Текст книги "Незаконченная жизнь. Горянка (СИ)"
Автор книги: Весела Костадинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
50
Он молча оделся, не торопясь, словно стараясь вернуть себе контроль, хотя в каждом его движении чувствовалось внутреннее напряжение.
Когда вышел в приёмную, Лия как раз застёгивала пальто. Андрей подошёл, не сказав ни слова, и, дождавшись, пока она справится с пуговицами, взял её за руку. Его пальцы сомкнулись крепко, уверенно, властно – так, что вырваться было невозможно. Шли молча, под удивленные или понимающие взгляды коллег. Щеки Лии полыхали, но она не вырывалась, хотя сердце стучало о ребра.
Спустились на паркинг и так же молча сели внутрь удобного Ауди. Андрей тронулся, глядя прямо перед собой, ведя машину уверенно и точно. Пока не доехали до набережной Москвы-реки. И тогда он заглушил мотор и посмотрел на Алию.
– Лия, Еся беременна. От меня.
Она кивнула, показывая, что знает это, давно знает – офисные сплетни не дремали. Смотрела на него, не зная, что сказать и как реагировать.
Андрей смотрел на темную дорогу, на огни, отражающиеся в темной воде.
– Знаешь, всегда думал, что сам распоряжаюсь своей жизнью, сам решаю, а потом вдруг оказалось, что вот она ловушка. Видишь ее, а обойти нет ни малейшего шанса. Мне говорят: ты знал, что бывает когда спишь с женщиной, что от этого дети рождаются. Не хочешь детей – сделай вазэктомию... И знаешь, Лия, я хотел бы детей. Но не тогда, когда меня просто ставят перед фактом. Не тогда, когда договаривались много раз, когда я готов был оплачивать и врача, и средства контрацепции. Просил одного – уважать мои решения. А теперь...Я понимаю, что связан с этой женщиной навсегда. Что не смогу отказаться от собственной ответственности перед еще не рожденным малышом. Что он не виноват, что отец не любит и не принимает его мать. Не виноват, что мать....А любви нет, Лия. И привязанности к этому ребенку нет. Социальные нормы диктуют: поддержи ее, сходи в больницу с ней, будь хорошим отцом, а внутри – нет ничего. Друг детства, ее брат, молчаливо обвиняет. Моя мать, женщина, которую я люблю, настаивает на том, что я должен принять решение ради малыша…. – он помолчал. – Оказывается мама знает уже почти два месяца как. Вместо того, чтобы рассказать мне, Лия, Есения позвонила моей матери, зная, что та начнет делать. Они вдвоем решили, как действовать и на что давить. А я сейчас… я вижу как женщина с которой я спал два года, которую уважал, которая нравилась, вдруг стала чужой. Капризной, самолюбивой, манипулятивной бабой. Смотрю на нее и думаю: где были мои мозги? Как я не увидел очевидного? И кем я выгляжу теперь в глазах всех? В твоих – тоже....
Лия молчала, глядя на проезжающие мимо автомобили, размытые от дождя на стеклах.
– Знаешь, – вдруг глухо сказала она, – почему я прыгнула в воду, Андрей?
Ее рука машинально начала сдирать заусенец с пальца – привычка детства от которой она никак не могла избавиться.
