Текст книги "Две дороги"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
Мой поезд вырвался из черного тоннеля,
Я вижу восхитительный простор!
Я – птица на упругих крыльях!
Лечу куда хочу! Лечу куда хочу!
А вскоре на своих упругих крыльях она прилетела в Варшаву, в антисоветскую савинковскую газету «За свободу» и вместе со своим мужем, писателем Мережковским, печатала там антисоветские небылицы в стихах и прозе.
Мережковский в савинковской газете «Свобода» напечатал такие, например, откровения: «В Москве изобрели новую смертную казнь: сажают человека в мешок, наполненный вшами, и вши заедают человека». Даже в одной белоэмигрантской газете было замечено, что это очень глупая выдумка. Но спустя немного времени Мережковский на страницах уже другой газеты, «Общее дело», снова публикует эту свою вшивую ложь... Зинаида Гиппиус в изданных ею за границей дневниках навалила столько мелкой и крупной злобной лжи и попросту глупости, что невозможно поверить в здравый смысл пишущего: неужели автор всего этого та самая «голубая звезда русской поэзии» Зинаида Гиппиус? Ну такое, например: «Блок болен от страха, что к нему в кабинет вселят красноармейцев. Жаль, если не вселят. Ему бы следовало их целых 12». Или: «Максим Горький катается на автомобиле великой княгини... Он не способен к культуре». Излагая свои мечты об иностранной интервенции Советской России, она гневно обрушивается на «пугливых интеллигентов, бормочущих о неловкости вмешательства во внутренние дела России», и пишет: «Каким вмешательством, в какие внутренние дела России была бы стрельба нескольких английских крейсеров по Кронштадту?» И дальше: «Хоть сам черт, хоть дьявол – только бы пришли».
Как говорится, ниже падать некуда...
Такие, как Дружиловский, более полезны антикоммунизму, чем поэты, – дружиловские готовы на все. То, что первой его подобрала именно польская разведка, тоже не случайно. В то время три маленьких Прибалтийских государства оказались в сфере острых интересов крупных западных держав. Англия и особенно Франция, ничего не выигравшие на войне, увидели в Прибалтике надежного поставщика сельскохозяйственной продукции и перспективный рынок. В это же самое время Советское правительство обратилось к Прибалтийским государствам и к Польше с предложением подписать мирный договор. Запад допустить этого не мог. Поэтому соседство этих стран с большевиками должно быть обращено против Москвы. Прибалтика и Польша должны быть использованы как плацдарм для активной разведки, для устройства всевозможных антисоветских провокаций. Однако идти в открытую против мирной инициативы Москвы было опасно, слишком велики были симпатии народов к первой Советской стране. В качестве ударной силы было решено выставить белопанскую Польшу, и прежде всего ей было поручено подорвать мирные переговоры. Именно в эту пору Дружиловский оказался в Ревеле – снова приходится констатировать, что ничто не происходит в мире случайно.
И он уже начал действовать. Правда, сразу проворовался.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поручик Клец считал, что Дружиловского надо передать латвийским властям как уголовного преступника. С помощью своего агента, занимавшего высокий пост в местной полиции, он хотел упрятать Дружиловского в тюрьму без суда. Майор Братковский возражал против этого – его вообще смешила ярость Клеца, который сам систематически обсчитывал своих агентов, и об этом знали все. Он боялся, что Дружиловский разболтает, какие задания он выполнял в Риге. Кроме того, он мог еще пригодиться. Братковский предложил отправить провинившегося агента в Варшаву и там спокойно с ним разобраться. Полковник Матушевский был всецело с этим согласен.
– Я предпочитаю гадюку видеть, – сказал он, – а не наступить на нее в темноте.
Клецу пришлось уступить, но он не мог примириться с тем, что Дружиловский отделается легким испугом, и сам отвез незадачливого агента на товарную станцию, где на запасных путях стоял направляющийся в Варшаву арестантский вагон, и сдал его конвою, строго приказав не оказывать заключенному никаких услуг.
