Текст книги "Две дороги"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

После первой «встречи» с Араловой появилась ее информация о том, что в посольстве царят большие строгости, сотрудникам запрещено разговаривать наедине, без разрешения посла обслуживающему персоналу, нельзя выходить на улицу (это должно затруднить следующие «встречи»), побудка и отход ко сну по общему сигналу. Все работники посольства, конечно, агенты ГПУ.

– Не густо, не густо, но пригодится и это, – сказал Зиверт, прочитав это первое сообщение.

Позже Вера Дмитриевна стала несколько разговорчивей и «сообщила» Дружиловскому все то, что он сам слышал о советских представителях, У него хватило ума и хитрости переработать услышанное на свой лад. Но своим хорьковым нюхом он чуял, что женщине этой следует как можно скорее исчезнуть. Вера Дмитриевна постепенно становилась все менее полезным информатором. А затем она лишилась права выхода из посольства и, наконец, была отправлена из Германии в Россию. Зиверт так и не успел разобраться в брехне Дружиловского и даже сделал вывод, что он работает честно и не пытается, как другие, сбить масло из воды.

Дружиловский регулярно встречался с Моравским. Он передал ему по частям копию переписки Андреевского с русскими монархическими лидерами во всем мире. Эти копии он получил от доктора Ротта. Он снабдил поляков и копией «информации», полученной от той же самой Веры Дмитриевны Араловой.

Однажды Дружиловский застал у Моравского двух незнакомых мужчин. Один из них – молодой жгучий брюнет с тренированной спортивной фигурой, в светлом клетчатом костюме – был похож на преуспевающего киноактера. Другой, постарше, – костлявый, со злым, желтым лицом и холодным презрительным взглядом.

– Познакомьтесь, пан Дружиловский, это мои друзья, – сказал Моравский. – Майор французской армии Лорен. – Молодой франт любезно улыбнулся на поклон Дружиловского. – Вы должны знать, – весело продолжал Моравский, – что между Польшей и Францией издавна существует не только политическая, но и национально-психологическая близость. Недаром мы свою Варшаву называем маленьким Парижем. – Моравский и майор Лорен рассмеялись. Выражение желтого лица у пожилого не изменилось, он посматривал на Дружиловского строго.

– Лично у меня от майора Лорена нет никаких секретов, – продолжал Моравский. – Как я надеюсь, и у него от меня.

Майор Лорен кивнул и сказал что-то по-французски.

– Майор убежден, – перевел Моравский, – со временем историки откроют, что Париж в переводе на польский язык означает Варшава.

Как-то незаметно разговор перешел на дела. Француз изъявил желание поближе познакомиться с Дружиловским и даже, если он не возражает, воспользоваться его услугами.

Моравский перевел его слова и весело воскликнул:

– Боже мой: кто может отказаться? Мсье Дружиловский солжет, если скажет, будто он не хочет побывать в Париже...

Спустя полчаса Дружиловский стал агентом французской разведки «Сюрте женераль» на разовой плате. Все произошло так быстро, и господа были столь напористы, что он подписал обязательство, не имея возможности ни с кем согласовать этот шаг. Впрочем, для немцев это может остаться тайной... Майор Лорен вручил новому агенту триста марок, сказав при этом что-то очень рассмешившее Моравского, тут же простился со всеми. Моравский проводил его в переднюю, а вернувшись, представил наконец сидевшего у окна пожилого человека.

– Пан Перацкий. Мой коллега, а чтобы быть точнее – мой патрон.

Поляк кивнул Дружиловскому и жестом пригласил сесть возле него. Пока он придвигал кресло и усаживался, Перацкий тяжелым взглядом из-под оплывших век наблюдал за ним.

– Не трудно вам в Берлине? – тихо спросил Перацкий.

– Нет.

– Как у вас обстоят дела с личной жизнью?

– На это у меня нет времени.

– Ваша жена сюда приедет?

– Не... думаю... – запнулся Дружиловский. Черт бы побрал этого костлявого поляка – что ни вопрос, то загадка. А тут еще его глаза – серые, будто придавленные веками, холодные, злые. На всякий случай он отвечал односложно, его страх усиливался.

