Текст книги "Банк"

Автор книги: Василий Викторов

V

С того воскресного дня прошел почти месяц. Влад и Жанна виделись чуть ли не ежедневно, сближаясь с каждой встречей все сильнее и сильнее. Однажды, когда у ее сына вдруг поднялась температура и она, позвонив, извинилась и сообщила, что ввиду этого не придет, он вдруг, весь вечер проведя перед телевизором, понял, как сильно она ему нужна. Рядом с нею чувствовал себя так, как ему нравилось, – спокойно. Но несмотря на это, все ее настойчивые приглашения к себе домой «на обед» или «на ужин» для знакомства с отцом и сыном отвергал. Она уверяла, что Влад поступает глупо, что она давно им о нем поведала, но что-то его удерживало, что именно – и сам не понимал. Может, смущало то, что сын примет его за устаревший музейный экспонат ввиду музыкальных или иных пристрастий – что-то ведь придется с ним обсуждать, – а отец, наоборот, сочтет юнцом – выскочкой, пытающимся украсть у него «его девочку».

– Да ты можешь мне приятное сделать, непосредственно мне, а не кому-то? Съесть мой борщ, сидя за моим столом, можешь? Что ты все нос воротишь? – спрашивала Жанна.

– Все, – наконец сдался Влад, – приду.

– Неужто? – всплеснула она руками. – Наверное, солнце упало на землю, а Дунай остановился в своем течении. И когда изволите?

– Да хоть завтра!

– А завтра, между прочим, четверг!

– Ну, раз ты сама не хочешь…

– Нет, нет, договорились: сразу после работы – ко мне!

– Все, хорошо.

На следующий день, аккурат в половине седьмого, Влад стоял перед ее подъездом с букетом цветов – не простым набором роз, а таким, какой любил, которые собирают из разных сортов в различных цветочных магазинах, – и бутылкой «Шабли». Лифт не работал, поэтому путь наверх пришлось преодолевать пешком. На четвертом этаже он встретился взглядом с сидящим на корточках, прислонившимся к стене человеком в какой-то грязной, драной майке, спортивных штанах с отвисшими коленками. Человек был небрит, взглядом обладал мутным, а вокруг распространял клубы вонючего табачного дыма, куря то ли «Беломор», то ли «Север», то ли вообще махорку. Алкоголик в период абстиненции – решил про себя Влад. Из далекого детства вспомнилась одна из любимых шуток отца, когда они, гуляя, натыкались на подобных личностей. «Вот не будешь маму слушаться – будешь таким, как этот дядя». Причем родитель повторял ее и тогда, когда Владу было уже под тридцать. «Эх, – подумал он, – папа, мама, как давно я не был дома! Стоп – так вот тебе и повод – отвезти Жанну к ним, показать, познакомить». Но не рано ли? Он что, совсем определился в отношениях с ней? Нет, нет и нет! Нужно еще время, вот сейчас он совершает интересный шаг – приперся с цветочками, пижон, франт! Так, но что бестолку стоять перед дверью? Позвонил, его встретила Жанна, нарядная, цветущая, – он чуть не упал в обморок, так прекрасно она выглядела. Совершенно искренне припал на одно колено, вручил букет и бутылку, она аж зарделась – было видно, как ей это приятно.

– А я вас хочу обрадовать, молодой человек, – сказала она. – Сын отправился с друзьями на какой-то рок-концерт, а отец у соседа пивком балуется – так что мы с вами будем абсолютно одни, и ваши опасения по поводу возможной встречи, выходит, совершенно напрасны.

– У меня ощущение праздника, – только и ответил гость, после того как вошел в комнату и увидел стол с нагроможденными на нем блюдами, стоящими свечами. – Будто у тебя день рождения и мы решили отметить его у тебя дома, вдвоем, с вином и свечами. Будет ужин, потом мы потанцуем, после – постель, так, не сердись, не хмурь брови, я понимаю, папа-сын, я просто говорю о своих ощущениях.

– Ну, день рождения у меня осенью, постель, как ты правильно заметил, отменяется, но все остальное можно осуществить в полной мере. Так, мой уважаемый кавалер, мой ручки и усаживайся за стол, а я сейчас приду.

Когда Влад вернулся из ванной, Жанна расставляла блюда на столе в ином порядке, плюс к тому же на нем появилась бутылка «Пятизвездной» водки, уж начавшей запотевать. Он сел на стул.

