Текст книги "Банк"

Автор книги: Василий Викторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Не притворяйся! Ты же понимаешь, что я имею в виду?

– Не понимаю. То есть если вынуть из библиотеки покрытого сантиметровым слоем пыли зачуханного очкарика и поставить рядом мускулистого красавца, весельчака, душу любой компании, однако твердо уверенного в том, что американцы говорят на американском языке, а Чои Ду Хван – это особое ругательное слово, ты предпочтешь первого?

– Из них не предпочту никого. Я считаю, что должна быть гармония, сочетание… – Тут официант принес вино, повертел, демонстрируя, в руках бутылку, после кивка головой Влада плеснул чуть-чуть на донышко специального маленького бокала, Влад отпил, опять кивнул, гарсон налил вино Жанне в уже нормальный бокал, а перед ее кавалером поставил стопку водки.

– Так что там насчет гармонии? – спросил тот, предлагая возобновить беседу.

– Я за гармоническое сочетание разных качеств – не обязательно в превосходной степени, то есть, вот, некто должен быть самым умным, ответственным, образованным, в то же время обладать обостренным чувством юмора и не бояться шагнуть в огонь, дабы вытащить оттуда ребенка, – просто, чтобы все качества человека, которыми он обладает, сплетаясь вместе, делали его обаятельным, интересным. «Качок» с куриными мозгами и, как ты выразился, «зачуханный» очкарик ничем не лучше друг друга. Что же касается внешности, то для мужчины она и вовсе неважна: руки-ноги на месте – уже красавец.

– Я все равно тебя не пойму. То я думал, что ты говоришь о каком-то идеале, теперь, оказывается, о гармоничном сочетании чего-то…

– Не «чего-то», а необходимых качеств. Для меня вкус в музыке или начитанность – важные качества, нужные, то есть если человек их имеет, но не научился совершать прыжки на батуте или плохо знает тригонометрию – ничего страшного, если же он прекрасный акробат, но не имеет первых качеств – мне он уже не интересен, – и она отпила вино из бокала. – О-о! Мне нравится! – и взглянула на Влада, как бы предлагая ему сказать что-либо.

– Теперь мне все понятно. Дух, интеллект, вкус, чуть здоровья – чтоб руки-ноги на месте были, – и чтобы это гармонировало: вкус не вредил интеллекту, а наоборот. А как же быть с народной мудростью – любовь зла, полюбишь и козла?

– А никак. В козла-то можно влюбиться, но надолго ли?

Официант принес холодные закуски, Влад взглянул на них, почувствовал, что голоден – как-никак без обеда, поднял рюмку:

– За знакомство и общение!

– Поддерживаю! – сказала она, чокнулись, выпили.

Он с жадностью накинулся на еду, некоторое время молчали, пока он ловко отправлял в рот кусочек за кусочком сельди, не забывая о картофеле и запивая все это томатным соком; Жанна же вяло пыталась разобраться с грибами. Наконец Влад закончил, вытер губы салфеткой, сказал:

– Знаешь, ты меня все-таки пугаешь. Почему не принять человека таким, какой он есть, по принципу «нравится – не нравится», и не подгонять его под какую-то планку? Я вот то ли читал, то ли слышал – среди немецких женщин был проведен тест, что их более всего привлекает в мужчине-спутнике, и шестьдесят процентов поставили на первое место успех в делах, потом шли отношение к своей жене, детям, и уж совсем в конце – все остальное.

– Правильно, – согласилась дама со своим кавалером, – стабильность в семейной жизни, пожалуй, и главное. Но если спутник жизни обладает еще чем-то, что может радовать его жену, – нешто это хуже?

– Лучше, – кивнул Влад. – Все выяснили: у тебя подход к людям умозрительный, у меня чувственный. Ты, пока не подгонишь человека под свои представления, не можешь лечь с ним в постель. Я же считаю, что в постели, в основном, фильмы и книги не обсуждают, посему – какая разница!