– Я стояла на том обрыве после того, как Ахмат впервые.... впервые довел меня до.... – в темноте ее лицо запылало огнем, – до оргазма. Я не хотела этого, все мое существо этого не хотело, все внутри меня противилось, а тело – отозвалось. Он знал, знал, что делает и как делает. Это была манипуляция высшего уровня, когда голова ненавидит, а тело – хочет. А потом тело вдруг говорит, что оно не просто хочет этого человека, оно еще и носит его ребенка. У меня была сильная задержка тогда, и я подумала, естественно подумала, что беременна. Это был мой приговор, Андрей. Ни одна мать, даже если ребенка ненавидит, ни одна нормальная женщина не сможет уйти от мужчины, если тот станет угрожать ей ребенком. Эта цепь приматывала меня к Ахмату надежнее всего остального: документов, физической невозможности бежать, силы желания... Ребенок – это был конец той Лии, которая имела свою волю. Я... – она посмотрела на Резника, тот не отводил от нее глаз. Смотрел внимательно, напряжённо, ловя каждое слово, каждый ее вздох и движение. Без осуждений, гнева, злости, презрения. Он как губка впитывал ее слова. – Ахмат, узнай он об этом, не сомневаясь ни единого мгновения воспользовался бы ситуацией. Он победил бы целиком и полностью, заставив меня со временем смириться со своей судьбой. Я отчетливо видела этот путь, Андрей, отчетливо понимала, что меня ждет. И вдруг поняла, что такая жизнь – не для меня. Парадокс всей моей ситуации заключался в том, что я могла бы полюбить Ахмата, того, который проводил со мной дни – вежливый, умный, спокойный, обходительный.... любящий. Того, кто подсаживал меня на лошадь, рассказывал о тонкостях политики, читал со мной одни книги, обнимал меня у камина. Но я люто ненавидела того Ахмата, который приходил ко мне ночами – не причиняя больше боли, он не видел во мне человека – только вещь. Ту вещь, которая приносила ему удовольствие и которую он хотел заставить делать только то, что нужно ему, не давая права выбора. Знаешь, Андрей, почему он брал меня снова и снова? Он хотел, он делал все, чтобы я забеременела. Я сходила с ума и уже не принадлежала себе. И тогда, глядя в поток, поняла – или я погибну, или выберусь. Но это, Андрей, был мой выбор. Не его, не его родни, не его общества, которое меня бы жестоко осудило, нет, даже не осудило – приговорило к убийству чести. А мой и только мой. Я не хотела умирать, но и не хотела так жить. Знала, что река перед порогами выходит на спокойный участок, а рядом село, где есть помощь, где сидит девушка в моей футболке – Андрей, я увидела ее, узнала и поняла ваш знак. И у меня будет или смерть или спасение, а не то, к чему меня готовил Магомедов.
Она посмотрела на Резника.
– Тебя осудят многие, кто-то в глаза, кто-то за спиной, Андрей. Тебе скажут, что ты подлый мужик, бросивший несчастную, влюбленную в тебя беременяшку. А я скажу тебе так: чем Есения отличается от Ахмата? Он ведь тоже любил меня. По-своему. И тоже старался привязать: сексом, положением, ребенком. Манипулировал и ломал, зная, что никуда я не денусь, если сломаюсь. Давал мне иллюзию выбора, без выбора. Дарил нежность и готовность носить меня на руках. И мне ли, бросившейся в горную реку, лишь бы избежать этих манипуляций, осуждать тебя, Андрей? В этой истории мне не жаль Есению – маленькую копию Ахмата – мне жаль ребенка, которого она использует, чтобы привязать другого человека. И жаль тебя, что ты, как и я, оказался перед жестоким выбором, перед жесткой манипуляцией, на самом деле выбора особого и не оставляющей. И хоть в отличие от меня, принимая решение, ты не рискуешь жизнью, но рискуешь не менее дорогим – репутацией, которая сейчас, признаться, размазана по полу. Окружение резко забывает твои заслуги, твою ответственность, твои попытки исправить ситуацию – видит только одно: как плохой мужик бросил беременную девушку. Насилие, Андрей, не зависит от пола или сил, оно всегда остается насилием. Общество всегда будет осуждать Ахматов, не понимая, что Есении – это зеркальное отражение того же самого, разве что с меньшими физиологическими последствиями. А суть – одна: привязать, заставить быть с тем, кого не любишь, прогнуть, принудить. А ты... сейчас отчетливо увидишь, кто тебе друг, а кто враг, но это, наверное, даже полезно....
Она замолчала, вздохнув.
Андрей почувствовал, как воздуха в груди перестало хватать.
– А кто мне ты, Лия? Друг или...
– Я та, Андрей, кто обязана тебе всем....
– Я не хочу твоих обязательств, Лия. Не хочу этого... понимаешь? – он вдруг задел ее лицо, глядя прямо в глаза. Его карие глаза стали черными. – Не этого я хочу…. Я смотрю на тебя, и понимаю, что вижу не подзащитную, которую спас, не жертву, которой помог, а женщину…. Лия, женщину, которую… – сглотнул. – Люблю.
В висках Лии застучала кровь, внутри вдруг стало горячо, больно и сладко одновременно.