Привыкнув к жиденькому свету, проникавшему сквозь закрашенное бурой краской окно, Дружиловский осмотрелся. Купе как купе в обычном жестком вагоне. Только окно замазано и затянуто изнутри тугой проволочной сеткой, а снаружи на него падает тень решетки. Дверь обита железом и заперта. И все-таки ничего страшного, даже напротив – это было гораздо лучше того, что грозился сделать с ним мерзавец Клец. Здесь в его распоряжении четыре полки, никто не помешает выспаться, не то что в битком набитом вагоне, в котором он ехал когда-то из Петрограда в Москву.
Он сидел на нижней полке в обступившей его глухой тишине, абсолютно не представляя себе, что ждет его в Варшаве. Позже он записал в своем дневнике, вспомнив однажды эту историю: «Я понял тогда одно – от поляков справедливости не жди. Сколько раз я у того же Клеца расписывался в получении денег и видел в ведомости совсем не ту сумму, которую он мне выдавал. И я молчал, я же понимал... А они, гады, какую надо мной подлость проделали...»
Вагон дрогнул и с глухим грохотом покатился. Ожидая, что сейчас кто-нибудь войдет, он принял непринужденную и независимую позу – выпрямился, скрестил руки и закинул ногу на ногу. Его всегда преследовала тревожная забота – не выглядеть смешным. Он носил обувь на высоких каблуках, тщательно следил за своей внешностью и даже за соответственным обстановке выражением лица. Сейчас его лицо выражало холодное презрение. Но никто не пришел, и он расслабился – ничего, придет час, они явятся и не увидят его униженным.
Но все получилось иначе.
Арестантский вагон немилосердно трясло, качало, он гремел, дребезжал, гудел – заснуть никак не удавалось.
Вдруг стало очень холодно, начал болеть живот, и он бросился искать парашу. Лазил внизу под лавками, полез наверх, дрожа от озноба, ничего не нашел. Он стал кричать, бить кулаками в дверь, в стены и затих, согнулся, присел на пол...
Забрался потом с ногами на лавку, свернулся, сжался, закрыв голову пиджаком. Вагон, казалось, трясло все сильнее, и снова схватило живот... Темно... Ничего не видно... Спичек нет... Не сдерживая жалобных стонов, забрался на верхнюю полку и, обессиленный, забылся. Перед ним в зеленом тумане проплывали видения беспечного детства в родном Рогачеве, а то – четко, как на фотографии, – суд в Москве, вернее, один только момент: из зала уводят приговоренных к расстрелу. От ужаса щемило внизу живота...
Очнувшись, он испугался грохочущей темноты. Снова схватило живот... Он смотрел туда, где было окно, и не видел его. Значит, ночь? Но какая? Первая?.. Вторая?..
Кто-то приподнял его за шиворот и встряхнул, светя в лицо фонарем:
– Эй, вставай!
Он вскочил и зажмурился от света, качавшегося перед его лицом.
– Тьфу! Выходи быстрей.
Он рванулся вперед и наткнулся на человека, державшего фонарь. Дверь в коридор вагона была открыта, и там горел свет. Его остановила чья-то сильная рука:
– Спокойно. Пошли!
Качаясь, он шел между двумя людьми, видя только плывущий из-под ног круг света, за пределами которого ему мерещилась пропасть.
Сзади сильно толкнули, и он, как мешок, свалился с площадки вагона на землю. Не чувствуя боли, он встал и, судорожно дыша, огляделся. Еще не совсем рассвело, и все виделось ему как сквозь матовое стекло. Арестантский вагон одиноко стоял возле длинного пакгауза, а там, где кончался путь, чернел полицейский фургон.
В тряской машине его повезли куда-то, он думал – в тюрьму. А его привезли в гарнизонную баню, отдали чемодан и довольно вежливо сказали, чтобы он привел себя в порядок.
