Текст книги "Две дороги"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
Дружиловский набросал дома черновик фальшивки и отправился к Бенстеду. «Ничего, ничего, – подбадривал он себя, – кажется, поезд снова тронулся».
Бенстеда он узнал не сразу. Старый данцигский знакомый был без бороды и от этого выглядел значительно моложе.
– Что же это, господин Дружиловский, с моей легкой руки вы начали большую карьеру, а теперь не узнаете? Как быстро заносятся удачливые люди, – с веселой укоризной сказал Бенстед. – А между тем, когда вы ворвались в мою контору в Данциге, я в ту же минуту понял, что на вас можно ставить. У вас в глазах была такая решимость, что я сказал себе: этот человек, если нужно, проломит каменную стену, а такие люди встречаются, увы, не часто.
Дружиловский слушал настороженно и незаметно следил за Бенстедом. Самое подозрительное было то, что в Данциге Бенстед был врагом дефензивы, а сейчас действовал заодно с ней.
– Судьба распорядилась так, что теперь и вы и я снова помогаем Польше, – сказал Бенстед. – Впрочем, дело не в судьбе, а в трезвом отношении к политике. Наверно, вы, как и я, поняли, что Польша сейчас занимает самую энергичную позицию в борьбе с большевиками. А то, что где-то там есть ненавистный нам с вами Братковский, это уже вопрос чисто личного свойства. Не так ли?
Дружиловский промолчал.
– Давайте займемся делом, – предложил Бенстед.
Они сели за стол.
– Нет, нет, с правыми националистами все не так просто, как вы думаете, – сказал Бенстед, прочитав «болванку», приготовленную Дружиловский.
– Я сделал, как сказал Ретингер, – пояснил подпоручик.
– Значит, и он не понял, в чем тонкость нашего хода, – продолжал Бенстед. – Надо сделать так: крушение организовали не коммунисты, а правые националисты. Но для этого они поручили нескольким своим людям пролезть в коммунистическую партию, а потом уже, под видом коммунистов, произвели крушение.
– Зачем же выводить из-под удара коммунистов?
– Во-первых, так или иначе они окажутся под ударом, во-вторых, всегда все валят на коммунистов, и это так надоело, что никто не верит. В общем, давайте набросаем черновик.
Польская разведка все рассчитала точно.
После полуночи Дружиловский ушел от Бенстеда с окончательно отработанным черновиком фальшивки. С утра он сел за ее изготовление, а около трех часов дня, когда большую часть текста он уже перенес на бланк, явилась полиция, и Дружиловский был арестован. Черновик фальшивки был предъявлен ему как улика в том, что он собирался спровоцировать в Германии внутренние политические беспорядки. Объявили, что суд над ним состоится через два месяца.
Дружиловского посадили в одиночку.
Все было проделано так быстро, что у него минуты не было подумать о происходящем. Только теперь, в тюрьме, он восстановил в памяти эти последние дни и все понял. Это поляки. Все началось с телефонного звонка трижды проклятого Перацкого. Он не понимал толком всех тонкостей своего последнего «документа». Он, как всегда, делал то, что ему говорили, и был уверен, что документ так или иначе направлен против немецких коммунистов. Но тогда почему немцы за этот документ посадили его в тюрьму и собираются судить?
Проходили дни, на допросы его не вызывали, и он уже решил, что в его дело вмешался Зиверт. Все свои надежды Дружиловский связывал только с ним.
Зиверт о нем действительно помнил. Он спросил у доктора Ротта: не следует ли как-то дать знать Дружиловскому, чтобы он ни при каких обстоятельствах не упоминал ни одного немецкого имени? Задавая этот вопрос, Зиверт больше всего опасался за себя.
– Что он будет говорить следователям полицей-президиума, не имеет абсолютно никакого значения, с ним вообще не будут разговаривать, – ответил доктор Ротт, брезгливо сморщив свое белое анемичное лицо. – Этот человек вообще не существует, и нечего о нем думать.