Про себя же подумал, что она потому до сих пор одна, не замужем в свои годы, что, вероятно, придумала себе некоего принца на белом коне – он представил себе этого отпрыска королевской крови: молодой, в одеянии, расшитом золотом, на голове – шляпа с пером и кокардой, на боку – шпага с золоченым эфесом, на щеках легкий румянец, конь храпит, бьет копытом, сбруя богатая, – и ждет его не дождется. «Эх, пить мне сегодня у Семеныча пиво», – решил он. Принесли щи, к ним сметану, опять чокнулись, выпили, он занялся блюдом, а Жанна продолжила свои рассуждения:

– Ты знаешь, как ни странно, мне слышать это даже не обидно, хотя и понятно, что ты имеешь в виду. Но ведь после ночи наступает утро, а раз уж у людей есть способность и стремление к общению, то им придется о чем-то разговаривать. Тебе хватает пяти минут, чтобы распознать человека, у тебя, может, развита интуиция, но если бы я вчера была вульгарно накрашена, волосы у меня стояли дыбом, в носу – серьга, на ногах – цветные колготки, в разговоре я бы каждую свою фразу заканчивала нецензурным словом, а докурив сигарету, смачно сплевывала на окурок, прежде чем положить его в пепельницу, позвонил бы ты мне сегодня и пригласил куда-нибудь?

– Ужасную картину ты нарисовала. – Он даже поморщился. – Конечно, нет!

– То есть ты должен понимать, что я не особенно требовательна и планка моя не слишком-то и высока. По тому, как ты вчера цитировал поэтов или вел беседу, у меня нет нужды убеждаться в наличии у тебя вкуса и интеллекта, юмора, кстати. Но вдруг ты не любишь детей или считаешь женщину низшим существом по сравнению с мужчиной, вдруг ты какой-нибудь сексуальный извращенец? Поэтому мне и хочется выяснить о тебе больше того, что я знаю, прежде чем… – и не закончила.

– Прежде чем что? – мгновенно переспросил Влад.

– Прежде чем предпринимать какие-то шаги, – и внимательно посмотрела ему в глаза.

«Странно, – подумал он, – а ведь она весьма интересна и умна. Как вдруг Жанна показалась мне занудой? Просто более требовательно подходит к выбору мужчин, чем иные, – очевидно, знает себе цену». Далее спросил:

– А почему ты считаешь, что я буду с тобой откровенен?

– Ну ты же был вчера откровенен – и в словах, и в поступках. Я уже знаю, что нравлюсь тебе, если учесть и то, что ты мне предложил вчера, – она сделала паузу, отпила вино, – ты мог сделать под влиянием алкоголя или чтобы вечер получился совсем уж запоминающимся, то сюда пригласил сознательно, находясь в здравом уме и отдавая себе отчет и в желаниях, и в поступках. Теперь у тебя есть шанс понравиться мне, вернее, что-то прибавить к первоначальному, вполне приятному, впечатлению, – всесторонне не узнав человека, я не могу ему довериться.

– Хорошо. Детей я люблю – в свое время даже был пионервожатым в летнем лагере, и дети после смены мне письма писали. Секс практикую традиционный, ибо считаю, что человека отличает от приматов только хождение на двух ногах и «homo sapiens» – определение для него ненормальное, женщине тут особой роли не отвожу, равно как и мужчине перед нею.

– Ого! Это уже интересно. То есть человек – такой же примат, животное?

– Совершенно верно. Классики марксизма не зря же указывали, что «человек – прежде всего животное». Прежде всего, в основании, а потом уже все остальное. Фраза Анатоля Франса, например: «Я сказал бы, что человек – нелепое животное, и воздерживаюсь от этого только потому, что Господь наш Иисус Христос пролил за него свою бесценную кровь». Но через некоторое время он не выдерживает и все-таки устами своего героя говорит: «Человек по природе своей – очень злое животное, а человеческие общества потому так скверны, что люди созидают их согласно своим наклонностям». Цицерон: «Как бы ты ни был мудр, если тебе будет холодно, задрожишь». Человек в мыслях своих пытается сделать себя равным Богу, хотя прежде всего хочет есть, и голод гонит его вперед, плюс еще похоть, это и есть прогресс. Так же как и животное, он ест, спит, сношается для воспроизводства потомства, так же убивает, – хищник делает это ради того, чтобы насытиться, человек – из-за денег или из стремления к власти:

 
…человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты Божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет.
 

