Текст книги "Незаконченная жизнь. Горянка (СИ)"
Автор книги: Весела Костадинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
42
В квартире они прожили три дня. Три дня, которые слились в один долгий, мучительный кошмар. После почти трех месяцев заточения, невероятного напряжения всех сил, ее тело и психика окончательно сдали. Словно выжатый лимон, организм отказался бороться, обрушив на нее все подавленные болезни разом.
Сначала была просто лихорадка и озноб, вызванные простудой, а затем начался острый приступ цистита. Она лежала в постели, скрутившись калачиком, с горячей грелкой на животе, которая лишь на минуту приглушала режущую боль. От слабости и этого жгучего унижения она тихо поскуливала, кусая подушку, чтобы не кричать.
Даже самой дойти до туалета возможности не было – сломанная нога лишила ее подвижности. Андрей стал единственным средством опоры, передвижения, заставляя Лию мучительно гореть от стыда и собственной жалкости.
Но хуже физической боли были ночи. Лия возненавидела темноту, эту бездну, которая без конца и края рождала ужас. Ночные кошмары не давали покоя ни ей, ни Андрею. В ее снах Ахмат находил ее снова, и снова, и снова. Он методично, безжалостно убивал всех, кто был рядом: маму и Зарему в Москве, Светлану Анатольевну в Волгограде. Но самое страшное ждало ее в финале каждого кошмара – Андрей.
Андрея он убивал с особой, изощренной жестокостью. Всегда у нее на глазах, чтобы она видела последнюю агонию в его глазах, слышала хрип. И она просыпалась. Не сразу, а с надрывным, беззвучным криком, застрявшим в горле, вся в ледяном поту, трясущаяся в объятиях Резника, который и сам выглядел уставшим.
Днем даже самые простые, казалось бы, приятные вещи оборачивались новой волной горя. Аромат свежезаваренного кофе, который Андрей варил по утрам, хруст еще теплого круассана, вид аккуратных роллов, привезенных из суши-бара, – все это могло вызвать у Лии внезапный приступ слез. Эти запахи и вкусы были слишком нормальными, слишком из того мира, где не было страха и насилия, и их беззаботная обыденность становилась невыносимой. Она брала в руки подаренную Андреем шоколадку, и пальцы сами начинали дрожать – ведь совсем недавно единственной едой для нее национальные блюда, которые готовили сначала в доме Алиевых, а потом – старуха-управительница у Ахмата.
Когда Андрей мягко спросил не хочет ли она, чтобы он купил для нее что-то из косметики, Лия едва не сорвалась на крик, а потом, плача, сказала, что лучше воспользуется самым простым мылом и шампунем, которые принесла Маша, навещавшая их каждый день. Эти баночки пахли так обыденно, просто, что ничем не напоминали ей густой, удушливый аромат духов, который она чувствовала, когда Ахмат был рядом.
Но самым острым и болезненным счастьем стал первый разговор с матерью. После него Лия не могла успокоиться почти два часа. Она просто сидела, обхватив колени, и беззвучно плакала, не в силах поверить, что слышит этот родной, до боли знакомый голос, который она уже и надеялась услышать снова. Что она может просто протянуть руку и снова набрать номер. Она звонила раз пять подряд, не говоря ничего внятного, только чтобы в ответной трубке услышать тихое, полное любви и трепета: «Родная моя», «Доченька», «Солнышко, ты там как?». Каждое слово было бальзамом на израненную душу и одновременно – горьким напоминанием о той пропасти, через которую ей только предстояло перебраться. Слышала счастливый плач Заремы, приветы от которой передавала мама, но говорить с которой у Лии не было сил, слышала урчание их кота, когда мама держала его на коленях. И не могла поверить в это.
