Текст книги "Две дороги"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
19 мая 1934 года правительственный переворот был совершен. Все произошло тихо и мирно. Руководители Военного союза поехали во дворец и вручили царю Борису свои требования. Царь вел себя так, будто он уже давно ждал этого визита, был совершенно спокоен, любезен и деловит. Он ознакомился с требованиями Военного союза довольно бегло, точно они были давно ему известны, и не сделал ни одного возражения. Требование закрыть все политические партии назвал мудрым. Он прекрасно знал, что партии не откажутся так просто от своих прав и привилегий и станут его сильными союзниками в устранении опасных тенденций переворота, которые все-таки были. У него уже имелся план, как свести на нет все опасное. В общем, можно сказать, что царь был готов к этому перевороту лучше его организаторов.
В новое правительство, как требовали военные, вошли политические деятели, формально непричастные к прогерманскому курсу. Круг этих действительно популярных в стране людей имел наименование «звено» – как бы подразумевалось, что это звено связывает воедино все цели и задачи переворота. На самом же деле звено прямо или косвенно – это зависело от социального или политического первородства каждого состоящего в нем деятеля – было приковано к крупной буржуазии, аристократии и не могло не служить их интересам.
Во главе нового правительства становится Кимон Георгиев – человек в прошлом военный, не скрывавший своих антигерманских настроений и высказывавшийся за установление дипломатических отношений с Советским Союзом. Но царь прекрасно знал, что новый премьер один ничего радикального не сделает, у него не хватит на это ни опыта, ни характера.
Заимов, раньше других поняв, что союз вовлечен в грязную политическую игру, не имеющую ничего общего с идеями переворота, открыто говорит об этом в союзе. За это Дамян Велчев сразу после переворота убирает его из Софии. Ему объявляют приказ о назначении на пост начальника военного гарнизона в городе Шумене. Заимов знал, что стоит за приказом, но был даже рад возможности вернуться к солдатам, к конкретному воинскому делу. Кто знает, может, там он сможет начать все сначала.
Надежды оказались наивными – он уже не мог отделить себя от жизни, которая была за пределами военного гарнизона. В провинциальном городе, где все на виду, он с еще большей ясностью, чем в Софии, увидел, что переворот ничего не дал людям.
В Шумене царил бешеный полицейский произвол, город жил в непроходящем страхе, сотни арестованных заполняли несколько городских зданий. Заимову было известно, что в стране не прекращается охота на коммунистов, но то, что он увидел в Шумене, вызвало у него глубокое возмущение. Он попробовал вмешаться и повторить то, что ему удалось десять лет назад в Сливене, где он спас большую группу коммунистов. Но на этот раз он ничего сделать не смог, его немедленно объявили «защитником коммунистов». Всполошилась охранка, В Софии решают, что оставлять Заимова начальником довольно крупного гарнизона попросту опасно. Его отзывают в Софию, здесь он, по крайней мере, на глазах у охранки.
В столице Заимов наблюдает завершение грязной политической игры. Правительство раздирали бесконечные споры о том, как осуществлять программу «национального возрождения страны», декларированную переворотом. А в это время государственный аппарат, не тронутый переворотом, густо нашпигованный пронемецкими чиновниками, прямыми немецкими агентами и верными слугами болгарской буржуазии, делал все, чтобы окончательно дискредитировать идеи переворота. С особым усердием подрывалась идея сближения с Советским Союзом. Здесь в выборе средств не стеснялись. Заимов убедился в этом в первые же дни после своего возвращения в Софию. Он зашел в аптеку купить немецкое лекарство от головной боли, но владелец аптеки сказал, что закупки лекарств в Германии в связи с новым курсом правительства прекратились, а в России такого лекарства, конечно, нет. В тот же день без особого труда он выяснил, что закупки лекарств никто не прекращал.
«Закрытые» буржуазные политические партии продолжали действовать, и они тоже умело распространяли слухи о неминуемом и полном крахе экономики страны, если она лишится связей на Западе и заменит их связями на Востоке, откуда, мол, можно заимствовать только разруху и нищету. Для подтверждения этого крупная болгарская буржуазия делала все (ради этого она шла даже на большие убытки), дезорганизуя в стране торговлю, а значит, и экономику. Ради будущих барышей ей было наплевать на страдания своего народа.