Да, я не отрицаю наличия у человека какого-то практического мышления – потому он сражается с другими с помощью самолетов и танков, а не клыков и когтей, – но это не разум.

– Странно. А как же тогда культура – искусство, градостроительство, научно-технический прогресс? Вот ты сейчас цитировал нечто – а поэзия? Живопись? Человек, создавший этот отрывок, по-твоему, животное?

– Конечно. Ведь «сначала жить, а уж затем философствовать». Весь этот полет духа ничего не стоит для определения человечества в целом – принадлежит он единицам. И не зря создано столько антиутопий: вполне возможно, что все наше научное развитие доставит нас к такой катастрофе, какая приведет в негодное состояние все, и человек опять схватит палку и побежит убивать другого из-за куска хлеба. Да, существовало некоторое количество святых, которые смогли приблизиться к истине и обрести себе Царство небесное, – но что они по сравнению с остальным человечеством? И не называем же мы всех людей святыми? Почему же всех их именуем разумными на основе того, что были Платон, Марк Аврелий, Ньютон, Кант, Эйнштейн, Пушкин и Достоевский? Да и был бы Платон с детства рабом, киркой добывающим руду в карьере, а не ежедневно пирующим знатным мужем, – о чем бы он тогда думал: о царстве идей или о лишней миске похлебки? Неизвестно! Волк не убивает сразу нескольких зайцев, а убивает одного, и не потому, что он такой злой и нехороший, а потому, что ему самому есть хочется, и природа так устроена, что с помощью заячьей тушки он свою жизнедеятельность поддерживает. Убивает же одного, а не многих, потому как если сразу всех перебьет, скоро никого не останется, соответственно, быть ему голодным. Человеку же всегда мало, и я лично не раз наблюдал факты, как банкир, пусть не самый богатый, но обладающий стабильным доходом, все равно не упускает случая, дабы подставить другого – когда для того, чтобы заполучить его клиентов или какие-то фонды, а когда просто для профилактики, – чтобы тот, другой, в будущем его подобным образом не подставил. Человек придумал заморозку, научился коптить и засаливать впрок – ему все мало. Некоторые умы, желающие общего счастья, создали благородную мечту о равенстве, когда же ее начинали осуществлять, то топили все и вся в морях крови, ибо человек не хочет быть равным другому, ему все мало. Волк редко когда убивает другого волка, человек с себе подобными делает это постоянно, и вся его история – история убийств. Если уж все-таки предположить, что человек отличается от животного потому, что он «разумный», то тогда в понятие «разумный» надо вкладывать не привычное нам: «добрый, светлый, нравственный, стремящийся к знаниям», а «злой, расчетливый, хитрый, изворотливый, подлый, лживый, полученные знания использующий для личной выгоды», а величайшим достижением человеческой мысли считать не создание письменности, литературу и полеты в космос, а отдачу денег в рост как способ обогащения, атомное и биологическое оружие.

– Да, – покачала головой Жанна, – не жалуешь ты венец вселенной.

– Не жалую.

– Ну а ты сам – плох или хорош в таком случае?

– Плох настолько, насколько плох человек, что, однако, не наводит меня на мысль об искуплении с помощью ношения вериг, самоистязаний и исступленных молитв. Если допустить, что человек обладает свободой воли – в чем я сильно сомневаюсь, – то направить ее он может только на то, чтобы не стать еще хуже, – ибо исправиться ему уже не суждено.

– Ну а как же возможность искупления грехов путем праведной жизни? Покаяние? Страшный суд, наконец?

