Текст книги "Две дороги"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)
– Очень хорошо, – ответил тот и улыбнулся, приоткрыв под усиками ровные белые зубы.
– Это естественно, – любезно кивнул посол. – Полковник Богуславский говорил, что в ваших жилах есть польская кровь. Прислушивайтесь почаще к ее голосу, и все будет хорошо.
Дружиловский с очень серьезным лицом согласно наклонил голову.
– А мы, в свою очередь, очень рассчитываем на вас... – продолжал посол. – Обстановка такова, что мы обязаны напрячь все свои силы, забыть о личном и помнить только об интересах нашей милой Польши. Готовы ли вы к этому? Скажите откровенно и честно.
– Я весь в вашем полном распоряжении, – негромко ответил Дружиловский и оглянулся на Ляхницкого, ища поддержки. Но редактор не отрывал глаз от посла.
– Прекрасно сказано, молодой человек, прошу повторить... – вдруг холодно произнес посол.
Дружиловскому пришлось повторить.
Посол стал говорить об остроте создавшегося момента... Москва хочет изолировать Польшу и проникнуть в Прибалтику. Правительства здешних лимитрофов слепы и во имя барыша идут на постыдную сделку с большевиками. Однако Польша еще не ослепла, и она выполнит свою священную миссию спасения Европы. Сейчас главное событие – мирные переговоры в Риге. Польша тоже сядет за стол переговоров, но только для того, чтобы превратить его в поле битвы за свои идеалы. Быть может, мы даже подпишем подготовленный мирный договор с русскими, но на самом деле это не больше как новая и мудрая тактика. Это надо понимать, из этого исходить в своей деятельности во имя великой Польши.
Когда посол попрощался со всеми за руку и ушел, полковник Богуславский сказал:
– Ну что ж, панове, надеюсь, все ясно. Мне остается только объявить вам, пан Дружиловский, что вы направляетесь в Ригу и будете там работать. Вы для этого очень удобная фигура – вас там никто не знает. О деталях договоримся завтра, а теперь, панове, вернемся к дамам...
Дружиловский оторопел, он не понимал: радоваться или огорчаться. Наверное, это очень хорошо – поездка, настоящие дела, связанные с секретами высокой политики, – мечты сбываются. Но почему-то стало и очень страшно – он не любил и боялся всяких перемен.
– Я поеду туда с женой? – спросил он у Ляхницкого, когда они возвращались в зал.
– Нет, – категорически ответил редактор. – Это не прогулка.
Ляхницкий, конечно, не сказал Дружиловскому главного. За время его отсутствия молодой эстонский дипломат, давний польский агент по кличке «Красавчик», должен был сблизиться с его женой, установить, кто ее резидент от английской разведки, затем завербовать Юлу и в дальнейшем через нее снабжать Англию информацией, полезной для Польши.
– В Риге вы явитесь к редактору газеты «Рижский курьер», – сказал Ляхницкий. – Это тоже наша газета. Более того, редакция фактически является оперативной группой второго отдела польского генерального штаба. Но для вас «крышей» в Риге останется журналистика, и поэтому редактор даст вам поручения, которые вы спокойно можете не выполнять. Ваш настоящий начальник майор Братковский. Ну а всякие детали завтра.
ИЗ ДНЕВНИКА ДРУЖИЛОВСКОГО
«...Все же я прибился к настоящему делу, интересному и, возможно, денежному. В книжках про шпионов этот народ живет дай бог – роскошные отели, пульмановские вагоны, шикарные бабы и все такое прочее. Для начала я агент Польши. Дадено мне кодовое имя «Летчик». Ладно, полетаем, посмотрим, а потом найдем хозяина и покрупнее. Ушинский звал меня вместе с ним на валютные дела, он уже загребает на этом немало, но, когда он стал мне растолковывать свои премудрости про то, как курс одной валюты вдруг падает, а другой наоборот, и как надо успеть что-то продать, а что-то купить, я понял, что это не по мне, моя голова этого не выдержит, и я вляпаюсь с первого же раза. А главное, что дело Ушинского без звона, он там мудрует свои курсы, а кто про него знает? Только такие же дельцы третьего ряда, как и он сам. А я сразу вырвался на верхи – имею дело с послом и выполняю его задание, я был званым гостем у него на балу. Конечно, Польша не Америка, а все ж государство, свое пятно на карте мира имеет. А сама работа и вовсе нетрудная. Москва, Кремль, Коминтерн, большевики, ГПУ, я сочинял про это для своего бюллетеня, и рука у меня на это набита, а моим полякам надо это же самое...»