– Так, – произнесла хозяйка, подняв вверх правую руку с зажатою в ней ложечкой, – сейчас я буду за тобой ухаживать. Что ты скажешь по поводу сельди под шубой и говяжьего студня в качестве холодных закусок?

– Я могу только сказать, как я тебя люблю! И как хорошо ты меня уже знаешь – все обожаемые мною блюда, моя любимая водка!..

– Истины, если они истинны, не стареют. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Стоило мне усадить тебя за стол – и я сразу услышала слова, которые ты не произносил уже несколько дней. А пить с тобой чуть ли не постоянно и не знать, какое именно спиртное ты любишь, – уже странность. Ладно, вот я тебе положила, принимайся за еду.

– М-м, как вкусно. Дай я тебя чмокну в благодарность.

– Прожуй сначала, – засмеялась она.

– Если бы я был поэт, я бы написал о тебе оду. Начиналась бы она так:

О, как прекрасна «сельдь под шубой»!..

– Так это ты оду сельди пишешь, а не мне.

– Нет, не говори, написал бы обязательно. Да, наверное, интересно было бы быть поэтом – особенно эдаким восточным, и писать витиеватые арабские стихи. Я себе даже представляю – сижу я в расшитом золотом халате, курю себе кальян, на голове у меня феска с кисточкой, вокруг бегают рабы с обнаженными торсами. Передо мной стол, ломящийся от яств, а в голове складываются в дивные строки слова, обращенные к какой-нибудь прекрасной черноокой царице или хотя бы принцессе.

– Да, и что бы ты написал?

– А что-нибудь вроде этого, – и Влад стал читать, пытаясь имитировать восточное произношение:

 
– У моей Зулейки-ханум
Губы – как рахат-лукум!
Щеки – как персики из орбината!
Глаза – как сливы из шахского сада!
Азербайджанской дороги длинней
Зулейкины черные косы,
А под рубашкой у ней
 Два… абрикоса!
И вся она – ва! —
Как халва!
 

– Как здорово… Это ты сам?

– Да нет же, в который раз повторяю, что не пишу стихов. Это наш русский поэт начала века, но я его фамилию даже не помню. Как-то на «А», но не помню. Но чем плохо для автора – его произведения переживают его самого? Однажды я приболел, сидел дома, пялился в ящик, и тут вдруг целая передача по четвертому каналу, днем, и я вот так случайно на нее напал. Посвящена она была этому поэту, вел ее наш местный актер, читал замечательно, особенно сей «персидский цикл», или «мотивы», не знаю, как правильно. Запомнилось еще одно четверостишие:

 
Постучал он ей в окошко:
«Добрый день! Фатима здесь?
Целоваться вы немножко
Не интересуетесь?»
 

– Ну скажи, что класс!

– Скажу, но почему так получается: пишет человек такие смешные и, на мой взгляд, замечательные стихи, они даже поселились в твоей голове, закрепились в памяти того актера, еще, может, в чьей-то, а от фамилии его осталось только начальное «А».

– Ну, пожалуй, чтобы твою фамилию помнили полностью, надо быть уже Пушкиным или Лермонтовым. Но ведь это чрезвычайно сложно. А сколько замечательных произведений вообще существует на свете, любых – литературных, музыкальных, сколько прекрасных, так называемых «малобюджетных» фильмов, да еще к тому же всяких польских, чешских, о которых мы ничего не знаем! Зато «Бэтмен-3» знаком каждому, хотя бы только по названию. Если бы не одна девочка, писавшая мне проникновенные письма в армию, я, может, и вообще не узнал бы о том, кто такой был Саша Черный, и не загорелся желанием прочесть у него все, что смог найти. И кто знает, наткнулся бы я когда на эти чудесные строки:

 
Тишина. Поля глухие.
За оврагом – скрип колес.
Эх, земля моя Россия,
Да хранит тебя Христос!
 

– Да… – задумчиво произнесла Жанна. – Борщ будешь?

– Твой борщ – да за величайшее благо почту! Кстати, я еще одно восточное стихотворение того поэта вспомнил, голова – как мешок с цитатами, валяются они там в беспорядке, руку в него опускаешь – никогда не знаешь, на что наткнешься, вот и попробуй тебя сейчас уверить, что все запомнил за раз.