– Праведники – направо, грешники – налево? А много ли тебе известно праведников? А много ли людей ты встречала чистой, искренней веры? Каждый из нас – кто прямо, кто косвенно – участвует в том, что мир летит в тартарары, и если некто регулярно по воскресеньям ходит в церковь, читает молитвы на сон грядущий, соблюдает пост, исповедуется и причащается, не лежит ли и на нем вина в том, что происходит вокруг, пусть самым-самым краешком, самой малой частицей?

– Как-то все это эфемерно, обще, неконкретно – я не понимаю…

– Хочешь конкретности? Пожалуйста: вот, например, в Эфиопии в результате плохих природных условий, голода, войн и эпидемий ежегодно гибнет огромное количество детей. Однако, если ты – лично ты – продашь все свое имущество, добавишь кое-какие сбережения и передашь это все нескольким эфиопским семьям, ты спасешь их детей от голодной смерти. Согласна? Молчишь? Я знаю, что ты можешь ответить: на это есть их правительство, международное сообщество, независимые гуманитарные организации и прочие, у тебя же свой ребенок имеется, и ты сначала ему будущее должна обеспечить, а не думать об африканцах. Это только добрый доктор Айболит на их континент из Питера отправился, потому что у бегемотиков заболели животики. А так каждого свои проблемы беспокоят. А посему – не надо петь дифирамбы человеческому разуму. Искусство, культура – это все прекрасно, но в них гораздо больше от вдохновения, этого неуловимого эфира, духовного экстаза, шаманского камлания, чем от разума. Наверное, потому для меня гораздо важнее то, что я к человеку чувствую, а не думаю о нем, потому я предпочитаю в определении «симпатичен – не симпатичен» опираться на невидимые нити, связывающие нас, на исходящие от человека импульсы, а не пытаться втиснуть его в какие-то рамки и отбрасывать прочь, если у него оказалось на два сантиметра чего-то больше, чтобы пролезть в правый угол.

– Во всяком случае, в мои рамки ты себя втиснул. Однако тебе не кажется, что ты очень страшные вещи говоришь?

Тут подошел официант, принес горячее, два одинаковых блюда – Влад заказал себе карпа тоже, – подлил даме вина, поставил перед кавалером следующую стопку водки, тот поднял ее, повертел в руках, сказал:

– Ты извини, что я разошелся, – может, спиртного выпил, может, давно на эти темы не разговаривал. Но наша беседа гораздо менее страшна, чем наш свет. «Свет»! – с равным успехом можно было сказать и «тьма»! Мы себе создали отдельный мирок, пытаемся как можно уютней его обустроить и боимся высунуться наружу. И не надо! Я как раз за это – за жизнь для себя, своих любимых, близких, – раз уж мир так устроен, что о тебе в тяжелую минуту никто не позаботится, то незачем и жертвовать собой ради того, что тебя не касается непосредственно и не может оказать влияние на ход твоей жизни, – эфиопов, доктора Хайдера или испытаний ядерного оружия на атолле Мороруа.

– Нормальные герои всегда идут в обход? – усмехнулась Жанна.

– Да, совершенно верно. Ты же отказалась распродать свое имущество ради эфиопских детей?

– Но это ведь уже чересчур…

– Правильно, чересчур, хотя святой Франциск раздал все, что у него было, бедным, – правда, он преследовал несколько иные цели, чем просто спасение от голодной смерти пары нищих. Вот если вдруг устроят какую-нибудь кампанию по сбору средств в помощь эфиопам – сродни той, что была лет десять назад, когда в восточном полушарии Боб Гелдоф собрал кучу музыкантов на «Уэмбли», а в западном Джексон с друзьями спел «We are the world, we are the children», и даже наши отметились – послали самолет с медикаментами, впрочем, через два года сами уже принимали одноразовые шприцы и сухие галеты в качестве гуманитарной помощи, – то ты честно отнесешь туда десять тысяч рублей, а может и все пятьдесят, и этим свою совесть успокоишь. То есть реально ты никому не поможешь, твои деньги по дороге разворуют сначала наши чиновники, потом чиновники какого-нибудь фонда, в который они стекаются, потом местные африканские распределители помощи – зато себя ты успокоишь. Так чем успокаивать, лучше и не расстраиваться, заботясь о судьбах мира, а беспокоиться о своей.

