держит оборону третья рота, второй батальон начинает атаку справа…
Солидно, не спеша стреляя из пулеметов, десяток бронетранспортеров выдвинулся из леса и ходко пошел по глубокому снегу.
Силуэты машин матово темнели на белом фоне, кудрявые молочные струи тянулись за ними, снег слепящими пятнами вспыхивал в лучах солнца, и красненькие звездочки выстрелов бойко мигали в этом блеске, вносили веселость в быстро наскучившее равномерное движение бронетранспортеров, издалека очень напоминавших детские гробики.
За полтысячи метров до линии обороны они остановились, слегка поворачивая башнями, участили огонь. Распахнулись бронированные створки люков, солдаты суетливо выпадали на снег, группками, постреливая, побежали, экономя силы, в атаку. В белых маскхалатах, бросая дымовые шашки и взрывпакеты, атакующие доковыляли до позиций третьей роты и, переводя дыхание, сели в снег.
Задача была выполнена, оборона взломана…
Воплями подбадривая себя, младший командный состав полка ринулся вниз, к дороге, к теплым кабинам. Ускоряя бег, переходя на отчаянный скок, размахивая руками, толпа, ревя и улюлюкая, неслась по крутому, заснеженному склону, отталкиваясь руками от попадающихся на пути сосен. Последний, обрывистый участок, преодолели, скользя на задницах, как на санках, подхватив руками полы полушубков, задрав ноги, оставляя в снегу глубокие борозды. На задницах же вылетали на дорогу, на четвереньках, как можно проворнее, отползали подальше от обочины, сверху неуправляемо летели тела отставших, кувыркаясь и катясь, налетали друг на друга.
Солдаты дико радовались, офицеры, вытряхивая снег из валенок и рукавов, заходились в хохоте, гоготали, орали, визжали.
Удовольствие получили все.
Ночной марш был задуман как венец недельных учений.
Двинулись, как только стемнело, часов в пять вечера.
В полвосьмого утра пятидесятикилометровый марш был закончен.
Никто не опоздал, полк дошел без потерь, довольно хмурился Терехов, принимая рапорты.
– Спать, отдыхать всем! Если выедем в полдень, к вечеру будем дома! Порадуем жен! Сегодня ведь восьмое марта, женский день, – сказал командир полка и пошел в свою машину бриться, улыбаясь при мысли о доме…
Изысканнейшие яства ломили стол.
Каждая женщина принесла свое фирменное блюдо, не постояла за расходами, не пожалела времени. Праздник все-таки, Женский день, да к тому же без пьяных мужей, без нервотрепки, празднуй в свое удовольствие, по-человечески.
В лучших платьях, подкрашенные, со свежим маникюром и тщательно причесанные, они оживленно рассаживались, с шутками наполнили рюмки и торжественно выпили.
Впереди вечер, танцы в клубе, хотя и почти без мужиков, одни строители остались в поселке, по очереди придется танцевать.
– На безрыбье и рак рыба, на безмолвье и жопа соловей! – хохотала раскрасневшаяся Маша, хозяйка дома. – Я за себя не волнуюсь! Я, если захочу, скучать не буду!
По всей видимости, за себя не волновался никто, женщины шумно болтали, смеялись, выдумывали смешные тосты.
Наперебой вспоминали вчерашний концерт в клубе, приезжего красавца-конферансье. Вот талант, восхищались, и поет человек, изображает тещу и голоса птиц, бьет чечетку и фокусы показывает.
Концерт понравился, хотя все сошлись на том, что оркестр – три мужчины и у рояля почтенная матрона в бархатном платье – играл излишне громко, а саксофонист, судя по всему, был под солидным газом, пьян до упора, но молодец, выдержал до конца. Чрезвычайно потливый ударник часто кричал лесным голосом и делал вид, что бросает палочки в воздух, а скрипача, серенького мужичка с длинными прядями на затылке, так и не рассмотрели как следует, он беспрерывно наклонялся, разворачивал корпус, трепетал телом и нежно приседал…
В ранних сумерках, веселые и разговорчивые, пошли в клуб, неся подмышкой завернутые в газету туфли и осторожно укутав прически пуховыми платками.
Запыхавшаяся Катерина вбежала в фойе.
– Ну, бабы, блядская наша доля! Второй батальон будет через час! Мне жена Терехова сказала, чтоб всех предупредить. Не могли, козлы, еще немного подрочиться! Вот вам и праздник!..
