Текст книги "Командир полка"

Автор книги: Вальтер Флегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

* * *

Стоило только Берту, сидя в гостях, подумать о совещании или о предстоящем разговоре с полковником Венцелем, как ему показалось, что ни он сам, ни Курт не должны были тратить дорогое для них время для воспоминаний о прошлом.

И хотя Ильзе очень старалась отвлечь Харкуса от повседневных полковых забот, то и дело расспрашивая его о Дрездене, и ему приходилось довольно подробно описывать ей и новые здания города, и музейные редкости старины, рассказывать о магазинах и ресторанах, о музеях и жителях, он все же так и не смог полностью отвлечься от действительности.

Полузакрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Ильзе внимательно слушала рассказ Берта о Дрездене, куда много лет назад она со своим Куртом приезжала на несколько дней. И если бы Харкус приехал из Лейпцига или Эрфурта, она с таким же любопытством расспрашивала бы его об этих городах, так как ее в первую очередь интересовала атмосфера большого города, где, как ей казалось, жизнь бьет ключом и ежедневно происходят какие-то важные события.

Ее можно было понять: в течение двенадцати лет она с мужем жила здесь, в этом небольшом поселке. За последние четыре года она выезжала отсюда лишь на день-два за покупками в ближайший город да два раза вместе с мужем ездила в отпуск, и только.

Разговор зашел о поселке, о строительстве клуба, об открытии ресторана, о только что построенной железнодорожной ветке, которая соединила их поселок с остальным миром.

Ильзе показывала фотографии, рассказывала что-то смешное о своих ребятишках, а потом стала подсмеиваться над Бертом за то, что он до сих пор не нашел себе спутницы жизни.

– Может, я еще и найду здесь какую-нибудь красотку, – с улыбкой парировал ее нападки Харкус.

– Возможно, – согласилась с ним Ильзе, – но сейчас ты не должен вести себя так, как прежде, а то тебя вечером в поселке и не увидишь.

Харкус рассказал о разговоре, невольным свидетелем которого он стал в магазине.

– Ты должен понимать и нас, женщин, – перебила его Ильзе, – особенно молодых женщин, которые считают, что тяжелые времена уже позади и теперь они могут жить в свое удовольствие.

– Они должны быть довольны, – задумчиво сказал Харкус, – что живут в мирное время, что их мужья рано или поздно, но возвращаются домой.

– Женщины это, конечно, понимают, но все они считают, что этот майор Харкус делает то, чего не следовало бы делать.

– Это уж мое дело. Командиром полка назначили меня, а не их. По этой причине меня нисколько не интересуют мнения женщин о моей служебной деятельности.

Ильзе наполнила бокалы вином.

– Так-то оно так, но не забывай и о том, что ты не только командир полка, но еще и начальник местного гарнизона, а это нечто вроде бургомистра.

– Значит, я шериф Харкус. – Майор отпил из бокала глоток вина и бросил взгляд на Курта, который следил за их разговором. – Эти обязанности я переложу на плечи моего заместителя по политчасти, который, как мне кажется, для этого больше подходит, чем я.

– Конечно, – согласился с Харкусом Курт. – Только ответственность все равно будет лежать на тебе…

– Потому что ты командир, – подхватила Ильзе фразу, недосказанную мужем.

Харкус кивнул. Еще в Дрездене, когда он получил назначение сюда, он не очень-то обрадовался. С одной стороны, было очень удобно, что все офицеры и большинство унтер-офицеров жили с семьями в поселке, удобно в том смысле, что в случае надобности всех их можно было вызвать в полк за пять – десять минут. С другой – этот факт имел и кое-какие отрицательные стороны, особенно это касалось различных разговоров, которые офицерские жены вели между собой. Рождались слухи, которые передавались из уст в уста, порождая порой нежелательные эксцессы. Иногда солдаты нарушали тишину поселка или рвали цветы в палисадниках. И всем этим должен был заниматься командир части, хотя ему и без того работы в полку хватало. За все отвечал начальник гарнизона.

