Текст книги "Две дороги"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Выслушав рассказ Дружиловского о посещении «Братства белого креста», доктор Ротт некоторое время сидел молча, выпятив вперед острый подбородок, прикрыв глаза белесыми ресницами.
– Больше с ними никаких контактов, – сказал он, наконец, и забарабанил по столу длинными белыми пальцами.
– Я допустил ошибку? – с беспокойством спросил Дружиловский.
– К вам претензий нет, – ответил немец.
– А если они захотят узнать, какое я принял решение?
– Скажете, что предложенная работа вам не подходит.
– А если они предложат что-то другое?
– Не предложат. Продолжайте заниматься своими делами, – доктор Ротт поднял глаза на Дружиловского, и тот понял, что разговор окончен. Но ему казалось, что немец обидно подчеркнул слово «своими», и это усилило его тревогу.
Доктор Ротт ничего не собирался объяснять мелкому и не очень надежному функционеру. Тем более что лезть в «братство» вообще не было нужно – стало известно, что Ревентлов и другие покровители отказали «братству» в материальной поддержке, оно обречено. Единственно, что было неясно доктору Ротту, – почему «братство» так откровенно отделалось от Дружиловского? Поняли, что в агентстве «Руссина» ни на какие деньги рассчитывать нельзя? Или раскусили, что хозяин агентства слишком мелкая фигура, чтобы звать ее на помощь? Так или иначе, с «братством» покончено, и можно о нем не думать.
Дружиловский продолжал изготовлять всевозможные политические фальшивки, выполнял задания немцев, поляков, французов... Работы, в общем, хватало, но что-то она становилась для него неинтересной. Все острей была тревога, что он работает на других, а сам отстранен от большой политики. Крошко с его респектабельным «братством» попросту отмахнулся от него, а доктор Ротт нашел нужным сказать, чтобы он не лез в дела не своего ранга. Так что же, значит, ему на роду написано остаться в ранге безвестного исполнителя? Почему? Почему?
Очевидно, в это время он записал в своем дневнике:
«Зиверт сказал, что я более или менее вошел в норму. Но мне в этой норме становится скучно. Бельгардт тоже ноет, собирается от меня уходить, у него наклюнулось какое-то большое дело. Ну и черт с ним! Надоел он со своей образованностью, деньги зарабатывает у меня, а каждый день тычет мне в нос свою ученость. Но в одном он прав: мы, как безропотные ослы, тащим чужой воз. И что-то я утомился от страха перед всеми, кто легко может свернуть мне шею. Смертная тоска в одиночку напиваться, заперевшись в квартире. А с кем выпить, если никому не верю? Эх, дельце бы какое-нибудь с большим шумом и чтоб все знали, что дело это имеет мою звонкую фамилию...»
Он пришел к Зиверту под вечер. Плохое свое настроение скрывать не пытался. Не стал даже, как было заведено, рассказывать о работе. А Зиверт, накануне вернувшийся из Парижа, был весел и точно заново заряжен энергией. Легкий, вертлявый, он метался по комнате, не умолкал его высокий резкий голос.
– Париж, скажу я тебе, – это вещь, там воздух другой, честное слово! – рассказывал Зиверт, не останавливаясь ни на минуту. – И люди другие! Все другое! Я сейчас тебе покажу. – Он бросился к шкафу, вынул и мгновенно надел светло-голубой в полоску пиджак с хлястиком. – Гляди, как сидит! Каждое движение дает по нему волну! Видишь! И легкий как пушинка! А брюки к нему знаешь какие? Белые! – он побежал, вытащил из шкафа брюки и приложил их к ноге: – Белая фланель! Ты гляди, гляди, это же музыка! Верно?
Дружиловский только грустно кивал головой.
Зиверт сел напротив в кресло, забросив ногу на ногу.
– Что случилось? Опять напакостил?
– Почему? Вы сами говорили – все в норме.
– Тогда в чем дело?
– Тоскливо что-то.
– Ну, знаешь... Если ты явился плакать в жилетку, то убирайся. – Он вскочил, прошелся по комнате и, остановившись у окна, спросил, не оборачиваясь: – Эльза прогнала?
– Ну при чем тут Эльза? – обиделся Дружиловский.