– Я нарушил все правила, Лия. Я не имел права на чувства к тебе…. Я должен был…. – он смотрел только на нее, в ее глаза. – Ты сама видишь, я честно пытался бороться с этим, дать тебе жить своей жизнью, но… ничего не могу сделать с собой, Лия. Каждый раз, когда вижу тебя, когда ты заходишь в мой кабинет, когда слышу твой голос, понимаю, что люблю. Люблю так сильно, что стоит мне не увидеть тебя несколько часов, и начинаю тосковать. Провожу пол ночи под твоими окнами, но не имею права зайти – ведь повода нет. Но решать тебе. Ты ничем мне не обязана, это я обязан тебе... если бы не ты... я бы и не знал, – он на секунду замолчал, – что можно так любить другого... Что можно не зная человека – знать его целиком. Что можно смотреть на другого и видеть в нем отражение себя, Лия. Что можно любить не только успешность, но и слабость.
Она поверить не могла в то, что слышала сейчас.
– Ты плакала в моих руках, а я хотел защитить тебя от всей боли мира. Ты справлялась сама с трудностями, а я мог только восхищаться твоей силой. Ты спала… Лия, а я…. любовался твоим лицом, тенью ресниц на твоих щеках, боялся дышать, чтобы не разбудить, чтобы не напугать.
А он наклонился и наконец, поцеловал ее так, как хотел все эти долгие, длинные месяцы. Проникая в нее, лаская, удерживая, завоёвывая снова и снова. Так, что внутри все вспыхнуло желанием, которое он крепко держал в руках. И когда почувствовал ответ, робкий, неумелый ответ, ощутил, как все внутри взорвалось огнем любви, заполняя все пространство вокруг.
– Я так люблю тебя, Лия, – услышал свои слова, увидел ее темные глаза, полные слез и счастья, увидел то, на что даже не рассчитывал. Словно между ними упала и разлетелась на осколки бетонная стена.
Целовал и не мог остановиться, а Лия и не собиралась его останавливать. Дрожала в его руках – но это была не дрожь страха, а дрожь желания и любви.
– Я люблю тебя… – услышала свой голос, и по его счастливому смеху поняла – он тоже ее услышал.
Они растворялись друг в друге, они горели друг другом, они согревали и обжигали друг друга, и никак не могли остановиться. Добрались до его квартиры, в которую он внес девушку на руках.
В просторной спальне, в полумраке, разбитом бликами уличных фонарей, время потеряло свою власть. Лия вздрагивала от каждого прикосновения его ладоней, будто он не касался кожи, а настраивал струны где-то глубоко внутри. Каждая клеточка её тела отзывалась отдельной, новой жизнью на его пальцы, и это было так остро, что почти больно.
В ней боролись страх и жажда, робость – с всепоглощающим любопытством. Но Андрей был терпелив, как сама ночь. Он сдерживал бурю внутри, чувствуя её дрожь, и его нежность была прочнее любого натиска. Он был её проводником в этом хаосе ощущений.
Они становились единым целым – не два тела, а один пульсирующий нерв, один сбившийся ритм сердца. Медленно и бережно, чтобы запомнить каждый изгиб. Страстно и порывисто, чтобы забыть собственные имена. Андрей то уступал ей, позволяя вести их танец, то вновь брал инициативу, повинуясь едва уловимому вздоху, сжатию её пальцев, беззвучной мольбе – он читал её желание, как открытую книгу.
И Лия отпустила последние страхи. Они уплывали прочь, как щепки в бурном потоке. Она отдавалась его урокам, следовала за его шёпотом, и каждое его указание было не приказом, а ключом, открывавшим в ней новую, неизведанную грань наслаждения. Она не подчинялась – она парила, и он был тем воздухом, что держал её крылья.
А потом она лежала на прохладных простынях, слушая его размеренное, усталое дыхание. Хотелось и смеяться и плакать одновременно. Никогда еще Лия не ощущала себя настолько счастливой, полной , цельной.
Живой.
Пальцы Андрея медленно и ласково перебирали её волосы, погружались в них с благоговейной нежностью. Он крепко обнимал её, прижимая к себе, и она чувствовала, как его грудь поднимается и опускается в такт её собственному дыханию. Он вдыхал запах её волос, её кожи – этот новый, ни на что не похожий аромат их близости, её спокойствия, её умиротворения, ставшего теперь и его собственным.