6. СПЕЦКОМАНДИРОВКА
Ленинский зачет
«Боже Всемогущий, за какие тяжкие грехи караешь Ты нас?» – было написано на лице лейтенанта Янича.
По лицу лейтенанта Фишнера было трудно определить, о чем он думает, но наверняка о чем-то светлом, возможно, связанным с таинством первого поцелуя. Задрав подбородок, он отрешенно щурил глаза и методично облизывал верхнюю губу.
Лейтенант Тимоха, похмельно обхватив голову руками и делая губами негромкие пукающие звуки, удачно изображал легкое разочарование.
Лицо капитана Ревы выражало презрение с оттенком досады за потраченные впустую двухлетние педагогические усилия.
Капитан Пустовойт, с печально-ласковой гримасой, мелко-мелко дрожал ладонью, подбадривал терпеливо.
В других подразделениях на этот вопрос отвечали хотя и с запинками, но часто правильно. Агитатор полка развел про себя руками – удивляла неподготовленность экзаменуемого.
– Ну, так какие же цели ставит перед собой национально-освободительное движение в Лаосе? – мягко, чтобы вконец не сбить с толку, повторил Пустовойт.
Солдат молчал, впав в оцепенение от беспомощности.
– На этот вопрос и дурак ответит! Отвечай! – не выдержал капитан Рева. – Кто не сдаст Ленинского зачета, демобилизуется в последнюю очередь! Все должны его сдать!
Рядовой вытянул шею и дико посмотрел на экзаменационную комиссию.
– Цели… Цели… – собирал в кулак волю и напрягал ум солдат. – Чтоб фабрики рабочим отдать?
Тимоха радостно хлопнул ладонью по столу, пришел на помощь.
– Молодец! В конце концов это так и есть! Землю крестьянам, заводы рабочим, власть народу! Он правильно уловил классовую сущность! Давайте следующего?
Капитан Пустовойт, хотя и почувствовал издевку, кивнул с сомнением головой.
Капитан Рева, нечетко представляя себе цели какого-то движения в незнакомой стране, тоже не возражал, но решил выразить неудовлетворение.
– Какая там сущность! – коротко выдохнул он. – Опять пытаетесь превратить в комедию Ленинский зачет… А солдаты у вас политически неподготовлены.
– Да если человек не знает, что ему за это в ухо нассать? – возмутился Янич. – Подрастет – поймет… Давайте в темпе, а то уже жрать хочется!
– Побольше серьезности, товарищи лейтенанты! – сказал Пустовойт. – Не превращайте в хиханьки важное политическое мероприятие!
Мероприятие было важным, капитан не преувеличивал.
Приказ Министра обороны об увольнении в запас военнослужащих срочной службы был услышан ранним утром по радио специально дежурившим дневальным.
Полк захлебнулся от радости.
Но на разводе замполит перепакостил настроение.
Только после 22 апреля, дня рождения Владимира Ильича, после того как все старослужащие сдадут Ленинский зачет, подтвердят свою политическую зрелость, можно рассчитывать на отъезд, сказал майор Францер.
Полк не обратил внимания на полосу препятствий и десятикратное подтягивание на турнике, на строевую и огневую подготовку, хотя в программу входила проверка по всем армейским дисциплинам. Это было нетрудно и привычно, не зря же трубили два года, наука нехитрая – бросать гранату или отдавать честь. Но то, что к святому делу дембеля подпрягается замполит со своей зрелостью и Дедушкиными зачетами, добра не обещало и тревожило.
Для придания праздничности и официальности в комиссию по принятию зачета входят, кроме своих офицеров, еще и замполит или офицер штаба, добавил майор…
В полковой минометной батарее проверяющий майор Курицын вздрагивал от удивления, по-дурацки пучил глаза, не верил своим ушам.
Капитан Алексеев, нервно радуясь, часто тер пальцами, как бы скатывая хлебные катыши.
Лейтенанты законно гордились.
Восьмой подряд солдат сдал зачет на отлично…
Накануне Коровин, с видом болеющего за успех дела, отозвал Алексеева в каптерку и предложил провести зачет со всей серьезностью, как в настоящей школе.
Каждый солдат вытягивает билет с написанными вопросами, садится и готовится к ответу, можно письменно, а другой в это время отвечает.
– Нет, нет! – замахал руками Алексеев. – Зачем такие сложности, епи твою мать! Что ты мудришь? Сделаем, как у людей, и все дела!
