Текст книги "Незаконченная жизнь. Горянка (СИ)"
Автор книги: Весела Костадинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
46
Поднялись по широкой, лишенной какого-либо декора серой лестнице на третий этаж, прошли по такому же безликому, освещенному лишь пасмурным светом из больших окон коридору. Оба мужчины невольно подстраивали свой шаг под медленный, неуверенный ритм Алии, передвигающейся на костылях. Андрей инстинктивно сделал движение, чтобы поддержать ее под локоть, но она, чуть заметно качнув головой, отказала – она помнила его же слова о том, что слабость здесь непозволительна. Всеволод, поймав этот безмолвный диалог, снова одобрительно улыбнулся уголками губ.
Зашли в приемную, показавшуюся Лии на удивление старомодной. Массивная темная мебель, тяжелые портьеры на окнах, скрипучий деревянный паркет. Худощавая женщина средних лет, не отрываясь от ноутбука, что-то быстро печатала, лишь на секунду подняв на вошедших безразличный взгляд поверх очков.
– Проходите, вас ждут.
Всеволод поблагодарил ее кивком и первым зашел в кабинет, придерживая перед девушкой тяжелую дверь.
Просторный кабинет был залит рассеянным светом из высокого окна. За широким полированным столом сидел невысокий седоволосый мужчина. Напротив него – второй, чуть моложе. Бросив на него взгляд, Лия едва заметно вздрогнула, машинально облизав внезапно пересохшие губы. Его она знала, видела мельком в телевизоре, но что важнее – он был на ее собственной свадьбе.
Его лицо было искажено злым, напряженным выражением, узкие губы под аккуратной бородкой плотно сжаты, а черные глаза сверкали нескрываемым недовольством. На Алию он смотрел откровенно враждебно, с примесью презрения и пренебрежения.
Третьего мужчину она едва заметила, настолько он оказался неприметным. Невысокий, худощавый, с тонким хищным лицом, полускрытым тенью от штор, в дорогом костюме, но почти лысый. Когда она повернул голову, свет отразился в линзах его очков, за которыми за девушкой наблюдали хищные, ледяные глаза, считывающие малейшие ее движения и эмоции.
Всеволод пожал руки всем троим мужчинам. Тот, кто сидел во главе стола, не произнеся ни слова, кивнул на кресла.
Алия осторожно села, настороженно всматриваясь в присутствующих. В горле пересохло, но головы она не опускала.
– Итак, – начал тот, что сидел во главе, опуская приветствия и представления. Достаточно было того, что они знали, кто она. – Значит именно вам, Алия, мы обязаны столь непростой ситуации?
Вопрос ответа не требовал, однако на нее смотрели пристально.
– Мне жаль, что доставила вам неприятности, – ровно отозвалась девушка, – однако, заверяю, меня тоже никто не спрашивал. Так сказать – поставили перед фактом.
Ни улыбки, ни эмоции на лицах. Лия знала, что Андрей хочет помочь, но сейчас его помощь только могла помешать.
– Расскажи мне, как с твоей точки зрения все произошло? – наконец, спросил главный. – Без подробностей, в трех предложениях.
Алия кивнула.
– Меня похитили на окраине Волгограда – ст. 126 УК РФ, удерживали насильно – ст. 127, избивали – ст. 116 и насиловали – ст. 131. Кажется, я ничего не упустила и уложилась в одно предложение.
Темные глаза Всеволода предостерегающе прищурились, однако сидевший во главе едва заметно дернул уголками губ.
– И ты готова выйти с этим в прессу, так? Обвиняя целую нацию, создавая напряжение в обществе?
– Нет, – покачала головой Лия, – я с большим удовольствием забыла бы про эту историю, раз и навсегда, однако вынуждена всерьез опасаться за свою жизнь и жизнь близких мне людей. Поэтому готова обратиться к тем, кто, согласно законодательству, мою жизнь защищает. В полицию. Где подробно изложу все то, что произошло со мной за неполных три месяца. Полагаю, – она чуть склонила голову в сторону сидящего напротив нее кавказца, – уважаемый дядя станет свидетелем моих слов. Он был гостем на празднике, где меня отдали незнакомому мне мужчине.
Тот вспыхнул алым под бородой, а в глазах отразилась нескрываемое бешенство.
– Но… но… – тут же вмешался сидящий во главе. – Алия, мы все прекрасно осведомлены о случившемся с тобой… трагическом недоразумении, не так ли, дорогой друг? – он плавно повернулся к кавказцу, вкладывая в слово «друг» тонкий оттенок давления. – Из-за ошибок отдельных лиц нельзя упрекать целые народы.
Лия снова провела языком по пересохшим губам, чувствуя, как учащенно бьется сердце.
– Я всегда полагала, – она медленно опустила и вновь подняла ресницы, встречая взгляд разгневанного мужчины, – что разумные люди способны отыскать компромисс даже в самой, казалось бы, безвыходной ситуации. Уверена, многоуважаемого дядю ввели в заблуждение, как и многих других почтенных людей, и я ни секунды не сомневаюсь в его честности. – Она склонила голову в почтительном, но не подобострастном поклоне. – И приношу свои извинения, если ненароком задела ваши чувства, дядя.
– Вижу, – сквозь зубы прошипел тот, – тебя многому научили… о чем забыл твой отец.
– Каждая культура, дядя, имеет право на уважение. А каждый человек – на выбор. Я уважаю вашу культуру, однако и вас прошу дать мне право выбора.
Их взгляды на несколько мгновений встретились, и Лия опустила глаза первой. Не потому что не смогла выдержать, а потому что, всем своим видом подтверждая свои слова, проявляла уважение к старшему и по возрасту и по положению человеку.
Мужчина во главе стола хотел еще что-то добавить, однако неожиданно откашлялся тот, кто сидел в углу.
– Достаточно, – услышала Алия тихий, очень спокойный голос. – Полагаю, мы услышали достаточно. Алия, Андрей Всеволодович, вы можете быть свободными. Мы тут сейчас…. Поговорим… Аксакалами, так сказать.
Андрей поднялся сам и подал руку девушке, которую она на этот раз приняла. Помог выйти из кабинета и не говоря ни слова, повел к машине.
И только там, сев на теплое, мягкое сидение, Лия вдруг поняла, что у нее дрожат колени, а лицо Андрея – белая, безэмоциональная маска. Без лишних слов они выехали со двора здания и отъехав на два квартала, остановились около одной из кофеен города. И только тогда Андрей обернулся к спутнице и вдруг порывисто обнял ее за плечи, притягивая к себе.
– Умница, – шепнул в ухо, от чего у нее мурашки побежали по позвоночнику, – Какая же ты у меня умница! – и поцеловал ей холодные пальцы, крепко сжимая в своих руках.
В уютной кофейне Лия, вышедшая на улицу впервые за несколько недель, не могла надышаться запахами свежей выпечки, десертов, кофе, апельсинов. Андрей не торопил, улыбаясь, наблюдал за ней, когда она снова и снова читала меню, не зная что выбрать – хотелось всего и сразу. Но сам за нее выбор не делал, заказал только себе чашку крепкого американо.
Алия, наконец, остановилась на Латте с мятой, венском штруделе с мороженным, наслаждаясь каждым кусочком, каждым глотком свободы. Настоящей свободы. Напряжение чуток отпустило, хотя она видела, не смотря на довольный вид Андрея, что он все еще напряжен.
– Думаешь…. -неуверенно спросила, – мы смогли их убедить?
– Думаю, Лия, что ты – прирожденный адвокат, – мягко ушел он от ответа. – И что бы они там сейчас не решили, больше я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Если придется – уедем из страны с Заремой и твоей мамой….
– Не придется, – к ним неслышно подошел Всеволод. На его жестком лице играла довольная улыбка. – Напоишь отца чаем? – он сел за столик напротив Лии, хоть и обратился к Андрею. – Всеволод Михайлович, Алия, – протянул девушке руку и крепко пожал. Она ответила тем же.
– Приятно познакомится, – несмело улыбнулась она.
– Мне тоже, – хмыкнул тот. – Неожиданно очень приятно. Признаться, ожидал другого. Андрюш, снимаю все вопросы по вчерашнему. Понял. Принял. Одобряю.
Лия недоуменно посмотрела на Резника, который едва сдерживал довольную улыбку. А потом подвинулся чуть ближе к ней, давая отцу больше места.
– Итак, охломоны, – Всеволод отпил принесенный чай. – Поскольку головняка у наших больших друзей сейчас выше крыши – прошедшие выборы встряхнули всех и смачно, они ясно дали понять аксакалам, что те были не правы. Алият Магомедовой больше нет, есть Алия Астахова, которая к Дагестану никакого отношения не имеет.
– Разве…. Так можно? – пролепетала Лия, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, то ли радости, то ли облегчения, то ли обиды, что все, кто изломали ее, уйдут от ответственности.
– В вашем с твоей сестрой случае, Лия, – устало вздохнул Всеволод, – это наилучший выход. Нет, малышка, не думай, что они это сделали ради тебя. Роль сыграло несколько факторов, которые в совокупности привели к такому решению.
Лия внимательно слушала отца Андрея, понимая, что сейчас он едва заметно приоткрывает для нее изнанку большой политики, большой игры, в которую она оказалась невольно вовлечена.
– Алия, прошедшие выборы были сложными и тяжелыми. Оппозиция набрала силу, вся страна видела сколько людей вышли на улицы. Никто не знает, что может стать детонатором, девочка. В памяти военных еще сильна чеченская война, злость никуда не делась. Сейчас на Кавказе мир, очень хрупкий и не стабильный. Любая мелочь может и там пошатнуть ситуацию. Между федералами и Кавказом договор, федералы не лезут туда, регион не встает на дыбы. Твое похищение этот паритет сильно пошатнуло. Тебя вызвали на встречу не потому что пожалели, а потому что хотели понять твою суть – один твой прыжок со скалы о многом говорит. И твою внешность, Лия, которая сыграла тебе на руку. А теперь представь себе: ситуация в обществе и без того накалена, и тут все медиа – сначала независимые, вроде Новой газеты* или Радио Свобода** , а после и федеральные, тиражируют похищение молодой девушки, с яркой, славянской внешностью прямо с улиц российского города. И не просто похищение, принуждение к замужеству, насилие и побег. Побег такой, что хоть сейчас экранизируй и фильм снимай. Твой характер, твоя красота, твоя грамотная речь, бездействие полиции, свадьба по законам шариата, а не по светским законам – ты готовое знамя для оппозиции, символ слабости власти. Да тебя хоть сейчас во главе Русского Марша*** ставь, – невесело усмехнулся мужчина. – Ох, если бы они могли, они бы с удовольствием уничтожили тебя сами, но вот беда – тебе помогали волонтеры со всей России – несколько поисковых групп из разных городов, чтобы не засветиться, твою историю знает слишком много людей. Погибни ты сейчас – ничто бы уже не удержало эту историю в мирном русле. Заткнуть рот всем – не получится точно. Хоть живая, хоть мертвая – ты бы стала символом, знаменем. А символы, особенно такие, для системы – самая большая опасность.
Алиевы совершили огромную ошибку, что похитили тебя, думали, это сойдет им с рук. Магомедов совершил еще большую ошибку, что устроил грандиозную свадьбу, настроив этим против себя и местных, и федералов, и силовиков, и вояк, у которых тоже есть светловолосые дочери, а злость от войны – еще горячит кровь. Ну и самое главное, произойди тоже самое в соседнем регионе – вряд ли кто-то рискнул бы помочь, увы. Но тут история другая.
Таким образом, Лия, старики поставят Магомедову жесткие условия. Они запретят ему к тебе приближаться или пробовать вернуть. С Алиевыми ситуация чуть другая – боюсь сам Ахмат сейчас, не имея возможности дотянуться до тебя, свою ярость сорвет на них. Печально….
– Ни чуть, – холодно уронила Алия. – Мне так точно не жаль, – она вспомнила холодные глаза деда, наблюдающего за избиением, похотливые глазки Адама, изуродовавшую внучек Ильшат. Они заслужили свою участь.
– Ты и Зарема можете жить так, как считаете нужным, для Дагестана вас больше нет, но не приведи вам бог туда вернуться. Как и тебе, Андрей, – он перевел глаза на сына. – С этим регионом ты закончил раз и навсегда. Это жесткое условие, которое менять нельзя. Мне четко дали понять, что, если ты появишься там – твоя жизнь пойдет на минуты. Ты понял?
Андрей резко втянул воздух.
– Андрей, ты спас многих. Ты спас две жизни, ты сделал все, что мог. Остановись сейчас, иначе ты не только себя подставишь, но и все, что тебе дорого. Это – цена свободы Алии и Заремы.
Андрей согласно кивнул головой, опуская глаза. И Лия поняла, что бывают такие договоренности и сделки, которые нельзя нарушать. Резник только что заключил именно такую.
– Вот, собственно, дети, и все, что я хотел вам сказать. Алия, красивое у тебя имя, звонкое. Папа дал?
– Да, – улыбнулась, немного грустно девушка. – Мою бабушку – она умерла молодой – звали Алият. Но папа решил, что не хочет звать так, поэтому выбрал созвучное имя – Алия.
– Әлия – ару қызы сен халқымның
Әлия – батыр қызы сен халқымның
Ерке құсы кен даламның! – с улыбкой продекламировал Всеволод. – Знаешь эту песню?
– Конечно, – рассмеялась девушка, чуть покраснев. – Не знала, что вы знаете казахский язык так хорошо.
– Папа долгое время работал в Казахстане, – Андрей глянул на отца. – Провел там… медовый месяц с мамой. Перевели после одной… хм… выходки…. Или сослали, да, пап?
– А ну, цыц! – прищелкнул тот языком. – Алия, настоятельно рекомендую Москву пока не покидать. Договор договором, а этот Ахмат…. С приветом. С большим приветом. Будьте пока на глазах. Есть работа, жилье?
– Есть, – вместо нее ответил Андрей. – Как раз хотел спросить, Лия, у меня освободилось место секретаря. Зарплата не самая большая, но зато юридическая практика.
Сердце Лии сделало кувырок внутри: и от перспектив, и от того, что будет возможность видеть его каждый день. Пусть просто видеть – на большее она не рассчитывала.
– Мне бы…. – тихо опустила глаза, – хоть диплом защитить… так и не успела…
– С этим, думается, проблем не будет, – Всеволод допил свой чай. – Идея хорошая, по крайней мере вы будете под присмотром. Ладно, дети, детали своего сотрудничества обсуждайте сами, я поехал. Андрей, – он пожал руку сыну, – Алия…. – внезапно поцеловал девушку в щеку.
Почти отошел, но вернулся и наклонился к Андрею, прошептав почти на самое ухо.
– Уволь Есю, Андюх. Не доводи ситуацию до греха.
И вышел, оставив сына поджавшим губы.
Рука Резника, лежавшая рядом с рукой Лии, осторожно задела ее пальцами, переплела их, накрыла собой, согревая, поддерживая, поздравляя.
Лия не удержалась. Из глаз покатились слезы. Она порывисто обняла Андрея за шею. Засмеялась, стараясь сдержать накопившееся напряжение.
Он смеялся тоже, крепко обнимая ее.
* российская общественно-политическая газета. Известна правозащитной направленностью, а также журналистскими расследованиями. 5 сентября 2022 года Басманный суд Москвы на основании иска Роскомнадзора аннулировал у «Новой газеты» лицензию СМИ в России
** 5 декабря 2017 года организация была внесена Минюстом РФ в реестр «иностранных агентов». 20 февраля 2024 года Минюст России внёс издание в реестр «нежелательных организаций».
*** ежегодные шествия и митинги русских националистических групп, организаций и движений. Мероприятия периодически запрещались, а их организаторы и участвовавшие демонстранты встречали противодействие со стороны сил правопорядка
47
На дом опустилась ночь. Черная, непроглядная, густая и вязкая как нефть. Все обитатели там не жили, они существовали, боясь лишним словом или звуком обратить на себя внимание хозяина. Хозяина, который подобно раненому льву готов был убивать любого, кто подойдет к нему близко. Лейла почти не выходила из своей комнаты, Айшат не приезжала совсем, дрожала в своем доме, мечтая, чтобы Ахмат забыл о ее существовании раз и навсегда. Даже братья заходили в дом с опаской, принося новости – одну хуже другой. И только Халима еще могла зайти к сыну и сказать ему плохие известия.
Реку прочесали десятки раз. Когда позвонили из горного дома и сказали, что Алият бросилась в поток, Ахмат сначала не понял – слова не складывались в смысл. А потом удар пришел: в висках загудело, перед глазами все сжалось в одну точку. Упала? Толкнули? – мысли метались, рвались наружу. Он сорвался, завел машину, гнал по серпантину так, что колеса визжали на поворотах. Влетел в дом, крича, срывая голос, звеня тишину именем, которое больше никто не осмеливался произносить.
Он верил – нет, упрямо отказывался не верить – что это ошибка. Сейчас она выйдет: заспанная, с чуть растрепанными волосами, испуганно отпрянет от его дикого вида, прикроет глаза от света, тихо спросит, что случилось. А он подхватит её на руки, прижмет к себе, закроет рот поцелуями, пока не забудет страх. Увезет, куда угодно – лишь бы подальше от этих гор, от этой воды, от этого дикого недоразумения. Вдохнет запах ее волос, пахнущих ее духами и ею самой, чем-то вольным и гордым.
Но ее не было. Ни в спальне, ни в гостиной, ни в библиотеке, ни в саду. Охрана стояла, отведя глаза, землистые лица выдавали их страх. А он рычал, метался, пока кто-то не подвел его к мониторам. И он увидел. Увидел, как она стоит на краю обрыва, на ее любимой площадке. Ветер яростно треплет ее волосы и полы его рубашки. Она смотрит вниз, в кипящую пену. И затем – шаг. Всего один. Спокойный, окончательный, без оглядки, после которого Ахмат взвыл. Не человек – зверь, которому вырвали сердце.
Упал на колени, не удержавшись на ногах. А после последовали страшные часы поисков. Он поднял на уши весь район: полиция, МЧС, местные жители – все учувствовали в поисках. Он сам лез в самые опасные участки реки, куда боялись соваться даже опытные проводники. Боялся увидеть изломанное тело на камнях, клок серебристых волос, кровавые следы.
Ничего.
Всё же где-то в глубине оставалась надежда, что течение вынесет её в тихом месте, где вода спокойна, где камень влюблённых торчит из берега, – тот самый, у которого они стояли накануне. Ахмат почти увидел: она лежит там, на отмели, измученная, избитая, с разбитым виском и сломанной ногой, с болью в теле, но – живая. Глаза прищурены от солнца, губы дрожат от смеха, потому что всё позади, потому что смерть промахнулась.
Он сорвался с места, побежал, спотыкаясь, хватаясь за мокрые ветви, пока сердце грохотало в ушах.
Он верил – нет, видел – как она поднимает голову, зовёт его.
Ещё немного, и он успеет, успеет прижать, согреть, сказать, что дороже её нет никого и не будет. Что вытащит, вырвет у этой реки, у судьбы, у самой смерти.
Ничего не было, даже следов ее там не было. Только волна за волной на отмель набегала вода, унося свои воды дальше – в черные и глухие ущелья.
Ее одежду – сначала его рубашку, а потом и ее джинсы – обнаружили ниже, сильно ниже по течению. Ни один человек, ни одно живое существо не могло бы выжить на тех участках, которые прошла ее одежда. Камни и ледяная вода уничтожали любые улики, любые следы жизни.
И Ахмат умер. Умер вместе со своей женой, которую знал не полных три месяца, а казалось – всю жизнь. Не сдавался. Снова и снова прочесывал реку, надеясь найти хотя бы тело, хотя бы то, что можно было обнять в последний раз. Но река надежно хранила свое добро, не желая ничего отдавать.
Он вспоминал их первую встречу на дороге, когда с первых же минут ощутил такое желание, что едва не накинулся на нее в машине. И вторую встречу, когда увидел в закатных лучах горного солнца – тонкую, похожую на несгибаемую рапиру. Казалось вот сейчас она раскроет крылья и полетит с того мокрого камня прямо на свободу. У него тогда дыхание перехватило от восхищения.
За всю жизнь у Ахмата были женщины, страсть, привычка к близости – но не было любви. Любовь он считал выдумкой, слабостью, чем-то недостойным мужчины, привыкшего командовать. Айшат стала трофеем, подтверждением его статуса. Он берег ее, уважал, дарил подарки, баловал, но не любил. Она была идеальной женой: порядочной, верной, послушной, красивой.
А вот Лия была другой. Дикая, как ветер над перевалом. Свободная, как сокол, парящий в небе. Её нельзя было поймать – только смотреть, как она летит. Ахмат то хотел сломать её, подчинить себе, то – поклониться, ослеплённый ею. В ней всё было неправильным, невозможным, неженским по его меркам – и именно это притягивало.
Он ломал – она не ломалась.
Он приказывал – она молчала, но не опускала глаз.
Даже за стеной внешнего смирения всегда горел огонь бунта, который приводил его в восторг, сводил с ума.
Сейчас Ахмат сидел в кабинете, не включая свет. Тьма, что стояла вокруг, казалась продолжением той, что поселилась в нём.
Почему? Почему не удержался? Почему позволил зверю внутри вырваться именно с ней – с той, которую любил, как не любил никого?
В ту ночь он хотел быть другим. Хотел, чтобы она не боялась. Чтобы её боль осталась чем-то мимолётным, чтобы она вздохнула, вскрикнула – и растворилась в нём. Чтобы утром проснулась и посмотрела не с ненавистью, а с доверием, с тем теплом, которого он никогда не знал.
Но ненависть и ревность, дикая, слепая, захлестнули голову.
От одной лишь мысли, что она могла принадлежать другому, в жилах вспыхнул огонь, такой горячий, что обжёг изнутри. Ярость накатила внезапно, как волна – смела всё: разум, сдержанность, ту тонкую грань, что отделяла человека от зверя.
Гнев, который он столько лет прятал от всех, кого любил, наконец прорвался.
Он никогда не поднимал руку на Айшат – она была женой, частью дома, семьи, пусть и не любимой. Её место было рядом, под защитой, и он строго следил, чтобы ни один взгляд, ни одно слово не задело её.
Никогда не касался Лейлы – даже когда та, своенравная и смешная обезьянка, доводила его до бешенства. Она – сестрёнка, крошка, последняя девочка в семье, и это делало её неприкосновенной.
А уж обидеть мать – немыслимо. Мама была святое. Та, кто могла одним взглядом остановить бурю в его душе, обнять и снять с него всё зло. Она любила его без остатка, принимала таким, какой есть – со всеми вспышками, с упрямством, с мраком внутри. Любила просто, без условий, абсолютно.
А он… он, её волчонок, всю жизнь учился держать зверя на цепи.
Но в ту ночь цепь лопнула.
Он любил, любил Алият. И только она, единственная, нужная ему до конца, женщина, которой он не мог надышаться – увидела ту его сторону, которой боялся он сам. Ощутила на себе его ярость, его гнев, его ненависть. Его дикое, необузданное желание.
И самое страшное – он все помнил. Как намотал на кулак ее шелковистые локоны, как бил, желая отомстить за свою боль и гордость, как брал, снова и снова, испытывая такое наслаждение, которое дурманило голову. Помнил ее ужас и помнил ее боль, ее плач и ее крики.
А потом – пришло осознание. Ужас, от которого холодело тело, будто кровь перестала течь.
Он понял, что перешёл черту. Что в ту ночь едва не уничтожил то единственное, ради чего вообще стоило жить.
Лечил, как умел, просил прощения – как умел, хотел видеть счастливой – как умел. С каждым днем любя все сильнее. Она была не просто красива – она была умна. Она была не просто желанна – она была сильна.
Ничего не смог исправить.
Уехал счастливый, уверенный, что теперь она услышит, поймет силу его любви, настоящей, той, которой нипочем ни годы, ни расстояния. Что простит, сейчас простит точно, потому что нет у них обоих другого пути, потому что они – две части одного целого. Он раскрылся перед ней полностью – без защиты, без гордости.
Но она не простила.
Предпочла смерть ему.
Ахмат завыл, как воет волк, у которого убили, забрали его волчицу.
А потом пришла информация, что в Дагестане видели Резника.