Лично для Вебера поселок, как и полк, был родным. Все, что случалось на улице, сразу же становилось предметом разговоров и в полку. Вебер всегда близко к сердцу принимал полковые и поселковые события. Приезд Харкуса несколько нарушил это равновесие.

– Ты же командир! – еще раз повторила Ильзе решительным тоном, а во взгляде ее появилась строгость, которая через секунду сменилась прежней теплотой и участием. – Хочешь ты или не хочешь, но ты должен считаться с мнением жителей поселка, в том числе и женщин.

– Считаться с их мнением? – переспросил Харкус.

– Да, да, именно считаться. Ты не имеешь никакого права поступать так, как будто никакого поселка нет и в помине.

– Хорошо, Ильзе. Значит, в будущем, мне придется ходить из дома в дом и опрашивать милых женщин, позволят ли они мне поднять по тревоге их мужей и женихов и как долго я могу с ними заниматься. Не пойдешь ли и ты вместе со мной, чтобы помочь вести этот опрос? Над каждой из женщин я возьму персональную опеку, и тогда, быть может, они будут считать меня хорошим командиром…

– Знаешь что, не делай из этого шутки! Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду! – перебила майора Ильзе.

– Это вы все хотите сделать из меня шута, Ильзе. Я беспокоюсь о боевой готовности полка, а не о том, что обо мне будут думать жители поселка. Войсковые части существуют для того, чтобы быть готовыми в любой момент отразить нападение противника, а что для этого нужно, мне лучше знать. И я, разумеется, не позволю никаким женщинам вмешиваться в мои служебные дела.

– Вот такой ты во всем, – сказал Курт. – Я ведь советовал тебе всего-навсего прислушиваться и к мнению жителей!

Когда дело касалось женщин, Курт становился за них горой. Он готов был защищать каждую женщину, если ее кто-нибудь обижал или оскорблял. Было время, когда Курт совершенно серьезно подумывал над тем, чтобы водрузить женщинам какой-нибудь величественный монумент. Потом он как-то забыл об этой идее, а сейчас снова вдруг вспомнил и с жаром продолжал:

– Да, женщины по праву заслуживают того, чтобы им поставили памятник! Памятник за то, что они всегда находятся рядом с нами, мужчинами, поддерживают нас и помогают нам буквально во всем, даже в вопросе подъема боевой готовности части или армии в целом. И я уверен, что придет время, когда такой монумент в их честь будет сооружен.

– Знаешь, Берт, чего я тебе желаю сейчас? – спросила Ильзе. – Чтобы ты женился на такой особе, которая постоянно будет устраивать тебе скандалы.

Харкус засмеялся и, подняв бокал с вином, сказал:

– На такой особе я никогда не женюсь.

«Когда он смеется, он очень похож на большого ребенка, а смеется он так редко», – подумала Ильзе, увидев его улыбку.

Они выпили, а спустя четверть часа Берт Харкус попрощался со своими друзьями, которые проводили его до калитки.

Ночь была светлой. Ветер свистел в кронах деревьев. В доме Кристы еще горел свет, окна были раскрыты настежь. В какое-то мгновение Берт увидел фигурку девушки, а затем свет погас.

Когда Курт с женой вернулись в дом, Ильзе спросила мужа:

– Что это с вами сегодня с обоими?

– Ничего, Ильзе, абсолютно ничего.

Оба стали выносить посуду в кухню.

– Не пытайся отрицать: я же по вашим глазам поняла, что между вами что-то произошло.

– А, брось!

– Когда Берта еще не было здесь, ты о нем больше говорил, чем сейчас.

– Да? И чего ты только не придумаешь! – Курт попытался засмеяться.

– Не пытайся отрицать, – еще раз сказала Ильзе, но больше не настаивала, так как знала: муж сам ей все расскажет, если не сегодня, то на следующий день или чуть позже. – Только не оставляй его одного, – попросила она Курта.

Часа в четыре ночи зазвонил телефон. Вебер вскочил с постели и, сняв трубку, сказал:

– Вебер слушает.

– Говорит семьсот девятый. Тревога, товарищ подполковник.

