Текст книги "Банк"

Автор книги: Василий Викторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Сергей Сергеевич говорит: мне нужно еще два человека, у меня люди на полчаса раньше приходят, на час позже уходят – все равно не успевают. Я ему и отвечаю – бери, мол, Валентину из рекламного, все равно только и делает, что в коридоре курит.

– Юрий Анатольевич, – захлопала ресницами Валя, красивая стройная девица, – да я и полпачки-то в день не выкуриваю!

– Замечательно! Но почему как я не выхожу из банка, так вижу вас на лестнице с сигаретою в руке? Как возвращаюсь, вы опять на том же месте? Руководство считает, что людей у нас и так уже достаточно, так что, если будем штат увеличивать, деньги новым сотрудникам на зарплату брать я могу только, допустим, из ваших премиальных, а кое-кому и зарплату сократить придется!

Послышались пусть и достаточно робкие, но все же недовольные возгласы.

– Не нравится? Так давайте не курить через каждые двадцать минут, а работать, и тогда все будем успевать!

Влад попрощался с охраной, вышел на улицу, быстрым шагом направился к дороге ловить такси. Конечно, Анатольевич этот вопрос уже обсудил с начальниками отделов и решение уже принял, причем наверняка проблема спущена сверху, но специально разговор при всех завел: поговорят и придут к очевидному, что в одних отделах штат надо сузить, за счет освободившихся же другие расширить, и будет выглядеть так, будто решение приняли все вместе, коллегиально. Никто не обидится, все останутся довольны, а об управляющем скажут – вот какой у нас замечательный начальник! Другой бы издал приказ по филиалу: того – туда, этого – сюда, а не согласен – до свиданья, уволен! Наш же строгий, но справедливый, собрал всех, вместе обсудили, вместе и решили – эдакая мини-демократия.

Но вот уже и подъезд Жанны. Лифт, как и вчера, не работал – видимо, часто ломается, а может, у какого-то лифтера дяди Вани очередной запой, – пришлось подниматься пешком, и, как в предыдущий вечер, он встретил на четвертом этаже небритого субъекта. На сей раз взгляд его был более осмысленным, и он даже кивнул Владу как старому знакомому. Тот буркнул в ответ нечто вроде «Здр!..», поднялся на пятый, позвонил в дверь квартиры Жанны. Она открыла ему сама и с порога, не дав сделать и шага вовнутрь, сказала:

– Нет-нет-нет, иди к Константину Сергеевичу – отец давно там, они тебя заждались. Но три часа, не больше, а потом меня заберешь и поедем куда-либо, да?

– Ну конечно же, да, – развел руками Влад с таким видом, будто они заранее об этом договорились.

– Вон та дверь, – указала Жанна ему пальцем.

Он кивнул, подошел, позвонил.

– Три часа! – напомнила ему она. Влад опять кивнул. Не то чтобы он пребывал в сильном волнении, но общение с незнакомыми ранее людьми почему-то заставляло его чуть-чуть нервничать, несмотря на то что сам он считал себя человеком общительным и коммуникабельным. Открыла ему довольно-таки молодая женщина, не старше его во всяком случае. Завидев гостя, она сразу затараторила:

– Ой, проходите, проходите – вы и есть Владислав, да? А я – Зинаида, – и, не дождавшись, пока он что-нибудь скажет, схватила его за руку и втащила внутрь, продолжая быстро говорить: – Мы вас давно ждем, вот тут вешалка, раздевайтесь, можете обувь не снимать, но если разуетесь – вот тапочки. Костя, Игорь Иванович – к вам гость, а я побежала!