– При том, что ты из тех мышиных жеребчиков, которые, если месяц бабу не видят, могут в петлю полезть.
– Работа не веселит – вот что!
– Работа не цирк. – Зиверт снова сел в кресло, обхватив руками колено, и смотрел на подпоручика озорными глазами: – Чего же ты хочешь?
– Надоело на дядю работать, – ответил он, угрюмо глядя из-под сдвинутых бровей.
– Ты работаешь на тетю, на политику, и тут каждый делает свое дело. Не все политики становятся министрами. Лично я к этому и не стремлюсь.
– Дело делу рознь, – ответил Дружиловский.
– Рвешься в большую политику? – рассмеялся Зиверт. – А она, братец мой, птица хитрая: думаешь, поймал ее за хвост, а она тю-тю.
– Мне не до шуток, – обронил Дружиловский.
Живое лицо Зиверта изобразило притворный испуг:
– Прости, пожалуйста, я забыл, что ты человек серьезный. Так что же ты от меня, несерьезного, хочешь?
– Совета.
– Только и всего? – Зиверт вскочил и опять стал ходить. – Хорошо, я тебе кое-что объясню. Но прошу не обижаться, скажу как брат брату. Прежде всего, друг мой, нужно уметь трезво видеть самого себя, а потом уж того самого дядю. Ты работаешь нечисто и без особого ума. Ты не смог толком сработать даже в нашем с тобой приватном деле – сам привел полицию в свою комнату. Это же надо – снял комнату на свое настоящее имя! Подумай сам – могут после этого немцы поставить на тебя в серьезном деле? А поляки? Так что не оглядывайся, мой друг, по сторонам, оглянись на себя!
Зиверт остановился перед Дружиловский, а тот сидел, опустив аккуратно причесанную голову, и уныло молчал.
Роль учителя Зиверту, очевидно, нравилась – упиваясь покорным молчанием ученика, он снова заходил по комнате.
– Выбросил на рынок десяток документов и уже вообразил себя политиком? Поторопился, братец! Погляди, как ты работаешь. Для тебя дело оканчивалось с получением гонорара, и все твои мысли были об одном: не мало ли дали? А политика с продажи документа только начинается. Надо внимательно смотреть, как пошел твой документ. Какая степень веры в него. Какие силы за него. Какие – против. Если документ зашатался, его надо немедленно укрепить. Сумел все это сообразить, тогда к тебе уважение. И это значит – новые и все более серьезные заказы... А как поступаешь ты? Вспомни, к примеру, свой документ для американцев. В спешке сунул им неправильную фамилию коммуниста. Для исправления ошибки несешь другой документ. Белые нитки видны за версту. Москва поднимает шум, заявляет протест. А Америка в это время нацелилась выгодно торговать с большевиками – обстоятельство, которое ты вовсе не учел. И каков конечный результат? Ноль без палочки. Если не считать, что очень полезного всем нам американского корреспондента, который не обидел и тебя, отозвали из Германии. Ты сунул деньги в карман – и в кусты. А для политика настоящее дело только тут и начиналось.
– Корреспондент сам предложил мне сделать второй документ, – неожиданно вскинулся Дружиловский.
– А своей головы у тебя нет? – прикрикнул Зиверт. – Погляди, как работаю я. Когда Гаврилов вляпался с советскими бланками в Вене и поднялся гвалт, я немедленно выехал в Вену, потому что в возникшем скандале есть возможность продолжения борьбы. Я быстро нашел путь к тем, кто собирался судить Гаврилова и Якубовича. Я им, как дважды два четыре, доказал, что за это их будут благодарить только коммунисты. Результат – вывел из-под удара Якубовича, который был мне дороже Гаврилова. А теперь и Гаврилов на свободе, и все мои люди в безопасности. И продолжают действовать. Ну? Уловил ты, в чем твоя главная беда? – Зиверт снова стоял перед Дружиловским, сидевшим с понурым видом. И вдруг, сменяя гнев на милость, сказал примирительно: – Ладно. Урок окончен. Надеюсь, он не пройдет даром. И раз уж просишь, дам тебе и совет – поищи ход в болгарское посольство. Они пробовали связаться со мной, но то, что им надо, мне не с руки. А дело там, кажется, серьезное, может вызвать большой шум. Притом Болгария – это как-никак государство, даже царь там имеется и есть своя политика и своя казна. Попробуй. Но лезть туда напролом с визитной карточкой своего агентства не надо. Повод там появиться должен быть железный.
