Текст книги "Две дороги"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Выписка из регистрационной книги центрального полицейского управления города Риги от 22.2.1926 г.

«Ф а м и л и я,  и м я – Дружиловский Сергей.

Н а ц и о н а л ь н о с т ь – русский.

О т к у д а  п р и б ы л – из Ревеля.

Ц е л ь  п р и е з д а – временное проживание на личные средства.

Д о к у м е н т – паспорт № 111371, выданный в Ревеле 10.IV.1925 г.

П р и м е ч а н и е – с положением о проживании в Латвии лиц нелатвийского подданства ознакомлен...»

Итак, он вынырнул в Риге. Поселился в дешевой гостинице на Суворовской улице и вел себя очень скромно. Ходил в шоферской кожаной куртке, в бриджах и ботинках с гетрами. Однако он не стал, как ему советовал Зиверт, ни чистильщиком обуви, ни почтальоном. Не стал и шофером. Деньги у него еще были. Две странички в его записной книжке заполнены колонками цифр – очевидно, он производил пересчет своих марок на латвийские деньги. Ниже обведена кружком, надо думать, общая сумма. Потом он эту сумму делит несколько раз, ставя в делитель разные цифры, определяющие его месячный бюджет. Остановился на сумме 150. Кружком обведен окончательный итог – 14 месяцев. Сбоку – восклицательный знак.

Уже пахло весной – подступал март 1926 года... Позавтракав в гостинице бутербродами с чаем, он уходил в город, бродил по его тихим, спокойным улицам, по вечерам смотрел новые фильмы в маленьком кинотеатре рядом с гостиницей. Брился дома сам, а раз в неделю в одной и той же парикмахерской на одно кресло приводил в порядок усики и прическу. Посматривая там на себя в зеркало, он замечал, как его лицо наливается и свежеет. Чувствовал он себя хорошо, жизнь ему нравилась. Записал в дневнике: «Черт побери, жить бы так да жить, жениться на местной хорошей бабе при деньгах, завести детишек и плевать на всю трижды проклятую политику с высокого дерева».

Рига располагала к подобным мечтам. Жизнь в городе за те немногие годы, что он здесь не был, разительно изменилась. Латышам до смерти надоели военные передряги, и они жадно устраивали свою жизнь, об этом ему говорили и уборщица в гостинице, и парикмахер, и хозяин табачной лавки. Да и он сам наблюдал на каждом шагу.

Устроились в этой жизни и русские эмигранты. Раньше они жили на чемоданах с надеждой вернуться в Россию и оттого были на поверхности и у всех на виду. Теперь большинство из них чемоданы распаковали и начали новую жизнь.

Русская газета раздраженно писала о тех, кто забыл об ответственности за судьбу России, кто высокие идеалы освобождения отчизны продает за благоденствие под чужими крышами. Одновременно газета печатала несусветное вранье о страшной жизни в «большевистском аду» и о близящемся часе спасения России.

Дружиловский читал это глазами специалиста и усмехался: кустари. Но все-таки чтение русской газеты, иногда вдруг пробуждало в нем желание поработать здесь, на этой дикой, неосвоенной ниве. Тихая жизнь все же начинала ему приедаться, и, кроме того, он обнаружил, что в разработанную смету не укладывается и тратит гораздо больше. Это вызвало у него тревогу.

В это время он встретил в Риге подпоручика Уфимцева, с которым учился в Московской школе прапорщиков и потом встречался в Ревеле. Теперь Уфимцев работал официантом в кафе «Эспланада». Дружиловский расспрашивал о судьбе своих знакомых, но тот ничего о них не знал. И, только услышав имя ротмистра Канукова, оживился:

– О, как же! Кануков имеет собственное дело в Межапарке. Я вот тоже собираю деньги. Открою свое дело, – мечтательно добавил Уфимцев.

Дружиловский сел в трамвай и поехал в Межапарк.

«Собственное дело» Канукова оказалось маленькой пивнушкой.

Раздобревший ротмистр обрадовался, они обнялись, расцеловались и сели за столик. Кануков сам принес пиво.

– Как живем? – спросил Дружиловский.

– Живем не тужим, уповаем на лучшее, – ответил Кануков. – Торговля кое-что дает. Годика через три попробую влезть компаньоном в солидное дело или начну дело сам.