В гулком зале крики, хохот, от пара ничего не видно. Он с трудом нашел шайку, налил горячей воды, окунул голову. Какое блаженство, господи!.. Вместе с мыльной пеной с него сходило все пережитое, он странным образом уже меньше тревожился о том, что будет дальше, и по мере того, как становилось легче, приходила уверенность, что самое страшное позади.
Людей, которые привезли его сюда, в раздевалке не было, и никто не обращал на него внимания. Вокруг одни солдаты – бритые головы, красные распаренные тела, бумажные гимнастерки. Он свернул крепким комком загаженную одежду, засунул за шкафчик. Достал из чемодана черные в полоску брюки и серый пиджак, оделся и присел на лавку. Что делать, если конвой не ждет его и на улице? Адрес второго отдела польского генштаба он знал, но сейчас идти туда слишком рано. Решил сначала найти недорогой отель.
Около полудня, чистенький, отглаженный, выбритый, пахнущий крепким одеколоном, он пошел в генштаб. Одним своим видом он хотел сказать, что не так-то легко его затоптать.
Он медленно шел по весенней Варшаве, останавливался, заметил, что варшавянки элегантно одеты, среди них много хорошеньких. Зашел в уютную кондитерскую, выпил хорошего кофе и только потом отправился в свой второй отдел.
В сумрачном вестибюле он представился дежурному офицеру, и тот, окинув его взглядом, немедленно доложил о нем кому-то по телефону и объяснил, куда следует пройти.
Перед нужной дверью он остановился, внимательно оглядел себя, пригладил усики, поправил манжеты и галстук и вошел решительно и даже нахально – это он продумал заранее.
– Моя фамилия Дружиловский, – сказал он с достоинством, подойдя к столу, за которым сидел щуплый человек в черном костюме.
– Я знаю. С приездом в Варшаву. Садитесь... – произнес сидевший за столом. – Как доехали?
Дружиловский не ответил. Только посмотрел специально отработанным взглядом, выражавшим равнодушное презрение.
– Что же касается вашей работы – два-три дня надо подождать, – продолжал господин в черном. – Майор Братковский вернется из Риги в начале будущей недели, и вы снова будете работать с ним. А пока отдыхайте, знакомьтесь с нашей столицей... – сухое лицо господина в черном перерезала пополам улыбка широкого рта. – Варшавянки, как всегда, прелестны. Майор Братковский распорядился выдать вам денег, вы получите их в соседней комнате.
В начале следующей недели Дружиловский пришел к Братковскому в его служебный кабинет и поразился – никогда бы не подумал, что этот каменнолицый истукан может стать вдруг совсем другим.
– Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь. Ну, как вам в нашей Варшаве? – спросил Братковский, и Дружиловский в первый раз увидел на его лице улыбку.
Дружиловский не ответил.
Майор провел рукой по лицу и точно убрал с него улыбку.
– О том, что позволил себе поручик Клец, я узнал только здесь, – тихо сказал майор своим обычным ровным голосом. – Полковник Матушевский доложил о происшедшем начальству и потребовал наказать поручика за самовольство. И оставим это... – Он помолчал, смотря на Дружиловского неморгающими глазами. – Здесь, в Варшаве, завариваются большие дела, и мы возлагаем на вас большие надежды. Вам предоставлена квартира в центре, там все приготовлено. Вам следует сегодня же позвонить супруге, она ждет вашего звонка, чтобы уточнить день ее переезда в Варшаву. Передайте ей, кстати, что все ее пожелания в отношении квартиры нами по возможности выполнены...
– Как это... решили... без меня? – вяло возмутился Дружиловский.
– Ваша супруга, насколько мне известно, рада переезду из провинциального Ревеля в нашу столицу. Вы же, позвольте вам напомнить, служите в военной организации. А мы заинтересованы в том, чтобы вы прочно здесь обосновались и спокойно работали. И давайте лучше говорить о деле.