Последней каплей, добившей ее окончательно, стали пришедшие утром на третий день месячные. Сильные, болезненные, до унижения физиологические, они одновременно принесли и странное, горькое освобождение – ее тело, наконец, начало восстанавливаться после перенесенного стресса, напоминая, что оно снова принадлежит только ей. Видимо пережитой стресс и насилие вызвали задержку, которую она приняла за беременность.
Но первая реакция была панической. Она захлопнулась в ванной на три часа, отчаянно отскребая следы с белья, не в силах вынести мысли, что Андрею снова пришлось видеть ее в таком состоянии – беспомощную, испачканную, униженную. Именно он, бледный от напряжения, на руках занес ее тогда под душ, и этот стыд ей не забыть никогда.
Теперь она боялась встретиться с ним взглядом. Боялась даже думать о нем, чувствуя, как с каждым часом прикипает к нему все сильнее. Ее отношение к Андрею было сродни ломке – мучительной, навязчивой, всепоглощающей. Каждое его прикосновение обжигало: когда он обнимал ее, она тонула в волне счастья, тут же отравленной горечью собственной недостойности; когда он успокаивал, жаждала раствориться в его силе и заботе, забыв о себе. Она избегала смотреть в его красивое, усталое, до мельчайших морщинок родное лицо, понимая, что никогда даже не предполагала в себе способности на такую всепоглощающую, болезненную зависимость.
И на фоне этого наката чувств лишь ярче вырисовывалась пропасть между ними. Он – воплощение силы и смелости, успешный адвокат, за плечами у которого спасенные жизни и выигранные дела. Его мир был полной противоположностью ее крошечной, разбитой вселенной. Его решимость оттеняла ее малодушие, его острый ум – ее растерянность, его ясные перспективы – ее грязь и ощущение использованности. Он был спасителем, а она – вечным должником, и этот долг висел на ней тяжким грузом.
– Лия, открой, – его голос прозвучал жестко. – Иначе к херам вынесу эту дверь – хозяйка спасибо не скажет.
– Уходи, – выдохнула она из-за двери, сидя под обжигающими струями душа и с остервенением намыливая кожу, пытаясь смыть вместе с грязью чувство унижения.
– Лия, я не шучу! Я сейчас выломаю дверь, а счет за ремонт выставлю тебе. – Он тяжело ударил ладонью по деревянной панели, заставив ее дрогнуть.
– Одним нолем в долгах больше – мне уже все равно! – крикнула она, и голос ее предательски дрогнул.
– Лия, я заберу тебя в рабство на три года, – он с размаху ударил в дверь плечом, – а работа моего личного секретаря – не самая простая и оплачиваемая должность! Ты меня слышишь?
– Да уйди ты! Отстань! Не лезь ко мне!
С треском вылетела заглушка, и дверь распахнулась, ударившись о стену. Завеса пара вырвалась из ванной.
В ярости Лия швырнула в него почти полный флакон шампуня. Андрей ловко уклонился, пластик глухо стукнулся о кафель. Прежде чем она успела еще что-то предпринять, он сдернул с крючка пушистый халат и набросил его на нее, словно сеть.
Она, ругаясь и рыдая от ярости, стыда и беспомощности, запуталась в длинных полах и рукавах. В этот момент Андрей шагнул вперед, обнял ее через толстую ткань и снова прижал к себе, погасив ее борьбу.
– Ну что ты… что ты, маленькая… – его голос смягчился, стал глухим от усталости.
– Уходи… пожалуйста… – ее просьба уже звучала как мольба, без прежнего огня.
– Уйду…. Вот перенесу тебя на кровать, поставлю тебе фильм, какой скажешь, и уйду.
Она горько качала головой, чувствуя себя ребенком.
– Мне одеться надо….
– Хорошо… я отвернусь. Одевайся.
Он заглянул ей в глаза, и в уголках его губ дрогнула короткая, почти невидимая улыбка. На долю секунды ей почудилось, что сейчас он наклонится и коснется губами ее носа – этот нежный, отеческий жест показался бы сейчас верхом блаженства. Но, конечно, ничего подобного он себе не позволил. Лишь пауза стала чуть дольше, чуть звонче.