– Андрей… – сонно потянулась девушка, – мне пора домой… мама с ума сойдет, если я не приеду…
Его объятия не ослабли, а стали еще крепче, словно создавая вокруг нее невидимый щит.
– Останься… – прошептал он, и его губы коснулись ее виска. – Не уходи… Позвони ей. Скажи, что всё хорошо. И вернись ко мне. – Его пальцы медленно скользнули по ее спине, вызывая мурашки. – Лия, я не хочу терять ни минуты больше. Ни одной.
И девушка не возражала. Не хотела. Как можно желать чего-то другого, когда всё твое существо кричит «останься»?
Где-то в глубине души она знала – мама поймет. Поймет это тихое счастье, звучащее в голосе. Не станет ни осуждать, ни читать нотаций.
А ночью проснулась не от кошмара, а от щемящей нежности, все еще не веря до конца, что обрела не только свободу, но и любовь. Настолько сильную, что все ее существо молило принадлежать этому мужчине, который даже во сне прижимал ее к себе.
Тихо поднялась с кровати, босые ноги неслышно ступали по прохладному паркету. Накинув его широкую рубашку, пахнущую им – безопасностью и близостью, – она подошла к окну. За ним пылала в огнях ночная Москва, безмолвная и величественная. Лия прижалась раскалённым лбом к холодному стеклу, и по лицу сами собой потекли слёзы – горячие, солёные, очищающие слёзы счастья. Она мысленно благодарила Бога, судьбу, вселенную – за то, что жива. За то, что дышит этим воздухом. За то, что любит и любима.
Он подошёл неслышно. Тёплые сильные руки обвили её сзади, а губы уткнулись в шею, в то место, где под кожей стучал частый, взволнованный пульс.
– Моя маленькая… Моя Лия… – его голос был сонным и густым от переполнявших его чувств. – Почему ты плачешь?
– Андрей… – она прикрыла глаза, обняла его руку, прижала её к своей груди, где бушевало море неподдельных, новых для неё эмоций. – Я не могу поверить… Мне страшно от этого счастья. Страшно, что ты со мной… Что всё это не сон, который вот-вот растает…
– Это не сон… – повторил он глухо, почти сурово, затягивая её в свои объятия ещё крепче. – И я люблю тебя. Настолько сильно, что не хочу отпускать ни на секунду. Никогда. Лия… – он чуть развернул её к себе, и в полумраке его глаза были серьёзными и бездонными. – Выходи за меня. Я знаю, что тебя от одного этого слова воротит. Знаю, что ты… боишься клеток и цепей. Но… выходи. Носи мою фамилию. Стань моей женой. Стань недосягаемой для всех, кроме меня.
– Андрей… – она тихо засмеялась, и в этом смехе слышались слезы и неверие. – Мы же знакомы всего… полтора месяца… Это же безумие…
– А когда время было мерилом счастья, Лия? – Он не дал ей договорить, его голос прозвучал тихо, но с непоколебимой твердостью. – Мне тридцать шесть. И я ни разу в жизни не делал предложения. Всегда ждал. Всегда думал, что нужно «созреть», «узнать», «быть уверенным». С тобой я не хочу ждать. Не хочу ничего «созревать». – Он нежно провел пальцами по ее щеке. – Ты – мое счастье, моя гордая девочка. Какая разница, сколько дней в календаре мы знакомы? Я уверен в том, что чувствую.
Он притянул ее ближе, и его шепот стал еще тише, еще доверительнее.
– Я точно знаю. Хочу, чтобы твои платья висели в моем гардеробе, а заходя в ванну, я вдыхал не воздух, а запах твоих духов. Чтобы, ложась в кровать, я знал – вот это место согрето тобой. Я… я уже освободил для тебя место в шкафу, Лия. И в ванной полочку прибил. Сам. Своими руками. – Он усмехнулся, и в этой усмешке слышалась вся нелепость и вся серьезность момента. – Палец себе отбил, между прочим. Ради тебя.
– Так ты что, молотком туда гвозди заколачивал? – рассмеялась она сквозь слезы, поднимая на него сияющие влажные глаза. – Неужели не шуруповёртом, как цивилизованный человек?
– Поймала… – смущённо вздохнул он, разглядывая её счастливое лицо. – Ладно, я мастера вызвал. Но прикрутили же… пустую полку для тебя.