– Не уверишь, – наливая первое ему в тарелку, сказала она, – три стихотворения за одну телепередачу – слишком много.

– Ну и ладно. Спорить не будем. А слушать будешь?

– Буду с удовольствием.

– Ну, слушай:

 
Много есть персиянок на свете,
Но собою их всех заслоня,
Как гора Арарат на рассвете,
Лучше всех их Зулейка моя!
 
 
Почему? Потому:
 
 
Много персов есть разных на свете,
Но собою из всех заслоня,
Как гора Арарат на рассвете,
Больше всех ей понравился – я!
 
 
Почему? Потому:
 
 
Много есть ишаков в нашем месте,
Сосчитать их не хватит ста лет,
Но глупее их сразу всех вместе
Муж Зулейки – Гасан-Бен-Ахмед.
 
 
Почему? Потому! —
 

и тут актер пальцами выстроил у себя на голове рога.

– Ха! – Жанна громко засмеялась. – Вот это да, ну, здорово. Класс! Борщ нравится?

– Конечно да.

– А то ты совсем не ешь.

– Так я стихи тебе читал.

– Хватит читать, ешь давай. Слушай, а может, создадим с тобой дуэт, эдакую литературную группу, типа куртуазных маньеристов, и будем стихи писать? Раз ты чужие любишь, у тебя и свои должны получиться – а я буду твоей моральной поддержкой, твоей боевой подругой.

– Нет, лучше мирной.

– Не поняла.

– Мирной, мирной. Я слишком боевых и задиристых не люблю.

– Хорошо, мирной. Ну, как тебе предложеньице?

– Никак.

– Почему?

– Читать их будет некому – публика отсутствует. Да и какой-никакой банковский служащий пригодится тебе куда больше самого интересного поэта. Ты часто читаешь?

– Редко, но читаю.

– Да! Вот! И в основном, наверное, классику. Сейчас и в кино-то редко ходят, все сидят дома за видиками да крутят тупые фильмы. В девятнадцатом веке что тебе? Литература, живопись-скульптура, театр-балет-опера. Все. И люди читали. Сейчас кино, видео, радио, телевидение, аудио. Какие книги? А с главным идеологом куртуазных маньеристов господином Степанцовым я даже общался, честно пожал ему руку за его чудесные – ей-богу, очень нравятся – стихи, и однажды я попал на концерт его группы «Бахыт-компот». Ребята просто отдыхают. Туфельки на нем стоптаненькие, старенькие, аппаратура у них вшивенькая. Да, он написал:

 
Вдруг приходит телеграмма:
«Я теперь люблю Гурама», —
Это Будда Гаутама,
Злостный Будда Гаутама…
 

Но как хороший парень – не профессия, так и поэт – уже не профессия. Может быть, чье-то призвание – вот мы с тобой разговариваем сейчас, а где-нибудь в тесной общежитьевской комнатушке сидит растрепанный гений и кропает, царапает бумагу быстрыми движениями руки, исписывает горы листов, но их, кроме как его близкие друзья, в руки никто не возьмет, а кусок хлеба он себе ими не добудет. Да и, кстати:

 
Давно описаны, воспеты,
Толпу ругали все поэту,
Хвалили все семейный круг.
Все в небеса неслись душою,
Взывали с тайною мольбою
К NN, к неведомой красе…
И страшно надоели все.
 

Это господин Лермонтов. А вот господин Гете:

 
Собою упоенный небожитель,
Спуститесь вниз на землю с облаков!
Поближе присмотритесь: кто ваш зритель?
Он равнодушен, груб и бестолков.
Он из театра бросится к рулетке
Или в объятья ветреной кокетки.
А если так, я не шутя дивлюсь:
К чему без пользы мучить бедных муз?
 

– Я в шутку, а ты ерепенишься, – обиженно пробурчала Жанна. – Налетел: господин Гете, господин Лермонтов! Я все и сама понимаю.

– Нет, ну что ты, мы же не спорим. Мы просто разговариваем.

– Хорошо. Ты борщ доел? А то я ведь тоже есть хочу – а там горячее ждет не дождется.

– Доел, доел. А что на горячее?

Встала, громко объявила:

– Телятина с помидорами! – и пошла на кухню.