А Лия снова вспомнила тот поцелуй. Единственный. Он хранился в ее сердце как запертая в хрустальной шкатулке драгоценность – к ней нельзя прикасаться, можно только смотреть, боясь дыханием запятнать воспоминание. Сокровище, которому не суждено повториться.
Андрей отвернулся, сделав вид, что разглядывает узор на кафеле, и терпеливо стал ждать, пока она оденется. Незаметно для нее, он закусил губу до боли – сдерживать нарастающее, очевидное желание с каждым разом становилось все труднее.
Ни одна женщина за всю его жизнь не вызывала в нем такой разрушительной бури: от бешенства, граничащего с отчаянием, до щемящей, всепоглощающей нежности. И он с ясностью, похожей на приговор, понимал: эта болезненная, невозможная привязанность дарила ему самые горькие и самые счастливые мгновения в его жизни. Он должен будет отпустить ее. Рано или поздно. Он не имел права пользоваться ее уязвимостью, не имел права превращать спасение в долг. Но сейчас... сейчас она была здесь, рядом. Она нуждалась в нем, и это мучительное, сладкое чувство привязывало его к ней все сильнее, с каждой прожитой вместе минутой.
И самое страшное – он не хотел уезжать. В Москве этой магии придет конец. Там у него не будет ни малейшей причины, ни единого законного повода стоять так близко, чтобы чувствовать тепло ее кожи, дышать одним воздухом, слышать, как она переворачивается во сне. Ему снова наденут костюм-тройку его репутации, вручат дипломат с чужими проблемами и вернут в клетку статуса и приличий, а Лия…. Она начнет новую жизнь. И скорее всего, из стыда и желания забыть кошмар сама возведет между ними нерушимую, вежливую стену.
И сейчас, стоя в этой тесной, залитой искусственным светом ванной, глядя на свое уставшее отражение в зеркале, Андрей с внезапной, обжигающей ясностью осознал: он уже ищет – лихорадочно, отчаянно – малейший, хоть самый ничтожный предлог, чтобы оттянуть их отъезд. На день. На час. На пять минут. А в идеале – найти способ быть ей нужным. Всегда. Пусть не как мужчина, пусть только как друг, как защитник, как опора. Лишь бы дышать с ней в одном ритме. Лишь бы слышать, как она зовет его по имени.
Дорогие читатели, хотите насмешить Бога – расскажите ему о своих планах. К сожалению, в выходные мне не только не пришлось отдохнуть, но и заболела моя дочка. Поэтому пока одна глава в день – это мой максимум. Прошу прощенияя за задержку, но увы: мы предполагаем, а жизнь располагает.
43
Дождь барабанил по окнам, выходящим на маленький, промокший до последнего листка парк. Потоки воды вырисовывали на стекле замысловатый, вечно меняющийся узор, стекая вниз и превращая огни вечерней Москвы в размытые призрачные пятна. Лия сидела в темноте своей крохотной комнаты, не включая света, и смотрела в эту водяную пелену, словно надеялась разглядеть в ней ответы на не заданные вопросы.
Могла ли она еще четыре месяца назад предположить, что одно лето способно рассечь жизнь на «до» и «после»? Что хрупкая нить ее собственной судьбы сплетется в такой тугой и кровоточащий узел, куда окажутся втянуты десятки людей?
Девушка тихо вздохнула, закрыла глаза и прижалась горячим лбом к холодной поверхности стекла, ища в его ледяном прикосновении хоть каплю облегчения.
В комнату бесшумно, тенью, проскользнула Зарема и неуверенно присела на край дивана.
– Лия, я там оладушки напекла, – тихо сказала она.