– А что за дело? – встрепенулся Дружиловский.
– Это выясни сам, – ответил Зиверт. – Но если ты хоть мельком помянешь там мое имя, считай, что тебе конец.
Дружиловский стал искать ходы к болгарскому посольству. Он подолгу околачивался возле посольского особняка, надеясь на счастливую случайность.
Однажды вечером он решил перед сном прогуляться возле заветного особняка и на первом же перекрестке столкнулся с Гавриловым.
– Ты что же это, шельма, нос воротишь? – заорал Гаврилов на всю улицу.
Они поздоровались. От Гаврилова пахло водкой.
– Ненавижу таких типов: когда ты им нужен, они с полным удовольствием, а когда нет – в кусты, – громко говорил Гаврилов, глядя с недоброй усмешкой. – И ты знай: сегодня на тебе хорошее пальто и шляпа, но это, брат, не на всю жизнь. У меня, брат, тоже пальто, даже шуба была бобровая, в Вене пошитая, а теперь, видишь, зимой хожу в пиджачке, будто мне жарко, как в Африке.
– Я ничего такого не думал, я просто вас не узнал, – сказал Дружиловский, с досадой замечая, что прохожие оглядываются на них.
– А если не думал, так давай зайдем в пивную, поговорим за кружечкой о превратностях судьбы. Потраться на меня малость за то, что я сделал для тебя, когда был тебе нужен.
Гаврилов говорил злобно, и в глазах у него сверкал шальной блеск – того и гляди устроит скандал на улице.
– Хорошо, давайте зайдем, только ненадолго, у меня еще дела есть.
– А зачем надолго? – хрипло рассмеялся Гаврилов. – На это время требуется самое малое.
Пивная была заполнена до отказа. Дым стоял коромыслом. Посетители орали песни. Выждав, когда освободился маленький столик в темном углу бара, они заказали пиво.
– Войну проиграли, а гляди, поют. Пойми их, – кивнул головой Гаврилов.
– А чего им – пиво-то есть, – отозвался Дружиловский.
– Да... Придет ли времечко, когда и мы запоем наши песни? – вдруг спросил Гаврилов.
Дружиловский удивленно взглянул на него: с чего это потянуло его на лирику?
Они помолчали, слушая крикливую, маршеобразную песню. Немцы сидели большими компаниями, обнявшись за плечи и ритмично раскачиваясь.
– Все сволочи. И Зиверт тоже сволочь, – перегнувшись через стол, мрачно сказал Гаврилов. – Я для него, вишь, дерьмом стал, а кто он сам? А?
Дружиловский, думая, что Гаврилов провоцирует разговор о Зиверте, чтобы потом все ему передать, ничего не ответил.
– Делает вид, будто спасает Россию, – продолжал Гаврилов. – А что на самом деле? Глядит, как бы оторвать кусок пожирней, на Россию-то ему начхать. А когда я в Вене захотел хоть часок пожить красиво, он спихнул меня в яму.
Дружиловский решил, что молчать дальше неосторожно, заподозрит неладное Гаврилов.
– История делается не в белых перчатках, – повторил он слова, которые слышал однажды от Зиверта.
– Во-во! Это же и Зиверт говорил мне! – сказал Гаврилов, кивая головой. – Я же, дурак, думал: Лондон... Париж... Великие столицы! Великие политики! Вершители судеб человечества! Тьфу! – Гаврилов и в самом деле плюнул на пол, растер плевок ногой и закричал: – Те же сволочи и торгаши. Но я-то, осел безухий, ведь были у меня какие-никакие деньжата, взял бы да купил себе лавочку, завел бы себе бабу домашнюю и плевал бы с высокого дерева на всех Зивертов, вместе взятых.
– Интересно, во всем зале нет ни одной женщины, – сказал Дружиловский, пытаясь переменить разговор.