Установление дипломатических отношений с Советским Союзом вылилось в чисто формальный акт. Открытое в Софии советское посольство было поставлено в условия, в которых вести нормальную работу оно не могло. Болгарские торговые фирмы демонстративно уклонялись от переговоров с советскими представителями.
За всем этим стояли опытные гитлеровские режиссеры, и недостатка в них не было. В Софию мчались из Германии бесчисленные советники. Если верить газетам, они приезжали то с визитом протокольного характера, то с целью получения объективной информации, то просто так, проездом, по пути в Турцию. Гитлеровское посольство, используя свои старые связи с крупной болгарской буржуазией, окрыляло ее надеждой, что в самом скором времени все вернется на круги своя. Гитлеровцы знали, что говорили, потому что верили, что послушный им царь Борис, который неизменно принимал их советы к руководству, сделает все, чтобы свести на нет последствия переворота.
Заимова мучило ощущение бессилия. Военный союз на глазах распадался, раскол в нем стал еще острее и глубже. Это было результатом хода событий и тактики царя, который через верных ему военных вел обработку наиболее опасных деятелей союза. Еще были живы наиболее близкие Заимову Найденов и Данчев, но он с глубоким огорчением наблюдал, что даже между ними согласия уже не было. Данчев, правда, свою позицию как будто не изменил и даже стал еще решительней, а вот Найденов, который раньше иногда пугал своей смелостью и горячностью, теперь был пассивен и не верил в сколько-нибудь реальные возможности союза. Между тем делался вид, будто царь и новое правительство считают союз не только не враждебной себе организацией, а даже опорой в решении больших государственных дел.
Заимов не без удивления обнаружил это на заседании союза, в котором участвовал военный министр Златев. Министр заявил, что он приехал посоветоваться с деятелями Военного союза, чье мнение крайне важно и правительству, и царю. Он доверительно признался, что монарх обеспокоен непрочностью нынешнего правительства – оно не имеет ощутимой поддержки у армии, у населения и у не потерявших влияния политических партий.
– Вы представляете здесь армию, – говорил министр. – Посоветуйте, что следует сделать, чтобы армия стала опорой власти.
Вспыхнул ожесточенный спор. Весь давний разлад выплеснулся наружу. По всей вероятности, военный министр именно этого и добивался – выяснить, что среди деятелей Военного союза по-прежнему согласия нет.
Затем министр дает разговору новое направление – к чему бесплодные раздоры, не лучше ли создать коалиционное военное правительство, объединяющее представителей всех точек зрения? Это тоже был хитрый ход, чтобы выяснить, насколько глубоки расхождения среди военных и не могут ли они однажды объединиться? Для выяснения этого предложена самая сладкая приманка – власть.
И снова возникает ожесточенный спор, по ходу которого министр мог точно установить меру принципиальности каждого оратора, выяснить, кто из них готов обменять свои убеждения на власть и кто неподкупен. Министр ждет выступления полковника Заимова – царь особо интересуется его позицией.
Заимов заявляет ясно и бескомпромиссно – он против военного правительства, потому что это означало бы военную диктатуру, которую страна не поддержит. Тем более что недавний военный переворот не оправдал надежд народа.
Министр знает, Заимов всегда тверд в своих убеждениях, и, слушая его, делает вывод, что возможность сделки с ним кого-либо из тех, кто рвется к власти, исключена.
Заседание единодушно отстраняет от руководства союзом Дамяна Велчева – он всем насолил диктаторскими замашками и честолюбивыми замыслами. Теперь во главе союза Златев. Секретарями союза становятся Найденов, Данчев и Узунов. Заимов избирается первым заместителем секретаря. Кимон Георгиев отзывается с поста премьера, это кресло тоже займет Златев.
После совещания Златев поговорил с Заимовым с глазу на глаз. Он охарактеризовал его позицию как самую разумную и для Болгарии самую перспективную.
– Я уверен, ты сам скоро почувствуешь поддержку царя, – закончил Златев, многозначительно улыбаясь.
Действительно, царь вскоре подписал указ о присвоении Заимову звания генерала и назначил его инспектором артиллерии болгарской армии. Опасный Заимов будет теперь всегда на глазах, а служебное положение свяжет ему руки.
Отказаться от царских милостей Заимов не мог. В конце концов, повышение в звании можно рассматривать как неизбежную и чисто формальную ступень в судьбе всякого военного. А то, что он получил в свои руки артиллерию, его обрадовало. Артиллерийское дело было главным интересом всей его военной жизни. Чистота душевных помыслов помешала ему сразу разобраться в том, что с ним произошло.