Возвратилась с блюдом, так же ели-пили-веселились, разговаривали о других вещах, и важных, и бестолковых, за беседой, легкой и непринужденной, время летело быстро, Влад хвалил хозяйку за умение готовить, но робко намекал, что и сам, оказавшись на кухне, будет не лыком шит, да Жанна столь грозно восприняла эту его попытку, что он мгновенно сдался. Вскоре все допили, доели, сошлись во мнении, что танцевать не стоит, и продолжали увлеченно друг с другом болтать.

Вдруг послышался звук хлопнувшей двери, затем шаги, в комнату вошел пожилой мужчина, Влад понял, что это отец Жанны, встал со стула.

– A-а, вот он, наш долгожданный гость, – произнес тот вместо приветствия, – наслышан, наслышан. Как живете-поживаете, как здоровье?

– Да нормально… – начал было Владислав, но тот, недослушав, вновь заговорил, опускаясь в кресло:

– А мое вот стало уже не то: до тридцати лет не пил, до шестидесяти не курил, кстати, – сказал он, достал из кармана пачку сигарет, вынул одну, щелкнул зажигалкой, сильно затянулся, – а теперь вот на старости лет бросился наверстывать упущенное, да разве уж все наверстаешь? В молодости вон, шесть раз на одной руке подтягивался в полном обмундировании, чуть ли не весь полк сбегался смотреть, был горд этим чрезвычайно, щеки надувал, грудь колесом – а теперь думаю, может, и вправду нужно было пить-курить в удовольствие, дом обустраивать, детей растить, а не скакать с места на место по полям да по долам…

– Папа! – перебила его Жанна сердито, – ну что ты опять рассказы свои начинаешь, – вдруг Владиславу неинтересно…

– Отчего же, – сразу возразил гость, – я с вниманием слушаю…

– Ты, дочка, цыц! Поужинали – марш на кухню посуду мыть, – сказал отставной генерал, стряхивая пепел, – да заодно чайку нам завари свеженького: пива сегодня было мало, так что для чая место в желудке найдется, а мужчины тут о мужском покалякают.

Жанна вздохнула, встала, начала собирать посуду. Влада удивила та легкость, с которой она согласилась, – видно, бывший военный привык, чтобы его слушались не только на службе, но и в семье, вот должным образом дочь и воспитал.

– Кстати, – продолжил он, – мы хоть явно заочно знакомы, но для протокола, – он протянул руку, – Игорь Николаевич.

– Владислав, – сказал гость, отвечая крепким рукопожатием.

– А как поживают ваши родители? Здоровы ли? – спросил отец Жанны.

– Спасибо, здоровы.

– А где они живут?

– Под Питером, в Колпино.

– Ну и как они, довольны нынешней жизнью?

– Да, в принципе, не очень…

– Ага, понятно. Сейчас все «не очень», старики особенно недовольны. Я вот протаскался по долгу службы полжизни по всему Союзу, да и по кой-какой загранице, а ради чего, спрашивается? Ни дома своего не было, ни пристанища. Вот со Светланой Васильевной, покойницей, Царство ей небесное, все не решались ребеночка завести, наконец, мне уже тридцать два было, собрались, поняв, что не скоро постоянное жилье будет. После второго никак не собрались, тут и за одного боялись – переезды, перелеты, жизнь кочевая, так Жанночка единственным ребенком и осталась. А так бы построил домик, обзавелся бы хозяйством, нарожал бы детей – не менее троих, да и жил бы в счастье и покое. И пил бы, и курил, хоть на одной руке, может быть, и не подтягивался. А вы как, довольны нынешней жизнью?

– Не знаю, – ответил Влад, с удивлением отмечая, что старику весьма быстро удалось расположить его к себе, – наверное, не многим лучше, но не многим и хуже предыдущего…

– Да, да, вот мой сосед, кандидат наук, историк, преподаватель, – мы с ним почти каждый вечер играем в шахматы, пьем пиво и спорим о различных предметах, – как настоящий философ заявляет, что «нынешнее время не хуже и не лучше прочих, это такой же период в истории человечества, как и другие, а история, – и тут он всегда поднимает руку с вытянутым указательным пальцем, – знает не только взлеты человеческих обществ, но и падения оных». – Тут хозяин засмеялся, видно, вспомнив еще какое-нибудь изречение соседа, затем продолжил: – А вам, молодым, поди, и нравится: в свое время люди по десять лет на машины собирали, за границу раз в пять лет ездили, а тут – год-два поработал, сразу тебе и «мерседес», и Кипр на каждые выходные, не так ли?