Зиверт успокоился. Но случилось непредвиденное. Однажды в его кабинет вошел рослый мужчина в английском френче и лакированных желтых крагах. У Зиверта был звериный нюх на людей. По тому, как независимо этот человек держался, как он привычным легким движением вынул из кармана визитную карточку и положил ее на стол, Зиверт сразу понял, что к нему явился человек сильный, а значит, и опасный. Прочитав фамилию, он напряг все свое внимание, весь свой изворотливый ум. Это был Бризоль – известный русский богач, теперь живущий в Америке и работающий там у всесильного Генри Форда.
– У меня к вам серьезное дело, – не тратя времени попусту, сразу начал Бризоль, но Зиверт остановил его:
– Прошу понять меня правильно... – замялся он, – у вас есть еще какой-нибудь документ?
Бризоль понимающе улыбнулся и положил перед ним свой американский паспорт.
– Прошу извинить, – сухо сказал Зиверт, возвращая ему паспорт.
– Вас оправдывает русская пословица: «С кем поведешься, от того и наберешься...» – с усмешкой произнес Бризоль и начал рассказывать о своем деле.
В Америке произошел шумный инцидент между Фордом и американским журналистом Германом Бернштейном, который обвинил автомобильного короля в клевете и предъявил иск на очень крупную сумму. Форду нужны документы, подтверждающие его правоту. Нельзя ли добыть документ, доказывающий, что Бернштейн для своих выступлений против Форда пользовался данными, которыми его снабдили агенты Коминтерна и американские коммунисты?
– Это будет стоить очень дорого, – сказал Зиверт. Он мгновенно оценил ситуацию – с Фордом шутить нельзя, дело не из легких, но деньги можно огрести такие, что стоило потрудиться.
– Когда речь заходит о чести имени, Форд денег не жалеет, и давайте не будем говорить об этой стороне дела. Нас интересует только результат. Но во всех его аспектах. Во всех, – подчеркнул Бризоль.
Зиверт понимающе склонил голову, его живое смуглое лицо сковало выражение глубокой сосредоточенности.
– Из всех аспектов я выделяю два главных, – неторопливо начал он. – Первый – проучить газетчика, поднявшего руку на Форда. Второй – чтобы после операции не было... – он запнулся и закончил с мимолетной улыбкой: – Чтоб не было никакого дыма.
– Совершенно верно, – согласился Бризоль, подумав, что такого типа, как его собеседник, не мешало бы Форду иметь при себе постоянно.
– Однако обеспечить второй аспект в условиях Америки крайне трудно, – продолжал Зиверт. – Мистер Форд – фигура, все, что связано с ним, – сенсация, и понятно любопытство газетчиков. А эта публика может найти труп там, где его и не было.
– Именно. Мистер Форд тоже говорил об этом.
– Я рад быть его единомышленником, – усмехнулся Зиверт. – Но это только усиливает мое беспокойство.
– Вы отказываетесь?
– Нет, – твердо ответил Зиверт. – Но я обязан именно этот аспект тщательно продумать.
– Когда мне зайти? – спросил Бризоль, вставая.
– Завтра в это же время.
На другой день у Зиверта уже был готов план действий.
– По-моему, я нашел решение... У меня есть человек, который может это сделать, и всякий дым при этом будет исключен. Но этот человек сейчас сидит в немецкой тюрьме.
– Начало мне не нравится, – сказал Бризоль.
– Нас же интересует не начало, а конечный результат. Не так ли? – оживленно продолжал Зиверт. – Этот человек известен как владелец информационного агентства, занимавшегося делами Коминтерна. Его услугами пользовались и ваши газетчики. Им можно будет в случае чего об этом напомнить. Словом, информированность этого человека в делах Коминтерна вне сомнения. А сделав все, что требуется для вас, этот человек исчезнет.
– Совсем? – быстро спросил Бризоль.