Вебер бросил трубку на рычаг. По улице бегали посыльные и будили офицеров, у которых не было телефона.

– Черт бы их всех побрал! – ругался себе под нос Вебер. – Это не иначе как новая выходка Берта.

Ильзе, ничего не говоря, побежала на кухню. Она хорошо знала, что необходимо мужу по тревоге. Пока Курт одевался, жена приготовила ему кофе и бутерброды.

– Творит, что ему в голову взбредет! – ворчал Курт, натягивая в коридоре сапоги. – Это что-то новое: заместитель командира по политчасти ничего не знает о тревоге заранее! Да и вообще ничего не знает. Скоро меня совсем ни о чем спрашивать не будут! Вот это и есть то самое, что произошло между нами.

Пока Курт надевал плащ, Ильзе положила ему бутерброды в чемоданчик.

– Глупая идея! – продолжал громыхать Курт. – Тревога ему понадобилась!

– Ругайся, но не так много и громко, – одернула его Ильзе, укладывая в чемоданчик и термос с горячим кофе. – Тревога есть тревога! Ты уж и забыл небось, когда она у вас была в штабе последний раз?

Курт не стал возражать жене, взял у нее из рук чемоданчик, крепко прижал Ильзе к себе и, поцеловав, сказал:

– Все будет хорошо, дорогая.

– Возвращайся побыстрее! – Она проводила его до двери.

Курт Вебер

Курт родился в 1924 году. Он был третьим ребенком в многодетной семье сельскохозяйственного рабочего. В пятилетнем возрасте он уже помогал матери в поле. Полевые работы мальчик любил больше, чем учебу в школе, хотя учился он хорошо. Священник, заметив старания мальчика, устроил его в церковный хор.

В 1932 году в селе неожиданно появился инспектор в форме СА. Старший сын инспектора собрал молодежь и объявил о создании юношеской организации, примыкающей к гитлерюгенду.

Курт стал свидетелем борьбы, развернувшейся между священником Мантеем и инспектором Боденом, за молодежь. Однако что мог священник противопоставить инспекторским лошадям и мелкокалиберным винтовкам, боевой музыке и маршировкам? Тихий голос святого отца и звуки церковных мелодий были заглушены грохотом барабанов и топотом сапог. Молодежь не пошла за священником.

Во время одной из своих проповедей священник проклял черных дьяволов, совращающих молодежь. Об этом донесли, и спустя два дня эсэсовцы куда-то увели священника, но теперь все жители села хорошо знали, кого священник назвал черными дьяволами.

С того дня организация гитлерюгенд господствовала в селе. Юноши играли в войну, устраивали громкие дерзкие сборища. Курт тоже играл в войну и посещал эти сборища. Вскоре он завел собаку, потом кошку, затем увлекся собиранием почтовых марок. Однако вскоре забросил и это увлечение, собрал в селе все книги, составил картотеку. Короче говоря, брался за самые различные занятия, но ни одно из них до конца не доводил. Никто им не занимался, никто им не руководил. Отцу было некогда – он день-деньской пас овец. Старших братьев забрали в солдаты, а матери было не до него.

Курт устроился на лесопилку, потом выучился на экипажного мастера. Вместе с ним работали два поляка. Оба были прилежны, держались степенно и тихо, никого не задирали и, можно сказать, ни на кого не обращали внимания.

Как– то к ним подошел инспектор Боден и начал издеваться над поляками. Он плюнул на одного поляка: тот возмущенно вскочил на ноги, а Боден ударил его по шее плеткой. На шее у поляка остался багровый рубец.

Вечером Курт рассказал эту историю своему отцу, который, выпив вина, с угрюмым видом сидел в углу на диване.

– Почему Боден так поступил? – спросил сын.

– Потому что он свинья.

– Но ведь он работает в СА, и к тому же он член партии.

– Все они там свиньи.

– А почему ты мне раньше об этом не говорил?

– Священник один раз сказал и… И ты, сынок, смотри держи язык за зубами! А то всем нам каюк!

И Курт держал язык за зубами, держал до первой артподготовки наступающих советских войск, которую ему пришлось пережить в подвале, где он, свернувшись в комочек от страха, то и дело кричал: «Перестаньте! Перестаньте! Я не имею к этому никакого отношения! Никакого! Перестаньте!»

Спустя несколько дней в лагере для пленных он пришел в себя и стал постепенно понимать, что жил неправильно. Он поклялся самому себе никогда больше не брать в руки оружия.

В лагере он впервые услышал о том, что создан Национальный комитет «Свободная Германия», узнал о послевоенной перестройке Германии. Кто-то призвал пленных вступать в Национальный комитет. После митинга трое членов НКСГ ходили по баракам, беседовали с пленными. Курт спросил, что будет с ним после окончания войны, когда их отпустят домой. От них же Курт узнал, что сделали гитлеровцы с теми немцами, кто не хотел и не мог держать язык за зубами.

Через несколько дней после митинга он стал членом НКСГ, а позже поступил в антифашистскую школу в СССР и окончил ее. В начале 1947 года Курт вернулся домой. Отец и мать были живы, а два старших брата погибли на фронте. В помещичьем замке жили переселенцы. Курт начал работать снова на лесопилке, потом его избрали в правление общины. Все, чему научился сам, он теперь отдавал людям, главным образом молодежи. Учил их думать самостоятельно и своими руками строить новую жизнь.

В июле того же года вернулся в село Боден, просидев два года в лагере у американцев.

Бургомистр направил бывшего инспектора работать на лесопилку, и Курт, в то время уже главный на лесопилке, поставил его на подноску бревен. В первый же день после обеда Курт подошел к Бодену и плюнул ему под ноги.

– Стой! – крикнул вдруг седовласый старик, который в свое время видел, как Боден плюнул на поляка (старик до сих пор работал на лесопилке). Он выключил пилу и строго сказал, обращаясь к Курту:

– Немедленно вытри плевок!

– Это еще почему? – удивился Курт.

– Потому что ты не нацист!

– А ты забыл, как он издевался над рабочими и бил их плеткой?

– Но ведь ты же не нацист! – стоял на своем старик.

Курт растер плевок.

Через два месяца Курт вступил в СЕПГ.

В 1949 году, вскоре после уборки урожая, Курта вызвали к бургомистру: в кабинете сидел незнакомый мужчина. Левый рукав незнакомца был пуст. Незнакомец оказался членом краевого комитета СЕПГ.

– Видишь ли, – издалека начал разговор бургомистр, – мы перестраиваем нашу жизнь, ведь так?

– Да, конечно.

– Для этого нам необходим порядок, так?

– Разумеется.

– И этот порядок мы должны навести сами.

– Должны.

– Для этого нам нужна своя милиция и своя армия. Не так ли?

Курт молчал.

Бургомистр взглянул на инструктора СЕПГ, а затем повернулся снова к Курту и сказал:

– Из нашего коллектива мы рекомендовали тебя.

– В народную полицию?

– Да.

Курт помолчал, а затем покачал головой:

– Только не меня.

– Почему же? – удивился бургомистр.

– С меня хватит.

– Чего хватит?

– Войны.

– С нас тоже, – заметил инструктор.

– Но ведь ты еще и член партии, – не отступался от своего бургомистр.

– В партию я вступал не для того.

– А если мы дадим тебе партийное поручение надеть военную форму, что тогда?

Курт сел и, упершись локтями в колени, уставился неподвижным взглядом на носки собственных ботинок, в которых он вернулся из Советского Союза. Эти ботинки ему выдали в антифашистской школе. Там, в той школе, они много говорили о мире, который придет на смену войне, и о том, что в первую очередь нужно будет сделать в Германии.

– Именно потому, что все мы по горло сыты войной, – заговорил после паузы однорукий, – нам необходимо иметь собственные вооруженные силы. Подумай об этом, если сразу не хочешь этого понять. Ты учился в антифашистской школе и наверняка знаешь высказывание Ленина о том, что революцию мало совершить, ее еще нужно отстоять. От фашизма нас освободили русские братья, но всем остальным, а точнее сказать, перестройкой нашего государства должны заниматься мы сами. Помощь советские товарищи и впредь нам будут оказывать, но мы должны сами строить свою новую жизнь.

Курт встал и, подойдя к двери, сказал:

– Я подумаю.

Самые противоречивые мысли терзали его.

Через две недели он поехал в районный центр и надел там военную форму. А ровно через год сменил синюю полицейскую форму на зеленую, армейскую. Затем учился в офицерском политическом училище.

Зимой 1952 года Курт познакомился с Ильзе. Ее доброта и скромность очень нравились ему. Когда Курт впервые поцеловал девушку, он почувствовал, как она припала к нему сильным и крепким телом. Она напоминала ему женщин родного села, которые не гнушались никакой работой и рожали здоровых детишек.

Ильзе без всяких отговорок поехала за Куртом к месту его службы. С тех пор они никогда не расставались.

5

Обер– лейтенант Калочек и ефрейтор Цедлер вышли из артиллерийского парка около одиннадцати часов. Высокие и длинноногие, они шли очень быстро. Возле штаба они расстались. Калочек спешил на совещание к подполковнику Пельцеру. На большом листе ватмана, который он, свернув рулоном, нес под мышкой, был вычерчен план поточного переведения арттехники второго дивизиона на зимнее обслуживание. Этот план обер-лейтенант вместе с Цедлером, Грасе и другими солдатами продумал до мельчайших деталей. При хорошей организации работы перевод боевой техники и средств тяги можно было осуществить за два дня. Для претворения плана в жизнь не хватало только подписи подполковника Пельцера, который должен был утвердить план или отклонить его.

Ефрейтор Цедлер спешил в полковой клуб, куда его вызвали, чтобы он встретился с кем-то из родственников, приехавшим его навестить. Ефрейтор чистил и смазывал в парке орудия и был весь в масле. Масляные пятна густо покрывали его рабочий комбинезон, а руки были такими, что их за один раз невозможно было отмыть.

Когда посыльный прибежал за ним в первый раз, Цедлер не поверил ему, решив, что товарищи просто разыгрывают его. Вместо ответа он показал посыльному кукиш и как ни в чем не бывало продолжал работу.

Посыльный, улыбаясь, ушел, но через десять минут снова появился в артпарке и строго сказал:

– Если ты сейчас же не пойдешь в клуб, твой посетитель уедет домой, и ты будешь очень жалеть об этом. На этот раз ефрейтор пошел в клуб.

– Мне сказали, что ко мне кто-то приехал, – доложил он дежурному. – Я ефрейтор Цедлер из четвертой батарей.

– К вам действительно приехала родственница, – ответил офицер и показал рукой на комнату для приезжих. – Беспокоиться уже начала.

Цедлер поправил берет на голове. «Интересно, кто мог приехать: отец или кто-нибудь из бригады? Но что же все-таки случилось? Карин почему-то даже не ответила на мое письмо…» – думал он, входя в комнату.

…Она стояла спиной к окну. Лицо ее было залито румянцем, на губах играла чуть смущенная улыбка, волосы спадали на плечи, маленькие ладошки сжаты в кулачки.

Цедлер со стыдом подумал о своих грязных руках, о перепачканном комбинезоне и подставил девушке лицо для поцелуя. Берет свалился у него с головы. Ефрейтор почувствовал, как маленькие, но крепкие руки девушки обняли его за шею, притянули к себе, а полные губы коснулись его губ.

– Карин, моя милая Карин!…

Они сели к столу.

Карин не скрывала своей радости. Она дотрагивалась пальцами до лица ефрейтора, гладила его. Вообще на сей раз она была намного смелее, чем раньше.

– Ты пахнешь нашим заводом, – сказала Карин.

– А ты… ты выглядишь, как на празднике…

– А для меня это и есть праздник, – призналась девушка.

– Мы сидим друг против друга, как на официальном приеме.

– Удивляюсь, как еще они меня сюда пропустили: пять раз проверяли документы, потом дали сопровождающего.

– Бдительность, – улыбнулся он.

Карин покачала головой и сказала:

– А может, любопытство? – Она рассмеялась и вместе со стулом подвинулась к парню. Девушка снова обхватила его шею руками и звонко поцеловала. Затем Карин достала из сумки внушительного вида пакет и положила его на стол со словами:

– Вся бригада и твой отец передают тебе приветы и вот это послание.

«Шлем тебе привет и пожелания успехов в службе…» – начал читать Цедлер. Ниже следовали подписи всех членов бригады, где он работал, подписи отца, матери и братьев с сестрами.

– Почитаешь, когда я уйду, – надув губки, произнесла Карин.

Парень отложил письмо и спросил:

– Ты на сколько приехала?

– Это будет зависеть от тебя.

– От меня?

– Да спрячь ты наконец это письмо, – девушка отодвинула конверт в сторону. – Успеешь прочитать.

– Я никак не могу поверить, что ты здесь.

Цедлер взял конверт, и из него на стол выпали две бумажки по сто марок. Он с удивлением взглянул на Карин.

– Это ребята тебе часть своей премии прислали, – объяснила она.

Цедлер снова схватил письмо и с любопытством начал читать подписи. Карин на сей раз не стала ему мешать, но он, не дочитав до конца, сунул письмо в карман.

– Не забудь деньги, – заметила девушка. – Они тебе понадобятся.

Он кивнул и спрятал деньги. Мысленно Цедлер на миг снова оказался в цехе родного завода, он даже забыл про Карин, которая в эту минуту достала из сумочки маленькую коробочку и положила ее на стол. Незаметно для парня она открыла коробочку, в которой лежали два золотых обручальных кольца.

Увидев кольца, Цедлер невольно сделал несколько глотательных движений.

– Я подумала о том, что здесь где-нибудь поблизости должен быть загс, – тихо сказала Карин. Голос у нее был робкий и озабоченный.

Цедлер, забыв о своих грязных руках, обхватил ладонями ее голову и начал целовать.

– Сначала я очень боялась, – призналась девушка. Откровенно говоря, у нее и сейчас был немного испуганный вид.

– Я сразу же почувствовал, что пахнет чем-то праздничным.

– У тебя хороший нюх. – Карин подперла подбородок кулаками. – Я подумала, уж раз я здесь, то по крайней мере знай, что ты мне муж.

Цедлер кивнул и спросил:

– Сколько ты здесь пробудешь?

– В понедельник в шестнадцать тринадцать отходит мой поезд.

– Значит, не все зависит от меня.

– Правда, не только от тебя, – ответила Карин и посмотрела на часы. – Надо спешить, дел много. Нам нужны два свидетеля – и тогда можно идти в загс.

– Свидетели нам не нужны.

– А я хотела бы, чтобы они были.

– Хорошо, – согласился Цедлер, продолжая сидеть.

– Ну тогда поторапливайся, а то и загс закроют, – торопила его Карин.

– Мысленно я уже в пути.

– Лучше, если это будет не мысленно, а наяву.

– Я какой-то чокнутый, – признался парень. Он вдруг вскочил и заторопился: – Посиди тут, я быстро вернусь.

– Только не заставляй меня долго ждать.

Цедлер выбежал из клуба и помчался к командиру, к унтер-лейтенанту Каргеру.

– Товарищ унтер-лейтенант, прошу вас… – начал было докладывать он, но тут же запнулся: – Я… я женюсь… Прошу вас предоставить мне краткосрочный отпуск. И назначьте двух свидетелей, если можно. Я три года буду служить…

– А кого вы хотели бы видеть свидетелями?

– Рингеля и Шварца, если можно…

Через полчаса Цедлер с невестой и двумя свидетелями уже шел в поселок. Вместе с ними шел и унтер-лейтенант Каргер, передав взвод на попечение обер-вахмистра Беренда.

* * *

Визит обер-лейтенанта Калочека к подполковнику Пельцеру был менее удачным. Как раз в тот момент, когда ефрейтор Цедлер со своими свидетелями проходил мимо штаба полка, обер-лейтенант вышел из кабинета подполковника. На минуту он остановился в коридоре, не зная, как ему быть дальше.

Наконец он решил сначала сходить к командиру полка, которого он знал еще до учебы в академии: они вместе играли в одной волейбольной команде. Его остановила фрау Камски.

– Речь идет об очень важном рацпредложении, товарищ Камски.

– Очень сожалею, – покачала она головой. – Вам следовало прийти по этому вопросу сегодня утром.

– Утром я еще не мог.

Секретарша еще раз покачала головой и для большей убедительности даже закрыла на миг глаза.

– По крайней мере, доложите обо мне командиру.

– А я, по-вашему, зачем здесь сижу? Хорошая секретарша знает, кого пускать к командиру, а кого нет, – недовольно сказала она и застучала на машинке.

В этот момент майор Харкус вышел из кабинета и попросил дать ему какую-то папку.

Калочек кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

Секретарша метнула в сторону обер-лейтенанта недовольный взгляд.

– Вы ко мне? – спросил майор у Калочека.

– Да, и все по вопросу перевода техники…

– Принесите нам два кофе, фрау Камски.

Когда Калочек проходил мимо секретарши, она тихо шепнула ему:

– Не думайте, что вы поступили хорошо.

Полчаса спустя, когда жених с невестой и двумя свидетелями катили в загс в «вартбурге» Каргера, майор, предварительно постучав, вошел в кабинет подполковника Пельцера.

Увидев Харкуса, Пельцер быстро встал и сел только тогда, когда майор сам уселся в кресло, стоявшее перед его письменным столом. В кабинете было чисто и по-домашнему уютно. Ни в одном кабинете штаба не было столько цветов и зелени, сколько здесь. Даже на письменном столе слева стоял горшок с цветущими астрами. На стенах также висели горшки с цветами и картина «Отдых после боя». В комнате приятно пахло сигаретным дымом.

Харкус был удивлен. Он ожидал увидеть строгий кабинет, который соответствовал бы характеру хозяина.

Впервые командир полка остался с Пельцером наедине, сейчас с ним можно было поговорить, что называется, с глазу на глаз. Харкусу, по-видимому, удалось в какой-то степени уменьшить дистанцию, которая между ними существовала.

Хотя со времени совещания уже прошло два дня, отношения Харкуса со своим заместителем, да и с другими офицерами, по-прежнему оставались натянутыми. Более того, вчерашняя тревога, по которой были подняты с постели работники штаба, только усложнила эти отношения. Подполковник Пельцер относился к числу офицеров, которые во всем обвиняли только Харкуса, считая его властным самоуправцем.

Майор не сразу заговорил о предложении Калочека. Сначала он дипломатично поинтересовался ходом перевода боевой техники на зимнее обслуживание. Пельцер заверил, что, по его мнению, первый артдивизион своевременно закончит столь важный этап. Далее подполковник как бы вскользь заметил, что этот переход в масштабах всего полка осуществлялся бы более четко, если бы не внезапные тревоги и непредусмотренные проверки.

Харкус усмехнулся и пообещал пока не тревожить те подразделения, которые в данный момент непосредственно заняты переводом техники на зимний период. Затем майор поинтересовался, что известно Пельцеру о новых пушках и арттягачах, которые они должны получить в следующем году.

Пельцер ответил, что он кое-что слышал об этом и даже на совещании в Бургенау видел фотографии нового вооружения, но более точного представления об этом, к сожалению, не имеет.

– После проведения маневров, – обещал майор, – офицеры штаба и командиры подразделений как-нибудь съездят в соседний полк, в котором эта техника уже находится на вооружении несколько месяцев. – Харкус сделал небольшую паузу, а затем добавил: – Я слышал, что существует рационализаторское предложение, приняв которое мы смогли бы ускорить процесс перевода боевой техники.

– Я тоже слышал, – Пельцер потянулся за сигаретой, – и сразу же понял, что вы именно из-за этого и пришли ко мне.

– Хорошо. Тогда перейдем к сути дела. Каково ваше мнение об этом предложении?

– В данный момент отрицательное.

– Объясните почему…

– По-моему, боевая техника части благополучно переводится на режим эксплуатации в зимних условиях, и потому считаю лишним всякие эксперименты.

– И это все, что вы можете сказать по данному вопросу?

Пельцер ничего не ответил, он снова затянулся сигаретой, пепел упал на стол.

Харкус как ни в чем не бывало сдул пепел со стола.

– Если вы знакомы с рацпредложением, то у вас должны быть замечания к вводной и обобщающей частям.

Подполковник положил сигарету на край пепельницы. Он выпроводил Калочека, можно сказать, ни с чем, пробормотав что-то невнятное о том, что, быть может, весной удастся испробовать его предложение на одном из артдивизионов. Теория непрерывного потока, или, как его еще называют, конвейера, остается пока теорией, которая может быть претворена на практике, но может и рухнуть. А он, Пельцер, не желает брать на себя подобную ответственность.

Подполковник знал, что такая точка зрения ни в коем случае не удовлетворит командира полка. Однако сам Пельцер просмотрел рацпредложение слишком бегло и поверхностно для того, чтобы разобраться в его выгоде или невыгоде. Именно по этой причине заместитель командира полка и старался не распространяться о рацпредложении Калочека более подробно.

Харкус почувствовал эту неуверенность своего заместителя, который был немногословен и вскоре замолчал вообще.

– Я считаю, что достоинства в этом предложении есть, – сказал Харкус. – Мы выигрываем время, в артдивизионах экономим по два дня, а в целом по полку это даст выигрыш в неделю.

– Но ведь может и не получиться.

– Видите ли, мы с вами по-разному мыслим. Вы ждете провала, я – успеха.

– А почему мы так много говорим об этом? – не сдавался Пельцер. – Отдайте приказ по полку – и делу конец. – Подполковник встал из-за стола и подошел к окну.

– Я и отдам такой приказ, – спокойно произнес Харкус. – Однако до сих пор считалось, что любой приказ тогда будет выполнен отлично, когда его понимают. Калочек, например, солдаты и унтер-офицеры, которые оказывали ему помощь в составлении плана, никакого приказа ни от кого не получали, однако они добровольно жертвовали своим свободным временем ради идеи.

Пельцер не стал возражать, он вернулся к столу и сел на свое место.

– Кроме того, – продолжал Харкус, – у нас есть уже кое-какой опыт, и я просто не понимаю, почему вы выступаете против этого новшества.

Пельцер бросил на майора беглый взгляд и придвинул к себе рабочую тетрадь. Лицо его начало краснеть, возможно, от злости, но Харкус еще слишком мало знал своего заместителя, чтобы с уверенностью сказать это.

Подполковник сжал губы и сделал в тетради несколько пометок, затем прочел командиру полка свой план.

Харкус смотрел на своего заместителя и думал: «Если это он звонит полковнику Венцелю и информирует его обо всем, тогда мне понятно, почему он выступает против предложения Калочека. Но если его не поймут в штабе дивизии, тогда все будет выглядеть иначе».

Кончив читать, подполковник нажал клавишу на пульте переговорного устройства и приказал вызвать к нему обер-лейтенанта Калочека.

– Желаю вам успеха, – сказал Харкус и встал.

– Попробую разобраться в этом предложении еще раз.

– Неплохо для начала.

Выйдя от Пельцера, Харкус направился в клуб, где он должен был выступить перед личным составом полка с докладом о задачах, стоящих перед частью.

* * *

В это же время на другом конце поселка шло обручение. Обменявшись кольцами и скрепив своими подписями запись в книге новобрачных, молодожены в «вартбурге» Каргера двинулись в обратный путь. В ресторане супружескую пару и свидетелей ждал празднично накрытый стол. Туда же пришел и Грасе с огромным букетом астр и большой коробкой, в которой находился кофейный сервиз на шесть персон и бутылка шампанского. Это был подарок от солдат батареи.

А спустя два часа Карин и Эрхард лежали на лесной лужайке и смотрели в чистое голубое небо. Пахло свежей травой и еще какими-то дурманящими лесными запахами.