– Но почему же мои деньги не помогут? Десять тысяч я, десять – еще кто-то, и так – миллиарды! Та же акция, о которой ты говорил, с концертами рок-звезд, принесла же денег, оказала помощь?

– Оказала. По одним данным, было собрано пятьдесят миллионов, по другим – около двухсот. По два или по восемь долларов на каждого эфиопа. Крутая помощь, а? Съезди туда сейчас, посмотри на их жизнь – все то же самое: с миру по нитке собирая, всем бедным рубашки не сошьешь. Если задаваться целью реально помочь, то надо вливать денег гораздо больше, надо прекращать межплеменные войны, основывать развитую инфраструктуру, вводить новую систему образования, строить жилье, создавать рабочие места, – кому это надо? Никому – ни тебе, ни немецкому бюргеру, ни представителю американского среднего, а тем более высшего или низшего класса, – пусть третий мир выживает как хочет. Организаторы гигантских концертов десять лет назад больше создали себе рекламы, чем оказали реальной помощи. Вот если ты все свои деньги разделишь на три части и раздашь трем семьям, они смогут ими правильно распорядиться. А собирать по десятке – рублей, марок, долларов – без толку.

– Это чистейшей воды эгоизм, – утвердительно произнесла Жанна.

– Эгоизм – когда ты вокруг не видишь никого, кроме себя. Гордость, бахвальство, скупость и самовлюбленность. Я же просто соглашаюсь с поговоркой «своя рубашка ближе к телу» – у тебя есть родные, близкие, друзья – помогай им, делись с ними, не думай о братстве и единстве всех людей – этого никогда не будет. Действительные герои и вправду идут в обход. Да, героизм – закрыть своим телом амбразуру дзота. Но для меня более приемлемо просто метко бросить гранату – это тоже героизм, и телом закрывать ничего не надо. Так что я вполне нормальный герой, рассудительный, – идти в обход лучше, чем переть напролом. Если бы я был военным и меня послали бы ликвидировать последствия чернобыльской катастрофы, я бы не отлынивал и подчинился приказу, но я никогда бы не вызвался туда добровольцем. Если бы я шел по берегу реки и заметил тонущего в ней ребенка, я бы бросился его спасать, потому что отлично плаваю, и не боялся бы и сам утонуть, и ребенка утопить, но я бы никогда не стал бы разнимать пьяную драку – пусть лупят друг друга себе в удовольствие!

– А если бы ты видел тонущего ребенка, но сам не умел плавать?

– Тогда б я побежал звать на помощь, а пока она прибывала, пытался бы найти веревку или длинную палку.

– А если пьяная толпа забивает человека до смерти?

– Когда я вмешаюсь, толпа вместо одного забьет двоих. Юношеский альтруизм я оставил в юношеском же возрасте. Из примеров, которые помню, могу привести такой: как-то я, идя покупать цветы девушке на Восьмое марта, увидел лежащего в снегу мертвецки пьяного мужика, для которого праздник давно начался. Мне его стало жалко, я его поднял, привел в чувство, выяснил, где он живет, взвалил на себя и потащил по указанному адресу. По дороге нас чуть не забрали в милицию, а своего спасителя благодарный страдалец, могший к следующему утру оказаться замерзшим трупом, покрывал по дороге таким изощренным матом, о коем филологическая наука еще и не ведает. К девушке я пришел все-таки с цветами, но опоздав на час и мокрый до нитки. А мы ведь собирались на вечеринку, девушка была принаряжена и настроена на праздник, но ввиду того, что мы заехали ко мне – надо было переодеться, – пришли мы туда, когда уже веселье пошло на убыль, все было съедено и выпито, в общем, вечер не удался.