Тонкая, стройная, с внезапно проступившей в движениях змеиной грацией, Зарема сильно изменилась за эти месяцы. Из угловатой девушки-подростка она превратилась в тревожную, невероятно красивую молодую женщину. Ее темные глаза, казалось, вобрали в себя всю боль этого мира, и в их глубине таилась недетская, пугающая мудрость. Она училась, старалась быть полезной по дому – выходить из квартиры ей по-прежнему запрещалось. Алиевы не оставляли попыток найти сбежавшую дочь, и тень отца нависала над их новым убежищем дамокловым мечом. Зарема никогда не говорила, что сожалеет о побеге, но, когда разговор заходил о семье, ее губы сжимались в тонкую, упрямую ниточку, а в глазах плескалась непримиримая смесь боли, обиды и тихой, выжженной ненависти.
Особенно – после визита к гинекологу.
Если состояние самой Алии врач назвала «вполне удовлетворительным», сухо отметив, что «необратимых физических повреждений нет», то с Заремой все оказалось иначе. Когда дверь кабинета наконец открылась, и оттуда вышла она – бледная, как полотно, и мелко дрожащая, а следом за ней – доктор, Надя и Лия медленно поднялись с кресел. Им не нужно было слов – по одному только взгляду врача они поняли: дело обстоит куда хуже, чем они могли предположить.
– Что такое? – Надежда тут же взяла себя в руки и крепко сжала руку племянницы.
Врач, женщина с усталым и вдруг резко постаревшим лицом, замялась, а потом жестом пригласила всех троих обратно в свой кабинет. Дверь закрылась, отсекая стерильный, пахнущий антисептиком мир кабинета от шумного коридора частной клиники.
– Надежда Ивановна… Зарема Саидмурадовна дала разрешение на то, чтобы вы и Алия Руслановна знали правду. Дело всё в том, что… – Она снова запнулась, её пальцы бесцельно перебирали листок в медицинской карте. – Вы… знаете… Господи, я каждый день вижу разное, но я не знаю, как это сказать! – Врач закрыла лицо ладонью на мгновение, словно собираясь с мыслями, и покачала головой. – Зареме… в детстве… ей сделали калечащую операцию на половых органах. Так называемое «женское обрезание», – выдавила она наконец, и эти слова повисли в воздухе тяжелым, ядовитым паром.
Надежда стала серой, как пепел. В лицо Лии ударила волна такого жгучего, животного жара, что на секунду перехватило дыхание. Это была ненависть – чистая, примитивная, слепая. Зарема, до этого сидевшая с каменным лицом, содрогнулась и, закрыв лицо ладошками, разрыдалась – тихо, безнадежно.
– Насколько… – только и выдавила Надежда, ее голос был хриплым и чужим. – Насколько… сильно?
– Очень, – прошептала врач, глядя в стол, будто находя в его деревянной столешнице ответы на несправедливость мира. – Второй тип. Отсюда и все ее проблемы по гинекологической части… хронические воспаления, спайки, вероятные сложности в будущем… – Она не выдержала, резко вскочила со стула, отворачиваясь к окну. – Что за звери делают такое с собственными детьми?!
Лия, не говоря ни слова, обхватила сестру, прижала ее трясущееся тело к себе, целуя в макушку, в темные, пахнущие дешевым шампунем волосы. А внутри яд ненависти разъедал всё дотла. Казалось, они бежали так далеко, проделали такой путь, но прошлое, как подлый и безжалостный зверь, снова и снова нагоняло их, впиваясь когтями в самое уязвимое.
– Что…. можно сделать? – Надя, не смотря на состояние шока, держала себя в руках.
– Можно… – врач сглотнула ком в городе, – провести реконструктивную операцию… Хирургическое восстановление. Это не вернет всего, понимаете? Не вернет… но сможет значительно облегчить физическое состояние, убрать хронические боли… О, господи! – Она вдруг резко провела ладонью по лицу, смахивая непрошеную слезу. – Бабоньки, да не знаю я, как это правильно говорить! – Ее профессиональное спокойствие окончательно треснуло, обнажив простую человеческую боль. – Знаю только, девочки, одно: это – не приговор. Слышите? Не приговор!