Перацкий долго молчал, и в это время его тяжелые веки сомкнулись. Он точно отпустил Дружиловского на минуту из-под власти своего взгляда.

– Хочу призвать вас к осторожности и осмотрительности, – заговорил он наконец так тихо, что Дружиловский вынужден был наклониться к нему, чтобы лучше слышать. – Нельзя, чтобы у вас было несколько богов. Обязанности могут быть разные... – лежавшая на подлокотнике кресла желтая рука поляка сделала скупое пренебрежительное движение. – Но бог должен быть один. – Указательный палец поляка приподнялся. – Один. И это Польша. Ваши корни там, и, пока вы это понимаете, вас не ждут никакие неприятности. В нашем деле очень важно, чтобы спина была защищена.

(Давая этот совет, Перацкий, конечно, не мог знать, что спустя немного времени, когда он уже будет министром внутренних дел Польши, ему именно в спину всадят несколько смертельных пуль украинские националисты.)

Убедившись, что никакая опасность, по крайней мере сейчас, ему не грозит, Дружиловский слушал нравоучения поляка с непроницаемым лицом, и только тонкие брови его были чуть приподняты, будто он недоумевал, зачем ему об этом говорят.

– Отныне вы будете встречаться со мной, – чуть громче сказал Перацкий.

Дружиловский удивленно оглянулся на Моравского, но тот читал газету.

– Должен предупредить... у меня неважный характер. Но изменить его я не могу, да и не вижу в этом необходимости.

– Не понимаю, к чему этот разговор, – обиженно сказал Дружиловский.

– К тому, пан Дружиловский, что ваш характер мне тоже не очень нравится, и этот вывод я сделал не сегодня. Боюсь к тому же, что всем известная мягкость пана Моравского не пошла вам на пользу.

На красивеньком лице подпоручика застыло выражение оскорбленного достоинства. Он, прищурясь, смотрел на давно опостылевший ему плакат о разысканных Красным Крестом поляках.

– Перейдем к делу, – сказал Перацкий. – Польше нужен советский документ, затрагивающий интересы Америки. Вы поняли? Документ советский против Америки.

– Не понимаю, – пробормотал Дружиловский, испугавшись. Он решил, что ему нарочно дают задание, которое он не может выполнить.

– Я сказал достаточно ясно, и здесь не первый класс гимназии, – вдруг громким голосом сказал Перацкий.

– Где же я его возьму? С советскими учреждениями я не связан, – решительно заявил Дружиловский.

– Пан Дружиловский, – покачал головой Перацкий. – Я рассчитывал на вашу сообразительность, высоко аттестованную мне паном Моравским. Или вы сумели ввести его в заблуждение?

– Он просто скромничает, – откладывая газету, отозвался Моравский, как всегда, мягко и улыбчиво.

– Почему же он тогда меня не понимает? – спросил Перацкий. – Это же так просто: нам нужен документ, значит, он должен быть. А его происхождение нас не интересует.

– Хорошо, я постараюсь, – после долгой паузы сказал Дружиловский. Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда. А главное, он вдруг подумал, а не дают ли ему поляки настоящее большое дело, а он от него отмахивается.

– С этого и надо было начинать, – Перацкий оглянулся на Моравского: – Вы хотите что-нибудь сказать?

– По-моему, все ясно, и нам остается только пожелать пану Дружиловскому успеха, – Моравский подошел к столу, дружелюбно и ободряюще улыбаясь Дружиловскому.

ИЗ БЕРЛИНА В ЦЕНТР. 11 апреля 1923 года

«Братство белого креста», по-видимому, располагает приличными средствами, происхождение которых выясняю. Павлов эту сторону держит в сильном секрете.

Интересующий вас поляк Перацкий возглавляет в Берлине представительство польского Красного Креста. Прибыл сюда недавно. Попытаюсь получить поручение к нему от Павлова. Кроме Перацкого, там работает еще некий Моравский, с ним меня недавно познакомил Павлов, который сказал мне, что все это представительство – шпионское гнездо и что эти поляки явно пытаются выяснить планы и возможности «братства».

На прием к Павлову явился и предлагал свои услуги интересовавший вас Гаврилов, который действовал от Зиверта в Вене. Он произвел на Павлова отвратное впечатление, после разговора с ним он сказал: «Трагедия русской эмиграции еще в том, что в ее среде оказались вот такие, попросту темные личности, для которых драма России не больше как поприще для грязных делишек, а то, что они творят во имя собственного брюха, Европа относит на счет всей эмиграции, и это подрывает авторитет тех, для которых борьба за спасение России является второй, если не первой религией...» Когда я спросил, что же за услуги предлагал Гаврилов, Павлов ответил: «Любые».

Об агентстве «Руссина». Четыре дня в объявленное время приема посетителей наблюдал за указанным в объявлении адресом. Посетители туда приходят, но не густо, кто они, не знаю. Никакого наружного наблюдения за агентством не обнаружил. Во все дни, вскоре после окончания объявленного времени, оттуда выходила женщина лет сорока, бедно одетая, которая шла затем в общежитие «Станица», предназначенное для русской эмигрантской бедноты. Постараюсь установить ее личность, чтобы иметь ее в виду как возможный ход внутрь агентства.

Ваше указание выполнено – снял двухкомнатную изолированную квартиру на Гаммерштрассе, 7. Третий этаж. Имеется запасный выход во двор через балкон и пожарную лестницу. Деньги на взнос за квартиру за полгода вперед дал Павлов и вроде не в долг, а как вспомоществование от «братства». Он с женой был у меня на новоселье. Все было скромно и дружественно. Он поднял тост за меня и в моем лице за думающее офицерство. Тут же было уточнено, что я буду при нем личным референтом. Его жена имеет какое-то родство с русским промышленником Манташевым, состоит с ним в переписке, и, как я понял с ее слов, он материально помогает «братству». Во время разговора она активно обсуждала дела «братства», вызывая раздражение мужа. Однако она женщина нелегкомысленная, образованная и явно умнее мужа. Некоторые его высказывания встречала благосклонной улыбкой неприятия, а иногда, вступая с ним в спор, обращалась к нему: «Наивное вы мое дитя».

Это донесение идет через Нового. Если будет возможность, передайте мое уважение и благодарность Старому, работать с ним было интересно и поучительно.

Кейт».

Резолюция на донесении:

Передать Кейту:

1. Его работа положительно отмечена в приказе Главного. Пожелание успеха.

2. В ответ на наши протесты австрийские власти заявляют, что местонахождение Александра Гаврилова им неизвестно. Дайте его точные берлинские координаты. Что он теперь делает?

3. Как с разработкой версии подхода к Дружиловскому? Работающая у него женщина представляет интерес, но действовать надо очень осторожно, помня немецкое происхождение «Руссины».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ИЗ ДНЕВНИКА ДРУЖИЛОВСКОГО:

«...Это, если разобраться, первое мое настоящее дело, и я должен все сделать сам. Я хорошо соображаю, что это дело значит. Есть Америка с ее богачами, и есть Россия с ее большевиками. Большевики хотят ликвидировать американских богачей, а те хотят ликвидировать большевиков. Весь мир смотрит: кто же кого? Кто начнет? Чем кончится схватка? И вдруг между этими колоссами встаю я. (Польша тут только посредник.) Мне поручено ускорить начало схватки. Шутка сказать, а если задуматься, голова кругом и дух захватывает. Смогу ли я? Не трахнусь ли с такой высоты? Страх мешает думать, и к тому же еще неделю назад я о таком деле и не помышлял. С чего начать, не знаю. Мог бы помочь Зиверт, а не хочет, наверно, ему не с руки, что документ будет пущен в ход поляками. А может, он хочет проверить, на что я способен? Но какая ему разница, через кого пойдет документ, или зачем ему проверять меня за счет интересов политики? Ведь ему должен быть важен результат, и сам же он работает на тот результат. Однако лихо его знает, политика занятие не простое, тут, что ни шаг, знай оглядывайся – правильно ли ступил... Зиверт сказал, что политика как паутина: тронь – и сразу выскочит паук. Просто так паутину трогать – только пауков дразнить, и это каждый дурак может. А надо в ту паутину посадить муху, тогда паук выскочит не зря...

Да, но муху-то сперва надо поймать, а она, сволочь, летает, просто так в руки не дается. В общем, вопрос для меня стоит круто: или я это дело сделаю, или быть мне не в политике, а на затычках у того же Зиверта».

Как и ожидал доктор Ротт, хозяин конторы «всевозможных услуг» Орлов заинтересовался объявлением Дружиловского об открытии агентства «Руссина». Фамилия эта была ему знакома, он приезжал в Ревель во времена Юденича и читал там в русской газете воспоминания Дружиловского о пережитом им в застенках московской ЧК. Потом в каком-то кабаке его познакомили с автором – красивеньким подпоручиком, который показался ему дешевым хлюстом из штабной канцелярии. Однако в контрразведке Юденича ему сказали, что Дружиловский действительно побывал в руках у чекистов и бежал из московской тюрьмы. Вскоре Орлов уехал из Ревеля и выкинул из головы этого смазливого офицерика... И вдруг на тебе, он объявляется в Берлине и лезет в дело, которое Орлов считал своей монополией. Хватит ему Зиверта, с которым пришлось делить сферы деятельности.

Орлов знал, что новое агентство, да еще с такой рекламой, не могло появиться без благословения немцев, и решил поговорить о нем с Зивертом – этот все, что связано с немцами, знает из первых рук.

Зиверт его опасения не рассеял – сначала сказал, что об этом агентстве говорить рано, дитя только становится на ноги, а когда речь зашла о самом Дружиловском, сказал, что это лошадка темная, но со связями.

– Немецкими? – прямо спросил Орлов.

– А черт его разберет, – отмахнулся Зиверт. – Поживем – увидим. – И добавил серьезно: – Но начало у Дружиловского польское, это я знаю точно.

– По-вашему, поляки могут открыть в Берлине такое агентство?

– А почему нет? В Берлине сейчас всякой твари по паре. – Зиверт знал, конечно, о расчетах доктора Ротта и сейчас всячески подогревал интерес Орлова к агентству Дружиловского. – Что касается меня, то я выжидаю. Если обнаружу, что этот подпоручик мне мешает, приму меры.

Орлов достаточно хорошо знал Зиверта, чтобы верить ему на слово, и решил сам прощупать Дружиловского. Но прежде он счел полезным посоветоваться с человеком, который был Для него высоким авторитетом и начальником.

Таким человеком являлся английский разведчик – «спец по России» Сидней Рейли. Вместе со своим агентом Орловым он работал над одним очень важным документом. Они окончательно отделывали фальшивое письмо руководителя Коминтерна Зиновьева английским коммунистам. С помощью этой фальшивки английские консерваторы должны были прийти к власти[4] 4
  Ввиду того, что так называемое «Письмо Зиновьева» в летописи антикоммунизма занимает особо значительное место, автор находит нужным в следующей главе опубликовать подлинные документы, относящиеся к этой постыдной истории.


[Закрыть].

Каждый вечер Рейли приходил к Орлову в его контору, и там, занавесив окна, до глубокой ночи они работали над документом. Орлова поражали осведомленность и неистощимая работоспособность англичанина. Рослый, атлетически сложенный, с энергичным красивым лицом, одетый всегда подчеркнуто строго, со вкусом, он вызывал уважение одним своим видом. Орлову известно, что это легендарно храбрый человек, – он долго и бесстрашно действовал в красной России под самым носом у чекистов, но оказался для них недосягаем. Россию большевиков он знал как свои пять пальцев, говорил и писал по-русски как коренной россиянин.

В этот вечер они делали последнюю подчистку письма... Снова Орлов поражался осведомленности англичанина. В письме было слово «связи», Рейли заменил его словом «узы» и объяснил, что в последних своих речах Зиновьев дважды употребил это слово. По этой же причине в других местах письма вместо слова «центр» написал «мозг», а вместо «соглашательство» – «компромисс».

Подобного рода детали, учил он Орлова, иногда стоят дороже смысла.

Но вот письмо было отшлифовано. Рейли встал, сладко потянулся, хрустнул суставами.

– Поразительная штука история! – заговорил он, пружинно поднимаясь на носках. – В Лондоне бушует политическая баталия за министерские кресла. Публикуются программные речи, декларации, заявления. Весы колеблются. Партийные лидеры ночей не спят, придумывают, что бы им еще бросить на весы. А мы с вами в это время пишем трехстраничный документик, который попросту опрокинет те весы. Еще сегодня я позвоню в Лондон, скажу только два слова «работа окончена», и лидеры консерваторов будут спать спокойно – мы им уже подарили власть... История... – Рейли подошел к столу, взял письмо, бегло его просмотрел, бросил небрежно на стол. – Как говорится, финита ля комедия!..

Жена Орлова принесла в кабинет традиционный ужин англичанина – кружку теплого топленого молока, затянутого коричневой пенкой, и поджаренный ломтик хлеба, а мужу – ростбиф и стакан крепкого чая.

– Можно бы и выпить по случаю, – осторожно предложил Орлов.

– Нет, – отрезал Рейли. Прорвав ложечкой пенку, он сделал несколько глотков. – Напиток умных королей. Умных. Глупые предпочитают виски или, не дай бог, водку. Брр!

– Да и я ведь тоже... только когда повод... – сказал Орлов.

– Из всех бесчисленных русских поводов для пьянства я признаю только один – поминки. Смерть всегда таинственна, и думать о ней трезво невозможно. Мой вам дружеский совет, – продолжал Рейли, – не увлекайтесь этим. Слишком грандиозно дело, к которому я вас привлек, чтобы подвергать его опасности.

Орлов хотел что-то возразить, но Рейли поднял руку.

– Не надо, господин Орлов. Я все знаю и поэтому еще раз говорю вам – дело слишком грандиозно. – Он помолчал и сказал с улыбкой: – Давайте поговорим о чем-нибудь более интересном. Что нового в Берлине?

– Особо интересного ничего, – ответил Орлов. – Социал-демократы, по-моему, укрепились прочно и окончательно, равной им силы в Германии нет.

– А коммунисты?

– Социал-демократы загнали их в угол и обескровили.

– Эх, нам бы в Англию таких социал-демократов, – мечтательно произнес Рейли и вдруг энергично, со злостью: – Наши социалисты – это лапша с простоквашей. Придумали мифический рай, в котором овцы и волки будут жить в любви и согласии. И что самое удивительное – многие овцы в этот рай верят! А здесь господин Эберт выбросил потрясающий лозунг: мы за возрождение нации и потому против коммунистов! И он говорит это и Круппу, и безработному, которого Крупп выбросил на улицу. И те вместе аплодируют Эберту и отдают ему голоса. Гениально! Демагогия высшего класса! А? Скажете, я не прав?

– Да уж в чем, в чем, а в хитрости им не откажешь, – согласился Орлов. – А чего стоит их ход с Советами? Давят петлей своих коммунистов и подписывают договор с московскими.

Рейли, не соглашаясь, покачал головой.

– Еще вопрос, кто тут оказался хитрее: Берлин или Москва? Но как раз из этого обстоятельства вытекает наша главная задача – подрывать динамитом все, что связано с Москвой. – Он взглянул на стол, где лежало письмо. – После этого акции Москвы в Англии долго не будут стоить и копейки. Ищите подобные ходы еще.

– Кстати... В Берлине появилось новое агентство, которое тоже занимается Коминтерном. Как на это реагировать?

– Кто его открыл? – спросил Рейли.

– Русский подпоручик Дружиловский.

– Каждый непременно хочет иметь свой огород, – Рейли допил свое молоко. – Вы этого подпоручика знаете?

– Я знал его несколько лет назад в Ревеле, он напечатал там в русской газете воспоминания о своих переживаниях в застенках Чека. Между прочим, намекал, что в России имел какое-то отношение к организации Локкарта.

– Дружиловский? – сморщил лоб Рейли. – Не было там такого! Чем занимается его агентство?

– Не знаю. Я узнал о нем из газет.

– Как это из газет?

– В газете «Руль» он напечатал объявление об открытии агентства по делам Коминтерна.

– Вот так, прямо, этими словами?

Орлов взял с письменного стола газету и отдал Рейли.

– Одно из двух: Дружиловский или дурак, или за ним немцы, – сказал, прочитав, Рейли. – Вот что, узнайте это осторожно. Если дурак, надо прибрать к рукам, чтоб не мешал. А может, и пользу извлечете. Если там немцы, оставьте его в покое.

Дружиловский в эти дни все еще ломал голову, как выполнить задание поляков. Сознаться Перацкому, что он не может ничего сделать, он боялся. Собственное бессилие страшило его.

Вывесив на дверях объявление: «Сегодня приема нет», он сидел в своем рабочем кабинете и копался в ворохе газет, пытаясь найти хоть какую-нибудь отправную точку для подхода к непосильному делу. За окном – серый осенний день, и от него еще острее ощущение беспросветности.

Звонок в передней заставил его вздрогнуть. В объявлении ясно сказано – приема нет. Он подождал. Звонок повторился и был непереносимо длинным.

Приоткрыв дверь, он увидел рослого мужчину в черном пальто.

– Здравствуйте, господин Дружиловский. Я Орлов.

– Господи! – радостно вырвалось у подпоручика, мгновенно подумавшего – вот кто может помочь. Еще мелькнула мысль о задании доктора Ротта возобновить знакомство с этим человеком. Он распахнул дверь: – Темно. Заходите, пожалуйста. Ну вот, конечно же, Орлов! Ревель! Раздевайтесь. – Принимая от гостя пальто, он учуял густой запах водки.

– Я на минуточку, – сказал Орлов, зябко потирая руки. – Гулял после обеда, шел мимо и вдруг вспомнил ваше объявление... адрес... Думаю, дай зайду. Гляжу – приема нет. Ну ладно, думаю, приема нет, но, может, есть глава фирмы?

– Проходите сюда. – Дружиловский посторонился, пропуская гостя в кабинет. Орлов качнулся, и хозяин подхватил его под руку. – Сюда, сюда.

Орлов тяжело плюхнулся в глубокое кресло.

– Это, значит, ваш штаб? – спросил он, оглядывая комнату.

– Скромное рабочее помещение, – улыбался Дружиловский, садясь в кресло напротив гостя.

– Летит времечко, летит проклятое, – не то весело, не то огорченно произнес Орлов, оглядываясь по сторонам. Он видел вполне приличный кабинет, какого не было у многих эмигрантов с громкими именами. Смазливый подпоручик, которого он видел в Ревеле, имеет в Берлине какие-то козыри. Весь вопрос: кто ему сдает карты?

Они припомнили ревельские времена, и Орлов сказал задумчиво:

– Беспечны мы были, глупо беспечны. Еще не понимали, что трагедия свершилась не только с нами, но и со всем миром. А потом всех втянуло в эту воронку, – он махнул рукой.

Дружиловский промолчал, он не мог понять, пьян Орлов или трезв, а знать это было крайне важно.

– Но одна наша болезнь не прошла и по сей день, – продолжал Орлов. – Мы так и не научились действовать вместе, все норовим каждый сам по себе и частенько мешаем друг другу, вместо того чтобы помочь.

– Нас объединяет одно – наша ненависть к большевикам, – солидно произнес Дружиловский, глядя на гостя.

– Это верно, – кивнул Орлов. – Но зачем забивать один гвоздь сразу двумя молотками? Вот вы напечатали в объявлении, что работаете по Коминтерну. А я-то тоже хожу вокруг этого. Почему бы нам не действовать заодно? А?

– Не выпить ли нам по случаю встречи? – спросил Дружиловский, остерегаясь влезать в этот разговор без одобрения доктора Ротта.

– Я-то уже принял обеденную дозу, но по такому случаю грех отказаться.

Дружиловский принес из столовой бутылку коньяку, печенье, наполнил рюмки. Наблюдая за ним, Орлов думал о том, что подпоручик наверняка знает о его солидном деле и для него должно быть заманчивым предложение объединить усилия. Но подпоручик сразу же ушел от этого разговора, значит, он сам это решить не может. С кем же ему надо советоваться? С поляками или немцами? Все-таки скорей всего с немцами.