Второй пример: на танцах, выйдя подышать свежим воздухом, увидел следующую картину: две девушки дрались между собой, ухватив друг друга за волосы, визжа и достаточно умело пинаясь коленками. Обалдев от такого варварства, я бросился к ним, дабы прекратить этот ужас, но был остановлен дюжими молодцами, которые с вниманием следили за развитием событий, – во-первых, такая драка много интересней мужской, во-вторых, происходила она «из-за мальчика», и победившая должна была завладеть правом на оного. Я продолжал настаивать, так что закончилось тем, что эти ребята начали уже драку со мной, и если бы не вовремя подоспевшая помощь, то мне точно сломали бы ребра. Спрашивается, достойны ли были эти дамы подобной жертвы – как там, интеллект, вкус? – вспоминаешь свои слова?

– Но тебе все же пришли на помощь?

– Пришли мои друзья, с которыми я вместе рос с первого класса, с которыми в первый раз выпил водки, первый раз познал женщину и познакомился с другими явлениями окружающего мира, доселе неведомыми. На тот момент они были моими близкими, мы зависели друг от друга, были взаимно преданны.

За товарища я бы всегда заступился, как и за члена своей семьи, потому что это – твое, а не незнакомый тебе безличностный эфиоп, – что-то я слишком часто их упоминаю, – все равно кто: американец или русский из двора через улицу. Твой дом, твоя семья, твои друзья – вот истинные ценности, которым можно служить и ради которых можно жить.

– Значит, Антанта нам не поможет?

– Не поможет.

Пока Влад длил свой монолог, Жанна пыталась расправиться с карпом, и мало-помалу ей это удавалось.

– Вкусно, – сказала она, указывая на тарелку, – только костей много.

– Видишь, – произнес он, – все мало. Тебе недостаточно того, что рыба просто вкусна, тебе нужно, чтобы она была еще и без костей, а если бы кости у нее отсутствовали, тебе бы захотелось, чтобы она была и без головы, плавников и хвоста, да еще бы в жареном виде в природе и существовала. В этом – весь человек, он не умеет наслаждаться тем, что есть! Если бы он умел находить радость в уже существующем, тогда, может быть, не было прогресса, но человек был бы счастлив.

– Счастлив именно чем? Или почему?

– Как сказал кто-то известный, по-моему Карамзин, «счастье – есть отсутствие зол», и советовал довольствоваться тем, что Бог послал, и благодарить его за то. Человеку же все мало, отсюда все войны – когда кто-то у другого нечто хочет отнять, и прочее, и прочее. Только наслаждаясь каждой секундой, каждой частицей бытия, он может быть счастлив. Посему и надо больше думать о себе и близких, а не о всем мире. О всех вместе – означает ни о ком конкретно. Нужно любить какого-то определенного человека, оказывать добро ему, а не всем подряд, тогда, доставив ему радость, ты и сам будешь счастлив.

– Теперь я совсем запуталась – человек плох, зол, но его можно полюбить?

– Конечно, почему нет? Если он не дает разрастаться всему тому мерзкому, что уже заложено в него природой, если не стучит себя кулаками в грудь и не кричит, что он венец вселенной, если он не одержим гордыней и снобизмом по этому поводу, не возвеличивает на самом деле весьма ограниченные возможности своего разума, то его вполне можно полюбить, тем более что в любви нуждается прежде всего любящий, а уж потом любимый, без любви его съест ненависть, изгрызет изнутри. Любовь и вера – только это и может поддерживать то хорошее, что, пусть и в небольшом количестве, все-таки есть в человеке. Умение любить, умение радоваться только и могут помочь не отдаться своей природе, не подчиниться жестоким животным импульсам полностью. А иначе в нашем злом, жестоком мире не выстоять. Люби кого-то, радуйся тому, что у тебя есть, и ты не испытаешь сердечных болей и не проведешь бессонных ночей в думах о том, где и каким образом приобрести излишнее. Если твоя судьба сочтет, что тебе это излишнее необходимо и ты его достоин, она сама тебе его дарует.

– Резюме: живи как живется, люби и радуйся?

– Совершенно верно.

– Хорошо. Мне нужно переварить все сказанное тобой, а потом мы об этом еще поговорим. А пока, значит, тост за любовь?