Она смеясь уткнулась в сильную грудь, от чего по жилам Андрея снова пробежали искры желания.
– Лия… – умоляюще прошептал он.
Он только едва заметно кивнула, не в силах сказать ни слова. Счастливая и смеющаяся от своего счастья.
– Завтра? – выдохнул он.
– Завтра, – согласилась она.
– И свадьба будет под Новый год…. Лия…. Наверное – это судьба.
– Только ты, я и семья, Андрей. Никакой роскоши, – прошептала она, обвивая его шею руками. – Только чтобы чувствовать… а не просто выглядеть.
– Только ты, я и самые родные, – безропотно согласился он, касаясь лбом её лба. – Но фамилию… мою возьмёшь. Я хочу, чтобы отныне всё, даже имя, связывало нас.
Губы девушки нашли его губы, горячие и твердые. И она пила его силу, отдавая ему всю себя без остатка.
51
Бегущие дни напоминали Лие сказку. Казалось, сама жизнь, избившая ее, вдруг решила искупить свою вину, исправить случившееся, даря покой и ровное счастье. Андрей не отходил от нее ни на шаг. Они вместе работали, вместе шли домой, вместе гуляли и вместе мечтали о будущем. Вещи девушки медленно, но верно перебирались в его квартиру, а сердце ровно отсчитывало удары до дня, когда она официально поменяет фамилию. Проснувшись утром Андрей первым делом напомнил ей о ночном разговоре и ее согласии, надевая за завтраком на палец тонкое обручальное кольцо.
На ее удивленный взгляд покраснел и признался, что купил его давным-давно, так и носил в кармане, надеясь, что рано или поздно оно перекочует на ее руку.
На работе тоже ничего скрывать не стали, Андрей сразу обозначил ее место рядом с ним, хоть сама Лия и была против – кому как не ей знать, что счастье любит тишину. Да и видеть злой, потухший, тоскливый взгляд Есении было невыносимо. Хотя та, повинуясь приказу, все-таки перешла работать в другой отдел – девушки почти не сталкивались.
Андрей учил Лию всему, что знал сам, открывая ей двери в правовой мир Москвы. Порой они засиживались на работе допоздна – Лия впитывала знания и опыт как губка, училась и помогала Резнику во всем. Получила, наконец-то, диплом, слетав в Волгоград и встретившись с Муратовой, которая долго держала девушку в объятиях.
– Будь счастлива, малышка, – от души пожелала та. – Лети высоко, как и должна, Лия. И никому не позволяй обрезать тебе крылья. Даже этому одержимому мальчишке! – она нахмурившись, погрозила смеющемуся Андрею пальцем.
Одно огорчало Лию. Если ее семья и друзья, мама, Зара, Кристина – искренне радовались ее счастью, окружая заботой и девичьим смехом, то мать Андрея встретила новость поджав губы. Всеволод расплылся в довольной улыбке, обнимая сына и будущую невестку, а вот Маргарита едва процедила формальные слова поздравлений.
Сердце Лии сжалось от боли за Андрея, но сам он только пожал плечами и продолжил разговор с недовольным отцом, бросившим на жену выразительный взгляд.
– Не сердись на маму, Лия, – попросил Резник вечером, обнимая ее. – Она… внуков хочет. Вот Еська ей по ушам и ездит. Рано или поздно мама тоже все поймет.
– Я не сержусь, – девушка улыбнулась любимому, – я не за твою маму замуж выхожу, а за тебя. И понимаю в чем-то ее: мамам трудно отпустить сыновей.
На секунду вспомнилась Халима и ее слепая любовь к Ахмату. Лию передернуло.
Андрей почувствовал, прижал сильнее, целуя, оберегая ее покой. А у самого на душе тоже было не спокойно – Всеволод в конце вечера очень тихо сообщил, что Ахмат с женой прибыли в Москву на Новогодние праздники, организуемые диаспорой.
– Уезжайте сразу после свадьбы, Андрюх, – он протянул сыну два билета на Майорку, – пусть у вас будет счастливое путешествие. А после праздников – вернетесь. Москва большая, но закон подлости еще никто не отменял.
– Как чует шакал… – пробормотал Андрей. – Я усилю охрану, пап….