– Прошу не сетовать, – сказал Дружиловский, показывая на скромный стол. – Живу по-холостяцки, без особых разносолов.

– Ко мне приходите, – ответил Орлов. – У меня и в Берлине открытый русский дом, семейный очаг и все такое прочее...

Они выпили за встречу. Потом – за скорейшее освобождение России из-под большевистского ига.

Орлов посмотрел на письменный стол, заваленный газетами.

– Как идут дела?

– Только учимся ходить, хвалиться пока нечем, – улыбнулся Дружиловский.

– Хвалиться будем сообща, когда вернемся в нашу первопрестольную, – вдруг со злостью сказал Орлов. Он взял бутылку, сам налил себе коньяку и выпил. – Черт бы все побрал, – произнес он про себя, и было непонятно, к чему это относилось. – А у меня дело поставлено давно и прочно. Катится как по рельсам. Даже когда я сплю, оно катится. Могу неделю за стол не садиться. Вот как надо работать!

«Он пьян, если так хвалится», – решил Дружиловский и наполнил рюмки.

– За ваши успехи.

– И за ваши, – поднял рюмку Орлов. Быстро и жадно выпив, он продолжал: – Работать надо с размахом, а то лавку лучше и не открывать. Я в прошлом году имение купил. Ну, конечно, не какие-то там безбрежные нивы, как в России, но все-таки... Каменный дом, два этажа, по-немецки – с башенками. Отдельно дом для челяди. Конюшня. Сад. И все за каменным забором. Крепость!

– Зачем это вам? – спросил Дружиловский без всякого интереса, он в это время обдумывал, как начать разговор о своем деле.

– Зачем? – Орлов смотрел на него со снисходительной улыбкой. – Недвижимая, голубчик, собственность. Не-дви-жи-ма-я! Ничто и никто ее не сдвинет! Вы не знаете, какое это удовольствие – хоть на денек вырваться из берлинской нервотрепки и оказаться там, зажечь камин, взять из погреба бутылочку. – Он мечтательно помолчал и добавил неожиданно: – У меня жена княжеского рода. Ну а княжне тоже положен замок.

– Я о таком и мечтать не могу, – тихо и печально проговорил Дружиловский.

– Э-э-э, голубчик, тут надо не мечтать! – Орлов поднял палец. – Действовать надо! И еще – нельзя мельчить. Запомните это. Я лично берусь только за масштабные дела. Тогда и интерес большой, и куш большой, и с большими людьми дело имеешь. Вот только что я завершил дело. Работал с одним англичанином из солидной фирмы. Голова министерская! Знает всю подноготную любой страны, а Россию как свои пять пальцев. Работать с ним одно наслаждение. И сработали мы такое, что мир ахнет. Вот как надо работать, голубчик!

– Не могли бы вы мне, только начинающему дело, оказать маленькую помощь? – спросил Дружиловский.

– Смотря какую, – деловито ответил Орлов.

– Мне нужен какой-нибудь советский документ, а лучше – чистый советский бланк.

– Очень нужен? – Орлов хитро прищурился.

– Да... очень... и вы же сами говорили – надо действовать заодно.

Орлов энергично поднялся с кресла, застегнул пиджак на все пуговицы.

– Когда будем заодно, тогда и поговорим, – сухо сказал он.

– Ну что ж, обойдусь, – сказал Дружиловский.

– Обиделись? Зря. Так дела не делаются: здравствуйте и давайте документ. Заходите как-нибудь ко мне в контору. Расскажете толком, что к чему. Подумаем. Обсудим. Может, что и сообразим. – Орлов говорил и держался так, словно и рюмки не выпил. Да, Доктор Ротт был прав, строго предупреждая, что Орлов – лиса и с ним каждую минуту надо быть начеку.

– Спасибо, я обойдусь, – пробормотал Дружиловский.

– Ну и хорошо. А пока будем считать, что мы возобновили наше знакомство, и давайте иметь друг друга в виду, – весело говорил Орлов, надевая пальто.

Дружиловский вяло пожал протянутую ему руку, а когда дверь за Орловым закрылась, сказал злобно:

– Зажрался, сволочь.