– За любовь.

Выпили. Влад уже был рад, что она сама закрыла обсуждаемую тему – можно и поесть теперь. Да, карп, конечно, готовится здесь на славу. Прекрасна русская кухня! Взять хотя бы в «Амбассадоре» на Фонтанке рубленую куриную печень – подается в виде эдакой цилиндрической фасочки, в центре которой – жареные грибы, а по краям блюда – четыре небольших блинчика. Маленькой ложечкой кладешь печень и грибы на такой блин, с помощью вилки заворачиваешь его в трубочку, рюмку водки – хлоп! – и этой трубочкой закусил. Прожуешь и подумаешь: и вправду есть в жизни смысл. Для сравнения: в «Афродите», ресторане на Невском, оцененном критиком газеты «Коммерсант» Дарьей Цивиной в пять звезд, Владу довелось отведать язык то ли рыбы лу-лу, то ли просто морской, – экзотическое блюдо стоимостью в тридцать долларов. В меню читалось красиво, когда же принесли, оказалось – белая тоненькая полоска чего-то без соуса и гарнира, по вкусу напоминающая отечественную жевательную резинку, на рубеже семидесятых – восьмидесятых годов производимую в городе Армавире. В «Свири», находящемся в отделе «Палас» и получившем от той же госпожи те же пять звезд, он впервые узнал вкус лобстера, уже долларов за пятьдесят; когда разделывал его, думал о том, что в «Санкт-Петербурге» на эту сумму можно съесть три порции пельменей, да еще рюмкой водки запить, а так – ни желудку, ни сердцу. А китайская лапша, папоротник и жирные кусочки свинины в тесте в многочисленных «Драконах», раскинувшихся по всему Питеру, а мексиканские фахитос и прочая острая дребедень в «Ля-Кукараче», не говоря уже об итальянской пицце и американских гамбу… Все-все-все, тьфу! К русской кухне можно добавить разве что еще всякие грузинские сациви-харчо-хинкали-хачапури под «Цинандали», некоторые блюда с трудно выговариваемыми названиями в индийском «Тандуре» да пару-тройку французских кулинарных произведений, хотя Анатоль Франс свою кухню, будучи истинным патриотом, именовал не иначе как «самой изысканной».

Горячее поглощалось быстро. Задержав проходившего мимо официанта и предварительно посовещавшись со спутницей, Влад заказал два чая.

– Вот в чём – жизнь, – подцепив вилкой достаточно большой кусок рыбы, сказал он, – а не в борьбе за прекращение ядерных испытаний. Еще чуть-чуть здравого смысла и толику везения – и что мне все богатства мира?

– Для тебя счастье, – отреагировала на это замечание Жанна, – в любви и домашнем уюте. Ну а если для человека счастье в славе, в богатстве, во власти, он же не может его реализовать, сидя дома и с довольной улыбкой поливая цветок в горшке на подоконнике?

– Меньше бы людей находило счастье в перечисленных тобою вещах, меньше было бы Лениных-Сталиных-Гитлеров. Я не за то, чтобы люди не пытались чего-то добиться, как им кажется, для них необходимого. Если ты хочешь богатства большего, чем имеешь, и пытаешься достигнуть его способами, тебе доступными, то подумай, стоит ли тебе, например, продать свою квартиру, а полученные за нее деньги вложить в какой-либо перспективный, на твой взгляд, бизнес, с тем чтобы они через год удвоились, и в результате через указанное время остаться ни с чем ввиду его развала; или же решить, что вот, твоя квартира, тот уют, который тобой в ней создан, и есть твое богатство?

– Мы долго говорим о вещах слишком серьезных. – Она кивком головы поблагодарила официанта за чай.

– Ты же сама завела этот разговор, – удивился Влад.

– Сама, не сама – серьезного на первый раз хватит. Давай о чем-нибудь отвлеченном.

– Давай. О чем?

– Что ты больше всего ценишь в женщинах?

– То есть женщины – это отвлеченное и несерьезное?