– Нет, это было бы неосторожным шагом, исчезновение в данной ситуации немедленно вызовет подозрение.
– Но газетчики вездесущи, – сказал Бризоль.
– Этот человек будет знать, что свободу и жизнь он получит за то, что станет немым. Я хорошо его знаю, он будет образцовым немым.
Бризоль долго думал, перебирая вынутые из кармана четки.
– А все остальные щели? – спросил он наконец.
– Щель еще только одна, – ответил Зиверт. – Берлинский полицей-президиум. Но там есть достаточно солидный человек, он все, что нужно, сделает и тоже будет немым по причинам, которые объяснять нет надобности.
– Я бы хотел иметь дело только с вами.
– Со мной и с тем человеком в тюрьме. Все остальное я беру на себя.
Теперь они заговорили о гонораре, и надо думать, что эта операция стоила Генри Форду немало.
Подготовка заняла больше недели.
Дружиловский по-прежнему сидел в одиночке, ожидая суда, на котором собирался доказывать, что он непримиримый борец против коммунизма.
В это утро он, лежа на жесткой койке, репетировал свою речь на суде. Лязгнул запор, ржаво проскрипела дверь, и в камеру зашел незнакомый господин в ворсистом пальто и большой клетчатой кепке.
Дружиловский свесил ноги с койки, удивленно глядя на него.
– Я, с вашего разрешения, сяду, – не здороваясь, сказал незнакомец на хорошем русском языке. Он сел на табуретку и, вынув портсигар, протянул Дружиловскому: – Прошу.
– Спасибо, не курю, – хрипло ответил Дружиловский, хотя он чертовски хотел глотнуть табачного дыма.
По камере поплыл приятный аромат дорогого табака. Оглядевшись, незнакомец сказал:
– Тюрьма – это все-таки тюрьма, даже если она немецкая. – Он помолчал. – Моя фамилия Бризоль. Не слышали?
– Почему не слышал? Я знаю вас, – ответил Дружиловский. – Только я думал, что вы в Америке.
– В данное время я здесь, – сказал Бризоль. – Но дело у меня к вам все же американское, и направил меня господин Зиверт, который кланяется вам.
Затем Бризоль сообщил, что ему нужно.
– Разве господин Зиверт не понимает, что, сидя здесь, я ничего сделать не могу? – спросил Дружиловский.
– Понимает. И мы поступим так, – продолжал Бризоль. – Вы здесь, в камере, под присягой дадите свидетельские показания, что те документы, которыми оперировал Бернштейн, вы однажды видели у известного вам агента Коминтерна.
– Согласен, – ответил он.
«Ясно! Зиверт протягивает руку помощи», – пронеслось в его голове.
– Однако будет выглядеть странно, что я даю какие-то показания, сидя в тюрьме.
– Я получу от немцев справку, что вас попросту спрятали в тюрьме от мести коммунистов, – сказал Бризоль.
Дружиловский выжидательно молчал.
– Платой будет ваша свобода. Замечу, это будет стоить недешево.
Дружиловский сделал все, как ему было сказано, – под присягой и даже в присутствии православного священника дал необходимые показания.
Прощаясь с ним, Бризоль сказал:
– Оплата вашей работы произойдет неукоснительно и в самое ближайшее время.
Но прошло еще две недели, а свободой не пахло, и уже был назначен день суда – 3 ноября. Он решил, что его снова обманули, и, когда его везли в суд, чувствовал себя преданным всеми, кому он верно служил. Но нет, он так просто на колени не станет! Он будет ожесточенно бороться и на суде не пощадит никого!
Весь его запал пропал даром. Судебного разбирательства не было. Ему сразу объявили приговор. Время, проведенное им в тюрьме, определялось как наказание. Ему было предписано в сорок восемь часов покинуть Германию. Дружиловский подписал обязательство через два дня явиться в полицей-президиум для получения выездных документов, и его отпустили.