– Хорошая идея, – согласился Всеволод. – И сильно не распространяйтесь, где и когда. Пришли в ЗАГС, расписались и ушли. Не дергай волка за хвост.
За день до свадьбы Лия поймала себя на мысли, что боится. Но не так, как это было пол года назад, а чувствует то, что называют бабочками в животе. Нет, она не выбирала белого платья – будет в самом простом и любимом, цвета насыщенного изумруда – скромном и элегантном, и волосы ее будут заплетены в изумительной красоты косу руками умницы Зары. Ничего, что напоминало бы ей о традициях и обычаях.
И все же она волновалась. Ночью, которую проводила дома с мамой, сестрой и Кристиной, то смотрела в потолок, счастливо улыбаясь, то подходила к темному окну, рассматривая кружащиеся над Москвой снежинки. Они ложились на город мягким покрывалом, но быстро таяли в его суете и предпраздничных хлопотах.
– Боишься? -услышала тихий шепот за спиной.
– Немного, – призналась она Зареме, глядя на улицу.
– Я тоже…. Я так рада, Лийка…. Может…. Может и у меня не все потеряно… – Зарема спрятала изящное личико на плече сестры.
– У нас у обеих вся жизнь впереди, Зара, – Лия прижалась губами к темной макушке. – Я не верю, я теперь это знаю. Могла ли я подумать, что Андрей сможет полюбить меня? Использованную, разбитую…. Почти уничтоженную другим…. Но любят, Зара, не силу или слабость, не наши травмы и не наши успехи. Люди или любят, или нет. Целиком и полностью. Так будет и у тебя. Я это точно знаю.
Девушки тихо, чтобы не разбудить Кристину, засмеялись.
– Пошли спать, – Лия потянула сестру от окна, но та вдруг замерла на несколько секунд.
– Что не так, Зара?
– Да нет…. – та отвернулась, – все нормально…. Лия…. Посмотри, – она вдруг указала куда-то во двор. – Ты эту машину знаешь?
– Нет… – нахмурилась девушка. – А что?
– Она третью ночь здесь стоит. А до этого другая была….
– Ой… да может кто-то на праздники приехал. Или машину купил новую. Номера, – Лия пригляделась, – московские…
Зара выдохнула.
– Пора лечить паранойю….
Алия покачала головой – лечиться им обеим еще придется долго.
Андрей застегнул пуговицы белоснежной рубашки и улыбнулся своему отражению в зеркале. Взгляд скользнул в сторону – по полке, где теперь уверенно соседствовали его привычные вещи и её. Тонкий флакон духов с зелёной полоской «Lacoste», расческа с застрявшей между зубьями прядкой светлых волос, небольшая баночка крема, розовая резинка для волос. Всё это придавало ванной ощущение присутствия – мягкого, живого, женского. Даже сейчас ему вдруг захотелось открыть флакон и вдохнуть их аромат. Ее не было рядом всего лишь ночь, одну ночь, а он уже скучал.
Никогда раньше не испытывал такой потребности в женщине, в ее близости, в ее тепле. Ему всегда было достаточно комфортно и одному, иногда даже хотелось этого спокойного одиночества. Но не с Лией. С ней все перевернулось с ног на голову, еще с их пути из Дагестана, с той квартиры в Астрахани. Отец был прав – он одержим.
Так же, как когда-то Всеволод – Маргаритой. Одержим не разумом, а чем-то более глубоким, неуправляемым, древним, запечатанным в крови.
Сегодня она возьмет не только его фамилию, сегодня она станет частью семьи. Для него – всего лишь формальность, для родителей – событие.
Андрей бросил взгляд на часы – пора выходить, ещё два часа – и никто, ни судьба, ни люди, ни прошлое, не посмеет, не осмелится отнять её у него.
Лия выхаживала по квартире, не находя себе места под веселые смешки подруг и мамы, глаза которой искрились от счастья и слез одновременно. Она волновалась и одновременно ждала, глядя в зеркале на свои покрасневшие щеки, на свои блестящие карие глаза. Внутри все горело от счастья, кружилась голова, ей хотелось то заплакать, то запеть.
И когда Андрей подъехал с отцом к подъезду, вдруг почувствовала, как ноги стали ватными, отказываясь ей повиноваться.
Вышла, увидев его – высокого, широкоплечего, уверенного и сильного. Как на той фотографии, которая навсегда отпечаталась в ее памяти. И вдруг поняла, что любила его всегда, каждое мгновение, как только впервые увидела.