– Немец, он с детства аккуратист на деньги, за бабу-то надо платить, она ж тоже пива потребует, – объяснил Гаврилов и добавил мечтательно: – Вот в Вене с бабами лафа, выйдешь на улицу, выбор как на ярмарке...
Дружиловский вдруг подумал о своей Юле. Недавно он получил от нее отчаянное письмо из Ревеля – умоляет перетащить ее в Берлин. Что-то случилось у нее в Польше, и она вынуждена была вернуться в Эстонию. Что именно случилось, не пишет, только намекает, чтобы он не приезжал в Ревель: опасно. А он об этом и не думает – на кой ляд ему заштатная Эстония, когда есть настоящая Европа? Тащить Юлу в Берлин он тоже не собирается – только ее еще не хватало, когда он нацелился на громкое дело.
В пивную вошел мужчина, похожий на цыгана. Он стоял у дверей и высматривал свободное место. Гаврилов помахал ему рукой, и мужчина направился к их столу.
– Это один... не то серб, не то македонец, – шепнул Гаврилов. – Их тут целая шайка, сколько я их знаю, они все кого-то убивать собираются.
Фамилию человека, севшего за их стол, Дружиловский не разобрал – тот вообще так плохо говорил по-русски, что понять его было трудно. Разговор не клеился, и они молча пили холодное пиво и через витринное окно смотрели на улицу, где огни реклам тщетно пытались расшевелить сумрачный февральский вечер.
– Вы не знаете кого-нибудь в болгарском посольстве? – спросил Дружиловский, считая по простоте душевной, что сербы и болгары это одно и то же.
Серб посмотрел на него бешеными глазами.
– Зачем это мне?
– Ну... я думал... может, случайно, – ответил Дружиловский.
– Одного знаю. Ангелов! Мы его убьем! – воскликнул серб с ненавистью и вдруг, бросив на стол деньги, ушел, не попрощавшись.
– Зачем ты его? Он такой же бездомный, как мы, – печально укорил Гаврилов.
– А что я такое сказал? – рассеянно спросил Дружиловский. В это время его мысли были заняты уже совсем другим – кажется, счастливый случай ему все-таки подвернулся.
– У него зуб на этих болгар, а ты ему прямо на самую мозоль, – продолжал Гаврилов. – Ладно, бог с ним, закажи-ка еще по кружечке.
Гаврилов выпил и начал рассказывать скабрезные истории из своей венской жизни. Он говорил громко, хохотал, и за соседними столами с любопытством прислушивались к его пьяному реготу.
– Давайте расплатимся, – предложил Дружиловский. Он заторопился домой: нужно было срочно обдумать, как использовать то, что он услышал от серба. «Ангелов... Ангелов...» – повторял он про себя.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
На другой день утром он направился в болгарское посольство. На нем было сшитое по моде длинное узкое пальто, темная жесткая шляпа, какие носили чиновники, на руках перчатки из тонкой желтой кожи. Он был тщательно выбрит, причесан, выутюжен, ему хотелось произвести наилучшее впечатление.
Через массивную дверь он вошел в холл посольства. Привратник окинул его опытным взглядом и почтительно поклонился, не позволив себе задавать вопросы.
– Могу я видеть господина Ангелова? – солидно спросил Дружиловский, стягивая с руки перчатку.
– Как прикажете доложить?
– Скажите: русский офицер, располагающий очень важной информацией.
Привратник скрылся за дверью. Пока все шло хорошо, но было неловко стоять посредине холла со шляпой в руках, а кроме столика и кресла привратника, больше никакой мебели не было. Увидев на стене гравюру, он подошел и, заложив руки за спину, стал ее рассматривать. Он даже приготовился спросить, кто автор этой замечательной вещицы.
В сопровождении привратника вошел высокий болгарин с крупным смуглым лицом и густо посеребренной лохматой головой. Он остановился на безопасном расстоянии от Дружиловского, ощупал его маленькими злыми глазками и спросил:
– Что у вас?
– Очень важно, но конфиденциально, – Дружиловский скосил глаза на привратника.
– С кем имею честь?
– Русский офицер Дружиловский Сергей Михайлович, – четко, по-военному ответил он и щелкнул каблуками.
Настороженно всматриваясь в него, болгарин молча сделал приглашающий жест.