На другой день он доложил Ротту о визите Орлова. Он знал: если доктор Ротт начинает двигать тонкими губами, будто конфетку сосет, значит, он чем-то доволен. Но чем? Может, зря он умолчал, что просил у Орлова помощи и получил отказ?

– Прекрасно... прекрасно... – рассеянно сказал доктор Ротт. Сейчас он получил подтверждение, что Сидней Рейли в Берлине и каждый вечер бывает у Орлова. Теперь следовало узнать, что они там делали.

Дружиловский вдруг осмелел.

– Господин Ротт, у меня плохи дела с поляками. Помогите.

– Что случилось? – спросил немец.

– Они требуют от меня советские документы, а где я их могу взять? Грозят расправой.

Доктор Ротт посмотрел на него удивленно и сердито:

– Вы абсолютно не умеете мыслить аналитически, обратите на это внимание! Неужели вы не знаете, что с Москвой у нас дипломатические отношения? Ах, знаете? И пытаетесь к польским делам против Советов пристегнуть меня, вполне официальное лицо Германии!

– Я думал...

– Меня не интересует, господин Дружиловский, что вы думали. Важно только то, что вы думали неправильно.

Дружиловский челночил между всеми своими хозяевами, со страхом ожидая встречи с Перацким.

И вот этот день наступил. Будь все на свете проклято. И доктор Ротт в том числе. Сам сунул его к полякам, а теперь отворачивается, он, видите ли, официальное лицо. Зиверт тоже хорош, ему всех дел – только пальцем шевельнуть, а тоже воротит рожу.

Перацкий, не ответив на приветствие, спросил:

– Принесли?

– Еще не готово, – ответил он.

– Мне все ясно, – зарычал Перацкий, закусив изжеванную сигару. – Вы просто не хотите работать для Польши. Это, конечно, ваше дело, но я вам не завидую.

– Очень трудное задание... – начал Дружиловский.

– Замолчите, пся крев! – вместе с сигарным дымом яростно выдохнул Перацкий. – Легко только деньги получать. Но, может, вы решили, что я должен платить вам за одну возможность видеть вашу унылую физиономию? Вы, как проститутка, предпочитаете тех, кто больше платит!

Некоторое время он стоял, разгневанно смотрел на Перацкого, почти не видя его, потом повернулся и медленно вышел из кабинета. Обида опалила его, осилила страх.

Как только он вернулся в свое агентство, зазвонил телефон. Он не хотел брать трубку, но телефон звонил настойчиво, непрерывно. Он подошел к телефону.

– Это Моравский, – услышал он знакомый вкрадчивый голос.

– Что вам угодно?

– Я прошу вас не обращать внимания на происшедшее и продолжать работу. Я так жалею, что отсутствовал. Он тоже крайне расстроен и...

– Я плевал на его настроение! – крикнул Дружиловский и повесил трубку.

Весь день он думал, почему они испугались, а вечером пошел к Зиверту.

– Плюнь и разотри, – сказал Зиверт, выслушав его. – Поляки есть поляки, их не переделаешь, и в работе бывает всякое, и вообще, обида – женское занятие. А то, что тебе позвонил Моравский, ставит на этом вопросе крест.

Зиверту нужно было успокоить Дружиловского – он получил выговор от доктора Ротта за то, что не помог подпоручику сделать документ для поляков.

– Слушай, а что конкретно им от тебя нужно? – спросил Зиверт.

– Я же говорил вам.

– Неужели ты не понимаешь, что у меня голова забита своими делами? – перебил его Зиверт. – Говорил, говорил... а я не слышал и не помню.

– Они требуют советский документ против Америки, – угрюмо сказал Дружиловский.

– Только и всего? Прямо от меня пойдешь к Гаврилову, и все, что тебе надо, он сделает. Дашь ему пятьдесят марок – и считай, что документ у тебя в кармане. И все забыто. – Зиверт вдруг, круто повернувшись на каблуках, спросил: – Тебе нужны деньги?

– Кому они не нужны?

– Наклевывается одно приватное, очень выгодное дельце. Я тебя подключу, не возражаешь? Между нами, мужчинами, деньги все-таки великое дело, – подмигнул Зиверт и стал расхаживать по комнате.