Андрей подошел к ней, заглядывая в лицо, нежно задел за щеку.
Наклонился и поцеловал в губы, не обращая внимания ни на кого: ни на смеющихся девушек, ни на качающего головой отца, ни на Надежду, которая тактично отвела взгляд.
– Моя? – спросил одними губами.
– Твоя… – ответила Лия так же тихо.
Уверенно взял за руку и потянул к машине.
Всеволод приветливо кивнул невестке и велел водителю ехать к ЗАГСу, где уже ждала Маргарита.
Выйти на улицу пришлось немного раньше, московские пробки не давали возможности для маневра, однако ни Андрея ни Алию это не пугало. Они медленно шли в сторону здания, крепко держась за руки. Не смотря на легкий снежок, падающий с неба, обоим было жарко. Андрей вел невесту, крепко держа под руку, чтобы она не поскользнулась на обледенелом асфальте.
На ступенях их ждала приехавшая чуть раньше Маргарита, с большим букетом цветов. Лия немного робко улыбнулась женщине, увидев ее издалека, помахала рукой. В глубине души девушка надеялась, что рано или поздно ее отношения с этой женщиной наладятся, станут более теплыми, душевными – она была матерью Андрея, его самым близким человеком.
Марго тоже улыбнулась. Возможно, улыбка была искренней, а возможно, ей пришлось заставить себя. Она понимала: это день, когда нужно смириться, отпустить сына в новую жизнь. В глубине души она видела в Алие не соперницу, а сильную, интересную женщину – с характером, с внутренним светом, с той твёрдостью, что отличала и самого Андрея.
На мгновение Маргарита нахмурилась – её взгляд зацепился за незнакомку, темноволосую женщину в длинной чёрной шубке, которая неожиданно шагнула вперёд и встала прямо между ней и приближающейся парой, будто намеренно закрывая собой обзор.
Лия внезапно вздрогнула всем телом, остановилась, словно налетела на невидимую стену.
– Что такое? – Андрей тоже остановился с тревогой глядя в побелевшее как мел лицо девушки. А ее глаза, ставшие двумя черными колодцами, расширившимися в ужасе зрачками смотрели вперед, на незнакомку, перегородившую им путь.
Стоя на ступенях, она тоже смотрела только на них. Не отводя глаз.
– Айшат… – заплетающимся языком прошептала Лия. Она видела перед собой ее и только ее.
Не бегущего откуда-то сбоку Всеволода, который ощутил опасность даже не разумом, а инстинктом, не Андрея, враз замершего, онемевшего. Не Маргариту – недовольную тем, что ее отрезали от сына.
Только ее.
Бледную, с запавшими, лихорадочными глазами, в дорогой шубе. С губами, изогнутыми в сумасшедшей улыбке, в которой был яд и ненависть.
Весь мир стал плавным, замедленным, нереальным, как сон. Очень, очень плохой сон.
– Ненавижу… – медленно проговорили губы Айшат. Она очень медленно подняла руку, раздался громкий звук.
Лия видела, она почти могла проследить как кусочек металла летит в воздухе прямо в ее сторону, но не могла даже пошевелиться.
А потом….
Андрей шагнул вперед, встал между ней и смертью, оттолкнул. Дернулся от мощного удара и стал падать на мокрый асфальт.
Алия не шевелилась, гладя, как на сером асфальте, припорошенном белым снегом расплывается красное пятно. Как белоснежная рубашка становится черной. Как несколько капель падают прямо на ее бежевые ботинки.
Она видела и другое.
Мужчину, сидящего за рулем черного Майбаха. Далеко, но она видела его лицо, знала на нем каждую морщинку, каждую черту. Он смотрел из машины и улыбался. Не отпуская ее взглядом ни на секунду.
А потом вдруг снова резкий звук, и дернулся уже он. Черные, нет, синие глаза загорелись от изумления и недоверия, стекло разлетелось в мелкие осколки, раня лицо, руки на руле.
И еще один звук.
И в лицо Лие брызнуло красным, горячим, соленым.
И больше не было ничего: ни звуков, ни глаз, ни лиц.
Она стала падать, перехваченная в воздухе сильной рукой.
И пришла тьма.