Но Коровин и подошедший Гранин убедили командира батареи, заверили, все будет в лучшем виде, они отвечают, они позаботятся, всю подготовку берут на себя, батарея не подведет, а если повезет, займет даже первое место.
Пергаментная зелень лавров смутила консервативную душу капитана, и он согласился…
Вопросы, переписанные из учебника или придуманные, были солидными, серьезными, несколько даже академичными, политически безукоризненно выдержанными, хотя и смешили своей непонятностью.
Весь вечер батарейцы готовились к экзаменационной лотерее.
Лотерея же была беспроигрышной.
Взявший билет громко произносил номер, садился и начинал много писать на тетрадном листке. Деловито прислушивающиеся под дверью товарищи быстро находили в пачке соответствующий листок и совали его очередному входящему. Прокричав номер своего билета, вновь вошедший садился рядом и передавал предыдущему написанный заранее ответ. Тому оставалось только улучить момент и заменить лежавшую перед ним бумажку на принесенную.
Затем экзаменуемый выходил на середину Ленинской комнаты, зачитывал, по возможности не запинаясь, текст, получал пятерку, поворачивался по-уставному и выходил строевым шагом.
Экзаменующие поощрительно кивали головой и удовлетворенно урчали, якобы восхищаясь…
Капитан Алексеев получил благодарность за высокий уровень политической подготовки вверенного подразделения, а минометчики не могли нахвалиться своими командирами. Высшее все же образование, с почтением кивали головами, это тебе не стоеросовые долдоны, майоры наши да капитаны, теперь-то уж дембель неизбежен, близок день его…
Оверьянов сделал шаг назад, насмешливо прищурился и демонстративно медленно оглядел каждого с ног до головы.
Повернулся к Кушнику, укоризненно сложил губы и покачал головой, нет, так дело не пойдет.
Готовые к отъезду, дембеля чуть встревожились.
Пятеро солдат стояли шеренгой, новенькие дембельские чемоданчики красовались у их ног. Парни казались себе чрезвычайно красивыми воинами, идеально одетыми и восхитительно подтянутыми.
Чистенькие, подстриженные, в с поразительной тщательностью выглаженной форме, в проглаженных через газету утюгом сапогах, с собранными гармошкой голенищами, на вдвое превышающей нормальную высоту «венских» каблуках, со вставленной в погоны алюминиевой пластинкой, с белой хлорвиниловой, заменяющей подворотничок, кабельной оболочкой вокруг шеи, в узчайших брюках и теснейших гимнастерках, со множеством купленных и вымененных значков, свидетельствующих о солдатской доблести и усердии, в офицерских шапках, солдаты вопиюще нарушали форму одежды.
– Кушник, Кушник, друг ты мой ситцевый, до чего дошла батарея! – неискренне огорчился майор. – Как можно выпускать из части таких клоунов? Как они одеты?
Кушник тоже пригорюнился, но не очень, привык к этим маленьким спектаклям, повторяющимся при каждой демобилизации.
– Почему у вас бляхи под яйцами болтаются?! – Оверьянов снова повернулся к шеренге. – Снимайте-ка все ремни! Посмотрите, товарищ командир батареи, на эти бляхи!
Сверкающие латунные пряжки со звездой, по уставу плоские, были выгнуты крутой дугой.
Оверьянов, полушутливо ворча, размахнулся ремнем и с силой ударил пряжкой о землю, чтоб выпрямить.
Кушник начал обрадованно помогать майору.
– А вот мы ее сейчас еблысь, вот так вот! – приговаривал он, лупя ремнем. – А вот мы ею сейчас как ебаквакнем, вот так вот!
Солдаты бесстрастно смотрели, молили Бога, чтоб начальственные придирки на этом закончились.
Мольба была услышана, офицеры, слегка запыхавшись и отведя душу, приступили к финалу проводов.
Командиры с суровом видом рылись в раскрытых чемоданах, проверяя, не захватил ли воин что-либо из казенного имущества, на память или что плохо лежало, не украл ли, не прикарманил ли, не присвоил ли кусок мыла, отвертку, фляжку или лавсановые офицерские брюки, кстати, пропавшие недавно в пятой роте.
– Спасибо за службу! – сказал торжественно Оверьянов. – Желаю счастливого пути! Я надеюсь, что то, чему мы здесь вас научили, пригодится в вашей жизни!
Расчувствовавшийся капитан Кушник пожал отъезжающим руки.