Вся она на вид была какая-то кругленькая, мягкая, гладкая, впрочем, не лишенная определенной привлекательности, ладошка, которой она пожала ему руку, была пухленькая, с ямочками на тыльной стороне, – если бы Владу задали вопрос, какая, по его мнению, должна быть идеальная женщина – хранительница домашнего очага, он, пожалуй, нарисовал бы такой образ. Войдя в комнату, сразу обратил внимание, что все предметы, вещи, в ней имеющиеся, – огромный старый диван, массивные кресла, буфет с рюмками и бокалами, тяжелые шторы, абажур с бахромой вокруг лампы – вполне соответствовали его представлению о тихом, спокойном мещанском уюте и, очевидно, попали сюда не без влияния хозяйки. Тем большим диссонансом выглядел стол посередине комнаты, заставленный бутылками пива, с большим белым блюдом, на котором лежал огромный, уже очищенный, разделанный лещ, и с сидящими за ним двумя мужчинами, пускающими в потолок – нет, не струи – облака табачного дыма. Между ними находилась шахматная доска с расставленными фигурами, по правую руку от каждого стояли большие литровые кружки с пивом. Хозяин, мужчина лет пятидесяти, худощавый, в очках, из-за стекол которых сверкали полные энергией живые глаза, в белой рубашке с длинными рукавами, жилете, поднялся ему навстречу:

– Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек! Меня зовут Константин Сергеевич!

– Здравствуйте, я Владислав! – ответил вошедший и пожал протянутую ему руку. – Добрый вечер, Игорь Николаевич! – обратился он к оставшемуся за столом отцу Жанны.

– Добрый! – отреагировал тот. Судя по тому, как напряженно, нахмурив брови и сморщив лоб, он смотрел на доску, было заметно, что в этой партии ему не очень везет.

– Игорь Николаевич у нас не в духе, – пока мы вас ждали, уж сыграли две партии, а это – третья. В первых двух, безрассудно ринувшись в атаку, он попал в умело расставленные мною ловушки, а в этой ладью зевнул, так что дело близится к очередному проигрышу. А играем, между прочим, на пиво, партия – бутылка, так, глядишь, и без питья останется сегодняшним вечером. Но может, вы, Владислав, к нам присоединитесь – будем играть на вылет?

– Ой нет, увольте, – поднял тот руки вверх, – я, конечно, в отличие от Остапа Бендера, умею различать фигуры и, помимо хода е2 – е4, знаю еще е2 – е3, но игрок, ввиду отсутствия должной практики, я, надо признаться, слабый.

– Жаль, – произнес Константин Иванович, – думал провести с вами партию, а то уж надоело выигрывать.

– Вы-и-грывать! – подражая голосу хозяина, передразнил его отец Жанны. Влад подумал, что сердитость старого генерала – напускная и оба приятеля находят свое удовольствие и в игре, и в привычном между собой общении. – Ты бы лучше гостю пива налил, а то уселся пень пнем, я, что ли, вместо тебя за ним ухаживать буду? У себя дома – поухаживаю, а здесь ты хозяин! – сказал бывший военный.

– То, каким образом вы, Игорь Николаевич, – двинув вперед фигуру и отведя взгляд от доски, произнес Константин Сергеевич, – изволите изъясняться, – грубо, зло, – в смятение меня приводит великое и душу мою тревожит до чрезвычайности. А что пива не предложил – так склероз, старею. Как вы, молодой человек, насчет «Балтики», троечки? Али вы, как вся нынешняя молодежь, иностранное предпочитаете?

– Отчего ж, выпью и «Балтику», троечку.

– Ну и славненько, – хозяин стал наполнять такую же большую, как и у себя, кружку, – а вот у меня студенты пьют всякие «Хейнекены» и «Тюборги», а если водку – так «Абсолют» или «Финляндию». Я б этих названий и не знал вовсе, если б не несли, черти, «в подарок», – студентам нынче учиться некогда, на лекции никто не ходит, все в заботах о хлебе насущном, но как только сессия начинается – так бегут, и все с коробочками, пакетиками, – я, впрочем, не ханжа и строго к ним не отношусь, для меня, вы знаете, иногда некий прогульщик-двоечник интереснее рафинированного отличника, если я в нем что-то полезное и доброе разгляжу. А что не учатся, так я их понимаю – сейчас на стипендию не проживешь.

– А ты, – вставил отец Жанны, допив свою кружку и платком вытерев губы, – жил на одну стипендию?