Проходит немного времени, и царь Борис назначает нового премьера. Это – Андрей Тошев, опытный, прожженный политикан, верно служивший еще царю Фердинанду. Новый премьер повел свое правительство по пути еще большего подчинения Болгарии гитлеровской Германии.
Газеты ведут шумную пропаганду в поддержку «нового» курса, пишут о нем как о неком политическом откровении, которое предоставляет Болгарии невиданные возможности для процветания и создания ей высокого международного авторитета, опирающегося, конечно, на величие новой Германии. В этом газетном шуме промелькнуло несколько раз имя Заимова, заслуги которого-де оценены по достоинству – он принял из рук царя высокое воинское звание и высокий военный пост. Получилось, что Заимов является как бы участником нового курса или, во всяком случае, его одобряет.
Усилился террор против инакомыслящих, и он был направлен не только против коммунистов.
У Заимова, измученного сознанием своего бессилия против происходившего в стране, появляется надежда сделать что-нибудь полезное Болгарии хотя бы в отданной ему артиллерии. Он пытается остановить начатую его предшественниками перестройку болгарской артиллерии по немецкому образцу. Формальное основание для этого было – царь Борис неоднократно заявлял, что Болгария не собирается вести захватнических войн и что ее армия призвана служить только целям обороны отечества, а немецкий военный устав целиком подчинял артиллерию задачам наступательных действий. Наконец, преимущества устава русской артиллерии были очевидны.
В эти дни он был представлен царю как новый начальник артиллерии. Заранее решив, что сам он политического разговора с монархом не начнет, он подготовился только к тому, чтобы поставить вопрос о перестройке артиллерии: в конце концов, царь – главнокомандующий армии и такой разговор с ним вполне естествен.
Но разговор у них получился очень странный. Монарх разговаривал так, будто у него не было иной цели, как убедить Заимова, сколь трудна царская должность. Ну что ж, Заимов был с этим согласен, и тут повода для спора не содержалось.
Наконец, Заимов заговорил об артиллерии и поинтересовался мнением главнокомандующего по поводу ее перестройки. Царь посоветовал тщательно обсудить это дело с военными специалистами.
Этот разговор Заимов вспоминал потом не однажды, прежде чем понял все лицемерное двуличие монарха и в этой их встрече, а пока он был огорчен только тем, что не получил прямой поддержки царя. Несмотря на всё, он начал готовить новый устав артиллерии, испытывая при этом упорное сопротивление военного министра и тех самых военных специалистов, к помощи которых ему в свое время рекомендовал обратиться главнокомандующий. Особенно ему мешал один полковник из его же управления. Это был человек умный, знающий, очень хитрый, и, видимо, ему было специально поручено тормозить начатое Заимовым дело. Заимов аргументированно отклонял все его возражения и сомнения, но однажды во время их горячего спора полковник вдруг спросил:
– Вы хотите сделать нашу артиллерию лучше?
– Конечно, – ответил Заимов.
Полковник понизил голос:
– Для кого? Не понимаете? Кто, судя по всему, воспользуется нашей улучшенной вами артиллерией? – полковник ближе наклонился к Заимову. – Я верю, господин генерал, что этот наш разговор останется между нами.
Мысль, что он помогает подарить Гитлеру улучшенную болгарскую артиллерию, обожгла его, и вскоре он оставил свою затею с перестройкой артиллерии.
У Заимова были друзья, с которыми он мог говорить более или менее откровенно. Они спрашивали у него о том же: как нужно поступать, чтобы не стать врагами собственной совести?
– Надо так работать, чтобы приносить немцам как можно меньше пользы, – отвечал он и сам именно так теперь работал в своем артиллерийском управлении.
Но его ждали новые испытания.
Единственное, к чему не мог он привыкнуть на войне, это к потере товарищей по оружию. Но оказалось, в тысячу крат тяжелей терять товарищей по борьбе в мирное время.
Полковник Виктор Найденов, смелый, решительный, который еще так недавно и так страстно поддерживал борьбу с царем, вдруг совершает поступок, в который сразу невозможно было поверить, – он примиряется с царем и соглашается в качестве его личного представителя поехать в Польшу на торжества в честь Пилсудского. Невероятно! Заимов не верил в то, что царь мог примириться с Найденовым, и видел за этим какое-то скрытое коварство. Неужели этого не понимает Найденов?