Она перевела взгляд на Зарему, и в ее глазах вспыхнула какая-то почти материнская решимость.
– Зарема, я костьми лягу, но найду тебе самого лучшего специалиста! Такого, который действительно поможет. И деньги… деньги мы найдем! Мы, врачи, мы… – ее голос сорвался, – я уверена, все мои коллеги, когда узнают, откликнутся! Консилиум соберем, варианты обсудим. Выход найдем! Обязательно найдем!
Она снова вскочила, на этот раз словно для действия, и, сжав кулаки, прошипела в ярости, глядя в стену:
– Что за звери? Что за нелюди творят такое с дочерями?!
Кто мог дать ей ответ на этот вопрос?
Точно не Лия, которая думала, что ее переломали, но до конца не понимала, что ломали не только ее. А Зарема после этого стала еще более тихой и замкнутой.
Обе девушки сидели в темноте и смотрели на осенний дождь. Обе отчаянно понимали, что их жизнь никогда не станет нормальной, прежней.
– Что мы будем делать, Лия? – тихо спросила Зарема. – Так и прятаться всю жизнь? Ты – от Ахмата, я – от собственных родителей и братьев.
– Кто из них, Зарема? – вдруг спросила Лия. – Кто…. С тобой это сделал?
Девушка вздрогнула.
– Откуда…. Как…
– Меня изнасиловал Ахмат, – Лия посмотрела в глаза сестры. – Я знаю, что чувствую. И ты тоже…. Кто?
– Адам….
– Я так и подумала… – кивнула Алия.
– Два раза… – Зарема ответила на незаданный вопрос. – Сказал, что, если пожалуюсь – они меня убьют. Не чистая я им не нужна…
– Это не ты нечистая…. – глухо ответила Лия, – это они – твари, подонки и насильники. Гнилая, зловонная семья. Аминат…. Ее тоже?
– Нет, – отрицательно покачала головой Зарема, смахивая с глаз слезы. – Ее отец Адаму бы яйца оторвал и в пасть засунул. Дядя Бек, хоть и строгий, но тетю и Аминат любит. Он бы прирезал Адама, как барана. Но… – она всхлипнула, – Аминат тоже…. Обрезанная.
– Да бля….. – выругалась Лия. – Ильшат, да?
Зарема утвердительно покачала головой.
– Старая гестаповка! Надеюсь ей черти все кости по одной в аду достанут! – внутри росла ненависть, густая, смрадная, черная, она заливала все внутри Алии черными чернилами, вытесняя все другие чувства. Она сама, Зарема, Аминат, Айшат и даже Халима – все они были изуродованы, перекроены тем миром, миром садистов и насильников, которые прикрывались благими словами.
Ни одна из них не сможет ни стать счастливой, ни нормально жить. Эти свиньи стоптали, переломали, испачкали все то светлое, что было в женщинах, извратили одних, почти убили других.
Как она или Зарема смогут стать счастливыми, кто из мужчин сможет полюбить их таких: жалких и искалеченных? Как смогут они испытывать счастье в близости? Как смогут доверять, строить семью, любить?
Ответов у Лии не было.
Была только звериная тоска внутри, злоба и ненависть, и зависть.
Зависть к тем женщинам, которые не прошли мясорубку, которые умели улыбаться мужчинам и миру, которые были достойны любить и быть любимыми.
В то время как такие как она и Зарема обречены на одиночество.
Андрей ясно дал понять это.
Почти неделю они жили в Астрахани – он не торопился, давал ей возможность прийти в себя. Его доброта и терпение поражали, он не разу не отвернулся от ее боли, ни разу не скривился в брезгливой гримасе, ни разу не выказал раздражения. И Лия, не смотря на унижение, боль, страхи, шок, чувствовала себя рядом с ним… хорошо. Украдкой любовалась красивым лицом, порой жадно вдыхала его запах, когда он обнимал ее. Когда ухаживал и радовал – чувствовала себя почти… нормальной. Живой. Иногда, лежа в постели ночью и стараясь не уснуть, избегая кошмаров, прислушивалась к его ровному дыханию и думала – каково это, быть любимым таким мужчиной. Настоящим. Сильным. Успешным.
А потом он привез ее в Москву. Они жили в его старой квартире, он нашел им врачей. А Наде помог устроиться на работу.
Лия знала, что он собирает все материалы и готовится защищать их обеих, нет, не в судах, а там, где сделать это и сложнее, но и надежнее – в коридорах власти.
Мало сбежать из того мира, мало обвести хищника вокруг пальца. Нужно окончательно выбить ему зубы и выдрать когти – тогда он перестанет быть опасным. Андрей готовился к большой охоте.
Но вот уже две недели не приезжал к ним – только звонил. С новостями, когда были.
И Лия поняла, что ее мечтам пришел конец. Она была свободна от Ахмата, но не была свободна от самой себя.
Лежа в темноте, она слушала дыхание Заремы на соседней кровати и знала – та тоже не спит. И тоже думает о том, что в свои 18 стала инвалидом, чья жизнь изуродована до предела.
– Ты о нем думаешь? – вдруг едва слышно спросила Зарема.
– О ком? – вздрогнула Лия.
– Об Ахмате… – голос сестры стал почти не различим в тишине ночи.
– Стараюсь не думать, – Лия закрыла глаза, словно это могло отгородить её от навязчивых образов. Это была ложь, и они обе это знали. Она думала о нём постоянно.
– Понятно… – просто согласилась Зарема, поворачиваясь на другой бок, чтобы скрыть лицо. В её голосе прозвучала не обида, а горькое понимание и одиночество.
Лия села на постели и подтянула к себе колени, обхватив их руками. За окном дождь так и не прекратился, монотонно барабаня по стеклу и карнизу, словно отбивая такт их общему безысходному горю.
– Я не могу не думать, Зара… – вдруг вырвалось у Лии, будто сама не ожидая этой исповеди.
Зарема открыла глаза и медленно повернулась лицом к сестре, в темноте едва угадывались ее черты.
– Ненавижу его всей душой… но… – голос Лии упал до шепота, – иногда думаю… Может… я… зря…
– Что? – Зарема резко села на кровати. – Лия, что ты говоришь?
– Он зверь… – в темноте сказать это было легче, чем при свете дня. Слова текли, как кровь из старой раны. – Но… он… любил меня… по-своему, уродливо, но… никто больше так любить не будет.
Зара глубоко втянула воздух.
– Я тоже… думаю… – тихо начала Зарема, и в голосе ее послышалась та же горькая нота. – Алия, мой жених… старый… мерзкий… но… я была бы его последней любовью… Понимаешь? Хоть чьей-то… А кому я нужна сейчас? Инвалидка… уродливое существо… – она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. – Я читала, читала, что они со мной сделали. Лия, я даже радости близости не познаю… Ты хоть красивая… у тебя есть шанс…
– Я – испачканная и изломанная, как и ты… – Лия говорила так же тихо, и в этом шепоте было странное утешение. – Зара, нам надо это принять. И жить с этим. Такой как Андрей… – имя вырвалось неожиданно, обжигая губы. – Таким мужчинам нужны целые женщины. Не сломанные. Не те, кого нужно собирать по кусочкам….
Зарема все поняла, перебралась к сестре и крепко обняла.
– Ты влюбилась, да? – прошептала она тихо.
Лия ничего не ответила.
– Мы могли бы любить так сильно… – прошептала Зара, прижимаясь лбом к плечу сестры. – Но кто полюбит так нас?
Обе беззвучно плакали в собственной боли.