– Ну уж нет, – возразил Влад, – смотря на каком поприще этот год-два подвизаться. По нынешним временам, если за год-два на новый «мерседес» да на домик на Кипре вдруг насобиралось, то на третий, вероятней всего, голову продырявят, так уж лучше не спеша.

– Да, да! Это ли не ужасно! Самый распространенный способ соревнования с конкурентом – «заказать» его, и дело с концом! Стреляют, взрывают, убивают, из окон людей выбрасывают – за примером далеко ходить не надо, вон у нас в доме напротив один алкаш квартиру продал, а на следующий день после продажи с девятого этажа – вниз, будто бы напился. Да разве в наше время такое было?! Мужики сказывали – один старичок на «Жигулях» в джип въехал, «пострадавшие» вышли, застрелили его и поехали дальше как ни в чем не бывало! И на хрена мне лично «демократия» такая? Выйти на улицу иногда противно – грязь везде непролазная, вокруг эти бритоголовые в одинаковых кожаных куртках, как их, «пилот», а с другой стороны – милиция с автоматами, лица, скажу, не многим бандитских симпатичнее, где я ни бывал, в какие переделки ни попадал, но и мне уж не по себе становится – где тут «простому человеку» вытерпеть?!

Игорь Николаевич тяжело вздохнул, махнул рукой:

– Вы уж простите меня, старика, очевидно, пива все же было достаточно – во как разошелся. А впрочем, можно и еще по маленькой. Давайте-ка, молодой человек, по коньячку-с, за знакомство, так сказать. Сделаем с вами «нормандскую дыру»!

– Что это – «нормандская дыра»? – вскинув брови, спросил гость.

– Ай-яй-яй, Владислав, вы уж не юнец, пора бы знать: если после окончания плотного ужина человек выпивает рюмку, это тем самым термином и именуется.

– Так это не дыра получается в обычных случаях, а сито!

– А-а, – засмеялся отставной генерал, – это у кого как! – Быстрыми шагами подошел к буфету, достал бутылку армянского коньяку – вроде бы нормальному внешне, видно, из старых еще запасов, – налил две рюмки, поставил на стол. Тут вошла Жанна с чаем.

– Вот, как раз и наша красавица, весьма кстати, – сказал он. – Как насчет коньячку на сон грядущий, для сна того крепкости?

– А вот возьму и не откажусь, – ответила она. Заметно было, что вечером Жанна довольна, особенно тем, что Влад с ее отцом все же встретились.

Появилась третья рюмка, чокнулись за знакомство и дальнейшее его продолжение. Видя, что уж поздно, гость понимал, что пора уходить, но Игорь Николаевич не давал даже малейшего намека на это и продолжал свои расспросы:

– Скажите, Владислав, – в продолжение беседы – вы сами-то, случаем, не из этих?

– Из каких «этих»? – Глядя в хитро прищуренные глаза хозяина, Влад почувствовал подвох.

– Ну, этих, «новых русских»?

– Папа! – встрепенулась Жанна. – Хватит!

– Дочка, не переживай – мы с твоим другом отлично ладим, – успокоил ее отец, – я из чистого любопытства.

– Да какой же я «новый русский», – ответил Влад, – у меня даже мобильного телефона нет, не говоря об иномарке. Если же серьезно, я не делю русских на новых и старых, русский – он и есть русский.

– Ну а как же эти, с «Мотороллами» да с «Нокиями»? – казалось, искренне удивился отставной генерал.

– Пап, и все-то ты знаешь! – вставила Жанна.

– А как же, дочь, пенсионер у нас нынче – человек самый осведомленный, делать нечего, сидит весь день перед телевизором да газеты читает – тут тебе и все покажут, и обо всем напишут.