– Нет, но мне родители чуть помогали, а если духи собирался на день рождения любимой девушке подарить – полночи вагоны поразгружал – вот тебе презент и готов. Нынче детям самим впору своим родителям помогать, а на вокзалы уж никого не загонишь, они по-другому зарабатывают, – вон, у меня половина ребят на иномарках экзамены приезжают сдавать – на разгрузке вагонов, пожалуй, столько не соберешь.

– Вы знаете, я рос и учился все-таки в другое время, – сказал Влад, – и к водке нашей успел привыкнуть раньше, чем попробовал «Абсолют». Но когда попробовал – от отечественной не отказался.

– Вот – наш человек, – отхлебывая из вновь наполненной кружки, произнес отставной генерал, – а вам известно, Владислав, что рецепт нашей водки, исходя из соотношения воды и спирта по весу, а не по объему, изобрел великий русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев, а не абы кто?

– Да, – ответил гость, – и что при изготовлении русской водки используется не дистиллированная, а живая вода.

– Так поднимем тост за науку на службе у человека! – подытожил Константин Сергеевич. – Кстати, вам, Игорь Николаевич, мат!

– Уже? – спросил тот.

– Да, уже. Я, правда, думал, что это произойдет несколько позже, но вы зачем-то съели своим конем специально подставленного вам моего слона. А еще, называется, военный генерал, стратег!

– Это специальная тактика. Сейчас ты расслабишься от успеха и от большого количества пива, тут я тебя и побью. Реванш?

– Хорошо, Игорь Николаевич, дерзайте! Как вам, кстати, пиво, Владислав?

– Водку, – решил тот ответить честно, – люблю я нашу, а вот пиво, простите, буржуйское. Не знаю, чем именно, но очень мне с друзьями нравилось иногда попить его в баре «Вена» «Невского паласа» – может быть, из-за обстановки, атмосферы, – около сорока сортов имеется в «Сенат-баре» на Галерной, неплохо в «Корсаре» на Большой Морской – маленький, уютный, и пиво самое разное. Но это по праздникам. А обычно мы его в «Харлей-Дэвидсоне» берем, который здесь рядом, на Институтском.

– Так там и цены, полагаю, соответствующие, – скорее не вопросительно, а утвердительно сказал Константин Сергеевич.

– А мы поступаем хитро – приносим с собою емкости, наполняем их и отправляемся к кому-нибудь в гости, в самом же заведении особенно долго не задерживаемся, на закусках экономим, получается дешевле.

– «Вена» в «Паласе» – это не та, в которой недавно стрельба произошла, – по тому поводу какой-то шум был?

– Та самая, – ответил Влад. – Теперь, правда, там настолько охрану усилили, что уже и сам туда идти не захочешь.

– А толку-то что? Людей положили, не вернешь. Везде стрельба, убийства… Эх, а ты, Константин Сергеевич – пусть все идет как идет, ничего менять не надо. Да сейчас бы каждому по автомату – и на Кремль!

– Правильно, – подтвердил хозяин, – я, если процитировать Анатоля Франса, предпочитаю, «чтобы заведенные порядки изнашивались и приходили в негодность сами собой, а не опрокидывались и ниспровергались сокрушительными ударами». Любая революция, любое сопротивление власти с использованием насилия приводит к крови, и не всегда к крови виновников существующих порядков, даже если эти порядки и злы. В мировой истории люди лучше жили в те периоды, когда не было ни войн, ни революций.

Перемена власти никогда ничего, собственно, не меняла, в обществах всегда существовала дифференциация, всегда люди делились на богатых и бедных, в результате же менялась только властная верхушка, правда, после такой перемены народы недосчитывались то тысячи-другой, то десятков миллионов человек. Что касается похода на Кремль, то Белый дом уже брали. «Ельцин расстрелял демократию!» Ну не расстреляй он Дом правительства из танков – кто знает, к чему бы мы пришли, во сколько раз крови больше бы пролилось? И опять-таки: Руцкие-Хасбулатовы-Константиновы кашу заварили и – на свободе, радуются жизни, в «политической борьбе» участвуют, а пара сотен человек, которые их призывам поддались, – те лежат в земле сырой!

– Ну ладно, – в знак согласия кивнув головой, сказал Игорь Николаевич, – может, твои замечания и справедливы, но… Ты, ладно, ездил за кордон, а вот, Владислав, бывал за границей?

– Да, когда я институт заканчивал, как раз эти обмены начались, учился я хорошо, так что два раза съездил, побывал в гостях у бывшего однокурсника, по вызову, а совсем недавно – в качестве туриста.

– Кстати, – обратился к нему Константин Сергеевич, – какое заведение вы оканчивали?

– Экономический факультет тогда еще Ленинградского университета, – ответил Влад.

– О, как сегодня говорит молодежь, «круто». Кто-то составил протекцию, или же сами?

– Да как-то самостоятельно, правда, не с первого захода.

– Погоди, Костя, – отец Жанны явно был недоволен тем, что его перебили, – дай мысль завершить! Ну и где ты бывал, Влад? – горячась, перешел он на «ты», и это казалось вполне нормальным.

– В Польше, Германии, и – даже назову не страны, а города, ибо дальше них продвинуться не удалось, но полученного впечатления вполне хватило – в Париже и в Амстердаме.

– Замечательно! Вот Константин Сергеевич в Англии полгода провел, в Америке стажировался, я в свое время побывал в Монголии, Венгрии и ГДР. Ну, Монголия не в счет, там люди сидят в своих юртах да баранину едят, а больше им ничего не надо – о чем говорить, если у них за изнасилование пятнадцать суток дают, – еще слышал, что Либерия очень бедная страна, но я в Либерии не был, а где был – многое видел и запомнил и потому могу спросить: где еще в мире, ну пусть не во всем, а в той части, которую можно назвать «цивилизованной», люди так по-свински живут, как мы?

– Господи, Игорь Николаевич! – опять заговорил хозяин. – Ну а ведь разве во власти тут дело? Вон у Мережковского слова Пущина приводятся: «Особое русское свойство – любовь к свинству» и уже свои собственные – о том, что слишком долго русские были рабами – татарское иго, крепостничество – и потому к рабству привыкли. То есть, я продолжаю, по природе доверчивый и обладающий способной к бунту душой русский человек верил различным посулам, обещаниям, тому, что сейчас принято называть «пропагандой», – устраивал восстания и революции, а сам из одного рабства переходил в другое. Какое иное, как не рабское, то состояние, в котором Россия оказалась после октябрьского переворота? И того ли все хотели, участвуя в гражданской войне на стороне красных? Был царь Николай – добрый, но слабовольный, хотевший по-своему счастья для своего народа, но не знавший, как его устроить, а появился новый, который знал как и устроил – вырезал пару десятков миллионов голов на строительстве нового общества, еще пару на войне положил, и не справедливы ли слова, что «когда людей хотят сделать добрыми, умными, свободными, умеренными, великодушными, то неизбежно приходят к тому, что жаждут их перебить всех до одного?»

– Вот так всегда, – апеллировал отставной генерал к Владу, – я ему о Ельцине, о Чечне – а он мне о мировой истории с цитатами.

– Правильно, а как же иначе? К двадцатому веку не осталось ни одного общественного события, которого он не повторил бы впоследствии, только в большей, более ужасной форме, – да, летать в космос – но человек-то человеком и остался, и до Октябрьской революции была такая же кровавая французская, так же некоторые нации и некоторые личности рвались к мировому господству, так же распадались империи, так же убивали царей и министров, так же боролись за власть – что и называлось прогрессом. Но может, хватит прогрессировать, и прогресс пусть проявляется не в попытках смены общественных систем, а, ну, росте научного знания, что ли? Хотя и это беспокоит – человек так бесцеремонно вторгается в природу, что она ему мстит, – сколько природных катастроф в последнее время – землетрясения, наводнения, да тут еще и самолеты падают, корабли тонут; вокруг войны, кои мы уж привыкли именовать «территориальными конфликтами», убийства, дети умирают от голода, – иногда христианская легенда о втором пришествии Спасителя и о Страшном суде кажется мне вполне вероятной: если поглядеть на события в мире, Апокалипсис надвигается. Нет, если и должны существовать прогресс и революции, то только в области духа. Самую справедливую форму правления и существования общества на основе исторического опыта нашли, то, что для здоровья полезнее есть меньше, а не больше, выяснили – все, хватит исканий на этом поприще – пусть человек изменяет себя внутри – там ой как много чему есть совершенствоваться!

Тут он остановился, сделал сильную затяжку. Дым сгущался все сильнее, казалось, вспоминая известную поговорку, что если топор кверху подкинуть – он до потолка не долетит, повиснет в воздухе. Влад только тут обратил внимание на то, что Константин Сергеевич курит трубку – большую, но размеры на ее изящность не влияли.

– Да, – произнес гость, – страшную вы картину нарисовали. Может, вы мне позволите окно приоткрыть – дымно чрезвычайно?

– Конечно, откройте, но картина сия – та самая объективная реальность, а Игорь Николаевич еще и свое восстание решил поднять.

– Нет, Кость, уговорил, на Кремль не пойду. Но разве можно жить так, как мы живем, если считаем себя великой державой, великой нацией и людьми цивилизованными?

– Величие нашей державы в последнее время сильно пошатнулось, да и державой-то страну после распада Союза назвать довольно трудно, лучшие представители нации давно сложили свои головы, а нас окружают в основном потомки Шариковых и Эллочек-людоедок, а где ты видел тут цивилизацию – так мне и вовсе непонятно. Наш человек отделен от нее пропастью. Законы не уважаем, потому что считаем их плохими, дай лучше – все равно не будем уважать, потому как и эти плохими впоследствии окажутся. Всем вечно недовольны – например, грязно вокруг, – но вот выхожу я из института и вижу – какой-то молодой парень, сидя в автомобиле, вынимает пепельницу, открывает дверь и гору окурков вытряхивает на асфальт; я ему, что ж ты, мол, делаешь – твой же город, здесь ты живешь, здесь детям твоим жить – зачем же ты так? Он мне в ответ – мол, все равно грязно, и покатил дальше в своем авто. Еду в машине, из окна впереди идущего транспортного средства пустая пивная бутылка вылетает – бух! – на тротуар, и вдребезги. Это уже вообще распущенность ужасающая, хулиганство какое-то! Я бы в ГАИ вместо того, чтобы взятки с нарушителей собирать, специальный отдел открыл, допустим, мотоциклетных патрулей: увидел, как из окна ожидающего зеленого сигнала светофора автомобиля вылетел окурок, подъехал – штраф сто тысяч рублей, а еще лучше – пятьсот, глядишь, окурков бы на улицах поубавилось. Какая тут у нас цивилизация! Я, однако, видел, как в Плимуте на побеленный фасад чистенького, ухоженного здания мочился местный «пролетарий», но у них я на такое за полгода один раз наткнулся, а у нас, если по улицам гулять, ежедневно можно видеть. Так что, уважаемый соседушка, не думайте, что если Зюганов или кто иной вместо Ельцина появится и издаст приказ быть городам чистыми, производству – безотходным и экологически безвредным, а людям – вежливыми и законопослушными, так все сразу изменится. Можно поставить к каждому дому дворника, но заставить его ежеутренне мести тротуары и не уходить в недельные запои нельзя. Измениться должен сам человек. Не будь у нас в нынешнем веке коммунистической катастрофы – глядишь, и эволюционировали бы до надлежащего уровня. А так – православную веру у народа отняли, ведущие умы эмигрировать заставили, тех, кто остался, в лагерях сгноили, после мировой войны водкой народ планомерно спаивали, и новые поколения росли в атмосфере тотальной лжи, лицемерия и хамства. Так что вот вам и результат. Нынешнее состояние государства – и экономическое, и политическое, а также общественного сознания – следствие, а не обдуманный противовес коммунистическому периоду.

– Ну, уж тут, уважаемый Константин Сергеевич, я с тобой не соглашусь, – встрепенулся отставной генерал. – Союз развалили, из армии посмешище для всего мира сделали – и это все не демократы нынешние?

– Нет, конечно, коммунисты, а кто же? И Горбачев, и Ельцин – все они члены КПСС, да и с каким стажем! А государства, тем паче империи, всегда рушатся, если ослабевает власть, – тут примеров много. Как армию до уровня лесных партизан времен Отечественной низвели – действительно горько вспоминать. Но опять-таки сами виноваты! На волне счастья от дарованной свободы перековали меч на, действительно, орало. Но не вы ли сами, военные, аплодировали разоружению, конверсии?

– Мы – не аплодировали. Были, конечно, дураки – но ведь приходилось слушаться партию, Политбюро…

– Вот и дослушались. Когда находился на большой должности в Министерстве обороны – тогда бы и спорил, доказывал, а после драки кулаками, сам понимаешь…

– Эх, – вздохнул отец Жанны, – да кто же тогда знал!

– Верно, никто не знал. Сколько раз калачиком, маком посыпанным, народ манили – и всегда жестоко обманывали. Хрен редьки не слаще. Ну а вы, Владислав, как себя по отношению к миру в нынешнее время ощущаете – как часть целого, или у вас нет с ним гармонии?

Молчавший в течение всего разговора Влад пожал плечами и после некоторой паузы ответил:

– Живу сообразно судьбе, хотя предпочел бы, чтобы юность моя пришлась на царствование Александра Первого, молодость и зрелость – Николая Первого, а старость – Александра Второго, пусть народ тогда, по отзывам современников, и стонал от рабства, но Александр Первый ходил один по улицам и никого не боялся, правда, за ним следовал адъютант, но на почтительном расстоянии, и что это по сравнению со множеством телохранителей нынешних правителей!

– Ну, может быть, это и показатель некоторого состояния общества, – произнес бывший военный, – но знаешь, как в аракчеевских военных поселениях парней с девками женили? Ставили в шеренги друг напротив друга, кидали в шапку бумажки с именами женихов и невест и тянули по очереди, пара за парою, – эдакий жребий, а если кто заупрямится, резолюция: «согласить». Не рабство ли? А Александра Первого твоего, по некоторым версиям, будущие декабристы отравили, так что тут хоть один гуляй, хоть с охраной – результат неизменен.

– Да Бог с ним! – вставил хозяин. – Но почему именно тогда?

– Не знаю, не смогу доходчиво объяснить. Я бы уютнее себя чувствовал в том времени, что ли. Я не в восторге от нынешней цивилизации, упрощения отношений между людьми, техногенности, безликости… Ну и, конечно, с Пушкиным бы разговаривал, видел бы Лермонтова, Гоголя, Достоевского…

– О, а вы к этим господам почтение испытываете?

– Спросить, не любите ли вы Пушкина, – отламывая от леща маленький кусочек и бережно кладя его в рот, заметил Игорь Николаевич, – все равно что спросить, нравится ли вам дышать! – и, повернувшись к Владу, обратился к нему с вопросом: – Ты мне лучше скажи – что значит «живу сообразно судьбе»?

Гость поставил обратно на стол кружку с пивом, из которой только что собирался отпить, сморщил, что-то обдумывая, лоб, чуть наклонился вперед и сказал:

– Я полагаю – не до мистики, конечно, нет, но в общем, – что каждый человек имеет свое предназначение, угодно это ему или нет, и всем ведает судьба, но не слепая, бестолковая – вот должен ты во вторник упасть в яму и ногу сломать, и все тут, – не рок, не фатум, а судьба вполне осмысленная: да, ты можешь пойти во вторник по дороге, на которой вдруг образовалась яма, но тебя толкает именно твоя судьба, твой добрый ангел – и ты решаешь посетить то место в понедельник, когда в земле еще не появилось трещины, или в среду, когда ее уже засыпали, а во вторник вдруг взял и заболел, или оказывается, что твой знакомый должен следить за состоянием этой дороги, а ты ему как раз и сообщил, что в путешествие собрался, он и проверил свой участок, обнаружил непорядок и дал указание все исправить. Но чтобы у тебя оказался такой знакомый или чтобы тебе в этот день именно непоздоровилось, ты должен слушать свою судьбу, верить в нее, ибо изначально она не желает тебе зла, откликаться на ее подсказки, предупреждения или, наоборот, подталкивания к чему-то. Да, если ты совершишь преступление, то, безусловно, будешь наказан, рано или поздно, тем способом, которым сам совершил, или же каким-либо иным – но будешь. Но если ты не слушаешься своей судьбы, она тебя оставит и впредь уж не придет на помощь. Это и есть главное преступление – против самого себя. «Судьбы ведут желающего, нежелающего же тащат», – говорил Сенека, и я с ним согласен.

– Интересно, интересно, – протянул хозяин, вытряхивая пепел из трубки и готовясь забить, вероятно, новую порцию табаку. Заметив взгляд Влада, на нее обращенный, сказал: – Курить папиросы, сигареты – просто курить. Курить трубку – это уже ритуал. Это символ, традиция – то, что так важно было раньше и к чему так поверхностно относятся сейчас, что не может меня не тревожить – и как радетеля исторической науки, и просто человека. Да и тот далеко не самый лучший табак, который в «Мальборо» и «Кэмел», – действительно вредно. А этот, голландский, табачок – прелесть, а если и вредит, то только чуть-чуть. Что касается вашего Сенеки, то, как известно, он много чего говорил – о мудрости, простоте, аскезе, терпимости, об особом состоянии духа – атараксии, однако воспитал самого страшного и безумного правителя Рима, а весьма значительную часть своей жизни провел в богатстве и роскоши, правда, грустно кончил. Тем не менее – оставим древних – попробуйте расшифровать ваши замечания, ну, скажем, более подробно осветите нам, что имели в виду.

В данный момент Константин Сергеевич, вероятно, был наиболее похож на самого себя – в студенческой аудитории, когда его озадачил своим высказыванием студент-выскочка и ему захотелось поставить учащегося на место.

– Цель каждого человека в жизни – достичь счастья, – стал говорить гость, – но мало кто изначально, с детства или юности, знает, в чем оно для него заключается. Главное – найти самого себя, свое предназначение, свое место в нише бытия; у некоторых это получается сразу, у других процесс поиска растягивается на десятилетия, иные же не находят себя вообще – и потому надо слушаться судьбы и, тем более, не спорить с ней. Когда человек начинает метаться, биться из стороны в сторону, искать – он иногда совершает ошибки, подчас непоправимые, и вместо того чтобы постепенно приближаться к счастью, он, наоборот, отдаляется от него. Нельзя определиться в этой жизни, не почувствовав себя. Сказка о Диогене и Александре Великом не зря дошла до нас сквозь тысячелетия – один с войском прошел от Македонии до Индии, покоряя государства, – и, видимо, был этим счастлив, – другому было достаточно, чтобы ему не заслоняли солнце. Вы же не станете вдруг упрекать тракториста в том, что он тракторист, а не преподаватель-историк, как вы, Константин Сергеевич, или генерал, как вы, Игорь Николаевич, или, тем более, не новый Наполеон, личность которого была столь популярна в свое время. «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы для нас – орудие одно, нам чувство дико и смешно», – так писал Лермонтов, потому что, может быть, и хотелось ему быть вершителем судеб мира. А вот тракторист, которому очень нравится на своем тракторе пахать или засевать землю, на свежем воздухе, под ласковым светилом, после работы заменить в своей машине какую-нибудь деталь, хряпнуть с механиками стакан крепкой водки, прийти домой – а там уж стол к ужину накрыт, и жена холодный квас из погреба принесла, детишки рядом суетятся, ты же умылся как следует, сел за стол – и семья рядом с тобой, поужинали, посмотрели по телевизору сериал, уложили детишек спать, а потом сами легли, и любит тракторист свою супругу, и спят они до утра в обнимку. Но тут, допустим, появляется некто и предлагает: давай-ка, Вася (Федя), собирайся – приедем в Санкт-Петербург, дадим тебе квартиру, оденем посолиднее, ну, поучим чуть-чуть, не без этого, – будешь ты историю молодым людям преподавать да по заграницам ездить, однако про хозяйство свое и прочее забудь – что он вам ответит? Естественно, откажется. Если же какой комбайнер, например, чтоб не путаться, матом свой комбайн кроет, ногами пинает, на работу идет как на каторгу, а вечером не гулять с девчонками из соседнего села и под гармонику петь частушки спешит, а, запершись у себя, читает Плутарха и Тита Ливия, так должен бросить все здесь и хоть пешком отправиться туда, где сможет целиком посвятить себя любимым книгам и полноценно их изучать, тем паче в свое время Ломоносову это сделать было сложнее.

– Пример твой, Владислав, занимателен, – сказал отец Жанны, – хотя в деревне тракторист и комбайнер – одно и то же, пахота – на трактор, уборочная – на комбайн, но мысль твоя мне понятна, правда, больно искусственна; меня вот не сказать, что ничто иное не увлекало, но посвятил себя службе – и могу утверждать, что, несмотря ни на какие проблемы, особенно трудности первых лет, выбором своим я доволен.

– Нет, пример мой не надуманный, – возразил гость, – а взят из жизни. Мой товарищ детства жил неподалеку от Колпино, в своем доме, с папой-мамой. В ранней юности было у него увлечение, и он страстно ему предавался – составлял генеалогические древа различных европейских королей, японских императоров, русских фамилий, причем все делал самостоятельно, на основе имеющейся литературы, коей, сами понимаете, было немного, вел переписку с каким-то московским профессором, ездил к нему в столицу, возил туда-сюда книги. Пытался после школы на учебу поступить – не вышло, затем – армия, вернулся из оной – пьянки-гулянки на радостях – соседка от него беременеет. Поселок – как деревня, нравы строгие, женили, причем не сказать, что у них любовь была или даже привязанность, – так вышло. Ну, а как женили – и ребенка рожать надо, и хозяйство – коровы да свиньи – вести, ведь родители уже старенькие, слабенькие, потом за ребеночком нужно ухаживать было – в общем, спился он от такой жизни: выгонит себе самогону, позовет друга, напьются, песни попоют – и спать до следующего дня.

– Так, Влад, а тебе Жанна историю своей жизни рассказывала? – спросил Игорь Николаевич, и по тому, каким тоном этот вопрос был задан, чувствовалось, что он рассержен.

– В общих чертах – да.

– Так ты считаешь, что этот козлик-попрыгунчик малолетний, который ее тогда с ребенком, коему и полгода не исполнилось, оставил и поехал в дальние страны жизнь свою устраивать, правильно поступил? Судьбу свою, что ли, послушался? Правильно, да?

– Конечно, – невозмутимо отреагировал Влад. – Иначе сейчас, встреть я Жанну, мне пришлось бы ему морду бить, а ей из-за этого страдать, а так – все довольны, во всяком случае я и Жанна.

Черты отставного генерала размягчились, он вдруг рассмеялся. Улыбнулись и гость с Константином Сергеевичем. Последний встал, собрал пустые бутылки, отнес их на кухню, принес новые, охлажденные.

– А, наверное, если говорить серьезно, – продолжил Влад, – не всегда голос судьбы совпадает с голосом совести. И человек, который жертвует своей жизнью ради счастья другого, заслуживает огромного уважения. Будем надеяться, что таким людям в той жизни зачтется, а еще лучше – и в этой успеется. Что же касается, я вспомнил, Игорь Николаевич, вашего выбора воинской профессии – так ведь какое тогда время было? Сколько вам в сорок пятом году исполнилось? Пятнадцать? Успели повоевать?