Заимов встретился с ним накануне его отъезда в Варшаву. Искреннего, прямого разговора у них не получилось.
– Не хочу говорить об этом, – устало сказал Найденов. – Наивность тоже предел... Я еду и решения своего менять не намерен.
– Как твое решение рассматривать нам в союзе? – спросил Заимов.
– Как хотите, – ответил Найденов и, усмехнувшись, добавил: – Одним бесплодным разговором больше или меньше, ничто от этого не изменится.
Они простились, будто расставались навсегда. Так и вышло. Из Варшавы Найденов вернулся тяжело больным, говорили, будто он заразился там очень тяжелой формой ангины, от этой болезни спасения не было. Он вскоре умер. Вся Болгария говорила: «Найденова убили царедворцы» – и это было похоже на правду.
Затем вскоре умирает Узунов, и тоже очень странной смертью: вполне здоровый человек сгорает за несколько дней.
В руководстве союза остались двое: Заимов и генерал Христо Данчев. Проходит немного времени, и генерал Данчев умирает, находясь на маневрах. Официальная версия – разрыв сердца. А вся Болгария говорит «Данчева убили царедворцы» – и снова это похоже на правду.
Заимов остался единственным руководителем Военного союза. Друзья предупреждали его: «Берегись, теперь твоя очередь».
Но он не из трусливого десятка. Более того, подозрительная гибель руководителей Военного союза показывает, что власть ведет войну с союзом, потому что все еще видит в нем опасность, а покидать поле боя не в его натуре. Он переключает все свои силы на союз, надеясь сколотить возле себя хотя бы небольшую группу честных офицеров и начать все сначала.
В ответ на это царский двор предпринимает весьма странный шаг. Заимова приглашает на свидание в нейтральном месте премьер-министр Тошев.
Поначалу разговор у них лирический – Тошев вспоминает о своих встречах с отцом Заимова и говорит о том, как счастлив должен быть отец, наблюдая заслуженную военную карьеру сына. Потом, поговорив немного о бренности жизни, о том, как стала она трудна и сложна во всех отношениях, Тошев вдруг предлагает Заимову ответственное сотрудничество в своем правительстве. Он сулит ему пост военного министра и баснословные барыши на поставках в Болгарию немецкого оружия.
О том, что услышал в ответ Тошев, можно только догадываться по его записке князю Кириллу[16] 16
Брат царя Бориса.
[Закрыть] после свидания с Заимовым: «Вы оказались правы – он не только наш враг, он злобный, готовый на все враг». Сам Заимов о своем разговоре с Тошевым никому из друзей не рассказывал, обмолвился только, что ему было сделано гнуснейшее предложение, на которое он ответил так, что ему вряд ли это простят.
Но для себя из этого разговора он сделал единственно правильный вывод – раз его противники готовы столь дорого заплатить за его покорность, значит, он им опасен, а это просто обязывает его продолжать борьбу.
Единственный оставшийся в живых руководитель Военного союза, он берет на себя ответственность за все его дела.
Он встречается с военными, которым доверяет, разъясняет им гибельность нынешней политики, предостерегает от опасности стать соучастниками предательства Болгарии и намекает, что армия еще скажет свое слово в защиту чести болгарского народа.
Он вступает в переговоры с казавшимися ему наиболее честными лидерами политических партий, предлагает им принять участие в демократизации общественной жизни. Однако первые же его встречи с ними вызвали тревогу. Опытные политики точно не понимали его, каждое его предложение подвергали сомнению или отклоняли.
Заимову советовали поступить как Дамян Велчев – уйти в эмиграцию и готовить оттуда новый радикальный переворот. Но он не верил в возможность успешной борьбы издалека. Опасность, грозящая ему лично, остановить его не могла, если уж он избрал дорогу, он шел по ней до конца.
Определяя свое место в борьбе, он все чаще думал о коммунистах, завидовал их подвижнической верности своей идее, но думал, что они, затравленные, загнанные в глубокое подполье, ничего ощутимого, реального сделать не могут, и оттого сама их идея выглядела несбыточной мечтой идеалистов.