– Те, что с «Мотороллами», – сказал гость, – просто выскочки, большей их части они-то если для дела и нужны, то только в рабочее время, – но это вполне такой же важный элемент «крутости», как и джип, как и поездки за границу на отдых. Кстати, реже на Кипр – предпочитают Лазурный берег да Карибы – там гораздо дороже, а дороже, значит, круче. Впрочем, когда-нибудь это пройдет, называется этот процесс «периодом первоначального накопления капитала», – накопят, может, перестанут «Мотороллы» из карманов в «бутиках» доставать. В Швейцарии, говорят, например, общественное сознание достигло такого уровня, что, имея деньги, строить на них, допустим, дом, сильно отличающийся от того, в котором живут соседи, просто неприлично – есть у тебя средства, храни их в банке, а на работу добирайся не на лимузине, а на трамвае – выхлопные газы автомобилей ужасающим образом влияют на окружающую среду, и так далее, – глядишь, и у нас до того дойдут.

– Да? Ну, во-первых, то Швейцария, в Америке, как мне известно, и виллы себе люди покупают за несколько миллионов долларов, и на лимузинах ездят, а во-вторых, когда же дойдут?

– Думаю, если исходить из того, что на построение превосходных шоссе в России Пушкин в своем «Онегине» отвел пятьсот лет и они ожидаются где-то так к две тысячи триста двадцать шестому году, то изменение отношения русского человека к соседу и природе, полагаю, должно прийтись на окончание первой половины третьего тысячелетия.

– Нет, – вступила в разговор Жанна, – я не смотрю на будущее столь пессимистично: к тому времени, мне кажется, надобность в шоссе и вовсе отпадет, ибо все будут передвигаться по воздуху на каких-нибудь «планах».

– В Швейцарии, дочь, может, и будут. Как Гагарин в космос полетел, все думали, что через десять лет на Марс попадем, а к концу века станем передвигаться по Вселенной со скоростью света, а по Земле – минимум телепортироваться. На самом же деле старикам да старушкам в России к концу века жрать нечего – дожили! У меня-то хоть пенсия вроде приличная, а каково бывшим прядильщицам, да что прядильщицам – учителям, например? Ой, опять я за свое, – ладно, давай спать. – Тут Игорь Николаевич поднялся со стула – с таким же трудом, как давеча опускался в кресло, взял Влада за руку. – Приятно было, молодой человек, познакомиться, одобряю выбор дочери, да и поговорили славно. А знаете что? Вам непременно нужно в нашей компании с Константином Сергеевичем – ну, соседом моим, я вам о нем говорил – пивка попить, вот кто болтун, так болтун, мы с вами объединимся и задавим его в споре, я – торжеством логики, а вы – молодостью и напором, ха-ха. Как вы, к пивку-то с рыбкой?

– Я? Замечательно! – ответил гость.

– Так завтра, значит, и ждем!

– Завтра? Так сразу? Я, в принципе… – начал было Влад.

– Дочь! – крикнул хозяин, и сразу в нем стал заметен военный, хоть и бывший, было к тому же видно, что он пусть и не сильно, но все же опьянел. – На помощь!

– Я бы, конечно, не стала тебя, Влад, принуждать… – хитро улыбнулась она и перевела взгляд с него на отца. Гость понял: придет. А впрочем, почему бы и нет? Какая разница: завтра или позже?

– Приду, – произнес он. – В котором часу?

– Вы когда работу заканчиваете?

– В восемнадцать ноль-ноль.

– К семи вечера успеете.

– Так я отсюда неподалеку, успею и раньше, к половине.

– Ну, так вновь ждем. Ждем Жанночка?

– Да, папа.

– Ну и отлично. Ладно, молодежь, пошел я готовиться ко сну. До встречи, Владислав.

– До свидания, Игорь Николаевич.

Отставной генерал ушел, они остались стоять в коридоре вдвоем. Жанна прильнула к нему, он обнял ее, прижал еще крепче, волосы ее приятно пахли, и от нее всей веяло такой добротой, домашним уютом, предвкушением предстоящего счастья, что у Влада сердце защемило. «Вот еще, дурак, растрогался, – подумал он, – еще не хватало слезу пустить. Ладно, надо идти».

– Жан, пора, – сказал он, поцеловал ее в уголок губ, начал одеваться.

– А ты знаешь, – Жанна посмотрела на него снизу вверх, – что мне вдруг захотелось тебе сказать на прощанье?

– Что?

– До свидания, мой милый! Про себя так хорошо звучит, а вслух – глупо.

– Словами всегда труднее выражать, чем сердцем чувствовать.

– Ты правда завтра с интересом придешь, а не только потому, что я так хочу?

– Нет, твой отец – удивительный человек. Думаю, что еще с этим третьим, соседом, у нас получится взаимообогащающая, что ли, дискуссия.