У Дружиловского мелькнула мысль: не вложить ли оставшиеся деньги в подобное предприятие, но тут Кануков, рассказывая о жизни русских в Риге, назвал фамилию Воробьева.

– Это какой Воробьев? – встрепенулся Дружиловский.

– Да я одного только и знаю, – ответил Кануков. – Между прочим, он о вас писал в газете.

– Что еще он писал? – оторопел подпоручик.

– Точно уже не помню. Давно это было. – Кануков замолчал, припоминая. – Что-то про польских шпионов в Риге. Как они затягивали в свои сети русских, а те потом таинственно и бесследно исчезали. Он и сам еле спасся.

Дружиловский решил, что это именно тот Воробьев, который в салоне Ланской хотел продать ему поручика Крошко как человека, связанного с советским посольством. Он хорошо помнил этого хитрого, верткого, начиненного идеями человека. Именно такой и мог бы ему сейчас пригодиться. Если он разоблачал дефензиву, им легче будет найти общий язык.

– Где он теперь? – спросил Дружиловский.

– По-моему, в русской газете, он часто там пишет о политике, – ответил Кануков. – А вы, выходит, тоже спаслись от поляков?

– Удалось.

– Тогда выпьем за ваше спасение, – поднял кружку Кануков и, сделав глоток, вскочил навстречу вошедшим в пивнушку посетителям.

На другой день Дружиловский нашел в редакции русской газеты Воробьева. Действительно, это был тот самый Воробьев, только он отрастил теперь черную волнистую бороду и пышные усы. И одевался иначе – сейчас на нем был красивый добротный пиджак и даже модный галстук. Держался Воробьев поначалу с опаской, и разговор не клеился. Но когда Воробьев осторожно поинтересовался судьбой их общих польских знакомых, Дружиловский разразился яростной бранью: он лично бы перестрелял их всех как бешеных собак.

Воробьев усмехнулся.

– Ну что же, в отношении поручика Клеца вы можете это сделать. Он по-прежнему работает здесь, в их посольстве.

Воробьев достал из шкафа подшивку старых газет и дал ему прочитать свои статьи о проделках дефензивы.

Наврано там было с три короба, но Дружиловский изображался жертвой польского коварства, и он не возражал. Было совершенно ясно, что после таких статей Воробьев работать на поляков не мог.

– А что поделывает мадам Ланская? – спросил Дружиловский.

– В декабре прошлого года ее нашли мертвой в постели. Говорили – обожралась снотворного, но я уверен, что и это работа дефензивы, я еще до этой истории доберусь.

– А разве это не их газета?

– Давно уже. Иначе я здесь не сидел бы. Теперь это чисто русское издание, признанное местной властью, – ответил Воробьев.

– За что же борется ваша газета?

– На этот вопрос не ответит даже сам издатель, – хохотнул Воробьев. – Только одно для нашей газеты ясно: большевики – это разбойники.

Расстались они вполне дружески и потом стали встречаться. Воробьев советовал Дружиловскому не вылезать на поверхность и все обещал подыскать ему такое местечко, чтобы и деньги были, и работа поинтересней, но без риска. Это совпадало с советом Зиверта, и подпоручик терпеливо ждал. Но шло время, а Воробьев все не мог предложить ничего путного.

– Понимаете, Латвия в этом отношении самое трудное место, – объяснял он. – К русским эмигрантам отношение здесь настороженное, латыши не хотят и боятся ссориться с Москвой, она-то у них под самым боком. Я вон пишу только про международные дела, а про большевиков – ни слова. Ну их к черту, мало ли что... Да и зачем биться лбом о каменную стену? Я и вам лезть в дело с опасным риском не советую.

– Да, да, не надо, – искренне соглашался Дружиловский.

Воробьев познакомил его со своим другом – актером местного русского театра Башкирцевым, веселым, компанейским человеком; Воробьев сказал, что до Риги он жил в Польше и там сильно пострадал от польской охранки. Сам Башкирцев об этом вспоминать не любил.

– Что было, то сплыло, – отшучивался он. – А за то, что я оказался в сих благословенных местах, мне надо дефензиву благодарить.