ИЗ РИГИ В ЦЕНТР. 9 января 1921 года
«Полученные от вас рекомендации сработали. Связь установил. Кузнец производит впечатление серьезного и разумно осторожного человека, связи у него отличные, широкие и разнообразные. Я уже пользуюсь ими.
О ходе подготовки переговоров вы имеете официальные сведения от нашего полпредства. Атмосфера напряженная. Главный очаг напряженности – польское и французское посольства. Польское – в большей степени. В оправдание этой своей позиции поляки кричат, что у них есть кровные интересы в Литве. Занимающийся иностранными делами местный журналист из окружения Кузнеца говорит, что поляки, чтобы сорвать переговоры, пойдут на все, вплоть до террора против русских представителей.
В Риге действуют два польских центра. Посольство и редакция «Рижского курьера», являющаяся также прозрачным прикрытием польских связей с русскими монархическими кругами эмиграции, а также всевозможными и тоже готовыми на все русскими авантюристами.
Общее настроение местного населения – за мирный договор. Надоела война. Привожу слова владельца большого конфекционного магазина: «Какая может быть еще война? С красными Ленина? Кому это надо? Белым русским господам, которых мы приютили? Но при чем тут мы?»
По моему ощущению, Латвия в этом смысле настроена более радикально, чем Эстония.
Кейт».
Резолюция на донесении:
Информировать Наркоминдел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дружиловский ехал в спальном вагоне с кожаными сиденьями и широкими окнами. Стены обиты малиновым плюшем. Он видел себя на этом фоне – в строгом темно-сером костюме, в крахмальной рубашке с синим полосатым галстуком, красивого, чисто выбритого, тщательно причесанного, пахнущего дорогими духами.
Первая служебная поездка... И все было как в книжках, все было, как он мечтал... Он причастен к тайному делу самого высокого ранга.
Его распирало от гордости, ему были необходимы свидетели его великолепия... К сожалению, в вагоне было всего три пассажира. В соседнем купе ехала дама. Он видел, как она садилась в вагон, красивая, дородная, в котиковом манто, сопровождаемая носильщиками, тащившими ее чемоданы и коробки. Увы, времени для разбега не было – поезд шел до Риги всего несколько часов. Он все же сделал попытку и медленно прошелся по коридору, но она тут же закрыла дверь своего купе. Ну и черт с ней... В другом купе, судя по форме, ехал латвийский генерал. Заговорив с ним в коридоре, Дружиловский назвался журналистом из русской, выходящей в Париже газеты. Генерал посмотрел равнодушными водянистыми глазами, сказал: «Пора ложиться спать», – и ушел, энергично закрыв свою дверь... Ну и тоже черт с ним...
Он вернулся к себе, сел на мягкое сиденье и начал смотреть в окно – ничего интересного, в быстро густевших сумерках проносились черные пятна хуторов, да и окно начал быстро затягивать морозный узор.
На границе глубокой ночью была проверка документов. Жандармы злые, а он усмехался: «Смотрите, проверяйте, все равно вам не узнать, кто я на самом деле...»
Утренняя заснеженная Рига показалась ему вполне европейским городом, похожим чем-то и на Петроград и на Москву. Ну а против Ревеля – так вообще столица. Извозчики возле вокзала были в точности московские, в таких же длиннополых армяках и так же назойливо зазывали седоков. Он бы взял извозчика, но ему приказано поселиться в отеле «Лондон» у самого вокзала. Он шел по Марьинской улице, глазел на витрины и вскоре остановился перед замызганной дверью с надписью по стеклу: «Отель «Лондон». Но ничего, от названия все же веяло Европой, и он подумал, как позвонит отсюда Юле и скажет, что уже живет в ее вожделенном Лондоне – она смеялась дома, что он очень важничает, будто едет в Нью-Йорк, а не из дыры в дыру...
Однако номер, в котором он поселился, повергал в уныние. Комната была узкая, как щель, в глубокой нише – маленькое окошечко, покрытое толстым слоем льда. Стоял тяжелый запах сырости, грязные обои были в мокрых потеках.
Ничего, главное – дело.
Он пришел в странную редакцию, где никто не слонялся по коридору, не звонили телефоны, не трещали машинки, а в комнатах сидели серьезные люди, говорившие вполголоса... Газета между тем выходила, и у нее был редактор господин Домбровский – веселый поляк, не похожий ни на редактора, ни на то, чем был на самом деле. Он носил галстук «павлиний хвост», а все в редакции называли его «пан майор». Когда Дружиловский представился ему и передал привет от коллеги Ляхницкого, редактор весело хмыкнул:
– Еще один нахлебничек на шею моей бедной газеты. Когда у польского мужика спрашивают, как он живет, он отвечает: еле выкручиваюсь – лошадь одна, а у жены родственников пол-Польши, и все нищие... Но ничего, как-нибудь выкручусь. Считайте, что я вам дал газетных заданий на год вперед и что вы их уже выполнили. Но в редакции вы должны бывать регулярно. А сейчас пройдите в соседнюю комнату, на двери табличка «Информация», там ваш непосредственный начальник – майор Братковский...
В комнате сидел штатский господин лет сорока, с красивым, неподвижным, точно высеченным из камня, лицом. Говорил он одними губами, негромким, ровным голосом, смотря серыми стеклянными глазами.
– Мне сообщили, что вам ближе всего журналистика, но нам этого не надо, – сказал майор Братковский тихим голосом и долго молча смотрел на Дружиловского. Подпоручик молчал, да и что он мог на это ответить?
– Вы будете подчинены мне и будете выполнять то, что я прикажу, – добавил Братковский, повысив голос, и, пригласив Дружиловского сесть ближе, стал объяснять, что и как надо было делать.
Задание делилось на три этапа. Первый – внедрение в салон русской актрисы Веры Дмитриевны Ланской. Сделать это было совсем легко – Ланская была агентом польской разведки. Второй этап – подобрать среди посещающих салон русских офицеров смелого, надежного человека, который согласился бы за солидное вознаграждение совершить покушение на одного из членов большевистской делегации, приехавшей в Ригу на мирные переговоры. На кого именно, будет уточнено позже. И третий этап – он совмещался со вторым – подобрать группу из пяти-семи человек, которые, тоже за приличную плату, хулиганили бы у здания советского посольства и там, где будут проходить переговоры. Сверх того было приказано с помощью некоего господина Воробьева, посещающего салон, сблизиться с его другом, который располагал какой-то возможностью проникновения в посольство красных. Сделать это надо было очень осторожно.
– Все ли вам понятно? – спросил майор Братковский.
– Да, все ясно, – ответил Дружиловский, опасаясь спрашивать.
– Меня предупредили еще, что у вас растрепанный характер. Важность дела должна заставить вас собраться. Каждый ваш шаг только для дела. В ином случае вас постигнут крупные неприятности.
На другой день около полудня он подошел к православному собору, куда должна была прийти Ланская. Вокруг было очень красиво. Парк с покрытыми пушистым инеем деревьями казался сказочным миром неподвижности и тишины, а рядом шумела бойкая улица, катились гремучие трамваи. Неподалеку на оживленном перекрестке газетчики шалыми голосами выкрикивали новости. Дружиловский наблюдал все это рассеянно. Он нервничал – начиналась работа, и он не хотел обнаружить свою неопытность... Ланская между тем опаздывала, и он, чтобы согреться, ходил вдоль парадной лестницы собора, засунув поглубже руки в карманы узкого пальто.
Он узнал ее сразу. Она неторопливо шла вдоль бульвара, высокая, стройная, в горжетке из чернобурки, руки спрятаны в огромной муфте.