Иногда ему начинало казаться, что и сам он похож на Дон-Кихота – в самом деле, грустное и смешное занятие драться с мельницами. Он не мог, как Дон-Кихот, чувствовать себя счастливым от одного сознания, что поступает как положено человеку чести. Да, он мог сказать себе, что живет и действует по чести, но что от этого толку другим? Не выглядит ли он попросту смешным со своим упорством пробить стену лбом?
7 ноября 1935 года советское посольство пригласило Заимова на торжественный октябрьский прием – как начальник артиллерии, он теперь находился в протокольном списке болгарского генералитета.
Народу на приеме было мало – под разными предлогами многие из приглашенных не пришли, явились, в общем, только те, кто был просто обязан соблюсти дипломатический протокол. Заимов наблюдал их лживые улыбки, слушал их пустые лицемерные разговоры с советскими дипломатами, это мешало ему ощутить себя находящимся в русском доме, среди русских. В советском доме, черт побери. А хозяева дома будто не замечали блистательного отсутствия многих гостей, непринужденно, с достоинством и с какой-то почти неуловимой взаимно-формальной учтивостью общались с болгарскими деятелями, точно говоря им: «Вы явились к нам в силу протокола, по нему принимаем вас и мы...»
Он невольно усмехнулся, заметив вдруг, что никто из болгар не разговаривает с советскими дипломатами в одиночку, непременно при свидетеле с болгарской стороны.
– Что развеселило генерала Заимова?
Перед ним стоял невысокий мужчина лет сорока в ладно сшитом полковничьем мундире Советской Армии.
– Разрешите представиться – военный атташе полковник Сухоруков.
– Генерал Заимов.
– Владимир Стоянович? Правильно? – спросил Сухоруков, не отпуская его руки. – Ну а я Василий Тимофеевич.
И это чисто русское обращение к отчеству сразу создало у Заимова странное ощущение. Ему показалось, что он видел когда-то этого человека, смотревшего сейчас на него своими живыми серыми глазами, в которых искрилась улыбка.
– Как вам нравится у нас? – весело спросил Сухоруков. Заимов хотел было сказать обычные формальные слова, какие надлежит говорить гостю хозяину дома, но не смог их произнести. А Сухоруков, лукаво улыбнувшись, тихо сказал:
– Лично мне у нас сейчас не нравится.
– Мне тоже, – так же тихо ответил Заимов.
– Я убежден в этом и потому так смело вышел за рамки протокола, – продолжал Сухоруков. – Я подумал, что если я и вам, как только что вашему министру, начну говорить про то, что осень нынче удивительно теплая, но все ж лучшая пора в Болгарии – весна, вы решите, что я дурак.
Они рассмеялись.
– Вы играете на бильярде? – спросил Сухоруков.
Заимов подавил мгновенную нерешительность и ответил:
– Можно попробовать, – сказал он, прекрасно понимая, что советский полковник хочет с ним поговорить. Он выругал себя за только что пережитую нерешительность, и они прошли в бильярдную.
На зеленом поле стола Сухоруков собрал пирамиду и, взяв кий, сам ее разбил.
– Начинают, я слышал, так, – сказал он. – Ваш удар, Владимир Стоянович.
Заимов начал неловко прилаживаться, подражая Сухорукову – ей-ей, он не знал, как это делается.
– Кажется, кий надо держать вот так... левую руку вот так, – подошел к нему Сухоруков.
Заимов ударил по шару, и он, подпрыгнув, вылетел со стола. Сухоруков расхохотался.
– Первый блин комом.
Никакой бильярдной игры у них, конечно, не получилось, они без всякого смысла гоняли шары и разговаривали.
– Как настроение, Владимир Стоянович?
– Хорошим назвать не имею оснований.
– Оно и понятно, – согласился Сухоруков. Он, не глядя, сделал удар. – Я в гражданскую войну воевал против Деникина. У нас был командир полка, изумительный парень из балтийских матросов. Вояка что надо. Так он, если у него спрашивали про настроение, отвечал: «Если бы я знал, какое сейчас настроение у Деникина, я бы точно знал, какое настроение у меня. А без этого у меня одно настроение – драться».
Заимов прекрасно понял советского полковника, но ничего не ответил.
Сухоруков положил кий на стол.
– Давайте вместе попробуем установить, какое сейчас настроение у Адольфа Гитлера? – продолжал он. – Ну вот, сидит он сейчас, конечно, в мягком кресле и думает... что же он может думать? – Сухоруков сощурил серые веселые глаза и поднял взгляд на потолок. – Да, точно. Он думает: «Скоро я сожру всю Европу». Может он так думать?
– Может, – с улыбкой согласился Заимов. – Но зубов у него пока для этого нет.
– Верно, пока, – согласился Сухоруков. – И он это тоже знает, он же не дурак все-таки. Так. Дальше что он думает? «Где бы мне поскорее раздобыть хорошие зубы?» Вот, к примеру, думает он, крепким зубом могут мне стать Балканы, но есть в этом зубе, в самой его середке, опасное дупло. Болгария.
– Дупло ли? – перебил Заимов.
Сухоруков повернулся к нему.
– Как всякое дупло в зубе, оно сразу не видно, – сказал он. – Но дупло, Владимир Стоянович. Исторически сложившаяся симпатия болгар к русским не может быть затоптана солдатскими сапогами. И она не может не тревожить Гитлера, и она же наша надежда.
Заимов молча слушал. Сказанное полковником казалось ему слишком общим и далеким от того, что сейчас происходило в Болгарии.
– Учебники истории, господин полковник, к сожалению, не являются боевым уставом для армии, – сказал он.
– Напомню: меня зовут Василий Тимофеевич, – улыбнулся Сухоруков. – А от вашего «господин полковник» у меня душу воротит. Так вот... Армейский устав выполнять солдатам, а не министрам, Владимир Стоянович. А у солдата совесть чистая и не продажная. Я слишком хорошо знаю вас, историю вашей семьи и только поэтому позволяю себе так разговаривать, будучи уверен, что я при этом ничем не рискую. Так вот... Мне ваше начальство иногда дает возможность поездить по Болгарии. Как они ни стараются обставить мои поездки протокольным забором, я всякий раз нахожу возможность поговорить с простыми людьми: с крестьянином в поле, с рыбаком в гавани, с дорожным рабочим. И всякий раз я возвращаюсь из поездки в прекрасном настроении. Так что не торопитесь, Владимир Стоянович, делать далеко идущие выводы от общения с людьми, которые так или иначе находятся на поверхности.
– Но от них-то, к сожалению, и зависит все, именно они делают политику, – сказал Заимов.
– Нет, Владимир Стоянович! Они только думают, что делают политику! – весело воскликнул Сухоруков и, взяв кий, энергичным ударом послал шар в зеленое поле, и он защелкал там по другим шарам. – Нашу революцию сделал народ, который цивилизованные господа и за народ не считали, а теперь эти господа глядят на нас, и от страха у них душа замирает. Они уже сообразили, что перед ними теперь его величество советский народ, а не какой-то там недалекий полковник Николай Романов, которым они вертели как хотели. Народ, Владимир Стоянович, вот кто делает историю и вот где всем честным болгарам надо черпать силы. – Сухоруков улыбнулся и добавил: – И хорошее настроение.
Заимов молчал. Думал. Сердцем понимал и принимал сказанное русским полковником, но, что это практически означало для него сегодня, он не представлял себе.
– Что же вы мне предлагаете, Василий Тимофеевич? Бросить все и идти в народ, как некогда ваши народники?
– Во-первых, я вам, Владимир Стоянович, предлагать не могу, не имею на это никакого права. Я могу только поделиться с вами своими мыслями. Думаю, что для каждого честного болгарина необыкновенно важно, определяя свою личную позицию и свои возможности, не забывать о великой силе своего славного народа. Историю делает он, а не... – Сухоруков показал на потолок, отделявший их от зала, где шел прием.
Уже на другой день утром во дворец было доставлено донесение охранки, в котором сообщалось, что генерал Заимов во время приема в советском посольстве под предлогом игры на бильярде уединялся на час и десять минут с советским военным атташе полковником Сухоруковым.
Донесение было вручено брату царя Бориса князю Кириллу, который осуществлял монаршее руководство болгарской разведкой и контрразведкой.
В отличие от невзрачного и совсем не блиставшего умом брата князь Кирилл был статным красавцем и обладал недюжинным живым и острым умом. Он нравился женщинам, и его бесчисленные похождения на этом поприще были темой тайных пересудов в царском окружении. Но только тайных. Князя Кирилла боялись, в его руках была вся секретная служба государства. Не даром он любил шутить, что знает не только все дела министров, но даже их сны. Когда кто-нибудь из сановников внезапно впадал в немилость царя, о нем говорили: «Он увидел не тот сон». Его побаивался и сам царь Борис. И не без основания. В 1944 году, после освобождения Болгарии Советской Армией, князь Кирилл был арестован. Отлично понимая, что его единственный шанс сохранить жизнь – в полной откровенности показаний о своей и не только о своей деятельности, он на вопросы следователя давал обстоятельные ответы и, кроме того, сам, по собственной инициативе, писал подробнейшие показания. И все же, как ни был он многословен, он старательно умолчал о некоторых сторонах своей деятельности. Тем не менее он рассказал немало из того, что раньше для всех было особо оберегаемой тайной. В частности, рассказал он и о своем отношении к брату, царю Борису. Он дал ему довольно беспощадную характеристику и поведал о своих тайных помыслах занять его место на престоле. Оказывается, он досадно промедлил с осуществлением этого до начала второй мировой войны, а затем сделал ставку на то, что Борис окончательно дискредитирует себя своим союзничеством с Гитлером.
Это, однако, не мешало Кириллу находиться в теснейшем контакте с гитлеровцами и особенно с их службой безопасности, в полное распоряжение которой он отдал болгарскую разведку и контрразведку. У него была даже личная переписка с самим Гиммлером. Но он старался заглядывать и в будущее и потому все время поддерживал связи и с разведками Англии, Франции и Америки. Он отлично знал действовавших в Болгарии во время войны резидентов этих разведок, понимая, чем они занимаются, и не только не мешал им, но и сам поддерживал с ними тайные контакты, вел сними сложную и хитрую игру.
Что же касается чисто внутренних дел Болгарии, которые он называл вентиляцией собственного дома, то здесь он был инициатором самых коварных и злодейских операций против болгарских патриотов. И не кто иной, как он, разработал план устранения одного за другим руководителей Военного союза. О плане знали только двое: он и царь. Практическими исполнителями плана были, конечно, не они – в распоряжении Кирилла было достаточно наемных палачей.
И вот как раз при обсуждении этого плана между Кириллом и его венценосным братом возникло разногласие в отношении Заимова. Царь считал, что с ним надо повременить, а Кирилл настаивал на его устранении.
– Песня, не спетая до конца, не песня, – говорил он, прохаживаясь перед столом, за которым, ссутулясь, сидел его брат. Между прочим, Кирилл любил образную речь, особенно когда разговор шел о делах не очень респектабельных.
– Особая популярность этой фамилии может вызвать опасный резонанс, – тусклым голосом возразил Борис.
– Мы не имели бы сена, если бы крестьяне, кося траву, оберегали цветы, – сказал Кирилл, сбоку смотря на брата выжидательно и с усмешкой.
– Он еще может пригодиться, – не уступал Борис.
– Ты хочешь сам услышать то, что он сказал твоему Тошеву? Не понимаю тебя. – Кирилл вздохнул и, вернувшись к столу, сел в кресло, всем своим видом показывая брату, что он устал убеждать его в том, что для него было бесспорно.
– Все-таки мой разговор с ним оставляет надежду, – прервал молчание царь.
– Ни ма-лей-шей, – раздельно произнес Кирилл.
– Ты знаешь военных хуже меня, – сказал Борис.
– Я хорошо знаю Заимова и так же хорошо знаю, что он думает о тебе. – Кирилл решил сыграть на болезненном самолюбии брата.
– Хорошо, – помолчав, сказал царь. – Но несколько позже.
Кирилл знал упрямство брата и больше не спорил.
...Получив сейчас донесение о беседе Заимова с русским атташе Сухоруковым, Кирилл немедленно отправился к брату.
Царь Борис завтракал в комнатке рядом с его кабинетом. Все как обычно: картофельный салат с зеленью, овечий сыр, кофе. Кирилла раздражали и истовое вегетарианство брата, и его показная скромность в быту, будто в пику ему, любящему и комфорт, и изысканную еду. Его иногда просто подмывало сказать брату, что он-то знает, какие несметные сокровища хранит в своих ларцах его супруга, и спросить, не думает ли монарх своими картофельными салатами замолить грехи супруги. Но он был только братом царя.
Положив на стол донесение, князь демонстративно отвернулся и стал разглядывать давно известный ему висевший на стене натюрморт – тоже вегетарианский, на котором в центре был изображен натурально лоснящийся тугой кочан капусты.