Это был крепкий мужчина лет сорока. Рыжеволосый, с некрасивым, грубо высеченным лицом, с большими узловатыми руками, он больше походил на крестьянина. У него всегда были деньги, которые он щедро тратил. В ресторане охотно платил за всех, повторяя одну и ту же шутку: «Сам я бобыль, останется на костыль». Это Дружиловского поначалу насторожило, он всегда считал, что актерская братия нищая. Однажды он спросил об этом Воробьева.

– Да у него все есть, – загадочно ответил Воробьев, поглаживая пышные усы: – Дача у него, впрочем, не собственная, но он ее постоянно снимает.

– Я считал, что артисты народ безденежный, – заметил Дружиловский.

– Это, брат, зависит от того, в каком театре артист играет, – рассмеялся Воробьев.

– Все-таки откуда у него столько денег?

– Могу сказать одно – деньги у него честные.

– Вы давно его знаете?

– Почти с тех пор, как себя помню. Мы оба русские, родились в Варшаве. Даже учились в одной гимназии, только он был на два класса старше. Правда, тогда я с ним знаком еще не был. Но дальше все, что хлебал от судьбы он, хлебал и я. И он и я ненавидим польскую шайку Братковского, от которого, кстати сказать, Башкирцев натерпелся больше нас с вами. Далее – мы женаты на двоюродных сестрах, правда, он развелся. И последнее – он, как вы уже заметили, веселый, компанейский, а главное – верный мужик. Мне лично надоели унылые и неверные. Ну, как вы сочтете – хорошо я его знаю?

Вместо ответа Дружиловский опять спросил:

– Но все-таки откуда у него деньги?

– Это он должен сказать вам сам, – уклонился Воробьев и повторил: – Его деньги честные. Ручаюсь.

К устройству Дружиловского в Риге Башкирцев отнесся скептически.

– На русских спроса нет, товар с душком, – хмыкнул он. – Не надо торопиться. Це дило треба розжувати.

Как-то Воробьев заговорил о том, что Дружиловский мог бы получить огромные деньги у большевиков, но ехать к ним он боится, как бы организовать это дело без поездки?..

Башкирцев резко повернулся к нему с очень серьезным лицом:

– Я не слышал об этом. Понял? Не слы-шал.

Он так это сказал и был так непривычно серьезен, что Дружиловский с удивлением посмотрел на обоих, не сознавая при этом, что его удивила не сама мысль о возможной сделке с большевиками, а только то, как об этом говорили его друзья.

Снова проходило время, а с работой ничего не получалось.

И вдруг Воробьев сказал однажды:

– Сходите-ка вы в советское посольство, предложите свои услуги.

– Да что вы только говорите? Они еще в посольстве закуют меня в кандалы! – возмутился Дружиловский.

– Не торопитесь, – серьезно продолжал Воробьев. – Вы можете предложить им материал, разоблачающий происки Запада против Москвы. За это денег они не пожалеют, а у них деньги без счета. Их посольство самое богатое.

– Да вы просто нехорошо шутите, – возмущенно продолжал Дружиловский. – Сперва я действовал против них, а теперь – здравствуйте, я – за вас. Кто в это поверит?

– Могу сказать одно – из Латвии в Россию уже вернулись сотни русских. Среди них немало таких, кто вчера считался смертельным врагом большевиков. А теперь они пишут оттуда – получили работу, живут прилично. Разве не могли и вы сменить ориентацию? Это же политика, а в ней все возможно.

– Почему же вы туда не едете?

– Вы ведь знаете, что я родом из Варшавы и считаюсь польским подданным. А это совсем другой коленкор.

Поначалу предложение Воробьева показалось Дружиловскому чистейшим абсурдом, но чем больше он об этом думал, тем все меньше оно его пугало. Логика его размышлений при этом была элементарной: верно, политика дело мутное, и конечно же, он, как никто другой, может дать большевикам драгоценнейший материал. Еще шевелилась мыслишка таким способом разделаться со всеми, кто безжалостно выбросил его на свалку.

Он специалист своего дела и может быть одинаково полезен и антибольшевикам, и самим большевикам.

Для начала он решил сам выяснить, действительно ли советское посольство в Риге миролюбиво относится к русским, желающим вернуться на родину. Несколько раз он прошел мимо советского консульства. Там всегда толпились русские, стремившиеся домой, в Россию. С одним, уже получившим визу, он разговорился. Спросил, много ли задают вопросов.