Они прошли в небольшую гостиную, обставленную старой мебелью красного дерева. Болгарин показал ему на кресло у стены, а сам сел поодаль у приоткрытой двери в холл.
– Вы господин Ангелов? – Дружиловский смотрел на болгарина глазами, полными сочувствия и тревоги.
– Да, я Ангелов.
Дружиловский наклонился вперед и тихо сказал:
– Вас хотят убить... сербы... я знаю это совершенно точно, можно сказать, из первоисточника.
– Это для меня не новость, – совершенно спокойно ответил Ангелов. – Они мне сами писали об этом – и не раз.
– Я думал... я счел своим долгом русского офицера... – заторопился Дружиловский, видя, что Ангелов собирается встать.
– Спасибо, я тронут вашей тревогой, – сказал болгарин. Он встал и добавил равнодушно: – В этом проявилось наше кровное славянское братство.
Дружиловский поспешно вскочил.
– Долг русского офицера, – сказал он, пристукнув каблуками. – Если разрешите, один вопрос: не нуждается ли ваше посольство в документах, разоблачающих козни Коминтерна?
– Откуда у вас... такие документы? – спросил удивленно Ангелов. Последние дни в посольстве только и разговоров, что об этих документах. Из Софии специально по этому поводу приехал ответственный сотрудник охранки.
– Это вопрос уже другой и не самый важный, – улыбнулся Дружиловский.
– Подождите минуточку.
Ангелов вышел и вскоре вернулся с мужчиной почтенного возраста в мешковатом костюме, Ангелов представил Дружиловского.
– Я секретарь посла, – сказал вошедший. – Будьте любезны уточнить, о каких документах идет речь.
Нарушая инструкцию Зиверта, Дружиловский протянул свою визитную карточку, где было указано, что он возглавляет информационное агентство «Руссина», занимающееся деятельностью Коминтерна.
– Скажите, пожалуйста, вы знаете господина Зиверта? – спросил болгарин, внимательно смотря на него через толстые очки.
Дружиловский сделал неопределенный жест рукой.
– Хорошо, – улыбнулся болгарин. – Но нас могут интересовать только документы, связанные с Болгарией.
– Можно и такие, – сказал Дружиловский.
– Нам нужны очень определенные документы.
– Для этого мне понадобятся ваша помощь, ваш совет, а что касается меня, можете не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах.
Пожилой болгарин пригласил Дружиловского пройти с ним в его кабинет.
Дружиловский понял, что это был кабинет самого посла. А по тому, как по-хозяйски болгарин сел за массивный стол, над которым висел большой портрет болгарского царя, как небрежно отодвинул он в сторону лежавшие на столе бумаги, подпоручик самодовольно решил, что имеет дело с самим послом.
– Я хочу кое-что объяснить вам, – начал болгарин.
– Я весь внимание. – Дружиловский вытянул вперед лицо, выражавшее серьезность и сосредоточенность.
– Всю атмосферу жизни в нашей стране отравляют коммунисты...
– Как и всюду, как и всюду, – сочувственно вставил Дружиловский.
– Но у нас особенно, – продолжал болгарин. – Потому что у нас очень сильны традиционные симпатии к русским, к Москве, и многие просто не могут понять, что теперь от Москвы болгарину ничего хорошего ждать нельзя.
– Совершенно верно, – согласился Дружиловский.
– Вот на это мы и хотели бы открыть глаза всем болгарам...
– Именно этим мое агентство и занимается, – солидно произнес Дружиловский. – Не можете ли вы несколько конкретизировать свои интересы?
– Хорошо бы, например, иметь документ, из которого в Болгарии узнали бы, что Москва учит болгарских коммунистов сеять в нашей стране национальную рознь с целью вызвать смуту.
– Все ясно, – Дружиловский вынул блокнот. – Скажите, о каких нациях идет речь.
– Болгары... сербы... македонцы... хорваты... румыны... турки... – медленно продиктовал болгарин.
Дружиловский записал.
– Срок? – спросил он.
– Как можно скорее, – ответил болгарин. – И с этого мы только начнем.
Дружиловский поехал к Гаврилову.
– Дайте мне в долг чистый бланк Коминтерна.
– Кончились бланки, – мрачно ответил Гаврилов, он снова был пьян. – Музыка отыграла, за дело взялись могильщики.
