Текст книги "Командир полка"

Автор книги: Вальтер Флегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– А красивые девушки у вас в селе есть?

Гость кивнул и лукаво подмигнул одним глазом.

– Тогда вам придется в оба следить за ними! – пошутил Зомер, подходя к двери.

Когда Шихтенберг на КПП показывал часовому пропуск, тот ехидно спросил его:

– У вас в кооперативе все велосипеды такие?

– Этот у нас еще самый лучший, – усмехнулся Шихтенберг, садясь на велосипед, который жалобно застонал под ним.

– Давай! Давай! – неслись ему вслед смешки и выкрики солдат.

Шихтенберг ехал медленно, объезжая лужи и выбоины, и вскоре скрылся за деревьями.

Он ехал и думал о том, как разозлятся богатеи, когда узнают, что солдаты помогут кооперативу в строительстве скотного двора, и как будут рады члены кооператива.

«Да, солдаты нас здорово выручат, – думал он. – А с Грунделовом мне все же придется поговорить».

Вскоре между деревьями показались домики села, послышалось гоготанье гусей и кудахтанье кур.

Было начало апреля, и солнце пригревало по-весеннему. Но деревья еще не зазеленели, поля были пока пусты, а все сельскохозяйственные машины стояли в сараях или под навесами. Однако пробивающиеся стрелки травы, частые дожди и тревожное мычание коров – все свидетельствовало о медленном, но верном приближении весны. Набухшие почки на деревьях и частые утренние туманы тоже были верными признаками весны.

* * *

После того как Грунделов женился, свекор передал ему кузницу. И сразу же у молодого хозяина она как бы помолодела. Вскоре он купил себе аппарат для электросварки и кузнечный молот. Каждое утро, прежде чем приступить к работе, кузнец несколько раз ударял по пустой наковальне. Звон разносился по селу, будя тех, кто любил поспать.

Всю зиму Грунделов много работал, ремонтировал немудреную крестьянскую утварь.

Когда Шихтенберг вошел в кузницу, Грунделов, надвинув на лицо защитную маску, сваривал какую-то деталь. Увидев Шихтенберга, он выключил ток и, прикоснувшись двумя пальцами ко лбу в знак приветствия, спросил:

– Что понадобилось от меня кооперативу?

– Завтра утром, Гельмут, я приду за ним. – Шихтенберг кивнул головой в сторону навозопогрузчика. – Скоро дела у нас пойдут лучше.

– Приходи не завтра, а послезавтра, – после короткого раздумья сказал кузнец.

Шихтенберг понимающе кивнул и спросил:

– У нас на ферме нужно отладить кое-какие мелочи. Когда ты сможешь это сделать?

– После первого.

Шихтенберг и Грунделов были когда-то хорошими друзьями. В годы войны они потеряли друг друга из виду. Грунделов вернулся из плена позже Шихтенберга. Они не встречались, так как Грунделов стал, так сказать, собственником, а бедняга Шихтенберг с трудом обрабатывал свой клочок земли.

Однако вскоре крестьяне образовали кооператив, в который вошел и Шихтенберг. Он горячо взялся за дело, и, наверное, без него кооператив давно развалился бы. Два года назад Шихтенберг вступил в партию, в то время как Гельмут день ото дня отдалялся от бывшего друга, хотя они и встречались иногда в селе.

Вскоре Грунделов начал выполнять кое-какие работы для кооператива. Однажды Шихтенберг принес Гельмуту в кузницу договор на подпись. Они разговорились, однако каждый чего-то не договаривал.

– По-моему, ты чего-то утаиваешь, – наконец сказал Гельмут.

– Да нет, ничего… Вообще-то хочу тебя кое о чем спросить… Ты, наверное, понимаешь, что очень нужен нам в кооперативе? Работы у нас пруд пруди. Иди работать к нам, и тебе тоже полегче станет.

Гельмут усмехнулся. Шихтенберг перехватил взгляд кузнеца.

– Ну, так как?

– Нет, мой дорогой, из твоей затеи ничего не выйдет. Я твои аргументы уже не раз слышал. Мне и так неплохо работается, так что не старайся, не трать на меня силы. Я и без того зарабатываю больше, чем буду получать у вас. Я вот сейчас сделаю навозопогрузчик, так, считай, тысчонка у меня в кармане. А ты разве сможешь платить мне такие деньги? Нет, конечно. Так что и не старайся разубедить меня.

– Ты, Гельмут, думаешь только о себе.

– Зачем ты мне говоришь об этом? Разве твои коллеги думают не о себе, а обо всех, когда они отработают восемь часов в кооперативе и сломя голову бегут в свой огород, где у них работы край непочатый? А зачем тогда Мюллер и Ханкер спрятали половину урожая? Или почему твои трактористы потихоньку вспахивают участки богачей? Да потому что хотят иметь деньжонки на выпивку. Оставь меня в покое! Сначала наведите порядок у себя… а уж потом…

– Что потом?! – перебил его Шихтенберг. – Потом, когда у господина кузнеца не будет больше выгодной работы, он сам прибежит в кооператив, не так ли? Послушайся меня, Гельмут! – Шихтенберг даже покраснел от волнения. Загибая пальцы, он начал считать: – Во-первых, два года назад нам было плохо. Во-вторых, ты забыл, что в наш кооператив вошли и крестьяне побогаче. В-третьих, подумай и о том, что такой кооператив у нас организован впервые. Прошу тебя, подумай еще раз над моим предложением: ты нам очень нужен!

– Нечего мне думать! Да и не верю я, что из вашей затеи насчет скотного двора выйдет толк.

– Что-нибудь да выйдет!

– Ты говоришь так, как будто он уже построен.

– Еще не построен, но скоро будет.

– Это тебе только снится. Кто будет заниматься этим, когда на полях сейчас полно работы?!

– И все равно мы скотный двор построим. Нам помогут солдаты.

– Выходит, ты уже и побираешься, как нищий! А еще хочешь меня к себе переманить. – Кузнец покачал головой. – Так пусть твои солдаты тебе все и делают.

– А почему бы и нет, сделают! – Шихтенберг направился к выходу.

– Да, вот еще что! – Остановил гостя Грунделов. – Не присылай ты к нам никаких агитаторов, не поможет это! – И кузнец снова принялся за прерванную работу.

Шихтенберг, хлопнув дверью, вышел на улицу и покатил по улице на своем велосипеде. Время от времени он покачивал головой, а выражение лица у него было озабоченное и злое.

«Кузнец в селе – лицо авторитетное. Побывал в плену у англичан, повидал свет. К тому же сильный он, занимается спортом и этим привлек на свою сторону молодежь. Умеет хорошо говорить. Плохо только, что он не знает, чего именно хочет. Его во что бы то ни стало необходимо перетянуть к нам. Весь вопрос в том, как это лучше сделать». – Шихтенберг надвинул фуражку на глаза, почесал затылок и сильнее нажал на педали.

За домами расстилались поля, а за ними виднелся лес, темный и влажный от дождя.

Шихтенберг до боли в глазах вглядывался в даль.

– Слишком много влаги, слишком много! – бормотал он. – Придется отводить излишек воды.

Заметив Раймерса, самого богатого крестьянина в селе, Шихтенберг учтиво поздоровался с ним. Раймерс что-то делал у себя в саду, кажется, копал: иногда звякала, попав на камень, лопата.

Шихтенберг поехал дальше, а заботы не давали покоя: «Какая земля была бы у нас, если почву немного осушить! Но сделать это можно только сообща. Жаль, что некоторые думают только о себе». Шихтенберг снова качал головой. У него созрел план, с которым он пока еще никого не знакомил.

Он мечтал о том счастливом времени, когда жители всего села войдут в кооператив. Некоторое время назад он начал следить за специальной литературой, вырезал статьи, в которых, как ему казалось, содержались вопросы, интересующие его, и хранил вырезки в специальной папке. Вся беда заключалась в том, что ему не с кем было посоветоваться, а говорить о том, что задумал, на собрании членов кооператива он не решался. Кто с ним согласится? Назовут мечтателем, пошутят, да и только.

Скажут, что сейчас есть и поважнее работа. Но уж кто-кто, а он-то знает, что структуру почвы нужно улучшать, иначе не получишь хорошего урожая.

Шихтенберг усмехнулся: рассуждает, спорит сам с собой.

Он остановился перед воротами, над которыми был прибит фанерный лист, а на нем крупными черными буквами написано: «Сельхозкооператив «Свободная земля».

Во дворе Шихтенберг увидел свояченицу Грунделова, Герду. Она шла от амбара. Увидев его, она приветственно помахала рукой и сказала:

– Скотный двор уже начали строить, я только что оттуда. Начать-то начали, вот неизвестно только, когда закончим.

– Закончим, и гораздо быстрее, чем предполагали.

Герда провела обеими руками по зачесанным назад волосам и засмеялась, приоткрыв красивые губы, отчего редкие веснушки на лице будто пропали. В темных добрых глазах появились приветливые огоньки.

– Хорошо бы! – сказала она и побежала к амбару.

Шихтенберг смотрел ей вслед и думал: «Какая она молодая и красивая! Собственно, в селе все девушки такие, но в Герде есть что-то особенное. Она образованная, интересуется всем новым. А не сказать ли ей о моем плане?»

И Шихтенберг быстрыми шагами пошел за Гердой.

* * *

У Грунделовых существовала традиция: за столом собиралась вся семья. Есть не начинали до тех пор, пока все не усаживались за стол. До начала еды о чем-нибудь разговаривали, шутили. Почему-то Герда чаще всего становилась объектом насмешек. Иногда она сердилась на это. Особенно зло подшучивал над ней сам Грунделов, который был уверен, что в кооператив она вступила по принуждению, а не по собственному желанию.

Несколько лет назад на занятиях в профтехучилище Герда рассказала своим друзьям о книге Шолохова «Поднятая целина». Для Герды люди, описанные Шолоховым, создававшие колхоз в невероятно трудных условиях, были настоящими героями. Все заспорили о том, можно ли сейчас, и не где-нибудь, а здесь, организовать крепкий кооператив. Когда спор закончился, Герда встала и во всеуслышание заявила:

– Я лично вступаю в кооператив.

Все на миг замерли, а затем раздался гром аплодисментов. Герда покраснела до корней волос и, смутившись, села на место. Ей пожимали руки, поздравляли.

Идя домой, Герда поняла, что первый раз в жизни она одержала победу над собой. Зато дома ее решение вызвало бурю негодования: в пятнадцать лет девчонке не положено самовольничать! Однако в ней нашлось мужество, чтобы настоять на своем.

Тогда в их селе кооператив просуществовал всего-навсего несколько месяцев. Над членами кооператива смеялись, порой довольно зло. Особенно изощрялись богатеи.

Герда жила в семье Грунделова, который был женат на ее старшей сестре. Новая родня не нравилась Герде. Кузнец зарабатывал неплохо, но беда была в том, что его больше ничего не интересовало.

* * *

Герда с интересом выслушала рассказ Шихтенберга о том, как он собирается осушать заболоченный участок земли. Ее радовало, что он рассказал о своих смелых планах именно ей, а не кому-нибудь другому.

«Как хорошо, что есть люди, которых волнуют такие вопросы! Нужно будет все хорошенько обдумать. Прорыть каналы на полях – это полдела, нужно будет сделать переходы через эти каналы, а может, еще что…» – думала она, идя домой.

Герда не обращала внимания на лужи под ногами и не заметила, как дошла до дому. Она вошла в полутемные сени, где пахло сырой землей, железом и каким-то тряпьем. Держа под мышкой сверток с газетами, Герда вошла в кухню.

– Здравствуйте, – поздоровалась она и сняла с головы платок. Вымыв руки, бросила на себя беглый взгляд в зеркало и подошла к столу.

Села она напротив фрау Энгель, матери Грунделова, и его отца. Взяла кусок хлеба.

– Ну, что нового? – повернулся к Герде Грунделов.

Все присутствующие уже привыкли, что кузнец всегда одной и той же фразой начинает очередные нападки на Герду.

– Скоро место за столом рядом с тобой пустовать не будет, – продолжал кузнец.

Все недоуменно переглянулись.

– Чего это вы на меня так уставились? – Кузнец отрезал кусок сала и положил на ломоть хлеба. – Скоро у нас появится постоялец.

– Что еще за постоялец? – Фрау Энгель нахмурила лоб. – Я ничего не знаю.

– Я и сам только сегодня об этом узнал, – ответил кузнец, отправляя в рот внушительный кусок хлеба. Он хитро улыбнулся, оглядев недоуменные лица родных. – Ну, что вы на меня уставились, будто я фокусник? Ешьте спокойно. Или вам еда не по вкусу?

И он снова откусил хлеба. Настала тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да чавканьем кузнеца.

– Ты, наверное, выпил уже? – проговорила Герда.

– Нет, ни глотка. Корчма сегодня закрыта. То, что я вам сказал, это правда. – Кузнец отложил нож в сторону. – Ваш кооператив сегодня побираться приходил.

Герда перестала есть.

– Да, да, не удивляйся. Шихтенберг сегодня ездил к солдатам, просил помощи. Вот они и пришлют к нам солдат, так что в каждом доме будет постоялец, чтобы вы знали. – Кузнец, довольный, откинулся на спинку стула.

– Ну и мысли же тебе приходят в голову! – возмутилась Герда.

– Ты что, не веришь?! Спроси у Шихтенберга!

– И спрошу!

– Ого! Да ты, я вижу, в самом деле не веришь мне, а?

– Не говори так, Шихтенберг сам говорил мне…

– Конечно, к нам пришлют на постой не простого солдата, а офицера. Так где ты его положишь спать, а? – Гельмут рассмеялся и добавил: – Небось пришлют такого красавца, что просто залюбуешься!…

– Оставь меня в покое!

– Ты их еще не знаешь! – Грунделов задумчиво покачал головой.

– Гельмут, скажи наконец, правда это или нет? – спросила Анна-Мария.

– Если я говорю, то правда!

– Иногда ты шутишь…

– Сегодня я говорю серьезно!

Герда недоверчиво посмотрела на него и спросила:

– А что они здесь делать будут?

– Строить вам свинарник!

И тут Герда вспомнила, с какой уверенностью Шихтенберг говорил о том, что скотный двор будет построен. Видимо, Шихтенберг решил сделать сельчанам приятный сюрприз.

– Ну что ж, будет очень хорошо! – громко произнесла она.

– Только вы от такой помощи еще беднее станете! – буркнул Гельмут.

– Да, да! – Старик поддержал сына. – Я-то уж знаю, как они орудуют…

– И долго они пробудут здесь? – поинтересовалась Герда.

– А тебе-то какое дело до того, будут нам помогать солдаты или нет? – При этих словах старика Герда встала. – В селе много таких, кто горазд языком болтать…

Герда вышла из комнаты, так хлопнув дверью, что в шкафу зазвенела посуда.

– Вот до чего дожили! – пробормотал старик кузнец. – В собственном доме слова не скажешь! – Вытащив газету, он уставился в нее.

Через минуту Герда вернулась.

– Скажите, – обратилась она к старику, – вы уже давно живете в этих краях?

– Да, а что?…

– Здесь всегда было так сыро?

– Да-а, – старик откинулся на спинку стула. – Насколько я помню, всегда. Сухо здесь не бывает.

– И против заболачивания ничего нельзя сделать?

– Что тут сделаешь? Так было, так и будет.

– А помнишь, как перед самой войной, – вмешалась в разговор жена старика, – к нам сюда приезжал один господин и говорил, что они хотят осушить эти болота.

– Было такое. – Старик пожал плечами.

– Вон как! – воскликнула обрадованно Герда. – Выходит, уже этим вопросом занимались. Почему же ничего не сделали?

– Этого я не знаю. Может, не получилось ничего, а потом началась война… Тем более не до того было… – сказал старик.

– И кто тебе вбил мысль о каком-то осушении! – не стерпел Грунделов. – Вы и хлев-то самостоятельно построить не можете. Выдумываете планы, а у самих, кроме выдумки, ничего нет!

– Разумеется, мы с такой работой сами не справимся, но если нам помогут, тогда все планы можно претворить в жизнь.

Все с удивлением уставились на Герду, а старик кузнец рассердился:

– Черт знает что творится на белом свете! – И занялся своей трубкой.

– Я никак не пойму, почему вы всегда так упорствуете. Это все равно что выходить в поле с косой, когда все выходят с косилками! – не сдержалась Герда.

– С косой-то оно надежнее! – ответил старый кузнец.

Возражения старика раздражали Герду, тем более что говорил он всегда со злостью и желчью.

– С косой, Герда, оно самое надежное! – повторил он.

– Конечно, – поддержал отца Гельмут. – До сих пор мы только косой и косили – и всегда были с хлебом. А теперь, выходит, нам косы уже не нужны, а?

– Но с ними далеко не уйдешь, все время нужно останавливаться.

– Ах, Герда, а разве можно работать и не останавливаться?

– Ведь мы строим для будущего!

– Так ведь и старое было неплохим, – проговорил старик. – Надеюсь, ты это понимаешь…

– Мы трудимся для нового!

– И я для нового, десять навозопогрузчиков сделал, каких у нас сроду не было, – сказал Гельмут.

– Но ты делал их для себя.

– Нет, не для себя. Один из них купил ваш кооператив.

– Да, но вступать в наш кооператив ты не хочешь, не так ли? – Герда чувствовала, что она вот-вот взорвется. – Иногда ты говоришь, как кулак, и хотя не являешься им, но зато помогаешь им! – Не желая продолжать разговор, Герда вышла из комнаты.

«Значит, солдаты нам помогут, – подумала она, – Ну что ж, посмотрим…»

3

Унтер– офицер Хаук, войдя в спальную комнату, тихонько прикрыл за собой дверь. Он обошел печку и, приблизившись к окну, где стояли койки солдат первого расчета, зачем-то посмотрел в окошко, как будто в темноте можно было что-нибудь рассмотреть. Однако увидел только кровати, шкафчики для обмундирования и смеющиеся лица что-то рассказывающих солдат, отраженные в стеклах.

Гертель лежал на койке и читал книгу. Увидев унтер-офицера, он смущенно улыбнулся и встал.

– Добрый вечер, – поздоровался Хаук. – Садитесь, поговорим.

– Хорошо. – Гертель захлопнул книгу и сунул ее под подушку.

– Ну, как идут дела, товарищ Гертель? – спросил Хаук.

– Хорошо, все хорошо. Я не привык жаловаться, товарищ унтер-офицер.

– Как служба? Нравится?

– Я никак не привыкну, особенно когда полевые занятия и все нужно делать самому… Да еще политзанятия… а я так плохо говорю. Ну и в спорте я не ахти как силен.

– Вы должны тренироваться. На батарее много хороших спортсменов, – проговорил Хаук и показал рукой в сторону солдат. – Кто-нибудь из них вам поможет.

– Они уже пробовали, но у меня ничего не получается. – Солдат безнадежно махнул рукой. – Не выйдет из меня спортсмена, разве что штангу поднимать…

– Попробуйте еще раз, товарищ Гертель. Главное – не теряйте надежды. Вот увидите – все получится.

– Хорошо, товарищ унтер-офицер, но только вы сами от меня откажетесь.

Постепенно вокруг них собрались солдаты.

– Ну как, товарищи, добьемся, чтобы наш расчет стал лучшим в дивизионе?

– Добьемся, если каждый будет стараться, – ответил Лахман.

Хаук посмотрел на каждого по очереди. Пауль уставился в пол, Гертель крутил головой.

– С заправкой коек у нас уже лучше, только у Толстяка пока еще не получается.

– Да и в шкафчиках у нас порядок, – заметил Пауль.

Тем временем к ним подошли и остальные солдаты.

– Быть лучшим расчетом – это значит не только иметь хороший внутренний порядок. Нужно, чтобы ни у одного из солдат не было дисциплинарных взысканий…

– Это уж зависит от вас! – перебил унтера Дальке. Все весело засмеялись.

– Прежде всего нужно быть первым в учебе, – продолжал Хаук, – и вообще во всем, в том числе и в спорте.

Услышав эти слова, Гертель опустил голову.

– Подумайте, товарищи, обсудите все как следует, а потом поговорим. – Сказав это, Хаук попрощался с солдатами своего расчета и ушел. Постепенно солдаты стали расходиться. Лишь несколько человек из второго расчета не отходили от Гертеля.

– Нам еще очень много нужно сделать, – заметил рыжеволосый ефрейтор Эрдман. – А для этого придется использовать все свое свободное время.

Пауль махнул рукой, лег на койку и отвернулся лицом к стене. Бюргер слушал, склонив голову набок.

– Год назад был у нас один такой унтер-офицер, который тоже не давал нам ни минуты свободного времени. Потом пришел Бауман, и свободное время у нас появилось. Мы свое дело делаем! – выпалил Эрдман и отошел к окну.

– Держи лучше язык за зубами! – шикнул на него Гертель. – Или уйди!

Эрдман усмехнулся.

Лахман подошел к солдатам и, засунув руки в карманы, проговорил рыжеволосому прямо в лицо:

– Почему это ты решил заботиться о нас? Может быть, думаешь, что мы тебя всерьез воспринимаем?

– Лично ты или все?

– Мы придерживаемся одного мнения. А ты иди отсюда со своими советами. С нас хватит!

В этот момент раздалась команда дежурного на уборку помещения.

Шрайер пошел в курилку, которая находилась в конце коридора. Закурил и сел на скамейку. Достал из кармана письмо, которое ему прислали с завода, где он работал до армии, прочитал его и задумался.

«Ну и советы же они дают! Не знают нашей армейской жизни, а советы дают. К тому же я еще не комсомолец. Другое дело Лахман! Вот ему пусть и советуют, а меня бы оставили в покое. Да и Хаук теперь не даст нам житья. До сих пор он вел себя тихо, а теперь…» – Шрайер сложил письмо и, сунув его в карман, пошел в спальную комнату.

* * *

На открытое комсомольское собрание явились почти все солдаты четвертой батареи.

Унтер– офицер Бауман сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене. Вообще-то он был абсолютно уверен, что такие собрания никакой пользы не дают, они только отнимают много времени и часто кончаются пустыми разговорами. Но тут уж ничего не поделаешь, согласно указаниям командира каждому учению и каждой стрельбе обязательно должны предшествовать партийное и комсомольское собрания.

«Брауэр говорит хорошо, – думал Бауман, слушая унтер-лейтенанта, – но уж больно общими словами».

Собрание не интересовало его. С большим удовольствием Бауман задумался над тем, какую девушку из числа знакомых пригласить ему на вечер, когда он получит увольнение после стрельб.

Он самодовольно усмехнулся. Он знал, что нравится девушкам. А раз так, то стоит ли отказывать себе в таком удовольствии? Он не раз видел, что девушки смотрят на него с любопытством, стараясь встретиться с ним взглядом.

Бауман снова прислушался к тому, что говорил Брауэр. Взводный говорил о тех мелочах, которые часто влияют на результаты стрельб, и притом далеко не в лучшую сторону. Потом он заговорил о гигиене.

Бауман считал, что это его не касается. Уж кто-кто, а он всегда ходит чистым и аккуратным, за что командиры не раз ставили его в пример другим. Даже на учениях, когда всюду была грязь, Бауман ухитрялся щеголять в начищенных до блеска сапогах, воротничок его всегда сиял чистотой, а под ногтями никогда не было темной полоски.

Бауман провел рукой по волосам, уловив носом тонкий запах одеколона. Он любил этот запах, который навевал на него приятные воспоминания.

«Интересно, почему женщины так льнут ко мне? – думал он. – Видимо, это чисто фамильная черта. Отца женщины тоже очень любили». Бауман вспомнил, как женщины и девушки крутились возле его отца в ресторане, где он работал. Очень часто они говорили отцу комплименты, а он в свою очередь – им.

Отец определил сына учеником в автомастерскую, где работал хороший друг отца.

Однажды вечером Бауман зашел к отцу в ресторан. Зал был заполнен до отказа. За одним из столиков, которые обслуживал отец, сидела девушка с большими красивыми глазами. На девушке была тонкая блузка, сквозь которую было видно красивое белье, облегающее крепкое тело.

Пока отец обслуживал гостей, сын начал переговариваться взглядами с девушкой. Глаза у девушки были выразительные, а взгляды, которые она бросала на парня, требовали решительных действий.

Как только отец вышел на кухню, Бауман с девушкой выскользнули из ресторана. Он часто вспоминал потом это приключение, хотя то, что за ним последовало, было далеко не таким приятным. Отец так вздул сына, что тот, забрав кое-какие свои вещички, сбежал к бабушке в деревню. Однако жить в деревне Бауман не мог, да и не хотел. Пожив совсем немного у бабушки, Бауман вступил в Национальную народную армию.

В армии он окончил школу унтер-офицеров: язык у него был подвешен неплохо, да и голос оказался звучным, командирским.

Получая краткосрочный отпуск, Бауман ни разу не ездил домой. Каждый отпуск он проводил у какой-нибудь знакомой девушки.

Громкие аплодисменты вывели Баумана из задумчивости, и он тоже захлопал в ладоши.

В прениях первым выступил Тим, который обвинил унтер-лейтенанта Функе в том, что тот передал на позицию неверные данные.

Вторым вышел на трибуну командир взвода артиллерийской разведки, который от имени своих солдат взял довольно высокие обязательства, а в конце выступления тоже упомянул об ошибке офицера-вычислителя.

Бауман выпрямился и посмотрел на Функе.

Унтер– лейтенант Функе пригладил волосы руками, нахмурил брови, встал и сказал:

– Друзья, я признаю, что допустил ошибку. Я сделал для себя соответствующий вывод. Обещаю вам, что такого больше не повторится.

Следующим выступал Лахман:

– Вчера я получил письмо из Магдебурга. Товарищи по заводу напомнили мне, что я обязался к дню созыва съезда овладеть профессией наводчика. Раз я обещал, то я это сделаю, а еще я хочу, чтобы наш расчет стал лучшим расчетом в дивизионе!

Бауман посмотрел в ту сторону, где сидел Хаук, и подумал: «Ты смотри! Этот у нас без году неделя, а вон какую работу провел».

Потом выступал Пауль:

– На учениях я буду стараться вовсю, мой тягач в полном порядке, и я обещаю доставить гаубицу куда угодно.

Прения шли полным ходом.

«Хорошо отстреляться – это еще не все, – подумал Бауман. – Нужно шире развернуть социалистическое соревнование». Он встал и попросил дать ему слово.

– Товарищи, я думаю, что настоящим соревнование может стать только тогда, когда в нем участвует несколько расчетов. Вот и разрешите мне от имени нашего расчета заявить, что мы тоже включаемся в соревнование и будем бороться за звание «Лучший расчет».

Все громко захлопали. Бауман сел на место, удивленный: «Что я такого сказал? Все равно все берут обязательства, так что и нам нужно. В целом-то собрание довольно скучное, говорят все об одном и том же. – Он с трудом сдержал зевок. Бросив взгляд в президиум собрания, увидел там Брауэра. – И он в президиуме. Довольный такой сидит».

Бауман посмотрел на часы и ужаснулся: без нескольких минут девять! «А мне еще бриться и мыться надо! Пора кончать с этими разговорами, а то я и опоздать могу».

К счастью для Баумана, собрание скоро закончилось, и он помчался приводить себя в порядок.

Спустя полчаса он уже был на КПП. Оказавшись за воротами казармы, Бауман быстрыми шагами направился к месту свидания, думая о том, как поведет себя с ним знакомая девушка.

4

После дождя стало тихо-тихо. Блестели под ногами мокрые булыжники. Неожиданно обер-лейтенант Кастерих услышал какой-то шорох. Он обернулся, но никого не увидел.

Офицер шел по тропке, которая вела от казармы к поселку. Заложив руки за спину и немного наклонившись вперед, Кастерих шел медленно.

Весь день он был занят: встречался с офицерами, унтер-офицерами, солдатами, беседовал с ними, подписывал различные заявки, без которых не обойдешься накануне артиллерийских стрельб. Проинструктировав суточный наряд, Кастерих вышел из казармы.

Свежий воздух, запах влажной земли и хвои взбодрили его. Рабочий день кончился, к стрельбам они подготовились, и это радовало офицера.

Дом, в котором он жил, не был освещен. Когда Кастерих подошел ближе, он увидел, что жена стоит у открытого окна.

– Добрый вечер, – первой поздоровалась она. Он вошел в комнату.

– Как ты сегодня поздно! – Подойдя к нему, она поцеловала мужа, сняла с него фуражку и портупею.

– Я уже больше часа жду тебя, стоя у окна. Сегодня такая хорошая погода! Может, пойдем погуляем немного?

– Ты же знаешь, Бетти, что я завтра уезжаю, а мне еще нужно кое-что сделать. К тому же я голоден.

– Жаль, – сказала Бетти и зажгла свет.

На маленьком столике ждал приготовленный ужин. Поужинали молча. Убирая посуду, она спросила:

– Ты долго будешь работать?

– Пожалуй, да, – ответил он, – ты иди ложись, если мне никто не будет мешать, я скорее управлюсь с делами.

– Спокойной ночи, Клаус, – сказала Бетти и пошла к двери.

Клаус слышал, как она прошла по коридору, как открыла дверь в спальню и начала стелить постель.

Неожиданно в голову ему пришла мысль, что Бетти сейчас заплачет. Однако он не вскочил с места, а лишь откинулся на спинку кресла и прислушался. Стояла мертвая тишина.

Кастерих облокотился на стол, уставившись взглядом на фотографию, висевшую на стене. На фото Бетти была в свадебной фате. Она радостно улыбалась, держа в руках букет роз. Было это почти пять лет назад. День свадьбы совпал у Бетти с днем рождения: ей тогда исполнилось девятнадцать лет. Жизнь у девушки началась так, как она мечтала. Бетти была влюблена в Клауса и почти ежедневно писала ему длинные письма.

Клаус старался отвечать на каждое ее письмо. Бетти казалась ему прелестным созданием из совершенно другого мира. Пока он учился в офицерском училище, они встречались каждый день, мечтали о том, как получат квартиру, купят красивую мебель, поедут путешествовать.

Каждая встреча с Бетти была для Клауса своеобразным подарком. Училище он окончил успешно и получил звание лейтенанта. Служить Кастериха послали на север. Бетти без лишних слов последовала за ним в маленькое селение, затерявшееся посреди леса. Она не представляла себе жизни без Клауса, где-то вдали от него.

Им дали небольшую двухкомнатную квартиру, забота о которой полностью поглотила Бетти. Она обмеряла ее, мысленно планировала, куда поставить новую мебель, когда они ее купят.

За годы замужества Бетти нисколько не изменилась. Она осталась такой же ласковой и покладистой. Самое главное в жизни для нее был муж. Ради него она жила. Все остальное, казалось, нисколько ее не интересовало.

Клаус был счастлив и гордился такой женой.

Однако однажды он, к своему удивлению и страху, почувствовал, что его раздражает некритическое отношение Бетти к жизни, а ее постоянные комплименты стали ему надоедать, как и бесконечные разговоры о меблировке квартиры и устройстве их личной жизни. Правда, Бетти он не высказал ни единого упрека. Да и что можно было сказать ей! Она ведь совершенно не знала жизни. Мысли об этом все чаще и чаще стали приходить в голову Клаусу и мучили его.

У них появилось все, о чем они мечтали. Не было только ребенка. Квартира была превращена в уютное гнездышко, но это почему-то не радовало Клауса. Недовольство все чаще овладевало им.

Клаус весь день проводил в части, и это несколько отвлекало его от невеселых мыслей. Он был уверен, что жена и не догадывается о его сомнениях. Открываться ей он не собирался, это было бы для Бетти страшным ударом…

Посидев еще немного, Клаус встал и направился в спальню. Тихо лег рядом с женой. Бетти еще не спала. Она обняла мужа и положила голову ему на грудь.

– Ты еще не спишь? – спросил он.

– Я ждала тебя. – Она погладила его по щеке.

«Нет, сегодня я не могу ей ничего сказать. Скажу как-нибудь в другой раз, – решил Клаус. – Обязательно скажу, потому что дальше так жить нельзя».

* * *

На рассвете полк вышел в назначенный район.

Майор Глогер еще в казарме приказал установить на плацу как образец палатку, чтобы солдаты знали, как она должна выглядеть.

Унтер– лейтенант Брауэр получил приказ установить палатки для личного состава в назначенном районе. Палатки он установил и теперь шел между ними. Вдруг из первой палатки до него донеслись голоса.

– Оставь меня в покое! – Это говорил Хаук. Он был очень возбужден. – Здесь я командую и прошу делать то, что приказываю.