– Вы не знаете, в субботу служба есть? – глубоким, грудным голосом спросила она, подойдя и сверху вниз разглядывая его.
– Разве сегодня воскресенье? – ответил он паролем.
– Возьми меня под руку, – сказала она, улыбаясь и отставляя локоть.
Он вопросительно смотрел на нее – только этого не хватало, вести ее под руку, такую башню.
– Прошу прощения, – рассмеялась Ланская. – Пойдем как супруги.
Ланская жила на Елизаветинской улице в пятиэтажном богатом доме с высокими венецианскими окнами. Они поднялись на второй этаж по мраморной лестнице, на каждом повороте которой стоял фонарь в виде бронзовой женщины с факелом в руках. Дверь открыла молоденькая горничная в белом фартуке и наколке. Она помогла раздеться хозяйке, потом гостю и исчезла за одной из многочисленных дверей, выходивших в просторную круглую переднюю, уставленную зеркалами.
Ланская провела его в огромную комнату. Здесь было так много цветов, что комната была похожа на оранжерею. Раскрытый белый рояль, в углу – диван из красной кожи и перед ним – низкий овальный стол на львиных лапах. Стены увешаны картинами, а над диваном висел портрет лысого добродушного мужчины.
– Это мой бывший муж! – живо рассказывала Ланская. – Он коммерсант, и все в этой квартире осталось от него. И дом этот тоже принадлежит ему. А я бедная русская актриса.
– Он умер? – сочувственно спросил Дружиловский.
– Я же сказала бывший, а не покойный, – улыбнулась Ланская. – Когда нам обоим стало скучно, мы разошлись. Так что я свободна... – Она насмешливо посмотрела на него и продолжала: – А вы довольно симпатичный шпиончик, в моем вкусе. Но... – она подняла палец и сказала просто и деловито: – У меня есть великолепный любовник. Между прочим, тоже поляк.
– Я русский, – уточнил Дружиловский.
– Не может быть! – всплеснула руками Ланская. – Вы же говорите по-русски, как они, с акцентом...
– С кем поведешься... – усмехнулся он.
– Хотите выпить? Завтракали?
– Спасибо, ничего не надо, – ответил Дружиловский и тут же пожалел: он встал поздно и не успел позавтракать.
– Я попрошу кофе, – она взяла со стола колокольчик и громко позвонила.
Ланская села на диван, а он – в кресло по другую сторону стола. Только теперь он увидел, что актриса не так молода, наверно за сорок, и на ее лице, еще красивом и гладком, многовато косметики. Она чем-то напомнила ему Киру Николаевну, гатчинскую генеральшу, и ему стало смешно.
– Так вот... – начала Ланская очень серьезно. – Ваше имя, отчество, пожалуйста?.. Так вот, Сергей Михайлович, сюда скоро придет некто Воробьев, которым интересуется майор Братковский. У него широкие связи.
– Я знаю о нем все, что нужно, – сказал он. Не хватало еще, чтобы она учила его.
– Тогда мои личные впечатления...
– Я хотел бы раскусить его сам.
Горничная принесла поднос с кофейником и чашками из дорогого сервиза и хрустальный графинчик с золотистым ликером.
Разлив кофе и ликер, Ланская подняла рюмку.
– За ваш успех... – она чуть подчеркнула «ваш».
От ликера и кофе Дружиловскому стало тепло и приятно... В общем, все как надо: и эта роскошная квартира, и хозяйка-актриса, и антикварный сервиз. И сам он – в отличном костюме, с напомаженной головой. Надо только держаться независимо, непринужденно и с достоинством.
– Впрочем, сам Воробьев нам и не нужен, – настойчиво продолжала Ланская. – Интерес представляет какой-то его приятель, непонятным образом имеющий доступ в московское посольство. Но Воробьев его старательно прячет.
– Ничего, найдем, – улыбнулся он, приглаживая пальцем свои аккуратные усики.
– Как представлять вас моим гостям? – спросила Ланская.
– Издатель из Эстонии, изучаю возможность открыть дело в Риге.
– А откуда я вас знаю?
– Ну... по Петрограду.
– Я была там один раз в жизни, лет пятнадцать назад, вы тогда ходили в гимназию.
– Мы познакомились в Ревеле, и больше ничего объяснять не надо.
Воробьев и его спутник, с которым он пришел, являли собой полную противоположность друг другу. Воробьев – мужчина лет сорока с лишним, казалось, только встал с постели и не имел минуты привести себя в порядок. Его лица сегодня явно не касалась бритва, сильно поношенный костюм висел мешком, галстук сдвинут на сторону, волосы всклокочены.
– Поручик Крошко, – представил он высокого господина лет тридцати, спортивного склада, в элегантном костюме.
– Вы так давно хотите с ним познакомиться, – говорил Ланской Воробьев. – А я ну никак не мог его к вам затащить, он у меня стеснительный, как уездная барышня.
– Не верьте ему, – сказал Крошко с мягкой улыбкой. – Просто я чертовски занят, мне в Риге за неделю надо сделать столько, сколько нормальному человеку хватило бы на месяц...
– Ну вот, сам сознался, что ненормальный, – громко рассмеялся Воробьев и подмигнул Дружиловскому.
Ланская повела Воробьева в дальний угол гостиной, за цветы, они присели там на маленькой козетке, о чем-то разговаривая.
Крошко рассматривал картины, то отходя, то приближаясь к стене.
– Какая прелесть... какая прелесть... – тихо, словно про себя, говорил он, остановившись перед акварельным портретом девочки с венком из ромашек. – Мадам Ланская, кто автор этого изумительного портрета?
– Не имею понятия, все это собирал муж, – издали ответила хозяйка.
– Посмотрите, какая прелесть! – повернулся Крошко к Дружиловскому.
– Да, да, я уже видел. – Он подошел и тоже стал смотреть на портрет. – Откуда вы пожаловали в Ригу? – вдруг спросил он.
– Моя постоянная работа в Варшаве, – рассеянно ответил Крошко, не отрывая глаз от девочки с венком.
– А моя в Ревеле. Я издавал там русскую газету, но прогорел и теперь прощупываю обстановку здесь. Пока впечатление грустное. А у вас дела коммерческие?
Крошко оторвал взгляд от портрета.
– Вы что-то спросили? Извините меня, но я, когда вижу хорошую акварель, становлюсь глух и нем.
– Я поинтересовался, ваши дела здесь носят коммерческий характер, если не секрет, конечно?.. – спросил Дружиловский.
– Какие там секреты, – улыбнулся Крошко. – В общем, да, коммерция, но сказать, что успешная, означало бы солгать.
– Я столкнулся с невероятной ситуацией, – оживленно продолжал Дружиловский. – Русские, у которых есть деньги, не хотят вкладывать их в газету, и как бы вы думали – почему? Они боятся посольства красных.
– Вполне вероятно... вполне... – задумчиво согласился Крошко. – Красное посольство очень внимательно следит за тем, что пишут об их стране в местных газетах. Оно использует малейшую возможность для опровержения.
– Вы, я вижу, знаете о красных больше, чем я... – сказал шутливо Дружиловский.
– Нет, просто в их посольстве у меня оказался родственник, брат, так что моя информация точная, – спокойно ответил Крошко и, наклонясь к Дружиловскому, тихо спросил: – Здесь курить разрешается?
– Я сам тут впервые, – тоже тихо ответил Дружиловский. – Но, думаю, да... – он оглянулся и с улыбкой показал на стоявшую на столе огромную хрустальную пепельницу.
Крошко протянул Дружиловскому раскрытый портсигар.
– Попробуйте турецких, великолепный табак, без всяких примесей.
Они закурили. Выпятив губы, Дружиловский пустил вверх струю дыма.
– Крепкая штука, – он помолчал немного и спросил: – И что же, вы там тоже бываете?
– Где? – удивленно спросил Крошко.
– Да в посольстве этом, у красных.
– О нет. Мне идти туда опасно, – с улыбкой ответил Крошко. – Я ведь случайно встретил своего родственника здесь на улице, и мы с ним мило поговорили на нейтральной территории парка. Вот как бывает в наш все перепутавший век: жили в Киеве почти что на одной улице, ходили в одну гимназию, оба были взяты в армию защищать матушку-Русь, а потом сверкнула молния, грянул удар, и между нами – пропасть, которую не перейти. Несколько лет ничего друг о друге не знали... Самое удивительное, что он доволен своей судьбой и жалел меня. Ну а я, естественно, жалел его. На том и расстались...
– Вон что случается, – заметил Дружиловский и многозначительно помолчал. – А как вы проводите здесь свободное время? – спросил он с интересом. – Я, когда наступает вечер, чувствую себя одиноким, как в пустыне...
– Но я слышал, в этом доме бывает очень весело, – наклонясь, тихо сказал Крошко.
Дружиловский оглянулся на хозяйку дома и тоже тихо доверительно сказал:
– Хорошо представляю себе, что тут происходит... Собираются наши с вами соотечественники, бесплатно едят и пьют, честят большевиков и намечают сроки своего возвращения в Россию под белыми знаменами. Та же пустыня. – И он вздохнул, изобразив на своем красивеньком лице тоску и печаль.
– Вы злой человек, – сказал Крошко.
– Нет, я просто человек реальный, – он вздохнул и вдруг, взяв Крошко за руку, зашептал: – Давайте-ка как-нибудь вечерком, когда дела будут позади, завалимся в хорошее местечко, а такие здесь есть, и славно проведем время. – И добавил: – Вы мне нравитесь.
– Вы и женщин атакуете с такой же решительностью? – рассмеялся Крошко, но на вопрос не ответил.
Дружиловский понял, что вел себя слишком напористо...
– Вы нас извините, мы идем к вам... – послышался из угла сильный голос хозяйки. За ней, ухмыляясь и покачивая лохматой головой, шел Воробьев. Крошко вскочил и предупредительно пододвинул хозяйке кресло. Она села и, сжав пальцами виски, капризно сказала:
– Господин Воробьев замучил меня политикой. Излил на мою бедную голову всю мировую скорбь.
– Не всю... далеко не всю, – ухмыльнулся Воробьев.
– У вас, поручик Крошко, не легкий друг, – вздохнула Ланская.
– Со мной он о политике не говорит, боится, – улыбнулся Крошко.
– Давайте условимся, кто заговорит о политике – штраф, – предложила хозяйка.
Они болтали о всякой чепухе – о том, что нынешняя зима в Риге небывало холодна, что латышские женщины слишком холодны, что в местном русском театре нечего смотреть и вообще негде в нынешнем опрокинутом мире весело провести время...
Дружиловский доложил майору Братковскому о знакомстве с поручиком Крошко и получил приказ не торопиться, терпеливо ждать появления поручика у Ланской, закреплять знакомство. А пока выполнять ранее полученные задания...
Почти каждый вечер к Ланской приходили русские. Здесь были такие, как сама хозяйка, которые всю жизнь прожили в Риге, и эмигранты, покинувшие родину из-за революции. Но большинство гостей составляли русские офицеры, которых забросили сюда война и та же революция.
Все происходило именно так, как Дружиловский представил поручику Крошко: пили, ели, играли в карты, проклинали большевиков, обменивались сведениями из «серьезных источников» о том, кто и когда спасет Россию.
Дружиловского интересовали офицеры – тут что ни человек, то своя особая судьба, свой характер, свой взгляд на события. Но ни с одним он не решался заговорить о покушении на красного дипломата. Пока он выполнял только одно задание – каждый день возле советского полпредства собирались толпы рижан, наблюдавших, как бесновались нанятые им люди. Братковский требовал ускорить подбор исполнителя для покушения.
Каждый вечер в салоне Ланской появлялся ротмистр Губенко, и Дружиловский наблюдал за ним.
Ротмистр был похож на цыгана – черноволосый, смуглый, бешено выкаченные глаза с желтоватыми белками вокруг черных зрачков. Порывистый в движениях, не умевший говорить тихо, он поминутно ссорился с кем-то, и тогда хозяйка спешила его утихомирить. Всех своих собратьев-офицеров он обвинял в том, что они «прокисли» и что на Россию им наплевать. Сам он был из богатой казачьей семьи, и воспоминание о «райском», как он говорил, хуторе на Дону не давало ему покоя. Всякий раз перед тем, как произнести слово «большевики», он запинался, будто слово это вставало ему поперек горла, и потом злобно его выплевывал, а глаза его в это время горели яростью.