– Всего три: год и место рождения, специальность и при каких обстоятельствах покинул Россию.

– Что же вы ответили на последний вопрос?

– Правду: находился в армии, не ведал, что делается, верил своим командирам.

И наступил день, когда Дружиловский сам зашел в консульство. Там ему дали опросный листок, в нем действительно было всего три вопроса и на обороте просьба указать, по какому документу в настоящий момент проживает заявитель. Но когда Дружиловский назвал свою фамилию, ему почудилось, что в глазах у консульского сотрудника мелькнуло удивление.

Дружиловский сказал, что он снова на днях придет, но больше и близко не подходил к этому дому.

ИЗ РИГИ В ЦЕНТР. 9 июня 1926 года

«Операция подготовлена и фактически начата. Исполнители: Сумароков и Дальний [9] 9
  Сумароков – условное имя Воробьева. Дальний – подлинная фамилия Башкирцева. Оба они были связаны с советской разведкой. Оба были действительно русскими из Варшавы и пострадали от польской дефензивы. Бежав из Польши, они поселились в Риге и вскоре установили связь с советской разведкой. Работали среди русской эмиграции в Латвии и многим честным людям помогли вернуться на родину или избежать сетей иностранных разведок, вербовавших в Прибалтике исполнителей для проведения диверсий против Советского Союза. Немало сделали они и для разоблачения врагов нашего государства.
  Во время подготовки операции против Дружиловского Воробьев писал в Москву: «За все время нам еще не приходилось иметь дела с такой законченной в своей гнусности продажной личностью, воображающей себя политической фигурой. Если бы Вы только знали, как нам. невероятно трудно выслушивать, да еще одобрительно, рассказы этого негодяя о его прежних заслугах. Цинизм неисповедимый. Например, в отношении Болгарии он выразился так: «От моей работы тамошние красные захлебнулись в собственной крови». И тут же начинает рассуждать (правда, пока еще не очень уверенно) о том, как должны обрадоваться в Кремле, если он предложит ему свои услуги. В общем, нет меры подлости, применимой к этому, с позволения сказать, человеку...»


[Закрыть] . Их контакты с Дружиловским непрерывны. У обоих впечатление о нем одинаковое – при большом самомнении, умом не блещет и трус. Последнее, очевидно, будет нашей главной трудностью.

Подготовьте все на границе. С латвийской стороны Сумароков все уже сделал, и стоило это гораздо дешевле, чем ожидалось. У меня создается впечатление, что известный вам Пограничник [10] 10
  Речь идет о капитане латвийской пограничной стражи в районе Латгалии, который действительно впоследствии был связан с советской разведкой.


[Закрыть] все яснее дает нам понять, что готов помогать нам бесплатно. Не поговорить ли с ним в открытую?

Кузнец».

Резолюция на донесении:

Срочно – Кузнецу

1. На границе все готово, но не следует торопиться, помня, что трусость – сестра подозрительности.

2. Предложение в отношении Пограничника одобряется, он сделал для нас уже вполне достаточно, чтобы понимать свое положение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Наступило жаркое лето. Многие рижане перебрались на Взморье или уехали на хутора. Субботним утром Дружиловский шел по Елизаветинской улице и нос к носу столкнулся с трижды проклятым польским поручиком Клецом. Оба так растерялись, что поздоровались, но мгновенно побагровевший поляк спросил с яростью:

– Кто вас сюда пустил? – он оглядывался по сторонам, точно искал полицию.

Перепуганный Дружиловский прибежал к Воробьеву в редакцию и рассказал о встрече.

Воробьев тревожно задумался, теребя бороду.

– Встреча и впрямь неприятная, – сказал он наконец. – Весь вопрос, что Клец предпримет, а от него можно ждать чего угодно. Во всяком случае, разыскать вас в Риге ему особого труда не составит.

– Я могу попросить защиты в эстонском посольстве, – сказал Дружиловский. – У меня эстонский паспорт.

– Вам придется рассказать там слишком много, чтобы они поняли, какая вам грозит опасность, – охладил его Воробьев. – Кроме того, эстонское посольство не станет из-за вас портить отношения с польским.

– Но я для них в некотором роде лицо официальное, – возразил Дружиловский, имея в виду причастность к эстонской разведке.

– То есть? – Воробьев и раньше догадывался, почему у подпоручика эстонский паспорт.

– Это не важно, – уклонился Дружиловский. – Но что же можно предпринять?

Они долго сидели молча. Дружиловский с надеждой ждал совета, а Воробьев в это время думал о том, что встреча подпоручика с Клецом может ускорить операцию и это внезапно возникшее обстоятельство надо использовать.

– Следует посоветоваться с Башкирцевым, – сказал он энергично. – У него возможностей больше, чем у нас с вами вместе. Сейчас же поедем к нему на дачу и пробудем там до понедельника. Кроме всего, там вы будете в полной безопасности. А он как раз полчаса назад звонил, приглашал.

На Взморье ехали втроем.

За окнами вагона проплывала пестрая панорама дачного пригорода – янтарные свечи сосен, ярко покрашенные виллы, а вверху – голубое небо с темнинкой от близкого моря. А взглянешь в окно напротив – там сверкает на солнце река, и за ней во все стороны зеленый простор до самого горизонта, где синеет зубчатка леса.

Башкирцев, как всегда, был весело оживлен, рассказывал о своем театре – вечно там происходили всякие смешные истории. Вчера герой-любовник забыл роль, а суфлер в это время задремал в своей будке.

– Представляете, героиня ждет решающего объяснения, – Башкирцев изобразил, с каким дурацким видом героиня ждала слов своего любовника, – а наш герой ходит по сцене, как тигр в клетке, и мычит. Гм... Гм... Потом он направляется к суфлерской будке и как двинет по ней ногой. Суфлер встрепенулся и давай сыпать текст, который уже давно сыгран. А любовник хоть бы что, чешет за ним этот текст. Тогда и героиня вернулась к старому тексту. В публике – регот, а мы за кулисами тоже бьемся в судорогах. А вы чего не смеетесь? – вдруг спросил он.

– У нашего друга неприятность, – Воробьев рассказал, что случилось.

– Да, Клец сволочь опасная, – согласился Башкирцев и вдруг рассмеялся. – И все-таки пан Клец зверь не самый страшный, мы просто, видать, на всю жизнь напуганы дефензивой. Придумаем что-нибудь, одна коварная мыслишка у меня уже есть, но сейчас об этом надо забыть. Суббота и воскресенье – наши, и мы не позволим, чтобы этот мерзавец испортил нам отдых. Забыть!

Остаток дня и вечер они, сидя на веранде дачи, пили холодное пиво, играли в «очко» и разговаривали о всякой чепухе. Башкирцев рассказал про главного режиссера своего театра.

– Второго такого ловеласа, наверно, нет на всем белом свете, – весело болтал он, сдавая карты. – К тому ж красив: атлет, львиная грива, брови кустами, голубые глаза. Голос – фисгармония на семь октав. А по поведению орел – в своем гнезде не гадит, актрис в труппе не трогает, гуляет на стороне. Раз в два-три месяца мы имеем в театре дополнительный спектакль с участием родителей пострадавшей. В этот момент наш лев срочно заболевает и исчезает. Только звонит откуда-то администратору и спрашивает: «Как дела в театре?» Если администратор отвечает «все в порядке», он говорит: «Объявите на завтра репетицию, я приду». Если же ответ неблагоприятный, он говорит: «Что-то у меня печень разыгралась, я полежу еще». Так что предназначенные ему удары судьбы принимает на себя администратор, за что, как мы подозреваем, получает от нашего льва особое вознаграждение. А однажды... – Башкирцев умолк, глядя на насупившегося Дружиловского. – Сергей Михайлович, мы же договорились – забыть. Наверное, вы думаете, хорошо ему резвиться, поляки для него что снег прошлогодний, – Башкирцев вдруг повернулся к нему спиной и задрал рубашку: – Смотрите! Вот что такое для меня поляки!

Вся спина у него была в багровых рубцах.

– Эту роспись мне сделали в дефензиве, – продолжал Башкирцев. – Считайте, сколько ударов я выдержал! Выдержал, Сергей Михайлович! Они требовали, чтобы я сознался, будто я советский агент, и, так как я молчал, они пробовали сделать меня разговорчивым при помощи стальных прутьев. Так что можете быть уверены – против Клеца я вместе с вами!

– А меня ты уже и не считаешь? – спросил Воробьев.

– Мы оба с вами, Сергей Михайлович! Так что не тревожьтесь, Клеца мы стреножим. И забудьте!

И он постарался забыть. Хотя бы на эти два дня, когда он будет с друзьями.

В воскресенье после завтрака они отправились к морю и лежали там на горячем песке. Солнце палило как в июле. С берега доносились звуки духового оркестра. Далеко-далеко в море, казалось, над линией горизонта, плыли, распахнув белые крылья, яхты.

«Можно же жить вот так, испытывая от жизни удовольствие и не ведая никаких неприятностей», – думал с завистью Дружиловский, прислушиваясь к беспечной болтовне Воробьева с Башкирцевым.

Погревшись на солнце, искупавшись, они вернулись на дачу, пообедали и по предложению Башкирцева легли на часок поспать. Дружиловский заснуть не мог. Что будет с ним завтра, когда он вернется в безысходную реальность собственной жизни?

Вечером они долго гуляли по опустевшему пляжу, любуясь закатом солнца, которое тонуло в море, разбрызгивая по небу зеленый свет.

Потом был ужин на веранде дачи.

Башкирцев разлил по рюмкам коньяк.

– Я хочу выпить за счастливое совпадение – редко так бывает, чтобы вместе собрались трое мужчин, у которых при одном имени одинаково скрипят зубы от ярости.

– Если имя женское, то это не такой уж редкий случай, – сказал Воробьев.

– Какие еще женщины? Я имею в виду пана Клеца и всю польскую шайку, – с ненавистью произнес Башкирцев и, помолчав, добавил тихо: – Выпьем, господа, за месть мерзавцам!

– Поди доберись до них, – вздохнул Дружиловский.

– Слушайте! – продолжал воодушевленно Башкирцев. – Можно мне говорить за этим столом без всяких околичностей?

– Думаю – да, – ответил Воробьев.

Башкирцев выпил коньяку и обратился к Дружиловскому:

– Ответьте мне, кого больше всего боятся паны из дефензивы?

– Ну... наверно, русских, – ответил он.

– Не наверно, а именно и только русских! – воскликнул Башкирцев. – Когда они произносят слово «ГПУ», у них стекленеют глаза от ужаса. Сам видел. В свою очередь, и русские имеют о чем поговорить с панами из дефензивы. Так вот эту ситуацию я и положил в основу своей мести. Я нашел канал через границу на восток и вот уже второй год снабжаю русских информацией о черных делах дефензивы и, кроме чувства удовлетворения, имею за это. – Он повел рукой вокруг. – Имею все это: и дачу, и море. И этот коньяк, черт побери! Выпьем за мою месть!

Они выпили. Дружиловский напряженно смотрел на Башкирцева.

– Что вы смотрите на меня как на привидение? – спросил Башкирцев. – Впрочем, правда, такое поначалу всегда удивляет. Не так ли?

– Верно, – в голове Дружиловского мелькнуло: «Вот, вот же где может начаться и моя новая большая дорога!»

– Вы видели мою спину, они же сами подсказали мне, чем заняться, – продолжал Башкирцев: – Но, увы, я становлюсь все беднее в смысле материала. Иссяк. Вот, правда, помог мне недавно Воробьев, и я с его помощью так подцепил вашего поручика Клеца, что он теперь, ручаюсь, не спит по ночам и думает, в какой бы яме ему спрятаться. Теперь мы ему поддадим еще и за вас. Но вы-то, Сергей Михайлович, как я догадываюсь, лопаетесь от обилия материала, который так нужен русским. Давайте скооперируемся. И мстить будем вместе, и жить в полное удовольствие. Не возражаете?

Его сближение с Башкирцевым развивалось очень быстро. Они все чаще встречались, обсуждали, как лучше использовать материал, которым располагал Дружиловский.

– Мы, Сергей Михайлович, не будем безрассудно щедрыми, – говорил Башкирцев. – Начнем с малого, а каждый новый материал будет все более ценным, русские народ головастый, они соображают, что у нас с вами колодец без дна.

Дружиловский написал подробное сообщение о польском и международном шпионском центре в городе Ровно, близ советской границы. Вскоре он получил свою часть гонорара. Сумма была вполне приличная. Это ободрило его: заплатили – значит, он действительно нужен. Он работал по плану, который составил вместе с Башкирцевым, но каждый раз делал больше, чем было намечено.

– Не надо так, не торопитесь, – сдерживал его Башкирцев. – Помните, что у колодца дно все-таки есть.

Гонорар увеличивался от материала к материалу. Дружиловский совсем успокоился. К нему вернулась уверенность, и он стал уже втайне подумывать, что хорошо бы избавиться от посредничества Башкирцева и не делить с ним доходы. Тем более что и сам Башкирцев признался, что чувствует себя неловко.

– Вы пашете, – сказал он весело. – Я только хожу за вашим плугом, снимаю урожай. Давайте-ка, справедливости ради, сделаем так: я вас свяжу с русскими напрямую, и, хотя бы через раз, вы будете пахать целиком на себя.

Дружиловский решился на это не сразу, долго обдумывал, прикидывал, и наступил день, когда они вместе выехали на границу. Башкирцев показывал свой «канал» к русским. С наступлением темноты он оставил Дружиловского в густом перелеске и пошел через границу. А спустя два часа вернулся оттуда с деньгами.

– Вот, считайте. Половина ваша.

Они возвратились в Ригу, условившись встретиться через три дня.

В благодарность за полезное знакомство Дружиловский устроил Воробьеву ужин в «Лидо» – лучшем ресторане на Взморье.

– Дело верное, – говорил ему Воробьев. – Вы же еще, как я понял, специалист по самым разным политическим документам. Вы думаете, русским не нужны такие документы? Я бы советовал вам в следующий раз вместе с Башкирцевым идти через границу. Незачем делить с ним свой гонорар. Приготовьте для первой репрезентации материал получше и сами переговорите с русскими. Но не продешевите: то, что знаете вы, для русских – чистое золото.

Дружиловский слушал и думал. У него возникла и зрела, как он думал, грандиозная идея – связаться с русскими покрепче, потом дать сигнал Зиверту и через него восстановить связь с ведомством доктора Ротта. Он хорошо знал, в какой высокой цене у немцев агенты, имеющие возможность приблизиться к Советской России. А тогда уж, имея за спиной могущественную немецкую разведку, можно перебраться в Москву и работать там на два фронта.

– А вдруг на этот раз канал не сработает? – спросил Дружиловский. – Я ведь, даже пока сидел в лесу, ожидая Башкирцева, и то нанервничался досыта.

Воробьев рассмеялся.

– Конечно, волков бояться – в лес не ходить. Но не бойтесь, у Башкирцева все налажено прочно. С латвийской стороны у него все куплены, ему на это дело дают деньги те же русские. А на той стороне его попросту ждут каждую ночь.

28 июня 1926 года Дружиловский вместе с Башкирцевым выехал в пограничный район.

В ночь на 29 июня они без всяких осложнений перешли границу и вскоре были встречены советскими пограничниками. Их повели на заставу. Дружиловского пригласили в домик командира заставы. Там его встретил заместитель начальника советской контрразведки Пузицкий. Он предложил Дружиловскому сесть и спросил:

– Оружие у вас есть?

– Нет, нет, – быстро ответил Дружиловский, он уже почувствовал тревогу. – А где Башкирцев?

– О Башкирцеве потом, – сухо сказал Пузицкий. – Назовите свою фамилию, имя и отчество.

– Дружиловский Сергей Михайлович.

– Вы арестованы, гражданин Дружиловский. Вот ордер.

– Это провокация! – взвизгнул он.

– Вы все решали и делали сами, – спокойно сказал Пузицкий.

– Я протестую! Я!.. – захлебнулся он в крике.

– Советую вам успокоиться и трезво взглянуть на вещи, – продолжал Пузицкий.

– За что я арестован? – упавшим голосом спросил Дружиловский.

– Для начала – за нелегальный переход советской границы, – ответил Пузицкий. – Кроме того, на протяжении многих лет вы занимались грязной провокационной деятельностью, стоившей крови многих тысяч людей в разных странах. Вы дискредитировали перед всем миром наше государство и думали, что все это сойдет вам с рук? Напрасно. Теперь придется ответить за все.

– Меня заставили, я всего лишь пешка в большой игре, – тихо проговорил Дружиловский.

– Вот это мы понимаем, – сказал Пузицкий. – И самое лучшее для вас – рассказать советскому суду, кто вашими грязными руками вел эту страшную кровавую игру.

Несколько дней в Москве шел судебный процесс. Дружиловского судила военная коллегия Верховного суда СССР.

На процессе нравственный облик Дружиловского и ему подобных был раскрыт с беспощадной ясностью.

ВЫПИСКА ИЗ СТЕНОГРАММЫ СУДА:

П р о к у р о р. Вы сами заявили нам, что не имеете понятия о законах чести.

Д р у ж и л о в с к и й. То есть я о них знаю, но мне они были ни к чему. Когда занимаешься таким делом, про честь следует забыть.

П р о к у р о р. Каким делом?

Д р у ж и л о в с к и й. Вы знаете каким.

П р о к у р о р. Я хочу, чтобы вы сами сказали, почему ваши дела несовместимы с понятиями чести и совести.

Д р у ж и л о в с к и й. Гражданин прокурор, вы же знаете, что я собой представляю. Вам лучше спросить про честь у тех, кто платил мне деньги за эти мои дела и еще приговаривал, что я участвую в исторических событиях и даже на них влияю.

П р о к у р о р. Когда-нибудь спросят и у них... Значит, вас и образованного профессора, дипломата объединила бесчестная борьба против коммунистов?

Д р у ж и л о в с к и й. Так они же в таком деле без меня обойтись не могли.

Суд разоблачил перед всем миром омерзительную деятельность политических клеветников и провокаторов.

Когда разбирался эпизод с изготовлением болгарских фальшивок, в качестве свидетеля выступил один из создателей и руководителей Болгарской коммунистической партии, Васил Коларов.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ В. КОЛАРОВА НА ПРОЦЕССЕ С. ДРУЖИЛОВСКОГО

«...Первые фальшивки против коммунистической партии в Болгарии появились еще в июле и августе месяцах 1923 года. Эти фальшивки преследовали тогда такую цель: подготовить общественное мнение Болгарии для кровавых репрессий против коммунистической партии и рабочих организаций. В этих фальшивках было сказано, что болгарские коммунисты являются агентами Москвы, что они получают деньги и выполняют директивы из Москвы. Эти директивы направлены к тому, чтобы силою свергнуть фашистское правительство Болгарии, которое порвало отношения с Советским Союзом.

И вот в результате этих науськиваний 12 сентября 1923 года была совершена известная провокация со стороны болгарского правительства – разгром всех рабочих организаций: политических, профсоюзных, кооперативных, культурно-просветительных и так далее.

Вследствие этого и вспыхнуло известное сентябрьское восстание в Болгарии. Для доказательства, что восстание организовывалось Москвой, и была сфабрикована фальшивка. В этой фальшивке был приказ: «Восстание 15 сентября». Конечно, это было ложью. Ничего подобного в действительности не было. Восстание вспыхнуло в результате неслыханной провокации правительства. После этого правительству надо было «оформить» роспуск рабочих организаций. Тогда была сфабрикована новая фальшивка, на этот раз от имени кооперативной секции Коммунистического Интернационала. Надо было дать специальное доказательство, будто бы рабочий кооператив «Освобождение» – самый крупный кооператив Болгарии того времени – был интендантом-поставщиком оружия для коммунистической партии. Фальшивка сыграла эту роль, и кассационный суд Болгарии постановил распустить кооператив.

Затем появляются фальшивки Дружиловского, изготовленные им в Берлине, и фальшивки Якубовича, стряпавшиеся в Вене.

В Берлине и Вене, в этих двух центрах, изготовлялись всевозможные фальшивки. В Вене Якубовичем была изготовлена фальшивка, в которой указывалось, будто там, в Вене, существует специальный балканский революционный центр и что этот центр по поручению Коммунистического Интернационала и Советского правительства подготовляет большевистскую революцию во всех Балканских государствах. В одной из фальшивок было сказано, что там, в Вене, произошло специальное совещание и будто бы на этом совещании председательствовал я, и совещание приняло решение о ближайшем выступлении во всех Балканских странах.