– Может быть, завалялся хотя бы испорченный. Я по нему закажу новые и поделюсь. Плачу наличными сейчас же.
Гаврилов отыскал наполовину разорванный фальшивый бланк, они его склеили, а текст смыли.
Забежав домой за деньгами, Дружиловский поспешил в типографию, которая находилась недалеко от его агентства, на Лютерштрассе. Он давно приметил эту типографию, маленькую, чистенькую. В витринном окне была выставлена реклама: «Здесь принимаются заказы на всех европейских и на русском языках».
Его заказ нисколько не удивил хозяина типографии, он ничего не спрашивал, а когда получил деньги вперед, сказал, что завтра все будет готово.
Сто собственных бланков! Это было целое богатство. Дружиловский вместе с Бельгардтом и машинисткой Соловьевой принялись за изготовление фальшивки. Первый бланк они испортили. Машинистка не разобралась в поправках на черновике и одно слово напечатала два раза.
– Это не работа, а черт знает что! – орал на нее Дружиловский.
Теперь он диктовал машинистке сам. Все получилось гладко. Поставив под текстом размашистую неразборчивую подпись, Дружиловский смял документ, а затем, свернув его вчетверо, разгладил подогретым утюгом. Потом мокрым пальцем помусолил углы бумаги, и теперь она приобрела такой вид, будто уже побывала во многих руках...
Когда он принес фальшивку в посольство, то уже обращался к своему собеседнику: «господин посол», и тот не возражал.
Прочитав и осмотрев документ со всех сторон, болгарин улыбнулся:
– Я вижу: ваше агентство – предприятие серьезное, и потому сразу же даю вам новый заказ. А пока давайте оформим наши отношения... – он протянул Дружиловскому бухгалтерскую ведомость, где он увидел фамилию «Шидловский» и ниже: «За исследовательскую работу по заданию болгарского посольства – 100 марок».
– Тут же не моя фамилия, – сказал Дружиловский.
– Так будет лучше. Какая вам, в конечном счете, разница? Деньги-то ваши. Расписывайтесь. Берите деньги, и займемся делом.
Следующее задание тоже не было особенно сложным, тем более что текст «документа» был болгарином заготовлен. Это будет сообщение из Москвы о том, что какому-то господину Пастернаджиеву Коминтерн перевел десять тысяч долларов на усиление подпольной деятельности в военных частях. И еще несколько фраз – туманных и двусмысленных, которые можно было понимать как хочешь. В том числе и как зашифрованную инструкцию.
– Этот документ станет для господина Пастернаджиева смертным приговором, – сказал болгарин, закончив диктант.
– А кто он такой? – поинтересовался Дружиловский.
– Очень опасный для Болгарии человек.
Самой сложной для Дружиловского стала третья фальшивка.
Работа над этим документом началась с того, что болгарин прочитал Дружиловскому нечто вроде лекции о внутреннем положении в Болгарии.
– Наша многострадальная страна осенью двадцать третьего года пережила чудовищный кошмар, – печально и несколько напыщенно говорил он. – Коммунисты попытались устроить политический переворот и взять власть в свои руки. С большим трудом этот их злодейский план удалось сорвать, но очистить страну от коммунистов нам не удалось. Многих мы обезвредили, но довести оздоровление до конца нам помешали всякие либералы, которые в сентябре двадцать третьего года ничего не поняли и уподобились овцам, требующим амнистии для волков. Мы должны им доказать, в какое страшное болото они толкают Болгарию. Если они не опомнятся, коммунисты уничтожат и их.
Дружиловский весь внимание.
– Теперь перейдем к содержанию документа, – продолжал болгарин. – Я думаю, вы знаете известное «Письмо Коминтерна» английским коммунистам. Наш документ должен быть в этом стиле. Я думаю, вам следует кое-что записать. Будьте внимательны, пожалуйста, то, что я вам продиктую, абсолютно точно выверено и рекомендовано авторитетными инстанциями Болгарии.