– О, наш сосед – вообще уникум. Но столь любит шутить, что никогда не поймешь, серьезно он говорит или подкалывает собеседника. Ну да ладно, поздно, беги. Как домой доберешься, сразу позвони – а то я буду волноваться.

– Да что ты! Отца звонком разбужу.

– Нет-нет! Я телефон под подушку положу, а говорить буду шепотом – никто ничего не услышит. Позвони, позвони!

– Хорошо, обещаю. Я пошел, пока.

– Пока!

Влад подошел к лифту, нажал кнопку вызова, она залилась ярким светом, видно, его успели починить, повернулся – Жанна стояла, приоткрыв дверь, и махала рукой. Кабина подошла, он помахал в ответ, зашел внутрь, нажал кнопку, поехал вниз. Выйдя на улицу, вдруг ощутил ветер, колкий, пронизывающий, противный, поднял воротник плаща, быстрым шагом направился к дороге, вспомнил, как она просила его позвонить – как маленькая девочка. Что ж тут, впрочем, плохого? Все влюбленные женщины становятся похожими на маленьких девочек – капризничают, требуют ласки, внимания, конфетку выпрашивают, но счастливые, жизнерадостные – того и глядишь, идя по улице, вдруг поскачут на одной ноге, играя в эти, как их? Салочки? Нет, что-то другое, вот и забыл, как эта детская игра называется. А мужчины влюбленные? Похожи ли они на мальчиков? «На дураков похожи», – внезапно разозлился он сам на себя за согласие прийти «на пиво». Возьмет бывший вояка и начнет его на дочери, чего доброго, женить, а он даже об этом и не думал. Нет, думал, но не слишком серьезно. Что-то изнутри поднималось, какой-то сложный вопрос, но Влад опускал его обратно, ставил на место. Рано, рано, еще это обсуждать с самим собой. А куда ж рано? Тридцать три года, возраст Христа, пора в жизни что-то сделать. Пусть не о глобальных переменах в мире, но о женитьбе можно и задуматься, а Жанна – хуже ли его прежних увлечений? Едва ли. Лучше, лучше! Так что останавливает? Страх неизвестности? Боязнь возложить на себя обязанности по уходу за жизнью другого человека? Даже двоих людей – у нее ведь сын! А как? Тут и свою не обустроил, куда уж заботы о других на плечи взваливать?

Но вдруг оказалось, что он у дома. Так задумался, что раздвоился – один Влад шел быстрым шагом, переступал лужи, другой предавался думам о любви. Полноте! А и любовь ли? Но что тогда? Глупо устроен человек – вот есть в руках счастье, вроде то, что всю жизнь искал, а не понимает того, и лишь упустит когда, бьет себя кулаком в грудь, кается, но поздно – упущенного не вернешь. Было ли с ним ранее такое, пусть и не только отношений с женщинами касающееся? Было. Так что теперь раздумывать? Вспомнил анекдот о чукче, который приехал в Россию на бурого медведя охотиться, лютой зимой неделю в лесу просидел без еды, без питья, все медведя ждал, зайца пропустил, лису пропустил, волка пропустил, а косолапого все нет и нет, так бы и замерз, да лесник нашел, отогрел в своей избушке и объяснил: бурый медведь – не белый, он зимою спит. Так бы чукча был и с зайцем, и с лисой, и с волком, но, медведя ожидаючи, без ничего остался. Не тот ли Влад чукча?

Разулся, не снимая плаща, прошел в комнату, снял трубку, набрал номер.

– Привет! – послышалось с того конца провода.

– А откуда ты знаешь, что это я? – лукаво спросил Влад. – Вдруг кто иной?

– Нет, – шепотом говорила Жанна, – я знаю, знаю – ты! Но – целую, спокойной ночи. Спасибо, что позвонил!

– Спокойной ночи! Еще крепче, чем ты, целую. До завтра!

– Хорошо, пока!

– Пока!

Положил трубку, размышления ушли, уплыли куда-то, на сердце стало хорошо, тепло, спокойно. Торопливо разделся, быстро почистил зубы, лег. В постели было холодно, свернулся калачиком, чтобы быстрей согреться; вспомнил, что, когда рядом Жанна была, под этим же одеялом, жарко становилось до пота, улыбнулся, так с этой улыбкой и заснул.