ИЗ БЕРЛИНА В ЦЕНТР. 14 мая 1925 года
«Все завершилось тем, что 24 апреля с. г. газета «Роте фане» выступила с разоблачением болгарских фальшивок Дружиловского. Опубликованное местной печатью опровержение болгарского посла выглядело беспомощно – голое отрицание плюс злость. Немцы Дружиловского от греха подальше убрали, посадили его в тюрьму за какую-то фальшивку о крушении поезда в Данцигском коридоре. Когда будет суд, неизвестно, он уже откладывался два раза, а печать по этому поводу больше ничего не сообщает. Так или иначе агентство «Руссина» перестало существовать. Деятельность группы Орлова продолжается, и весьма активно, я делаю здесь все, что могу, надеюсь, что через пару месяцев мы нанесем удар и сюда.
Кейт».
Резолюция на донесении:
Передайте Кейту:
1. Необходимо до конца проследить судьбу Дружиловского.
2. По Орлову необходимы прежде всего документы – улики.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Дружиловский вышел из здания суда на улицу, и в лицо ему ударил холодный ветер. Был тот утренний час, когда служивый Берлин уже приступил к работе, а праздный мог еще поваляться в постели, и улица была безлюдна. Ветер гнал по ней снежную поземку, она хлестала по ногам. Гремя и позванивая, катились трамваи, с ревом и фырканьем проносились автомобили, он смотрел на все это отрешенно – Берлин отказался от него. В шуме улицы ему слышались беспощадные слова: «в сорок восемь часов...», «в сорок восемь часов...».И когда полицейский на перекрестке вдруг уставился на него, он непроизвольно ускорил шаг.
Он быстро устал, начал задыхаться, его терзал нестерпимый холод. На нем было легкое пальто и светлая летняя шляпа. Редкие прохожие посматривали на него удивленно, подозрительно. От сознания, что он растоптан и обречен на унижение, комок подкатил к горлу и защипало в глазах. Он заплакал.
Пожилая женщина протянула ему на ладони медные монеты.
– Что вам надо? – отшатнулся он.
– Я хотела... вам помочь... – смутилась женщина и торопливо пошла прочь.
Немедленно к Зиверту. Вот кто еще может его спасти. Только он! Все остальные – продажные шкуры, они и от чужой беды норовят барыш получить. Зиверт, и никто другой, помог ему вырваться из тюрьмы. Он поможет ему и сейчас.
Он долго звонил в заветную дверь. Уже решил, что Зиверта нет дома, и все-таки звонил, звонил.
Сердито щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Зиверт в накинутом на плечи халате смотрел на него опухшими, непонимающими глазами. Дружиловский протиснулся в дверь.
– Извините... на два слова...
– Господи боже мой, – взмолился Зиверт. – А еще раньше ты не мог? Я работал до пяти утра, у меня голова трещит. – На самом деле он ждал его появления, только думал, что в суде его продержат дольше.
– Умоляю... – задыхался Дружиловский.
Они прошли в кабинет. Зиверт плюхнулся в глубокое кресло.
– Ну что? – спросил он, мучительно морщась и кутаясь в халат.
– Я хочу вас поблагодарить.
– За что? – поднял брови Зиверт.
– За помощь. Господин Бризоль... Когда он передал мне привет от вас, я все понял. Спасибо.
– Погоди-ка, погоди-ка, что за чушь ты мелешь? – Зиверт выдвинулся всем телом. – Что это еще за Бризоль? Какие приветы? Уж не рехнулся ли ты, соколик?
Дружиловский на мгновение оторопел, но сразу сообразил, что Зиверт не хочет об этом говорить.
– Я понимаю, – тихо сказал он, преданно смотря в глаза друга. – А мне приказано в сорок восемь часов покинуть Германию.
– Вариант для тебя совсем не худший, – вдруг ясно и жестко произнес Зиверт и снова утопил в кресле свое легкое тело. – Единственное, что могу тебе посоветовать, – не ждать все эти сорок восемь часов. Удивляешься? Бог мой, неужели ты действительно ничего не понимаешь? Ты что – дурак или ребенок? Болтаешься по городу, когда тебя сейчас на каждом углу караулят, чтобы выпустить из тебя дух.
– Да кому я нужен? Я и так конченый, – уныло сказал он.
– Ну так я тебе объясню, – Зиверт повернулся в кресле так, что халат распахнулся, открыв заросшую рыжими волосами грудь. Он поправил халат и сказал: – И для поляков, и тем более для болгар ты будешь конченым только тогда, когда станешь покойником и не сможешь ни вспоминать, ни чесать языком. Не собирался ли ты, идиот, побежать к ним за помощью? Да, может, немцы только для того и дали тебе сорок восемь часов, чтобы облегчить эту операцию.
Дружиловский смотрел на Зиверта расширенными от страха глазами. Только теперь он понял! Раньше ему это и в голову не пришло.
– Ну, что вытаращился, дитя непорочное? – спросил Зиверт. По-тюремному остриженный, безусый и точно усохший, Дружиловский был жалок. Но Зиверт, смотря на него, думал со злостью, что этот облезший хорек опасен для него.
– Куда тебя высылают? – спросил он, прекрасно зная, что Дружиловского отправят в Эстонию.
– Не сказали.
– А ты бы спросил. Может, они предложат Париж? – ехидно сказал Зиверт, оскалив белые зубы. – Даю тебе последний совет – просись в Ревель к жене и там, возле нее, затихни года на три самое меньшее. Будто тебя нет и никогда не было. Занимайся чем угодно – чисти ботинки, разводи пчел, разноси почту – что хочешь, но чтоб тебя не было видно и слышно. А иначе ты в два счета схлопочешь пулю в затылок и три строчки в уголовной хронике. И учти – пугать тебя попусту мне незачем. Я, к сожалению, чувствую какую-то дурацкую ответственность за тебя и не хочу, чтобы ты кончил как бездомная собака. Чем черт не шутит, может, придет час, и я тебя еще свистну.
– Я все сделаю, как вы говорите, – покорно произнес Дружиловский.
– Деньги есть?
– Немного.
– Не ври, ты последнее время хапал обеими руками. Не бойся, взаймы не попрошу. Еще один совет. Ты припомни – как только ты начинал сорить деньгами, немедленно попадал в дерьмо. Так вот – живи это время так, будто денег у тебя нет. Деньги всегда деньги, и, когда тучи пройдут, они помогут тебе быстро встать на ноги. А теперь сыпь от меня и, пока я сам не напомню, забудь мой адрес и мое имя. Понял?
– Да, да. Но я никогда не забуду, что вы для меня сделали, – торопливо сказал Дружиловский.
Зиверт вскочил из кресла и протянул ему руку.
– Всего, соколик. И не кори судьбу. В нашем деле такое неизбежно, и если ты умел делать большие дела, умей осилить и большие неприятности. Желаю успеха.
Дружиловский вышел на улицу, и его охватил дикий страх. Каждый встречный казался ему опасным, завидя, что впереди кто-то стоит, поворачивал обратно.
Дома он взял деньги, дневник, сложил в чемоданчик самое необходимое и отправился в полицей-президиум.
Прождал в приемной около трех часов, но зато там чувствовал себя в полной безопасности.
Наконец его провели в узкую длинную комнату с зарешеченным окном, через которое виднелось серое небо.
– Ну что собираетесь делать? – спросил упитанный розовощекий чиновник в черном полицейском мундире.
– Я хочу уехать в Эстонию, там у меня жена.
– Эстландия? – переспросил чиновник и, заглянув в какие-то бумаги, кивнул: – Можно. И мы дадим вам такой документ, на основании которого вы можете получить там местный паспорт, а может быть, даже и нансеновский. И вам везет, через два-три дня в Гамбурге будет эстонский пароход.
Вечером Дружиловский сел в гамбургский поезд. Целый час прятался в закоулках вокзала, и, когда до отхода поезда оставалось пять минут, он, подняв воротник и надвинув на глаза шляпу, быстро прошел к своему вагону.
Описывать все, что с Дружиловским произошло после того, как он покинул Берлин, не вызывается необходимостью и не представляет для нас интереса. Он сам вел хронику своего движения по канализационной трубе, и мы воспользуемся его записной книжкой:
«14 января. Записываю на пароходе «Саарема». Немцы под занавес опять меня обманули – по их бумажке меня на пароход не брали, пришлось за 300 марок купить шведский паспорт на имя какого-то Нильса Свенсона, к нему приладили мою фотографию. Помогли в этом встреченные мною в Гамбурге знакомые мне по службе у Юденича жандармский полковник Н. П. Нейман и К. И. Гетцен. Спасибо им, конечно, но содрали они с меня, сволочи, многовато.
Море неспокойно, и на душе у меня тоже. И все же получше, чем в Германии, где я действительно каждую минуту мог получить пулю в затылок. Хорошо еще, что Зиверт предупредил меня и я был последние дни начеку. Будь они прокляты, все, кого я считал своими соратниками по большой политике. Кроме Зиверта, все сволочи и волки. Но я еще поднимусь, урок даром мне не пройдет, и берегитесь, гады! Я буду жить и действовать по вашему же волчьему закону. Вы еще услышите обо мне, пусть только пройдет срок моей тихой, безвестной жизни».
Следующую запись в дневнике он сделал спустя год с лишним – 27 февраля 1926 года, находясь уже в Риге:
«Все, что случилось со мной в Ревеле, это сплошной кошмар. Юла не пустила в дом, через дверь сказала, что замужем и чтобы я, пока цел, убирался куда подальше. Но мало этого, она, гадина, просигналила в охранку, и еще ночью меня взяли из гостиницы. Они добивались, зачем я приехал в их Эстонию. Когда я говорил, что приехал, чтобы жить семейной жизнью, они ржали так, что все стало ясно. Спасибо, Юлочка, мы и этого не забудем. Стали бить и опять то же – зачем приехал? Тогда я, чтобы отвлечь их от своей персоны, выдал им баланду, будто мне точно известно, что на днях в Эстонию прибыл очень важный агент Коминтерна, по паспорту Нильс Свенсон. Ход был точный – меня же по этому паспорту зарегистрировали их пограничники, а я тот паспорт, как только сошел на берег, как требовали Нейман и Гетцен, уничтожил, оставшись при немецком аусвейсе. Почти два месяца они меня не беспокоили, все искали агента Коминтерна, а потом все же смикитили, а где же регистрация прибытия моей персоны, и поняли, что по тому шведскому паспорту прибыл я. И опять взялись за меня и опять били, но я не мог сказать им ни правды, ни ничего не мог толкового выдумать. Тогда они, еще продержав меня в тюрьме до самой зимы, сделали неожиданный ход – завербовали меня в свою вшивую разведку и после подготовки забросили в Латвию. И даже паспорт мне сварганили. Идиоты! Я завет Зиверта выполню и в Риге лезть на рожон из-за шелудивой Эстонии не собираюсь. Меж тем год моей безвестности уже миновал».
ИЗ БЕРЛИНА В ЦЕНТР. 19 января 1925 года
«Берлинский полицей-президиум опубликовал краткое сообщение о том, что русский эмигрант Дружиловский, нарушивший установленные для эмигрантов правила проживания в Германии, решением суда выслан за пределы страны. Куда выслан, не сообщается, и установить это не удается. На мое предположение, не выехал ли он в страну своей наибольшей удачи – Болгарию, Орлов сказал: «Болгарам ввозить к себе этот смердящий труп втройне опасно, Дружиловский просто кончился, забудьте о нем, как о битой карте.
Кейт».