Он выждал, пока Дружиловский приготовился записывать, и начал диктовать:
– Первое. Москва, Коминтерн, его отдел международных сношений дает приказ болгарским коммунистам мобилизовать все силы для нового вооруженного восстания. Это ясно? – Дружиловский кивнул, продолжая записывать. – Второе. Срок восстания – ночь с 15 на 16 апреля. Все это в тоне приказа... Третье. Несколько конкретных деталей. Например... Расстрелять военного министра Гордиева и... – болгарин продиктовал еще Две фамилии, которые Дружиловский в своем блокноте записал неразборчиво, и в фальшивке появятся фамилии Матко и Кашемиров.
– Надо пристегнуть еще несколько фамилий. – Болгарин взял со стола бумагу и, заглянув в нее, продиктовал: – Руссинов... Янчев... Зотов... Пусть в тексте будут непонятные сокращенные названия, какие так любят в Москве. Ну, например, ОУН или ОНГ и так далее – сами сможете придумать. Подпись под документом тоже придумайте сами, но желательно, чтобы она была не русской, а какой-нибудь иностранной.
Дружиловский кивнул, он решил, что поставит подпись Дорот – поди пойми, какой национальности этот коминтерновец. Фамилия эта уже давно застряла у него в памяти, а откуда взялась, он и не помнил.
Почти две недели шла работа над фальшивкой. Пришлось несколько раз бегать в посольство и получать там дополнительные данные и разъяснения. Дружиловский уже понимал, что делает очень важный документ, хотя, конечно, и подумать не мог, что эта его фальшивка станет исторической. Фашистский правитель Болгарии Цанков будет зачитывать ее в парламенте, ее напечатают многие газеты мира, и все это обернется гибелью тысяч и тысяч честных людей, которых повесят, расстреляют, замучают в тюремных застенках царской Болгарии.
3 апреля Дружиловский принес фальшивку. Болгарин долго и внимательно читал документ. Дружиловский не без внутренней дрожи ждал, не заметит ли посол допущенной им оплошности. Дело в том, что на эмблеме бланка стояло «отдел внешних сношений», а в тексте – «отдел международных сношений». Но болгарин этого не заметил.
– Могу вас поздравить, – сказал он наконец, – Болгария никогда не забудет вашей заслуги перед ней. – Он помолчал и сказал: – Завтра я уеду в Софию. Мне хотелось бы знать, имею ли я право заверить достаточно высокопоставленных лиц, что наши с вами деловые контакты не смогут стать достоянием других.
– Никогда! – воскликнул Дружиловский. – Все черновики уже уничтожены мною лично.
– А блокнот, в котором вы делали записи здесь, у меня?
– Тоже уничтожен.
– Кто, кроме вас, посвящен в наши дела?
– Только господь бог.
Дружиловский снова расписался в ведомости за Шидловского, получив на этот раз 500 марок.
...Вот он, самый высокий взлет Дружиловского! Газеты всего мира вопили о происках Коминтерна против маленькой Болгарии, взывали к совести человечества и требовали беспощадной борьбы с красной опасностью. Дружиловского распирало от гордости – это сделал он!
В Париже Совет послов великих держав целый день обсуждал вопрос, как спасти Болгарию от смертельной опасности. Посол Англии, потрясая «директивой Коминтерна болгарским коммунистам», предложил немедленно разрешить болгарскому правительству увеличить армию. Это предложение единогласно принимается. У Дружиловского дух захватывает – это сделал он!
Газета немецких коммунистов «Роте фане» каждый день сообщала о массовых казнях в Болгарии. Он читал эти сообщения с жутковатым ознобом – и это сделал он!
Зиверт сам позвонил ему по телефону:
– Должен признать – ты выдоил болгарскую корову колоссально, – как всегда, весело начал он. – Сделай вывод: когда работаешь серьезно, дело получается. Но не забыл ли ты, кто тебя направил к болгарам?
– Не забыл.
– Тогда гони двести марок!
– Сто.
– Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Заходи. Не зазнавайся.
Вот как все здорово получилось! А вокруг весна. Зацветают пахучие липы. В парках заливаются скворцы. На роскошной улице Курфюрстендам полно красивых женщин в ярких платьях и шляпках. По вечерам в парках военная музыка. И главное, все ему доступно! Все!