После очередной ссоры с «прокисшими», когда Ланская отвела ротмистра в сторону, к нему подошел Дружиловский. Хозяйка оставила их вдвоем.
– Разрешите представиться – подпоручик Дружиловский... Я, ротмистр, как никто, понимаю вас, – начал он. – Это страшно, когда люди прокисают.
– Все прокисли! – взревел ротмистр.
Дружиловский взял его за руку.
– Успокойтесь. Я лично не прокис. Наоборот, я действую.
– Да как вы можете тут действовать? – ротмистр кивнул на болтавших за столом гостей и добавил: – Лягушки в болоте.
– Я, ротмистр, действую не здесь.
– Везде болото, – вздохнул Губенко, но внимательно посмотрел на Дружиловского: может, и впрямь этот красивенький подпоручик имеет что-то за душой?
Около полуночи они покинули салон и направились в ресторан.
– Здесь о серьезном деле говорить невозможно, – сказал Дружиловский.
В ночном баре на Мельничной они заняли отдельный кабинет. В тесной комнате без окон их голоса звучали глухо, как в подвале, а через дверь доносилась музыка из общего зала.
– Закажите водки и не поскупитесь, – угрюмо попросил ротмистр.
– Нет, – строго сказал Дружиловский. – Сначала поговорим о деле. Пусть «прокисшие» решают судьбу России с затуманенными мозгами...
Он заказал бутылку сухого вина и бисквит. Губенко смирился.
– Вы, подпоручик, не тяните, давайте сразу о деле, – попросил он.
Выслушав предложение Дружиловского, Губенко нисколько не удивился, запустил пятерню в свою спутанную черную шевелюру и долго молчал.
– Убью с одного выстрела, – произнес он наконец.
– Другого ответа я и не ждал, – сказал Дружиловский.
– Но погодите... – Губенко поднял голову. – Десять тысяч долларов. Именно долларов. Только долларов. Десять тысяч, – повторил он и спросил: – Ну, что скажете?
Дружиловский не знал, что ответить. О долларах в условиях не было и речи.
– А если не доллары? – осторожно спросил он.
– Все остальные деньги дерьмо, – отрезал Губенко. – Только доллары!
На этом переговоры были прерваны, и они условились прийти сюда завтра, в это же время.
Утром Дружиловский на конспиративной квартире встретился с майором Братковским. Когда он сказал об условии Губенко, майор наклонился над столом, точно хотел поближе рассмотреть своего агента.
– Вы сошли с ума, – произнес он тихо. – Да за такую сумму... можно разнести в щепы весь Московский Кремль. Как вы могли с этим бредом прийти ко мне? Вам надо было плюнуть этому ротмистру в его бесстыжие глаза. Или он решил, что имеет дело с идиотом?
Дружиловский покорно проглотил оскорбление и спросил:
– Больше встречаться с ним не надо?
– У вас лишние десять тысяч долларов?
– Но, может, он, услышав категорическое «нет», изменит условия?
– Вам хочется лишний раз посидеть в ресторане?
Дружиловский обиженно промолчал.
– Столько времени потратили, а задание сорвано, – тихо и печально сказал Братковский. – Ладно, поговорите с ним сегодня, но ваше реноме может спасти только чудо. Предложите ему пятьдесят тысяч польских марок.
Чуда не произошло. Услышав встречное предложение, Губенко взял со стола рюмку с водкой, опрокинул ее в рот и молча ушел.
На оперативном совещании майор Братковский жестоко высмеял Дружиловского, несколько раз назвал его идиотом и в заключение зачитал характеристику, которую дала ему Ланская: она называла его опасно самовлюбленным типом с примитивным мышлением.
Он не защищался.
Ему больше не давали заданий и сказали, что скоро отправят обратно в Ревель. Дружиловский обрадовался – все, что угодно, только не оставаться здесь, с этой каменнолицей сволочью Братковским. Он боялся его и ненавидел.