Он воспринял это без эмоций – видели и видели. Но в тот же миг понял – есть дело, которое нельзя откладывать. Нужно сообщить матери Лии… сказать, что её дочь больше не вернётся. Без подробностей. Без правды, от которой ломаются люди. Матерям нельзя причинять боль, нельзя лишать их последней опоры. Он расскажет, что случился несчастный случай, что её дочь – гордая, красивая, живая – была счастлива. Пусть так. Пусть запомнит её светлой.
Он отправил людей в Волгоград, но вскоре пришёл ответ: Надежды там больше нет. Уехала. Оставила дом, работу, вещи – всё, что связывало с прошлым. Исчезла, как исчезают те, кто больше не ждёт возвращения.
Ахмат кивнул, понимая, что нужно ехать в Москву самому. Самому взглянуть в глаза матери, чью дочь он не уберег. Это единственное, что он мог сделать для Лии. Последнее, что он мог сделать.
Найти Надю оказалось несложно: спустя несколько дней ему сообщили, что она устроилась на работу в одном из московских медицинских центров, где, по словам коллег, жила тихо, стараясь не выделяться и не рассказывать о себе ничего лишнего. Казалось, жизнь её текла ровно и без событий, как будто прошлое, обожжённое потерей, навсегда осталось по ту сторону памяти.
А потом на стол легла фотография.
На ней – окно в неприметной многоэтажке, одно из сотен таких же в сером дворе. Белые шторы чуть раздвинуты, изнутри льётся мягкий свет. В проёме окна – женский профиль: тонкий, изящный, хрупкий, будто нарисованный тончайшей линией.
Ахмат долго не мог перевести дыхание.
Он бы узнал этот профиль среди миллиона лиц, среди миллиардов. В этих очертаниях – дыхание, память, боль, всё, что он потерял и что продолжало жить где-то вне его воли.
А потом пришла ярость. Такая, с которой не сравниться даже то, что произошло в его брачную ночь.
Пока он умирал, медленно сгорая изнутри, пока чувствовал, как боль снимает с него кожу слой за слоем, она – жила. Не просто жила, она сбежала. Сбежала от него, от его любви, от его нежности.
Ахмат хотел убивать.
Сдавить ладонями тонкую шею, услышать как хрустнут в его руках тонкие, хрупкие кости.
Нет.
Забрать. Увезти туда, где никто не найдет. Посадить на цепь, как суку, которой она и была.
Заставил себя успокоиться, заставил себя взять в руки. Нужно было удостовериться, понять точно, кто эта женщина в окне.
А если… если ее увезли против воли? Если нашли на берегу, слабую и больную, без документов и без сил, увезли к матери, единственной официальной родственнице, ведь сам Ахмат так и не стал мужем по бумагам. Не успел.
В его голове поднимались и другие мысли: может быть, она скрывается, потому что боится его гнева; может быть, она молчит не из презрения, а из страха; может быть, она ждёт и не решается показать лицо, думая, что так оградит их обоих от новой катастрофы.
И всё это время над ним висело знание собственной ошибки: он уже однажды поверил в измену, однажды позволил ревности стереть границы, и заплатить за ту минуты безумия пришлось всем – прежде всего ей. Он понимал, что нельзя снова поддаваться той же логике, нельзя снова позволить себе думать и действовать вслепую.
– Ахмат, – в кабинет зашла Халима, – сынок….
– Мама, она жива! Жива! – выдохнул он, подавая ей фотографию. – Она жива!
– Я… да, Ахмат…. – прошептала Халима, бледнея, – я знаю…. тебя… приглашают на встречу.
Она бледнея до состояния призрака, подала ему телефон.
– Ахмат, – услышал он в трубке холодный, жёсткий голос. – Заедь ка в гости, сынок, – приказ, обернутый в просьбу. Приказ, отказаться от которого не смог бы никто в Дагестане. Даже он – Ахмат Магомедов.
Подъехал к большому дому на окраине города. Терпеливо дождался открытия ворот, терпеливо дал проверить себя на наличие оружия. В этом не было унижения, Ахмат прекрасно знал, кто пригласил его в гости.
Повинуясь молчаливому приглашению, прошел в глубь дома, в большой, просторный кабинет, отделанный камнем и деревом. На полу лежала шкура волка – старая, вытертая на месте, где ступали чьи-то ноги. На стенах висело оружие: сабли, кинжалы, охотничьи ножи – не украшения, а память, каждый клинок хранил свою историю.
За большим столом, заставленным книгами, бумагами и тяжелой пепельницей из обсидиана, сидел человек, ради которого Ахмат проделал весь этот путь. Старик поднял взгляд, спокойный и проницательный, и мягким, почти неуловимым движением ладони указал на свободное кресло напротив.
Ахмат кивнул и сел.
Молчаливая, незаметная девушка вошла в кабинет, поставила на низкий стол поднос с чашками, тарелками, дымящимся чайником и так же тихо, бесшумно исчезла, будто растворилась в воздухе. От неё остался лишь слабый запах жасмина, который вскоре смешался с ароматом крепкого чая и влажного дерева.
Ахмат не притронулся к еде. Сидел прямо, чуть наклонившись вперёд, глядя куда-то мимо стола, словно пытаясь расслышать невидимую мелодию. Только отпил чая, терпеливо дожидаясь, пока хозяин скажет, зачем позвал.
– Сожалею твоей утрате, сынок, – мягко начал старик, поглаживая бороду. – Не успел стать мужем, как стал вдовцом.
Ахмат поднял голову, сверкнув синими глазами.
– Моя жена жива, дядя, – он заставил себя говорить спокойно.
– Она мертва, Ахмат, – старик едва заметно повысил голос. – К глубочайшему сожалению Алият Магомедова – мертва. Мы почтим ее память, сынок. А ты сможешь жить дальше.
Лицо Ахмата заледенело. Он понял все. Ноздри затрепетали в немой ярости, в бешенстве, которое разрывало все внутри. Черная ненависть слепила глаза.
– Твоя свадьба с Алият Алиевой, сынок, досадная ошибка, – помолчав, все-таки заметил старик, откидываясь на спинку кресла. – Девочка, не спорю, красивая, но не наших мест. Ее погубил ее же характер, ее поведение, ее образ жизни и мыслей. Нет в этом позора для тебя. Ее изначально нельзя было возвращать в наш край. Она не только сама погибла, она с собой и дочь Алиевых забрала. Теперь обе мертвы, а семьи – в трауре. Смирись, сынок.
Внутри Ахмата рычал и бился в прутья разума бешенный зверь.
– Она… – прорычал он, – носила моего ребенка…. Моего сына…
– Вдвойне жаль, Ахмат. Но как бы там ни было, все к лучшему. Алиевы нарушили правила, пошатнули устои, за что и поплатились собственным позором. Обманули и тебя и нас. Аллах милостив, забрал проблему, дав тебе шанс на новую жизнь. У тебя есть одна жена, через время – возьмешь вторую. Из хорошей семьи, верную и правильно воспитанную. А эту…. Забудешь. Она бы много бед тебе принесла, Ахмат. И проблем. И с семьей Айшат, и с федеральными властями. А федералы не любят, когда им дорогу переходят, нам ли с тобой этого не знать. Я с твоим отцом, покойным Гаджи, много раз переговоры вел. Я знаю этих людей, Ахмат.
Магомедову казалось, слова старика вытягивают из него жизнь, кусок за куском, режут на части.
– Я знаю, где она… – прошипел он едва слышно, в нарушение всяких норм и правил.
– Ты ошибся, – голос старика стал ледяным и металлическим. – Ты перепутал. Спутал свою жену, Алият Магомедову, с другой девушкой – Алией Астаховой. Та девушка, Ахмат, не имеет к тебе никакого отношения. – он смотрел в дикие, синие глаза без страха. – Сделаешь глупость, нарушишь закон Российской Федерации, ответишь по закону. Понимаю, – он слегка понизил голос, – с горя можно принять желаемое за действительное, но помни, Ахмат, за любое преступление последует наказание. Я не стану покрывать преступника. Я понятно все сказал?
Ахмат сжал рукой чашку с чаем, не замечая как хрустит от его силы тонкий фарфор, как падают на пол горячие капли чая, смешанные с кровью. Его кровью. Не чувствовал боли от осколков, глубоко вошедших в плоть. Чувствовал ненависть. Такую ненависть, от которой было трудно дышать.