В эти дни о нем вспомнили американцы. Его пригласили в консульство, и Гамм заказал ему сразу несколько фальшивок. Это было для него самым убедительным подтверждением его значительности – из серого прозябания он вырвался на самостоятельную дорогу и заявил о себе всему миру.
Заказ американцев он выполнил быстро, уверенно, с подъемом. Он изготовил «Инструкцию Коминтерна своему представителю в Америке». В начале документа выражалась благодарность за успешную деятельность в пользу признания Америкой СССР и сообщалось о переводе из секретного фонда двадцати тысяч долларов на продолжение этой работы. Одновременно сообщалось, что советскому полпреду в Мексике Пестковскому Совнарком переводит на те же цели еще двадцать тысяч, а счет будет открыт в Стокгольмском банке. Далее давалось указание о «физическом устранении» Уорена, выдвигаемого Кулиджем на пост генерального прокурора. Эта акция почему-то должна была сблизить Кулиджа с сенатором Бора и смягчить возражения против признания СССР.
Другая фальшивка была «Инструкцией Коминтерна о реорганизации Американской компартии». В третьей говорилось о том, будто Коминтерн продает в Америке царские бриллианты. Американскому агенту Коминтерна предлагалось усилить контроль за этими операциями и за отчислением прибыли для подрывной работы. Эту фальшивку Дружиловский вручил берлинскому корреспонденту газеты «Нью-Йорк геральд» Чаплину-Каплану[8] 8
Н. Н. Крошко добыл из архива Орлова записку Бельгардта по поводу этой и других фальшивок Дружиловского для Америки. В ней говорится: «С деньгами из Москвы для агентов Коминтерна в Америке – ход понятный, а остальное выглядит непонятно и даже глупо. Завязка Кулиджа, Бора и устранение Уорена похожи на ребус, который не разгадают даже в Америке. С бриллиантами – глупость. Зачем Коминтерну торговать ими в Америке, когда хитрее сбыть их в любой богатой стране (например, в Швейцарии) и переправлять в Америку уже валюту? Но он (очевидно, Дружиловский. – В. А.) приносил в агентство уже подготовленные тексты и никаких исправлений не допускал. Платят ему здорово. Вы зря упустили эту возможность...»
[Закрыть].
Все эти фальшивки принесли Дружиловскому солидный доход в долларах, хотя ему и пришлось делиться с Гаммом, который помогал готовить тексты.
И наконец, еще одна победа – его поздравил с успехом сам грозный Перацкий и был при этом неузнаваемо ласков.
И только немцы почему-то никак не реагировали на его успех. На последней встрече Вебер был, как всегда, брезгливо-заносчив:
– Доктор Ротт приказывает вам написать подробную информацию о ваших делах с американцами. Но написать надо только правду. Вы свободны.
ИЗ БЕРЛИНА В ЦЕНТР. 12 апреля 1925 года
«Можно считать установленным, что все фальшивки болгарского направления изготовлены Дружиловским в его агентстве «Руссина». Машинистка Соловьева подтвердила факт перепечатки ею всех этих документов на фальшивых бланках. Соучастник – Бельгардт...
«Братство» Павлова окончательно идет ко дну. На днях он сказал мне: «У нас иссякли средства, ищите себе работу». Я немедленно сообщил эту новость Орлову, и тот сказал: «Так им и надо, дохлым дворянам». Он предложил мне работу у него. Так что вся проведенная мною подготовка переориентации на Орлова сработала отлично. Орлов мне верит, говорит со мной вполне открыто. Рассказывал о том, как солидно ведет он дело, он еще раз подтвердил свою причастность в изготовлении для Англии «письма Коминтерна» и назвал следующих соучастников: Жемчужников, Гуманский, Бельгардт, и его завершающей инстанцией в этой работе был друг Черчилля английский шпион Сидней Рейли. Последнее он привел как образец его тактического хода, уводившего все следы дела от него в Англию и сделавшего этот документ для Англии «принципиально подлинным». Бельгардт сотрудничает с Дружиловским не для заработка – он, очевидно, ведет разведку «Руссины» для Орлова, а значит, для англичан. Возможно также, что он действует там и от немцев. О Дружиловском Орлов говорит презрительно. Сказал: «Он неизбежно попадется в капкан, как всякая голодная мышь».
Кейт».
Резолюция на донесении:
