Текст книги "Командир полка"

Автор книги: Вальтер Флегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Харкус бросил огрызок яблока в воду и, повернувшись к Веберу, спросил:

– Молчишь, старая гаубица?

– Молчу.

Оба чувствовали, что они сейчас говорят совсем не так, как вчера, встретившись после четырехлетней разлуки. Раньше они всегда приходили к единому мнению при обсуждении главных вопросов, хотя во второстепенных их взгляды иногда и расходились.

– Заснул, Курт?

– Нет, думаю.

– О чем?

– О полке, о себе, о первом дивизионе.

– И считаешь, что дела там все еще идут хорошо?

Курт встал и сделал несколько шагов к реке, говоря:

– Сегодня он оказался не на высоте.

– Кто сегодня плох, тот не сможет и завтра исправиться! – крикнул Харкус ему вслед.

Вебер вернулся. Харкус услышал его приближающиеся шаги.

– Знаешь, Курт, утром я еще жалел, что поехал в поле. Теперь же я доволен. С удовольствием я присоединился бы к вашему мнению, но не могу.

– После того, что ты увидел в дивизионе, я тебя понимаю, – ответил Вебер. – Но по одному дивизиону нельзя судить в целом о полке.

– Этого я и не делаю, Курт. Стрелять дивизион может. Марш тоже начался хорошо, без происшествий. Но мои опасения подтвердились – в дивизионе плохо обстоит дело с противохимической защитой.

– Мы обращали внимание на самое важное, – сказал Вебер.

– На самое важное? Эти слова мне сегодня уже кто-то говорил! – воскликнул Харкус. – Что же все-таки самое важное? Дивизион стреляет отлично, а средствами ПХЗ совсем не пользуется. Тут вы допустили ошибку. Так дело не пойдет. Любые задачи нужно решать в комплексе – только тогда можно добиться высокой боевой готовности.

– Сегодня после обеда ты говорил, что знаешь, как трудно полку отдать нескольких лучших офицеров. Мне кажется, что ты этого все-таки не знаешь. Офицеры упаковали свои чемоданчики, прошли через КПП, оставив в казарме солдат нового пополнения, которых далеко не сразу можно вести в бой. Есть над чем поломать голову. В полку всегда найдутся необстрелянные.

– Все как на войне, Курт, при больших потерях.

– Людей нужно готовить, учить. И унтер-лейтенанты, и вахмистры, и ефрейторы должны командовать, а они у нас только учатся. На это мы не обращали должного внимания, да и на многое другое. Но мы решим и это! В полку ты должен мыслить иными масштабами.

– Ты не имеешь права так говорить! – горячо начал Харкус. – У нас один масштаб – высокая боеготовность. Двух подходов быть не может: для нормальных и для сложных условий. В свое время мы тоже командовали и учились. Такое и сегодня встретишь на каждом шагу. А с чего мы сами начинали тринадцать лет назад? Мог ли ты тогда сразу командовать взводом или батареей? А имеешь ли ты право в настоящее время, когда некоторые из нас еще только учатся командовать и руководить, тормозить наше общее дело? Можем ли мы разрешить целому полку уйти с фронта? Или ты надеешься, что Пельцер и на войне будет ехать за сто километров за мной, чтобы я отменил приказ только потому, что он сейчас занят другим делом?

– Ты слишком много говоришь о войне.

– Да! А ты думаешь, что колонны частей, которые мы недавно встретили на шоссе, совершают увеселительную прогулку за город? Оглянись вокруг. В мире царит глубочайший покой. Многие государства отказываются от применения атомного оружия, многие признали Германскую Демократическую Республику и готовы пойти на разоружение… Но…

– Меня не нужно агитировать!

– По-видимому, нужно!

Вебер повернулся и удалился быстрым шагом.

«Злится, наверное, – думал Харкус. – Но я не оставлю его в покое, да и других тоже, пока они не поймут, что полк должен быть способен решить любую задачу».

– А что будет, когда мы с дивизионом вернемся в Еснак? – спросил Вебер, вернувшись к Харкусу.

– Это мы обсудим в четверг утром. До конца учебного года осталось еще четырнадцать дней, а к тому времени у нас должно быть единое мнение в оценке как полка, так и дивизионов.

– А как этого добиться?

– Так же, как и сегодня.

– Тогда сомневаюсь, что мы с тобой когда-нибудь договоримся.

– Почему?

– Я думаю теперь о твоем назначении. – Вебер остановился напротив Харкуса, но вместо его лица различал только светлое пятно. – Ты игнорируешь всех. Если ты будешь продолжать так, как начал, то поставишь под угрозу не только единство полка, не только существующие сроки и планы, но и боевую готовность полка. Да будет тебе это известно! Не говоря уже о том, что ты наживешь себе массу врагов!

– Врагов! – Харкус вызывающе засмеялся. – Наверное, они у меня и без того уже есть?

– Боюсь, что да. Я представлял, что ты свою службу как командир полка начнешь несколько иначе.

– Я тоже. – Берт поднялся с травы. – Подождем, старина, когда дивизион закончит учения. Подождем до совещания.

Послышались чьи-то шаги. Это подошел Древс.

– Что нового? – спросил у него Харкус.

– Завтрак. – Шофер подал каждому по два сухаря, намазанных маслом. – Приятного аппетита! Больше я ничего не смог достать.

– Скажите, Древс, сколько времени вам осталось служить?

– Год, товарищ майор.

– Я думал, что намного больше.

Харкус улыбнулся и, когда Древс пошел к машине, крикнул ему вслед:

– Я еще подумаю о вас!

Стоя рядом с машиной, Харкус выстрелил из ракетницы. Древс испуганно выскочил из машины. Над вершиной холма застыл желтый пучок звезд. Желтая ракета означала, что «противник» нанес по дивизиону ядерный удар.

Вебера знобило. Он, поеживаясь, прислушивался к шуму моторов, который становился все сильнее.

Харкус перезарядил ракетницу, отдал ее Древсу и послал его на вершину холма, приказав дать сигнал, когда следующая батарея приблизится к мосту.

Было около четырех часов. Первая батарея опаздывала почти на три часа. Древс бежал по склону холма, а в это время Харкус и Вебер спускались к дороге, где шум моторов был тише. Зато здесь хорошо слышались голоса, крики, команды, ругань. Лейтенант Хаген не запрещал солдатам своего подразделения ругаться. Тем более что иногда он и сам был не прочь чертыхнуться. Подарок, купленный им ко дню рождения жены, лежал в шкафу канцелярии. Дома за праздничным столом собрались гости. Жена небось бранится, не считаясь ни с чем. Она будет ругать и его, и всех других. Вспомнит при этом, почему он стал офицером и почему именно его загнали в такую глушь.

Хаген злился, что результаты стрельб пошли теперь насмарку, что он должен мотаться по дорогам, не зная, зачем. Он видел, что творилось в батарее, но ничего не делал, а лишь подгонял командиров взводов окриками: «Ну, давай! Вперед, черт бы вас побрал! Быстрее! Так и к завтрашнему утру не попадем в Еснак!» Он знал, что и эти крики не помогут, однако все же кричал, давая выход своему гневу и досаде. Хаген метался в хвосте колонны, где около тягачей и орудий артиллеристы и унтер-офицеры с трудом справлялись с защитными накидками и длинными прорезиненными чулками. Многие из солдат сбросили противогазы, чтобы в темноте легче найти и быстрее застегнуть пуговицы и завязать тесемки.

– Лишь бы только мучить людей! – выругался кто-то.

– Ни черта не клеится!…

– Если бы я только знал, как застегнуть эту шкуру!

– В мои чулки, – закричал кто-то громко и радостно, – влезет еще по две ноги!

– Будет ли польза от этой резины?

– Конечно, положись на нее.

– Что с тобой случилось, Титце?

– Чем быстрее я надену противогаз и накидку…

– Ну и натягивай, а не причитай!

У пятого орудия кто-то громко крикнул:

– Посмотрите-ка сюда! Если все завязать, то после чаю не успеешь!…

Раздался дружный хохот.

– Спокойно, еще немного вперед, подтяни, – проговорил унтер-офицер.

– Запоздал ваш показ, Нужно было раньше учить.

– Кто это сказал?

– Не все ли равно? Теперь лишь бы как-нибудь облачиться.

Харкус шел вдоль колонны, украдкой посматривая на часы. Вебер не отставал. С каждым шагом в нем росло раздражение. Он злился и на солдат, и на самого Берта, который молчал, за все время ни разу не похвалив и не побранив ни одного солдата. Майор шел вдоль колонны, заложив руки за спину. Вебер повернул назад, к мосту, воодушевляя по дороге солдат своим спокойным, глубоким голосом:

– Давайте, ребята! Покажите, на что вы способны! Давайте, ребята! – Это несколько помогло ему. Он не мог, как Харкус, молча идти вдоль колонны, отмечая лишь одни недостатки. Его подбадривающие возгласы должны помочь солдатам наверстать время, хотя бы даже несколько секунд.

Но что значили эти несколько секунд против десяти минут, прошедших с тех пор, как погасла желтая ракета? Время не остановишь.

«А что стало бы с этими солдатами, если вместо ракеты вверх поднялось смертоносное грибовидное облако?» – подумал Харкус, услышав подбадривающие возгласы Вебера.

Вебер старался, будто этими криками мог что-то изменить. Время, потерянное на сборы в казарме, на марше и даже в первый месяц солдатской службы, не вернешь, Вебер неожиданно замолчал, как будто понял это.

* * *

Древс засунул тяжелую ракетницу за пояс и спрятал руки в карманы. На вершине холма дул прохладный ветер. Над городом разливалось слабое зарево рассвета, как будто день начинался именно оттуда. Вдали зазвонили колокола. На дороге послышался шум моторов. Затем Древс услышал лязг гусениц и хлюпанье воды. Артиллеристы решили перетаскивать орудия через реку. Древс пожалел, что стоит там, откуда ничего не видно. Орудия, возле которых копошились артиллеристы, производили внушительное впечатление.

Но кое– что он все же увидел. Со стороны города приближалась следующая колонна. Древс выхватил ракетницу из-за пояса и выстрелил. Желтая ракета взлетела в небо. В ее свете Древс успел увидеть фигуры солдат возле орудий и огромные тягачи у обочины дороги. В желтой, мутной воде медленно двигалось орудие. Вдруг один артиллерист поскользнулся, зашарил руками по щиту, ища опору, но не нашел. Ударившись головой о колесо, он упал в воду. А орудие медленно двигалось дальше.

Древс не своим голосом закричал:

– Стой!

Но тут ракета погасла, сгустилась темнота.

Услышав чей-то крик, Харкус включил электрический фонарик, направив его луч на стоявшее в воде орудие. Он видел, как тяжело поднялся упавший в воду артиллерист. Не успев выпрямиться, он упал снова. Харкус и Древс добежали до него одновременно, они подняли солдата и понесли к берегу.

Вскоре к ним подоспел Вебер.

– Сними с него противогаз! – распорядился Харкус. Вебер сдвинул солдату каску на затылок и осторожно снял маску противогаза с головы. Харкус узнал рядового Титце. Когда Древс схватился за его правый сапог, солдат застонал. Вебер убрал со лба солдата мокрые волосы. Осторожно, почти нежно, двигались его сильные короткие пальцы. Он успокаивающе кивнул артиллеристу, хотя глаза у того были закрыты.

– Наверное, ступню повредило колесом передка, – заметил Древс.

Титце открыл глаза и кивнул, но ничего не сказал и только снова застонал, когда они понесли его к машине. Харкус приказал Древсу отвезти артиллериста в Еснак.

Орудие между тем уже выкатили на противоположный берег. Два раза гаубица скатывалась в воду.

При третьей попытке подошли артиллеристы из соседнего расчета, помогли выкатить орудие на берег и установить на огневой позиции. Вебер подошел к Харкусу.

– Только что скатилась в воду третья гаубица. Это могло плохо кончиться, – сказал подполковник.

Харкус уловил упрек в голосе Курта.

– Мне ты этого не говори, – возразил он. – А то я спрошу, кто их так учил…

– Разумеется…

– Разумеется, Курт?! Или ты не видишь? Посмотри на Титце: защитные чулки велики, накидка застегнута неправильно, в правом очке противогаза нет незапотевающей пленки. Разве это порядок?!

Харкус направился к орудию, которое сейчас двигалось на середине реки. Вода доходила майору до колен, затекала в сапоги. Изо всех сил Харкус налег на щит и, подбадривая солдат, крикнул:

– Раз-два, взяли, еще взяли!

Вскоре он почувствовал, что артиллеристы ускорили шаг. Через несколько минут орудие подняли на высокий берег. Харкус, не оглядываясь на Вебера, поспешил к дороге, где его ждала подъехавшая батарея. Форсирование проходило слишком медленно, как будто не было ни командиров орудий, ни командиров взводов. Казалось, что никто из солдат и унтер-офицеров не знал поставленной задачи.

Харкус пошел к дороге. Это была батарея капитана Келлера. Со второй батареей связь была нарушена час назад. Харкус поставил Келлеру задачу: занять огневые позиции для стрельбы прямой наводкой. К девяти часам дивизион должен был выйти в район сосредоточения, где ему надлежало провести частичную дегазацию боевой техники и вооружения.

Капитана Келлера на миг охватило чувство неуверенности: сколько же дивизион должен работать в противогазах и накидках? Специальной химобработке личный состав дивизиона подвергался последний раз весной, а солдаты нового призыва об этом слышали только на занятиях да и то давно.

Келлер съехал к самой реке и взял руководство переправой в свои руки. Все сразу пошло быстрее.

Радист Келлера беспрерывно вызывал вторую батарею:

– «Раствор», «Раствор»! Я – «Кельма», Как слышишь меня? Прием.

Однако «Раствор» услышали только тогда, когда «Кирпич», «Кельма» и «Бетон» уже давным-давно были на противоположном берегу реки. Батарея задержалась, сбилась с пути и прибыла в указанное место только тогда, когда Харкус уже сидел на вершине холма, сняв мокрые сапоги. В третий раз Харкус заговорил с Вебером о боеготовности полка. Но и на этот раз они не пришли к единодушному мнению. Батарея прибыла, солдаты пели песни, смеялись, махали руками, все они были без противогазов. Желтая ракета, выстреленная Харкусом, оборвала песню. Наступила мертвая тишина, которую нарушил командир батареи, подав команду: «Газы!»

С вершины холма было хорошо видно, как выполняли эту команду солдаты.

– Смотри и все хорошенько запоминай, – сказал Харкус Курту. – Тогда ты уже не станешь больше со мной спорить и сможешь поставить задачи и замполиту и секретарю партбюро.

Колонна батареи тронулась в путь.

4

Шум движения первого дивизиона был услышан в поселке еще до того, как голова походной колонны вышла на последнюю прямую, которая вела к цели. Нарастающий гул моторов поднял на ноги всех жителей, и они поспешили распахнуть настежь окна и двери своих домов.

Женщины побросали свои дела и высыпали на улицу. Магазин, в котором только что было полно народу, почти мгновенно опустел. В детском саду и школе установилась необычная тишина. Как-никак произошло крупное событие: отцы и сыновья вернулись домой, грязные и уставшие, но живые и невредимые, а это что-нибудь да значило. Грязь можно смыть, а от усталости не останется и следа, когда как следует выспишься в чистой постели.

Детишки и женщины радостно махали солдатам руками, выкрикивали приветственные слова, хотя их невозможно было расслышать из-за рева моторов и лязга гусениц. Густая, раскаленная жарким солнцем пыль оседала на лицах и одежде, но какое это могло иметь значение? Солдаты снова были дома – это было самым важным. Радость возвращения невозможно сравнить ни с чем. Никакая другая радость не бывает такой глубокой, как не бывает более трогательного расставания, чем расставание солдата со своими родными и близкими.

Радость эта охватила и Харкуса, он еще никогда ничего подобного не переживал, по крайней мере здесь, в Еснаке.

На восторженные приветствия жителей отвечали не только солдаты, но и унтер-офицеры, и офицеры. Радость жителей передавалась всем, и, хотя большинство из солдат жили совсем не здесь, это событие они воспринимали как возвращение в родной дом. Радость возвращения сливалась с гордостью за те результаты, которых они только что достигли.

И хотя они не спали две ночи подряд, работая по нескольку часов в специальном защитном обмундировании, они все же благополучно форсировали со своими пушками водную преграду. Правда, после этого им удалось отдохнуть лишь спустя восемнадцать часов. Не все, разумеется, шло без сучка и задоринки, но зато они теперь оценили свои силы, почувствовали, на что способны.

Машина за машиной въезжала во двор казармы. Женщины уже расходились по домам, и только вездесущие неугомонные мальчишки еще долго крутились возле казарменных ворот, охраняемых часовым.

* * *

Харкус вошел в комнату секретарши. Фрау Камски, встретив его, сообщила, что полковник Венцель ждет его звонка.

– Разрешите, я угощу вас чашечкой кофе, товарищ майор? – вежливо спросила она, закончив деловую часть разговора.

– Да, пожалуйста, двойного.

В кабинете, куда прошел майор, тихо и прохладно. Окно задернуто шторой, и в стекло билась одинокая муха.

Харкус опустился в кресло и, вытянув ноги, на минуту закрыл глаза. Он слышал, как кто-то прошел по коридору, остановился перед его дверью, а затем быстро убежал.

«Наверное, это Курт. Он как раз передо мной прошел в штаб», – подумал офицер.

Телефонная линия с Бургенау была занята. Харкус раскрыл папку с документами и прежде всего разыскал в ней план перевода техники, составленный Пельцером. Этот план он так и не подписал, так как подполковник запланировал весь перевод на один день.

Харкус переложил план в ящик письменного стола.

В этот момент фрау Камски принесла майору кофе.

– Завтра предстоит какая-нибудь важная работа, товарищ майор? – поинтересовалась она.

Отхлебнув из чашечки кофе, Харкус обжег язык.

– На завтра у меня назначено совещание моих заместителей. Позаботьтесь, чтобы всем хватило кофе: совещание продлится долго и будет жарким.

– Хорошо.

Наконец телефонная линия с Бургенау освободилась и майору удалось дозвониться до полковника Венцеля.

– Ну, как у вас идут дела? – поинтересовался полковник Венцель.

– У меня лично – превосходно.

– А в полку?

Майор секунду помедлил с ответом, а затем сказал:

– Не совсем хорошо.

Венцель молчал. Майор ясно представил себе, как в этот момент полковник снимает очки, кладет их на стол и прикрывает глаза рукой. Так он обычно делал всегда, когда предстоял длинный и важный разговор по телефону.

– Давайте все по порядку, – снова заговорил полковник Венцель. – Ведь дивизион выполнил стрельбы на «отлично», не так ли?

– Выполнить-то выполнил, но как?! Чего стоит это выполнение, если семьдесят процентов артиллеристов не уложились в нормативное время, отведенное для надевания противогаза и защитной одежды, если подготовка техники к бою шла медленно, а добрая половина личного состава не имела никакого представления о том, как обращаться с индивидуальным дегазационным пакетом! Я уже не говорю о сроках приведения орудий к бою! Когда четыре года назад я пришел в дивизион, там не говорили ни о каких условиях, которые якобы мешают уложиться в нормативное время. – Майор замолчал, слушая, как тяжело дышит в трубку полковник.

Спустя несколько секунд Венцель спросил:

– А каковы, на ваш взгляд, причины?

– В них я еще не полностью разобрался. Мне ясно одно: до меня здесь все внимание концентрировалось на самом главном, то есть на самой стрельбе и ее результатах.

Венцель снова помолчал немного, затем прокашлялся и спросил:

– А как обстоят дела с переводом техники на зимний режим эксплуатации?

– Я вас не совсем понял.

– Разве я не ясно спросил?

– Совершенно ясно.

– Тогда как же?

– Все будет закончено в установленные сроки.

– Что еще собираетесь делать?

– На завтра я назначил совещание с моими заместителями. Там все и обговорим.

– Хорошо, информируйте меня об этом. Постарайтесь использовать оставшееся в вашем распоряжении время с пользой, но отнюдь не в ущерб решению других вопросов. А как состояние здоровья рядового Титце?

– Перелом кости.

– Родителям сообщили?

– Так точно!

– Будьте внимательнее: подобных случаев у нас быть не должно.

– Я понимаю.

– Не собираюсь судить относительно того, насколько необходимо было проверить первый дивизион, это ваше дело. Но если вы и впредь пожелаете проводить подобные проверки, то я потребую от вас на этот счет убедительного основания. Итак, до скорого свидания.

– До свидания, товарищ полковник.

Харкус откинулся на спинку кресла, думая о том, что полковник слишком хорошо информирован о положении дел у него в полку. Видимо, кто-то уже нашептал ему что-нибудь в этом роде: «Товарищ полковник, мне кое-что известно. Этот Харкус ставит под угрозу перевод техники. Одного артиллериста он уже, можно сказать, угробил. Он делает то, что ему заблагорассудится и тем самым все портит».

Майор встал и подошел к окну. Перед зданием, в котором жили солдаты первого дивизиона, лежали ящики с приборами, возле которых сновали солдаты. В этот момент из штаба выбежал Курт Вебер и что было сил помчался в первый дивизион, словно боялся опоздать и пропустить что-то очень важное.

«Ты плохо начинаешь», – сказал не так давно майору Курт.

«Неужели я допустил какую-то ошибку? Но как же иначе я должен был начать свою службу в полку? Принять все так, как есть? Поехать в казарму и произнести речь, а в конце высказать мнение, что полк находится в хорошем состоянии? Это прозвучало бы неплохо, но на деле было бы не чем иным, как концом части. Нет, я должен был начать именно так, и не иначе, – решил Харкус. – После того, что я видел, нельзя было по-иному начинать жизнь в полку».

Майор вернулся к письменному столу и, перевернув листок бумаги, лежавший в папке, увидел две докладные, о которых ему напомнил в Бургенау Венцель. Майор внимательно прочел оба документа.

В первой докладной шла речь о состоянии политико-воспитательной работы в полку, подчеркивалась роль подготовки офицеров к проведению политических занятий, указывалось на важность библиотечной работы. Оказалось, что читателями полковой библиотеки были четыре пятых всего личного состава полка. Ниже подчеркивалось значение и роль комнат политпросветработы, важность такого мероприятия, как развертывание художественной самодеятельности. Далее шли критические замечания относительно того, что командиры и политработники полка не всегда и не во всем поддерживают руководство комсомольской организации в ее начинаниях, о недостаточном использовании в пропагандистских целях полкового радиоузла и о неправильном использовании некоторыми солдатами своего свободного времени. Правда, общая оценка политико-воспитательной работы в полку была хорошей. Ниже сообщалось о поощрении Курта Вебера за инициативную работу.

Все вышеперечисленное было известно майору. В то же время этот документ не давал ясного представления о степени боевой готовности части. Венцель заметил это и еще в Бургенау предупредил майора.

Подобный минус имела и вторая докладная, в которой сообщалось больше о недостатках в полку. Здесь же хвалили Пельцера, причем больше, чем Вебера в первой докладной.

Завтра утром все они будут сидеть напротив Харкуса, лицом к нему. Среди них будет майор Герхард, начальник штаба.

Будет там и Курт Вебер, с точкой зрения которого кое на какие вещи Харкус никак не может согласиться. Вебер, который на высотке молча протянул ему руку и тотчас же убрал ее за спину.

Придет и Пельцер, который преследовал его почти полночи.

Будет на совещании и Треллер, которого майор еще ни разу не видел.

Охотнее всего майор поговорил бы сейчас с кем-нибудь о завтрашнем совещании, посоветовался бы. Точнее, не с кем-нибудь, а именно с Герхардом. Но он решил его сейчас не беспокоить, так как начальник штаба полка со своей оперативной группой был занят составлением плана боевой подготовки на ноябрь, а в этом плане он должен был предусмотреть кое-какие пожелания нового командира полка. У Герхарда и без него дел по горло, и раньше полуночи он вряд ли освободится.

Харкус перелистал несколько бумаг, лежавших в папке для доклада, и обнаружил два письма.

Первое письмо было из Хенигсдорфа, со сталеплавильного комбината. Сталевары одной из бригад просили отпустить в краткосрочный отпуск их бывшего горнового, ныне артиллериста, Оберихтера на торжество по случаю награждения бригады.

Второе письмо оказалось из Лейпцига, с завода транспортного оборудования, на котором сам Харкус четырнадцать лет назад работал слесарем, возглавлял молодежную бригаду. Именно там к Харкусу однажды подошел офицер в военной форме и сказал: «Мы еще только начинаем строить новое общество и должны спешить. Кое-кто за рубежом снова подумывает о войне». Эти слова и решили судьбу Харкуса.

И вот рабоче-крестьянское государство построило новую армию. Теперь она является силой, в которой не должно быть ни одного полка, который оказался бы в той или иной степени неполноценным.

«Интересно, как сейчас идут дела на родном заводе в Лейпциге?» – подумал Харкус, После мобилизации в армию он не был там ни разу. До сих пор ему с завода никогда и ничего не присылали.

Оказалось, что письмо, подписанное членами бригады имени Юрия Гагарина, касается ефрейтора Цедлера. Бригада слесарей досрочно выполнила экспортный заказ для Советского Союза и получила за это большую денежную премию. Члены бригады хотели бы послать часть премии своему бывшему коллеге по работе, в настоящее время служащему в армии, если он, разумеется, служит хорошо.

Ефрейтор Цедлер был на хорошем счету, и потому майор не возражал против того, чтобы ему прислали премиальные деньги.

Секретарша майора Харкуса фрау Камски еще до возвращения командира полка навела о Цедлере и Оберихтере соответствующие справки у их командиров и подготовила ответы на оба письма.

Харкус подписал оба ответных письма, решив про себя, что ему следует запомнить фамилию Цедлера. Как-никак бригада выполнила экспортное задание на четыре недели раньше назначенного срока. Четыре недели – результат значительный! Вот к кому на выучку следовало бы направить Пельцера, который пустяковое мероприятие спланировать как следует не может… Правда, учить можно и нужно здесь, в полку…

Внезапно майору пришла в голову интересная мысль, и он попросил вызвать к нему начальника финансовой части полка.

* * *

В тот вечер обер-лейтенант Экснер вышел из казармы, неся в руках кроме неизменного портфеля большой, перевязанный шпагатом пакет. Он устал, был раздражен и старался отогнать мысли о событиях, происходивших на батарее прошлой ночью и утром.

Экснер чувствовал, что новый командир полка обратил особое внимание на их батарею, которая при подведении окончательных результатов получила более низкий балл, чем другие батареи.

Таким образом, первая батарея из дивизиона Келлера в соревновании на звание передового подразделения одержала верх над их батареей. После отлично проведенных стрельб четвертая батарея стала для своих соперников недосягаемой.

Экснер невольно вспомнил слова Каргера: «Было бы хорошо, если бы вы добились взаимозаменяемости номеров и целых расчетов». А вдруг Харкус еще раз надумает проверить четвертую батарею?! Правда, до конца учебного года остается еще целых две недели, но ведь у командира полка и других дел хватает кроме проверки, да еще повторной, батарей, которые, собственно говоря, свой учебный год уже закончили. Но, несмотря на это, Экснер сомневался в правильности своего сегодняшнего поведения, когда объявлял унтер-лейтенанту Каргеру выговор вместо того, чтобы ограничиться простым замечанием.

Экснер свернул от изгороди, вдоль которой он шел, в сторону общежития, думая о том, что в будущем ему нужно будет побольше заниматься с Каргером. Через шесть недель начнется новый учебный год. Весь подготовительный период, вплоть до декабря, Экснер лично будет заниматься с Каргером, тем более что Мартене вернется с курсов только перед Новым годом. Собственно говоря, на Каргера можно положиться: у парня неплохо развито чувство ответственности, а его готовность выполнить любое приказание превалирует над неудовольствием и возражениями, которые подчас прорываются у него наружу. В ближайшее время нужно будет побольше загружать Каргера работой, и, пожалуй, это единственно правильное решение.

И вдруг офицер и думать забыл и о батарее, и о новом командире полка, и о почетном звании «Передовая батарея», за которое они боролись, – и все потому, что в березовой аллее, которая вела от бетонного шоссе к общежитию офицеров-холостяков, появилась стройная фигурка Кристы Фридрихе.

Девушка несла в руках связку книг. Она дружелюбно ответила на приветствие офицера и продолжала свой путь к казарме.

Молодая библиотекарша уже не раз отклоняла все попытки офицера как-то сблизиться с ней, независимо от того, было ли это простое приглашение на танец или предложение поехать в выходной на загородную прогулку.

Упрямство и недоступность девушки только разжигали Экснера. Часто он подолгу мечтал о Кристе, и воображение рисовало самые приятные картины: вот он рука об руку с девушкой идет по узкой лесной тропке; вот он рядом с ней в палатке, они отгородились от всего мира полотняной дверью, словно толстой каменной стеной; вот он, слушая шум морского прибоя, вдыхая запах водорослей и рыбы, лежит на песке и гладит рукой густые темные волосы Кристы, любуется ее узким лицом с темными бровями и трепещущими тонкими ноздрями.

Временами Экснеру казалось, что и с Кристой у него все кончится точно так же, как кончились его отношения с Евой еще задолго до того, как он познакомился с Ритой Менцель. Рита посоветовала ему идти в офицерское училище, но ждать его возвращения не стала и быстро вышла замуж за какого-то Альфреда Германа.

Экснер вошел в подъезд общежития, и в тот же миг его оглушили звуки радио, доносившиеся сразу из нескольких комнат.

На подоконнике позади дневального виднелось чье-то письмо, однако Экснер редко получал письма (писали ему только родители, проживающие в Потсдаме) и даже не подумал, что это письмо, может быть, для него. Он не ошибся: дневальный протянул ему только ключ от комнаты, а письмо так и осталось лежать на своем месте.

В этом общежитии Экснер прожил несколько лет, здесь ему было знакомо все до мельчайших подробностей. И все же ему не хватало того, что крепче крепкого привязывает человека к городу или селу, в котором он живет. Ему не хватало человека, который мог бы окружить его вниманием и заботой. А таким человеком для обер-лейтенанта Экснера могла стать только Криста Фридрихе.

* * *

– Ну, вперед! – крикнул Рингель. – Начали чистку картофеля!

– Лучше бы бросить ее, – ответил кто-то из солдат.

– Хотелось бы мне знать, зачем тогда придумали машину для чистки картофеля? – съехидничал третий.

– Подожди, подожди! – осадил последнего Рингель. – Ну и наивный же ты! Ты что, не читал последний номер «Фольксармее»? Там черным по белому было написано, что один солдат внес предложение убрать из воинских частей машины-картофелечистки, за что и был награжден медалью. А назвал он свое предложение так: «Чистка картофеля и боевая готовность части».

– Погромче, а то плохо слышно! – крикнул кто-то из самого угла подвала, в котором царил полумрак.

– Хорошо, хорошо, – проговорил с готовностью Рингель. – Буду говорить громче, чтобы всем было слышно… Так в какой же взаимосвязи находятся, спрашиваю я вас, чистка картофеля и боевая готовность части? Не знаете? Так я вам сейчас растолкую. Каждый солдат должен уметь чистить картофель, потому что рано или поздно он может оказаться в таком положении, что его заставят чистить. И если солдат этого не сможет сделать, то останется голодным. А как вам всем хорошо известно, голодный солдат является небоеспособным. Это – во-первых. Во-вторых, во время ведения боевых действий машину-картофелечистку так или иначе возить с собой невозможно. В-третьих, совместная ручная чистка картофеля сплачивает коллектив: солдаты, которые вместе чистят картофель, хорошо притираются друг к другу, что опять-таки имеет важное значение для боевой готовности, В-четвертых, совместная ручная чистка картофеля имеет подчас культурно-политическое значение, так как, чистя картофель, солдаты иногда даже поют песни. И наконец, в-пятых, каждый солдат должен уметь чистить картофель, ведь рано или поздно он все равно женится, а в семье не может быть более продуктивной машины-картофелечистки, чем молодой супруг.