Что же это за большие дела заварились в Польше?.. Польша в Риге подписала мирный договор с Советской Россией и Украиной, формально с польско-советской войной было покончено. Но только формально. Ни о какой мирной, добрососедской жизни со Страной Советов белопанская Польша даже не могла помыслить. Польские политики, пришедшие к власти с помощью того же Запада, изменять ему не собирались.
И после подписания мирного договора Польша оставалась, по выражению Ленина, «тараном против Советской республики».
По договору к Польше отошли западные районы Белоруссии и Украины, и польская печать затрубила о создании великой независимой Польши.
Именно в это время Польша заключает с Францией и Румынией военный союз, который носит откровенно антисоветский характер. Чтобы погасить растущие симпатии польского народа к Советскому государству, внутри страны устанавливается режим беспощадного террора. Устами своего президента Войцеховского польская буржуазия заверяет Запад, что «граница с Россией мирной не будет никогда, а Польша станет надежным щитом Европы от большевиков».
Но теперь в ход пущена новая техника – против большевистской России воюют сами русские, а Польша тут ни при чем.
В польском генеральном штабе разработан коварный план – спровоцировать на Западе Советской страны гражданскую войну и под ее прикрытием захватить всю Белоруссию. В случае успеха предусматривался даже поход на Москву. Автором и душой этого плана был Пилсудский. Он в это время еще не был единоличным властителем Польши, но на Западе знали – он им станет, это ему было обещано. А пока Запад безоговорочно поддержал его план...
Необъявленную войну против Советской России готовил второй отдел польского генерального штаба. По приказу Пилсудского для «русского стихийного движения» спешно подыскивали вождя. Дело было нелегкое – нужен был человек достаточно известный и авторитетный, чтобы сплотить вокруг себя пеструю армию вторжения. Одновременно он должен быть представительной фигурой для европейского общественного мнения. Муссировались имена эсера Савинкова, барона Врангеля, царского генерала Кутепова, бандитов братьев Булак-Балаховичей и даже вождей «украинских националистов».
Пилсудский склонялся к кандидатуре Савинкова. Он хорошо его знал лично. У Савинкова была сенсационная биография антимонархиста, он поднимал руку на столпов русской монархии и занимал высокий пост при Керенском. Но Пилсудского беспокоило, что Европа, приютившая русских монархистов, не поддержит цареубийцу в роли вождя нового крестового похода. Впрочем, можно было заверить европейские правительства и монархических лидеров, что Савинков – фигура временная, что важно свалить власть большевиков, а тогда уж будет решен вопрос о будущем вожде России...
Но Савинков был человеком в военном отношении безграмотным, при нем нужен военный специалист. Известных царских генералов Пилсудский привлекать опасался, за ними стояла тень монархии с ее извечными притязаниями на Польшу. Более подходящей ему казалась кандидатура самозванного генерала Булак-Балаховича. Это был человек без политических претензий, готовый на все во имя личного обогащения. Но поладит ли с ним Савинков? Пойдет ли за ним пестрое русское воинство?.. Все это должна была выяснить польская дефензива, которая вела активную разведку среди находящихся в Польше русских.
Однажды на стол Пилсудскому был положен потрясающий своим цинизмом документ под названием «Предварительные данные по разработке русского контингента в Польше». В этом документе мы читаем: «Говорить о какой-то объединяющей этот контингент идее не приходится. Те, кто находится в лагерях на положении интернированных, представляют собой сборище разношерстных людей, потерявших признаки своей принадлежности – государственной, национальной и даже сословной. Их объединяет лишь одно – отсутствие средств к существованию и желание вырваться из нынешнего прозябания. Для достижения этого они пойдут на все, в том числе и на участие в военных действиях, тем более что последнее предоставит им возможность осуществить месть большевикам. В связи с этим не следует проявлять особого беспокойства о политической: программе предстоящей акции, как и о том, кто ее возглавит: кусок сала сегодня и военные трофеи завтра явятся и движущей и объединяющей силой. Несколько иное положение с небольшой частью русских офицеров, свободно проживающих в Польше и в других европейских странах. В этой среде политические взгляды определяются только тем, на чьем содержании находятся данные офицеры. И если мы им предоставим лучшее содержание с добавлением реальной перспективы вернуться в Россию, они охотно будут исповедовать взгляды, которые мы им предложим...»
Любопытно, что на этом документе появилась чья-то (возможно, самого Пилсудского?) резолюция: «Опасное упрощение проблемы».
Польской разведке было приказано в кратчайший срок установить истинную картину настроений среди русских. Для этой цели и был предназначен Дружиловский, который был абсолютно неизвестен русским, находившимся в Польше.
В генеральном штабе Дружиловскому сказали неправду. Майор Братковский и полковник Матушевский приехали в Варшаву тем же поездом, к которому был прицеплен арестантский вагон. И перед ними сразу возникла новая ситуация, тесно связанная с Дружиловским. Дело в том, что эстонский дипломат, их Красавчик, выполнил задание – Юла Юрьева стала агентом польской разведки. И она очень нужна была в Варшаве, с ее помощью польская разведка собиралась выявить действующую здесь английскую агентуру. Да и сам Дружиловский тоже нужен сейчас именно в Варшаве, где его никто не знает. Вот ему и предложено несколько дней отдыхать, чтобы за то время, пока он не будет болтаться под ногами, подготовить переезд Юлы Юрьевой в Варшаву.
ИЗ РИГИ В ЦЕНТР. 14 июня 1921 года
«...Подготовку к возвращению в Варшаву заканчиваю. Михаил прибыл благополучно, обосновался согласно легенде... Воробьев работает хорошо, поляки ему верят и дают серьезные поручения. Известные вам Матушевский и Братковский отбыли в Варшаву. В отношении Дружиловского неясно, не вернулся ли он в Ревель? О моем отъезде в Варшаву сообщит Михаил...
Кейт».
Резолюция на донесении:
Запросить Ревель в отношении Дружиловского...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Юла послала к черту свои планы об отъезде в Англию. Она была сильно влюблена, мечтала, что дипломат бросит жену, а ее введет в ревельское общество. Вместо этого возлюбленный, сделав ее агентом польской разведки, объявил, что они больше не могут встречаться. Столь внезапно и коварно оборвавшийся роман поверг ее в отчаяние. Она несколько дней совсем не выходила из дому, не выступала в ресторане, ничего не ела, то рыдая в бессильной ярости, то забываясь в тяжелом сне.
Но однажды утром она встала с сухими глазами и ясной головой – надо было снова начинать жизнь. Оставаться в Ревеле она не могла ни в коем случае. И как раз в это время поляки предложили ей переехать в Варшаву. Она обрадовалась и сразу дала согласие, боялась только, что станут возражать ее английские друзья. Но те не только одобрили ее переезд, но даже выплатили приличную сумму на устройство в Варшаве и предупредили, что там с ней свяжутся.
Супруги встретились радостно, и им не пришлось при этом особенно кривить душой... Любви между ними никогда не было, но после того, как они расстались, оба пережили немало тяжелого, и теперь им просто хотелось найти друг в друге поддержку.
Они поселились в хорошо обставленной квартире в центре Варшавы и очень быстро освоились в новой жизни. Завели знакомых и по вечерам или принимали гостей, или шли в гости, встречались с нужными людьми в ресторанах и кафе. По субботам и воскресеньям Юла выступала в ресторане «Бристоль» – полякам нужно было держать ее на виду. Но она не имела здесь успеха – после переживаний в Ревеле что-то случилось с голосом...
Муж, конечно, знал, что Юла теперь работает на поляков, и ему было интересно, как относятся к этому ее английские друзья. В его голове шевелились кое-какие идеи на этот счет...
Однажды утром они сидели за завтраком, в халатах, домашние, дружелюбные. Такой, как сейчас, Дружиловский не видел Юлу никогда, даже после сильных попоек в Ревеле. Она осунулась, прищуренные на солнце глаза тонули в сетке мелких морщин, и особенно старили лицо твердые, припухшие крылья ее красивого носа.
– Какая ты сегодня интересная, Юлочка, тебе так идет быть бледной, – сказал Дружиловский, наливая себе сливки.
Она быстро взглянула на него. Чисто выбритый, с мокрым начесом, он тоже не стал красивее со времени их расставания – весь как-то съежился, посерел лицом и был сейчас до смешного похож на маленького усатого хорька.
– Я все не могу привыкнуть, что мы снова вместе, Серж! Господи! – сказала она своим хорошо поставленным низким грудным голосом и рассмеялась: – Я только не понимаю, Серж, коллеги мы или как? Я совсем запуталась.
Дружиловский усмехнулся в ответ.
– А с прежними друзьями ты порвала?
– Ну, естественно, на две службы меня бы просто не хватило.
– Жаль, – вздохнул он и, прихлебывая кофе, продолжал: – Наши польские начальники – порядочная рвань, я от них уже натерпелся и ничего хорошего не жду. Ты не представляешь, на какие мерзости они способны.
– Почему? Очень даже представляю, – тихо отозвалась она.
– И я, признаться, думал, что неплохо бы... – он наклонился к ней и многозначительно, долго смотрел в большие глаза жены. – Неплохо бы иметь в запасе... твою старую дружбу, ведь на тех-то положиться можно... народ серьезный. Здорово можно было бы насолить панам ляхам...
Она взяла его за руку и сказала серьезно:
– Я, Серж, тоже думала об этом... Но поляков я очень боюсь. Они бессовестные, они способны на все.
– Я рад, что мы думаем одинаково! – ответил он с неподдельным чувством, сжимая ее руку. – И жалею, что ты потеряла старых друзей.
Тем не менее Дружиловский снова начал работать на поляков и старался как мог... Ему дали список русских, которые интересовали польскую разведку, он должен был с ними знакомиться и выяснять их настроения.
Как начать это дело, он попросту не знал – громадный город, поди найди в нем какого-то князя Ливена да еще заведи с ним знакомство... Он стал ходить по кабакам, где бывали русские офицеры, не очень умело знакомился с ними и пытался узнать хоть что-нибудь о тех, кто был в его списке. Удалось узнать только об одном – о полковнике Кирееве – он работает теперь в какой-то конторе лодзинской текстильной фирмы. Дружиловский нашел эту проклятую контору, но оказалось, что Киреев на две недели по делам фирмы уехал в Вильно. Братковский столько ждать не будет... Завтра оперативное совещание. Придешь на него с пустыми руками, а полковник Матушевский выльет на голову ушат яда.
Он брел в унынии по бойкой торговой улице и вдруг услышал:
– Подпоручик, вы ли это?
Перед ним стоял некий Швейцер. Он знал его по Ревелю. Там Швейцер выдавал себя то за латыша, то за немца и сотрудничал в контрразведке Юденича. Помнится еще, он все мечтал заняться коммерцией... Сейчас вид у него был какой-то потрепанный, и только белобрысые реденькие волосы были, как всегда, аккуратно расчесаны на прямой пробор.
Поначалу Дружиловский был с ним холоден, он всегда остерегался людей, которые знали его раньше – мало ли что помнят они и как к нему относятся. Но Швейцер был очень рад встрече и весело вспоминал о ревельских временах. Заметив настороженность Дружиловского, он перевел разговор:
– А теперь я все-таки перешел на коммерцию – это дело спокойнее и вернее, – состою коммерческим агентом у князя Ливена.
– Что, теперь в коммерцию кинулись и князья? – насмешливо спросил Дружиловский, лихорадочно обдумывая, что же сейчас предпринять: княжеская чета Ливен сама шла ему в руки.
– Князь занимается политикой, а политики без денег не бывает, – ответил Швейцер. – Но князь живет по-царски, а мне только крошки с его стола.
– Ну а пока у вас наступят лучшие времена, я приглашаю вас в кафе... – он взял Швейцера под руку, и они завернули в кафе, возле которого стояли.
Дружиловский заказал кофе с коньяком, и они уселись у окна, где на виду была вся улица. Кафе было маленькое, на три столика, и в этот дневной час здесь никого не было.
– А чем промышляете вы? – пригубив коньяк, спросил Швейцер.
– Представьте себе, тоже коммерцией, – ответил Дружиловский, поглаживая усики. – Только посолиднее вашей.
– Может, меня возьмете в свое дело? – спросил Швейцер не то серьезно, не то шутя. – Что-то мне кажется, князья – товар очень ненадежный.
– Об этом можно подумать, – солидно ответил Дружиловский и стал расспрашивать об общих знакомых из контрразведки Юденича.
Через час он уже докладывал майору Братковскому о своей неожиданной встрече.
Польской разведке было известно, что русский делец Бахметьев, живущий в Америке, установил в Польше контакт с княжеской четой Ливен и через них начал вербовку русских офицеров. Но было непонятно, для какой цели их вербуют. Недавно выяснилось, что людьми Ливена в Риге зафрахтован пароход «Саратов», на котором русских офицеров собираются куда-то увезти. Куда?
Дружиловский совершенно неожиданно и для себя, и для дефензивы приблизился к этой тайне. Времени на обстоятельную обработку Швейцера не было, и Братковский приказал действовать напролом.
Через два дня Дружиловский встретился со Швейцером и прямо спросил, не сможет ли он за хорошие деньги достать, хотя бы в копии, переписку князя Ливена с Бахметьевым.
Швейцер нисколько не удивился и уже на другой день сообщил, что копии писем у него. Как рекламный образчик он дал Дружиловскому выдержку из одного письма Бахметьева, в котором говорилось: «Всяк в России или возле нее, если он собирается не болтать, а действовать, может рассчитывать на материальную помощь из Америки...» Это было именно то, что нужно...
За всю переписку, но без предварительного с ней ознакомления, Швейцер потребовал тридцать тысяч польских марок.
Целую неделю Дружиловский, по указаниям Братковского, торговался со Швейцером о сумме и требовал ознакомления с письмами до окончания сделки. Швейцер не соглашался – не зная покупателей, он не может быть столь доверчивым. Дружиловский не имел права назвать покупателя и по инструкции Братковского говорил, что речь идет об одном богатом польском аристократе, который в частном порядке занимается созданием фонда борьбы с большевиками.
– Давайте сюда вашего аристократа и будем говорить в открытую, – отвечал Швейцер.
В конце концов, переписка была куплена вслепую за десять тысяч. Всего было приобретено шесть писем, три – Бахметьева и три – Ливена. Из них можно было узнать только то, что в Америке в распоряжении Бахметьева на дело «спасения России от большевиков» есть какие-то солидные суммы, которые он, однако, не спешил отдавать кому попало. Судя по всему, он не очень доверял и князю.
В присутствии Дружиловского эти письма прочитали майор Братковский и полковник Матушевский.
– Лучше бы вы эти деньги присвоили себе, как те, в Риге, по крайней мере, можно было утешиться, что кому-то из нас они пригодились, – сказал Матушевский Дружиловскому, прочитав письма.
Бледное лицо Братковского, как всегда, ничего не выражало. Он сложил письма в папку и, спрятав ее в стол, сказал примирительно:
– Информация, конечно, тех денег не стоит, но следует отметить быстрый выход на нужную цель.
Однажды утром Дружиловский в прескверном настроении сидел в кондитерской «Опера», расположенной напротив оперного театра. Здесь обычно кейфовала актерская братия, и он с завистью наблюдал эту веселую, беспечную публику... Но сейчас было еще рано, и уютный зал, обставленный мягкой мебелью, пустовал. Он пил пахучий черный кофе и смотрел на серую дождливую улицу.
Напротив витрин кафе остановился высокий человек в потрепанном костюме. Серое худое лицо под полями обвисшей шляпы, рубашка грязная, без галстука. Человек сосредоточенно и мрачно рассматривал большой коричневый торт, выставленный на витрине. Дружиловский вдруг узнал его и, не успев как следует сообразить, нужно ли это делать, выбежал на улицу.
– Полковник Степин?
Полковник несколько секунд оторопело смотрел на него, не признавая в стоявшем перед ним щеголеватом господине своего бывшего адъютанта.
– Господи, – сказал он глухим, осевшим голосом, и Дружиловский, ничего не говоря, повел его в кафе.
Сергей Петрович Степин, последний командующий авиацией Юденича, поведал своему бывшему адъютанту грустную, хотя и банальную историю... С момента расформирования армии Юденича он скитается по белу свету и нигде не может устроиться, повсюду русских полковников хоть пруд пруди. Кем только он не работал – грузчиком, каменщиком и даже швейцаром в отеле... Но вот прослышал, будто в Варшаве набирают офицеров в какую-то русскую армию, продал все, что у него было, и приехал сюда. Со вчерашнего дня ничего не ел.
Они перешли в соседний ресторан, Дружиловский накормил своего бывшего шефа до отвала и дал ему до лучших времен пятьдесят марок. У него возникла идея использовать Степина. Они вместе будут ходить по местам, где русские собирают своих офицеров, и Дружиловский получит нужную полякам информацию из первых рук. Полковник вопросов не задавал, он был готов на все.
Борис Савинков принял их в дешевом отеле «Люкс» на узкой варшавской улочке. В комнате – железная кровать с облупленными никелированными шишечками, столик с кувшином и тазом для мытья, и в углу – кособокий шкаф. За ломберным столом сидел, склонясь над бумагами, Савинков. Он поднял на них внимательные глаза.
– Что вам угодно, господа?
– Мы русские офицеры, – ответил Дружиловский и, показав на пришедшего с ним, добавил: – Полковник Степин.
– Расскажите коротко о себе, – сухо сказал Савинков и прикрыл глаза, приготовившись слушать.
Степин начал рассказывать свою жизнь с конца, и как только сказал, что он командовал авиацией у Юденича, Савинков резко поднял руку и заговорил отрывисто и гортанно:
– Довольно, довольно! Ваша близость к Юденичу исключает какой бы то ни было мой интерес к вам. Объясню: Юденич мог вышвырнуть большевиков из Питера, сделать это ему помешали трусость, лень и коррупция. Россия никогда не забудет этого позора, и я тоже не забуду. Нет смысла затягивать свидание, мне нужны люди, воспитанные в духе самоотверженной веры. Прошу простить...
Полковник Степин стоял навытяжку, как новобранец перед генералом, и только подергивал головой.
– А вы кто? – обратился Савинков к Дружиловскому.
– Подпоручик Дружиловский, летчик, – ответил он, тоже опустив руки по швам.
– Где служили?
– Я был адъютантом полковника Степина! – ответил Дружиловский.
– Тогда то, что я сказал полковнику, относится и к вам, – сухо произнес Савинков и придвинул к себе бумаги.
– Неужели вам не нужны офицеры? – спросил Дружиловский.
– Чего-чего, а офицеров у меня хватает, – ответил Савинков, не отрываясь от бумаг.
Степин вышел в полном унынии, а Дружиловский был доволен – получил полезную информацию: у Савинкова, оказывается, офицеров достаточно...
На другой день они разыскали братьев Булак-Балаховичей, с которыми Дружиловский был знаком еще по Ревелю, когда напечатал в их газетке обличительный фельетон о генералах-казнокрадах из штаба Юденича.
Братья с остатками своей банды размещались в казарменном помещении на окраине Варшавы. Их провели в громадную комнату, которая была раньше гимнастическим залом – под потолком висели деревянные кольца, глухая стена была прочерчена гимнастической лесенкой. В левом углу, увешанном коврами, стоял длинный стол, на одном конце которого возвышалась груда грязной посуды, а на другом братья Балаховичи рассматривали военную карту.