– Это несколько отличное от предыдущей темы и более мне в данную минуту интересное.

– Ну, внешность – лицо там, фигура – и ненавязчивость.

– И все, так мало? А ум?

– Ум женщине ни к чему.

– Вот так новость! То ты говоришь, что не ставишь мужчину выше женщины, то заявляешь, что ум ей ни к чему.

– Ну так и мужчине ум ни к чему. Радоваться жизни можно и не зная, что Чон Ду Хван – бывший южнокорейский глава.

– Все равно, что-то слишком мало получается.

– Хорошо, можно добавить: умение чувствовать настроение мужчины. Умение нравиться и быть всегда желанной. Умение соглашаться и не спорить в каких-то мелочах, но отстаивать свое мнение в глобальных вопросах, впрочем, не до громких ссор. Быть хозяйкой, хранительницей очага. Ей должно нравиться заниматься любовью не только при выключенном свете после двадцати двух ноль-ноль, не больше двух раз в неделю, а всегда и везде, лишь бы с любимым мужчиной. Она не должна долго болтать с подружками по телефону в моем присутствии и любить телесериалы. Походы к моим друзьям она не должна воспринимать только как необходимость, а к своим подругам – только как праздник. Она должна понимать, когда мужчине необходимо работать, а когда он может отдыхать. Она…

– Все, все, мне ясно. Это уже, наоборот, слишком много. Ты говоришь, что не готовишь человеку рамки, а сам рисуешь какой-то суперидеал, причем, вероятно, основываясь на печальном опыте, – мне почему-то кажется, что твои предыдущие женщины этим требованиям не удовлетворяли.

– Ну-ну, зачем же так. Мне не нужен идеал, мне и наличия вместе трех из этих качеств вполне достаточно, но ты спросила, каким именно я отдаю предпочтение, – вот я и стал объяснять. А опыт был всякий – и положительный, и отрицательный.

– Расскажи! – попросила Жанна.

– Не сейчас. Как-нибудь потом.

Допили чай, Влад попросил чек.

– Хорошо, – сказала она. – Судя по тому, что ты назвал, для тебя важнее то, что она занимается с тобою любовью в любое время, что она убирает твою квартиру и чувствует твое настроение, чем то, что она умна, образованна и имеет тонкий вкус?

– Гораздо важнее! На что мне интеллектуалка, которая может правильно подобрать цветовую гамму, разговаривать на иностранном языке и отличать Шуберта от Штрауса, а Листа – от Шопена, если она фригидная неряха, не умеющая понять и принять моих желаний?

– А если она сочетает и то и другое?

– То это – женщина-мечта.

– Спасибо за комплимент.

– Здорово! – Влад аж подпрыгнул.

– Ты – дремучий феодал. Но ты мне все равно нравишься.

– Ты мне – тоже.

– Идем? – наклонив голову к плечу, спросила она.

– Сейчас, – ответил он, – гарсон-вэйтер появится со счетом, да и покинем сие гостеприимное место.

Официант ждать себя долго не заставил, подошел с папочкой, положил ее на стол и опять удалился. Влад открыл, изучил цифру, нашел ее невысокой, щедро прибавил чаевых, положил купюры рядом с чеком.

Оделись, попрощались, вышли на улицу. Холодный воздух казался уже не сырым и мерзким, а, напротив, бодрящим и освежающим. Кавалер обнял свою даму за талию, она не отстранилась.

Спросил:

– Куда сударыне угодно отправиться теперь?

– А что сударь может предложить?

– Даже не знаю, говорю искренне. Если ты любишь играть в бильярд, то можно поехать в два примечательных места – работают допоздна. Если хочешь потанцевать – можем отправиться в какой-нибудь клуб.

– Это все?

– Можно пойти в гости, – стараясь найти еще что-либо, придумывал он про себя возможные варианты, – или поехать играть в боулинг.

– Так, – произнесла Жанна и бросила на него лукавый взгляд, – а если даме хочется попить кофе, послушать приятную музыку, на худой конец – посмотреть телевизор?