Приходилось иметь дело еще и с поручиком Клецом, помощником польского военного атташе, который, кроме того, ведал финансами. Каждый раз, выдавая деньги, Клец находил нужным предупредить, что Дружиловский получает их на дело, только на дело... И, наконец, над Клецом и Братковским был еще военный атташе полковник Матушевский. Этот широколицый, совсем непохожий на поляка человек казался веселым, но не дай бог вызвать его недовольство. На совещании по поводу неудачи с вербовкой ротмистра Губенко он сказал:
– Ждать от вас хорошей работы так же безнадежно, как пытаться научить таракана разговаривать.
Стоило Дружиловскому подумать о своих начальниках, как у него пропадал романтический интерес к его новой работе, и его прежняя жизнь в тихом Ревеле, рядом с Юлой, казалась ему потерянным раем.
В довершение всего с ним случилась беда, в которой он никого, кроме себя, винить не мог. Еще до последней истории с Губенко он растратил часть денег, выданных ему на обеспечение оперативной деятельности. На личные нужды давали очень мало, а его то в ресторан занесет, то дернет нелегкая в салоне Ланской сесть к карточному столу, причем и тут ему дико не везло...
Был момент, когда Дружиловский хотел скрыться, бежать куда глаза глядят. Но, поняв, что бежать некуда, срочно состряпал финансовый отчет о расходах якобы на оперативные нужды. Поручик Клец принял у него отчет, бегло просмотрел и ничего не сказал...
Вечером его вызвали из гостиницы на конспиративную квартиру. Его ждали майор Братковский, поручик Клец и полковник Матушевский.
– Вы же, оказывается, еще и примитивный вор, – тихо сказал Братковский.
– Каналья, пся крев! Сколько ты украл денег? – крикнул поручик Клец.
– Я верну... – начал он, но Братковский поднял руку.
– Замолчите, – негромко сказал он. – Вы арестованы.
ИЗ РИГИ В ЦЕНТР. 4 мая 1921 года
«Мирные переговоры, насколько мне известно, развиваются хоть и медленно, но в положительном направлении. Далее сообщаю о делах своих. Очевидно, я совершил ошибку, избрав Воробьева своим рекомендателем в салон Ланской. Я смог побывать в ее салоне только один раз. Там я познакомился с Дружиловским, о котором однажды сообщал вам как об издателе в Ревеле лживой газетки. Он сказал, что приехал сюда по делам своего издания, но тут же выдал себя тем, что пошел на меня напролом, пытаясь выяснить мои связи с нашим полпредством. Я уверил его, что у меня связи там неофициальные, но это его нисколько не охладило, и он пригласил меня в ресторан, стало совершенно ясно, зачем он в Риге, учитывая его польские связи в Ревеле. Но затем он из салона Ланской исчез. Воробьев спросил у нее, где ревельский издатель, и объяснил, что интересуется им только потому, что тот одолжил у него деньги. Она ответила: «Дом мой открытый, могут в нем оказаться и жулики».
Кейт».
Резолюция на донесении:
1. Срочно сообщите Кейту, чтобы в салон Ланской не внедрялся, достаточно Воробьева.
2. Подготовить возвращение Кейта в Варшаву с использованием там его старых русских связей.
3. Зафиксировать в досье появление Дружиловского в Риге и его исчезновение оттуда.
В жизни, а тем более в истории ничего не происходит случайно. Это относится и к жизни Дружиловского, и к тому, казалось бы, невероятному факту, что он будет «делать» историю и от того, что он сделает, погибнут тысячи честных людей.
За всю историю антикоммунизма среди его наемных деятелей вы не найдете ни одной Личности. Это было бы удивительно, если бы не было закономерно. Даже когда какой-нибудь известный писатель, политик или философ вдруг отдавал себя в распоряжение антикоммунизма, на этом и кончалась его слава... Примеров сколько угодно. Именно так случилось, скажем, с поэтессой Зинаидой Гиппиус. Уехав из СССР на Запад, она написала такие стихи:
