Текст книги "Командир полка"

Автор книги: Вальтер Флегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Карин подняла вверх правую руку. Кольцо на пальце сидело слабо.

– Так и должно быть, – объяснила она. – Прежде чем карабкаться по лестнице на свой кран, мне придется снимать его и прятать в карман.

– Опусти руку, Карин.

– Почему?

– А то еще увидят нас.

– Кто? Здесь же никого нет.

– Все равно опусти.

– Поставь табличку с надписью: «Рай. Посторонним вход воспрещен!»

Они повернулись друг к другу. У Карин волосы были зачесаны назад и связаны в пучок. Глаза ее радостно блестели.

Эрхард чувствовал маленькие руки Карин на своем лице.

– Как тихо здесь, я такой тишины еще никогда не слыхала, – сказала Карин.

– Тишина здесь явление редкое: неподалеку отсюда стрельбище, где часто проводят стрельбы.

– Стрельбы?

– Да, на стрельбище.

Карин попыталась представить себе лицо Эрхарда, когда он стреляет, но не смогла.

Перевернувшись на живот и подперев голову руками, Карин посмотрела на Эрхарда.

– Ты что? – спросил он.

– Хочу представить тебя во время стрельб.

– Зачем?

– Интересно просто.

– Ничего интересного в этом нет. На мне полевая форма, на голове – каска…

– А о чем ты тогда думаешь?

Эрхард ответил не сразу.

– Когда я лежу на огневом рубеже, я думаю только о том, чтобы поразить цель. А может, даже и не думаю, а просто целюсь и стреляю. Знаешь, где-то на земном шаре сейчас стреляют, убивают мирных жителей, ни в чем не повинных людей, не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Понимаешь? А кое-кто вынашивает бредовые военные планы и в отношении нас, собирается сбросить атомные бомбы на Дрезден и Лейпциг. А на границе с нами они нередко стреляют в наших людей. И мы должны уметь постоять за себя. Правда, когда я лежу на огневом рубеже, мне уже некогда думать об этом, я просто целюсь и стреляю. Я не сомневаюсь, как Герольд Шварц.

– Этот Шварц кажется умным.

– Ум – это еще не все. Шварц интеллигент… но ему не хватает убежденности…

Эрхард говорил тихо и убежденно.

* * *

Воскресным утром в поселке обычно вставали поздно. Офицеры перед обедом шли в казарму, играли там с солдатами – кто в шахматы, кто в волейбол или скат.

Однако в это воскресенье лишь очень немногие офицеры, надев выходную форму или гражданский костюм, решили навестить своих солдат.

Капитан Келлер собрал офицеров первого дивизиона в расположении подразделения, чтобы поговорить с ними, особенно с теми, кто искал какие-то оправдания, чтобы только снять с себя ответственность за плохие оценки, полученные во время проверки. Келлер хотел по-отечески поругать таких командиров, объяснить всем истинные причины недостатков и указать пути их устранения.

В это воскресенье Харкус не собирался ехать в полк, ему хотелось сходить в гости к Вилли Валенштоку, а затем поехать немного поохотиться. Около девяти часов утра он вышел из общежития для холостяков через запасный выход, чтобы не привлекать к себе внимания. За плечами у него болтался рюкзак и старенькая двустволка.

Он спустился в лощину, расположенную метрах в тридцати от общежития, и пошел низом. Ветки деревьев цеплялись за рюкзак, били его по лицу.

Харкус специально выбрал этот путь, чтобы ни с кем не встречаться. И только дежурному по полку Харкус сказал, что до двух часов будет находиться у Валенштока, а потом немного поохотится в районе Уленбрюка. По собственному опыту Харкус знал, что среди охотников есть люди, которые обычно потихоньку увязываются за тем охотником, которому, как им кажется, всегда сильно везет, так как он якобы знает потайные, только ему одному известные места. Такие «спутники» не раз увязывались и за Харкусом, не раз спугивали у него дичь, а однажды под вечер, когда уже начало темнеть, он случайно чуть не подстрелил одного такого охотника, когда тот шел ему наперерез. С тех пор майор предпочитал ходить на охоту один и так, чтобы никто этого не знал.

Минут через пять он вышел на просеку и пошел по ней в юго-восточном направлении. Небо было чистое, светло-голубое. Видимость была превосходной, день тихий и безветренный.

Незаметно выйти из общежития Харкусу удалось, однако даже здесь, на природе, он не мог отделаться от мыслей о полке. Более того, после проведенной тревоги в штабе полка, которую он объявил в ночь на пятницу, беспокойство это не только не уменьшилось, но даже значительно возросло. Его беспокоило то, что его мысли как-то медленно доходили до исполнителей. Почему это так, Харкус еще не знал. Он надеялся, что ему все станет ясно, если он еще раз шаг за шагом проследит за собственными действиями в полку.

Дойдя почти до самого шоссе, он оглянулся. Просека вела до самого забора казармы, за которым находилось здание первого артдивизиона, работавшего сегодня, как в будний день. Харкус подумал, не лучше ли ему вернуться в полк, чтобы побыть среди солдат и офицеров.

Он присел на пенек и, положив ружье на колени, продолжал смотреть в сторону казармы, из-за стены которой вдруг послышался рев моторов и лязг гусениц. Пельцер, видно, решил, что лучше подчиниться его приказу. С Гауптом майору так и не удалось поговорить. Треллера он не видел с четверга, а Курт, не желая поддерживать его, просто занял, как и другие, выжидательную позицию. Интересно, чего они ждут? Может, того, что все решится само собой? Даже вчера на собрании офицеров Харкус ощутил этакий душок выжидания. Он чувствовал, что между ним и офицерами стоит невидимая стена, и пока еще не знал, как ее можно преодолеть. Лишь на немногих лицах он заметил внимание и одобрение. Это были Каргер, Калочек, Цедлер. Как мало! Но для начала и это неплохо. Жаль, что число их почему-то не увеличивалось.

Объявление тревоги в штабе отчетливо показало настроение офицеров. Многие почти открыто ругались, так как тревога, видите ли, нарушила их собственные планы. Однако не будь этой тревоги, никто и не знал бы, что штаб полка начал свою работу с опозданием на десять минут. Кое-кто из офицеров, узнав об этом, только махнул рукой, а другие даже посмеялись, говоря: «Подумаешь, всего каких-то десять минут!»

А ведь в современных условиях десять минут могут решить исход войны!

Последним по тревоге в штаб пришел капитан Хауфер. Все офицеры уже выстроились перед зданием штаба, и Харкус ставил им задачи. И тут, спокойно, как ни в чем не бывало, в выходной форме, с тощим портфелем в руке, появился Хауфер.

– На занятиях вы произносите высокие слова, а по тревоге приходите последним, – сказал ему Харкус. – На четверть часа позже других. Впечатляющие достижения!

Хауфер попытался оправдываться, но Харкус не дал ему говорить. Выяснилось, что посыльный известил капитана о тревоге через пять минут после ее объявления, а тридцать минут ушли у Хауфера на сборы.

Командир полка тут же перед строем офицеров объявил капитану выговор. После того как он распустил строй, никто ничего не сказал, хотя по выражению лиц многих Харкус видел, что они сочувствуют Хауферу.

Прошло несколько дней, а Харкус не приблизился к цели. Вместо единодушия в штабе царил разброд. Вместо повышенной активности в полку – выжидание. Неужели прав был Вебер, когда сказал майору: «Если ты и дальше так будешь себя вести, то не только не сплотишь личный состав, а еще больше разрознишь его…»

Кругом было тихо, только дятел стучал клювом по дереву где-то совсем близко.

Харкус знал один рецепт, который было бы полезно применить против тех, кто занял позицию выжидания, но он не мог прибегнуть к нему: поднять по тревоге весь полк имел право только генерал или полковник Венцель. А как было бы хорошо поднять полк по тревоге и при сохранении полной секретности перебросить в район учений, ну, например, куда-нибудь к югу, в Тюрингию. А затем заставить действовать в условиях, приближенных к боевым, когда каждая минута и даже секунда играет очень важную роль. В той обстановке уже никто не станет тянуть время и выжидать. В такой обстановке полк быстро обретет свою боевую форму. Но Харкус, как командир полка, не имел права на такую проверку части, хотя ему этого очень хотелось. Он понимал, что ни полковник Венцель, ни генерал Крюгер не согласятся с его предложением.

Но достаточно ли будет этого? Харкус поднялся с пенька, все еще не уверенный в том, что ему сделать: вернуться в полк или посвятить день отдыху. А может, все же вернуться в полк и еще раз поговорить со своими заместителями, может, в воскресный день они будут более сговорчивыми, чем в обычный, рабочий? А о чем, собственно, говорить? Вообще-то у него имеются лишь два варианта: первый – он стоит на своем и принуждает к беспрекословному выполнению всех его приказов и распоряжений; второй – он говорит при всех: «Отставить все приказы и распоряжения, которые я отдал до этого. Так дальше не пойдет! Вы были правы!» Однако времени прошло так мало, что сейчас еще невозможно понять, кто прав, а кто – нет. Нужно еще много работать. Признать свое поражение он всегда успеет. А завтра он поднимет по тревоге шестую батарею и посмотрит, как обстоят дела у них.

Майор надел на плечи рюкзак и двинулся дальше. Вскоре он перешел шоссе и оказался на опушке леса, где стояли бараки. Первые бараки были построены на этом месте тринадцать лет назад. Сейчас мало что напоминало здесь о том времени. И не осталось никаких письменных документов, не было ни памятника, ни мемориальной доски, на которой можно бы прочитать: «В 1952 году молодежь в течение двух месяцев при любой погоде строила здесь село».

А какое это было время! И каких людей оно воспитывало! Сюда, в чащу Мекленбургского леса, пришли люди, которые, не щадя своих сил, в трудных условиях построили село.

Харкус ускорил шаги и по узкой тропке вышел к селению. Неподалеку было прекрасное место, куда майор предполагал вывести на учение солдат и офицеров шестой батареи.

Майор еще раз внимательно осмотрел местность, чтобы потом не терять времени на рекогносцировку.

Фирталь – маленькое, чистенькое, почти квадратное село с небольшим католическим собором. В этом селе, жители и священник которого первое время доставили командованию артиллерийского полка немало хлопот, вот уже пять лет подряд исполнял обязанности председателя кооператива Вилли Валеншток.

Харкус вошел в село по одной из трех дорог, которые вели туда. Чем дальше он шел, тем сильнее пахло свежим сеном, спелыми яблоками и сливами. Улицы были пустынны. И только когда майор пересек, улочку, которая вела к собору, он увидел несколько стариков в темной одежде, да откуда-то справа доносились удары рук по волейбольному мячу.

Валеншток, засунув руки в карманы галифе и прислонившись животом к изгороди, стоял перед своим домом. Стоял, большой и сильный, волосы зачесаны назад, мощная шея в складках кожи. Из полка он демобилизовался в 1960 году, вернее, был вынужден уйти. А случилось вот что: когда полк был на учениях, старший сын Валенштока, подбитый парнями, убежал в Западный Берлин. Жена Вилли сразу же поехала за ним и привезла парня обратно, прежде чем он успел вместе с дружками перебраться в Западную Германию. Валеншток уволился из полка, но порвать с ним все связи не мог, потому остался жить и работать по соседству.

Харкус остановился в тени развесистой яблони, которая скрывала его от Вилли.

Вилли приветливо здоровался с жителями, проходившими мимо его дома. С некоторыми из них он обменивался несколькими фразами.

– Привет.

– И тебе привет, Эрвин. – Вилли кивал односельчанину. – Ну как, твоя корова уже отелилась?

– Сегодню ночью, – отвечал седовласый старик и, приложив два пальца к виску, говорил: – Бог в помощь, Вилли.

– Добро. – Вилли снова кивал. – Не забудь, Эрвин, что завтра свинья должна опороситься.

– Не забуду.

– Здравствуй, Вилли! – здоровался с Валенштоком маленького роста мужчина. – А не сыграть ли нам с тобой в скат, а?

– Если хочешь, можно и сыграть. Эй, Лина! – крикнул Вилли крепкой, полной женщине. – Присмотри за своими курами, а то они забрались в чужой огород!

– Во-первых, это не мои куры, – отвечала Лина, – а наши. И во-вторых, они идут не в чужой огород, а к чужим петухам.

Все засмеялись, не сдержался и Харкус. Женщины мимо майора проходили тихо, не здороваясь, зато мужчины все как по команде подносили руки к козырькам своих картузов: так требовало приличие.

Выйдя из своего укрытия и приветливо улыбаясь, Харкус поздоровался так, как только что здоровались с Вилли односельчане:

– Здравствуй, Вилли. Ты что, каждое воскресенье вот так на этом месте стоишь?

– Дружище Берт! – крикнул Вилли и бросился к воротам. Отворив калитку, он воскликнул: – Ну, входи же скорее, старый партизан! – И он дружески похлопал Харкуса по спине.

– Не бей меня так сильно, я еще пригожусь в полку.

– Ах, брось, они были бы довольны, если бы отделались от тебя.

– Тебе и это уже известно?

– Переселяйся ко мне, мне такие люди нужны.

– Вот я и пришел, чтобы агитировать тебя за возвращение в полк.

– Ну, к примеру, на должность первого зама, а? – Вилли заразительно рассмеялся, губы его задрожали от смеха, а глаза почти совсем спрятались, превратившись в щелочки.

В тот день Вилли был дома один. Его жена, учительница местной школы, поехала сопровождать сельский хор, в котором их дочь выступала как солистка, на показательное выступление в Бургенау. Сын Вилли учился в медицинском институте и в настоящее время путешествовал по Германии.

– Теперь он уже больше не предпринимает секретных поездок? – спросил Харкус, когда они шли к дому.

– Ему и одной той хватило, на всю жизнь запомнил.

– А ты?

– Я об этом давно забыл. Раньше я был начальником штаба полка, а сейчас я единовластный командир. – Валеншток рассмеялся и вышел из комнаты в кухню.

В комнате было много книг. Харкус взял с полки том Истории Великой Отечественной войны и подшивку журнала «Милитервезен» за последний год. Среди некоторых страниц журналов лежали закладки.

Вдруг Харкус увидел красивую папку. Она стояла на полке, прислоненная к стене. Майор взял папку в руки и раскрыл ее. Это был диплом Валенштока, выданный ему в 1963 году после окончания сельхозтехникума.

Через несколько минут Вилли вернулся в комнату, неся подносик с бутылкой водки, рюмками и бутербродами на тарелке.

– Я смотрю, ты все еще учишься, – сказал Харкус.

– В хозяйстве никого не интересует, как я справлялся в полку с планированием и организацией наступления или обороны. Здесь нужно уметь правильно вести хозяйство, правильно обращаться с землей, со скотиной, так, чтобы все это давало прибыль. А я в этом разбирался, как слон в кибернетике: вот и пришлось пойти учиться.

Они сели, выпили по рюмке водки за встречу. Вдруг Вилли взглянул на часы и сказал:

– Я жду гостей. К нам сегодня должна приехать польская делегация из воеводства Быдгощь, вот-вот должны подъехать. Если ты не против, то… увидишь село, посмотришь, как оно изменилось.

– Я думаю! Это под твоим-то руководством да не изменится!

Валеншток рассмеялся и встал.

– Как-нибудь я тебе обо всем этом расскажу, а сейчас… – он снова взглянул на часы. – Нам нужно с нашими товарищами кое-что обсудить.

– Пожалуйста, пожалуйста, – проговорил Харкус и, достав из куртки, висевшей на стуле, топографическую карту района, спросил: – Карандаши «Тактика» у тебя еще не перевелись?

Вилли подошел к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, достал из него майорские погоны, небольшую шкатулку, в которой он хранил ордена и медали, длинный, почерневший от копоти осколок снаряда и коробку цветных карандашей. Эту коробку Харкус очень хорошо знал. Карандаши в ней были остро заточены и аккуратно переложены ватой, чтобы не бились друг о друга при ходьбе или быстром беге.

– Вот посмотри сюда, Вилли! – Друзья склонились над картой. – В четверг и пятницу я хотел бы вот на этой местности устроить проверку одной батарее, учение должно закончиться «боем» в условиях сельской местности. Для этого мне необходима твоя помощь.

– Зачем?

– Ты сыграешь за противника.

Вилли взял коробку с карандашами. В его толстых пальцах как-то странно выглядели тоненькие разноцветные карандашики.

Вилли достал синий карандаш.

– Мы будем двигаться с севера, – объяснил Харкус. – Ты со своими людьми устроишь на всех трех дорогах, которые ведут в село, завалы, которые должны быть серьезными, такими, какие бывают не на учениях, а в настоящем бою.

Вилли синим карандашом поставил крестик на каждой дороге в месте будущих завалов.

– Когда начнет действовать твоя батарея?

– Часов в шесть утра, не позже.

– А могу я вечером посмотреть, вернее, провести разведку огневой позиции твоей батареи, чтобы все было как на фронте?

– Конечно, если ты этого хочешь.

– Пришли мне холостых патронов и взрыв-пакетов.

– Хорошо, пришлю.

– А когда закончатся твои учения?

– В пятницу, в полдень.

– Понятно. – Вилли выпрямился и, широко расставив ноги, засунул руки за ремень, хотя это был обычный брючный ремень, а не портупея. – Понятно, – повторил он еще раз. – Но при одном условии: твои солдаты отработают в нашем кооперативе все часы, которые мои люди потеряют на твоем учении.

– Разумеется, – согласился Харкус. – А ты пригласишь всех солдат этой батареи Первого мая на праздничный обед.

– Согласен! – Валеншток рассмеялся. – А у тебя, я смотрю, практическая жилка появилась. Вчера здесь у нас был Треллер, какой-то бледный и немного не в своей тарелке.

Вилли аккуратно сложил карту и вместе с карандашами положил ее в стол. Ящик задвинул и запер на ключ.

– А чего ты ждешь от этого учения? – спросил Вилли у друга.

– Мне хотелось бы иметь точное представление о сплоченности батареи и о способности личного состава действовать на местности интенсивно и самостоятельно, проверить заменяемость номеров расчета.

– А не слишком ли ты многого сразу требуешь?

– Почему ты так решил?

– Так говорят про тебя, – проговорил Вилли, немного прищурив левый глаз, как он делал всегда, когда бывал недоволен. – Говорят, что в полку все идет не как надо.

– Пусть говорят.

Харкус выдержал изучающий взгляд Вилли. На его лице отражалась решимость.

Вилли достал из стола сигарету и закурил.

В этот момент в комнате зазвонил телефон. Вилли снял трубку, из которой был слышен громкий голос говорившего на мекленбургском диалекте.

Вилли несколько раз сказал в трубку:

– Да, да. Я иду… Делегация будет здесь минут через десять, – обратился он к Харкусу, положив трубку на рычаг. – Ну так как?

– Я пойду с тобой, – сказал Харкус.

– Тогда оставь свое ружье здесь.

Вилли поставил двустволку в платяной шкаф, где на вешалке висела отутюженная майорская форма.

– Висит в готовности номер один, – сказал он Харкусу, перехватив его любопытный взгляд, и засмеялся: – Если я вам потребуюсь, через десять минут буду в полку как штык.

Оба торопливо вышли на улицу. И хотя Вилли спешил, он не забывал здороваться с односельчанами, которые попадались им навстречу.

Харкус, едва поспевая, вышагивал рядом с Вилли, не переставая в душе дивиться популярности своего друга. Одновременно майор мысленно ругал себя за то, что остался в селе и идет встречать делегацию польских крестьян, хотя ни слова не знает по-польски да и в сельском хозяйстве ничего не понимает.

В правление кооператива они пришли за минуту до появления иностранных гостей. Валеншток едва успел поздороваться с членами правления и представить им Харкуса, как к зданию подкатили четыре «Волги».

Харкус отошел немного в сторону, чтобы не мешать. Он понимал, что он здесь человек лишний и потому, можно сказать, ненужный.

Среди приехавших гостей внимание Харкуса привлек седоволосый мужчина атлетического сложения. Он хромал. По щеке и по подбородку у него проходил хорошо заметный шрам. Оказалось, что он, как и Валеншток, является председателем кооператива.

Немного поговорив, все направились осматривать хозяйство. Харкус пошел вместе со всеми, все еще жалея, что не отказался от приглашения Вилли и не пошел на охоту.

Вилли и седоволосый мужчина шли в самом центре группы, по пути осматривая различные кооперативные постройки.

Несколько поляков, в их числе и председатель, говорили по-немецки. Харкус шел молча, слушал их беседу, не переставая дивиться тому авторитету, каким Вилли пользовался и среди односельчан, и среди поляков. Харкус все еще чувствовал себя чужим и ненужным среди этих людей, влюбленных в землю. Он снова увидел Лину, куры которой бегали в соседний двор к чужим петушкам. Потом Эрвин не без гордости показал свою Цецилию и только что появившегося на свет теленка, который уже самостоятельно стоял на своих тоненьких ножках.

– Как его зовут? – спросил польский председатель, показывая на теленка.

– Жан, – ответил Эрвин и, взяв маленькую черную табличку, мелом написал на ней кличку и дату рождения телка.

Харкус молча смотрел, слушал, как односельчане Вилли рассказывали полякам о своих успехах в работе, не скрывая трудностей. Перебивали друг друга, даже спорили, дополняли сказанное другими.

Майор Харкус невольно вспомнил, как эти же самые люди каких-нибудь тринадцать лет назад падали на колени перед епископом, который приезжал сюда из Западной Германии, целовали подол его мантии. Харкус, Валеишток и Вебер, несмотря на запрет выходить из части, наблюдали тогда за процессией, спрятавшись в стоге сена. Харкусу с Вебером еще пришлось держать Валенштока, который разозлился на невежество селян и хотел разогнать их.

Поляки выразили желание зайти в собор. Собор был красивый, с толстыми кирпичными стенами, узкими длинными окнами и колокольней со шпилем. Правда, ничего хорошего Харкус не мог сказать о служителях собора, которые выступали с церковной кафедры с проповедями, направленными против жителей поселка Еснак, против солдат и офицеров артиллерийского полка, расквартированного в поселке. Однако проповеди эти успеха не имели.

Навстречу делегации вышел настоятель собора, за ним – служки. Это был пожилой человек с голой, как арбуз, головой.

Пять лет назад, когда Валенштока спросили, почему он остался жить и работать именно в этом селе, он ответил так: «В этом селе люди до сих пор становятся на колени перед священниками». Весной того же года вместе с другими активистами он ходил по домам, стучался в ворота, чтобы созвать жителей на митинг, но тщетно… Только цепные псы, науськанные своими хозяевами, бросались на людей. Нескольких псов пришлось пристрелить.

По совету Вебера, Валеншток сначала наладил отношения с собаками, а уж потом с их хозяевами. За пять лет удалось кое-чего добиться. Подумать только: целых пять лет! И как только Валенштоку это удалось, да еще в таком селе?! А ведь в вопросах сельского хозяйства и животноводства он тогда понимал не больше, чем жители села в деривации при стрельбе из орудия. И вот село преобразилось. И как только Вилли смог достичь этого? Харкус удивлялся и одновременно по-хорошему завидовал другу, который добился таких впечатляющих результатов.

Харкус невольно задавал себе вопрос: способен ли он, майор Харкус, на нечто подобное? Ему с тех пор ни разу не пришлось побывать в тех местах, где он жил и работал тринадцать лет назад. Харкус невольно вспомнил слова Вебера, сказанные когда-то: «То, чего мы достигли, есть достижение всего нашего коллектива. В армии коллектив играет особенно важную роль. Один в армии – ничто, а все вместе – сила!»

Председатель польского кооператива оказался человеком любознательным: он всем интересовался, все хотел увидеть, потрогать руками, он даже немного проехал на тракторе, детально ознакомился с техникой приготовления силоса.

Валеншток вспомнил о Харкусе лишь тогда, когда все оказались в зрительном зале нового клуба.

– Прости, пожалуйста, старина, я совсем забыл о тебе, но… – проговорил Вилли.

– Ничего, ничего, – успокоил его Берт. – Хорошо, что ты здесь, с нами.

– Да, но как мне забрать свое ружьишко?

– А оно тебе очень нужно? Пусть пока останется здесь.

– У меня такое предчувствие, что мне сегодня повезет на охоте.

– Эх ты, охотник, садись-ка лучше сюда!

Харкус сел рядом с седоволосым поляком. Поляк курил трубку, время от времени кивая головой. У него были серо-голубые глаза, которыми он, казалось, все ощупывал.

– Хорошее у вас село! – сказал поляк, обращаясь к Харкусу.

– Какой председатель – такое и село, – заметил майор.

– Да, председатель у вас хороший, – согласился с ним поляк, кивнув в сторону Валенштока, который занимался рассаживанием гостей вокруг стола.

– Очень толковый председатель, – подтвердил майор.

За столом произносили много тостов, гостям дарили подарки. Постепенно разговоры становились все громче и оживленнее.

Вскоре Лина подала аппетитных, подрумяненных цыплят.

Председатель польского кооператива и за столом не забывал о своей трубке, как не забывал и о кивках, которыми он как бы высказывал свое молчаливое удовлетворение трапезой.

– Хорошо встречаете друзей, – наконец сказал он, повернувшись к Валенштоку. – Ты, Вилли, обязательно должен побывать у нас, в Польше.

Вилли довольно рассмеялся и, покачав головой, ответил:

– Сейчас у меня очень много работы.

– Ничего, обойдутся и без тебя, – не отступал поляк.

– У нас сейчас как раз создаются кооперативы, и я не могу уехать, а вот в будущем году приеду непременно.

– Кооперированием займется какой-нибудь другой председатель! – И поляк показал рукой на Харкуса.

– Он уже занят, – ответил Вилли.

– Где? – поинтересовался гость.

– В поселке.

– А у вас хороший кооператив? – спросил поляк, обращаясь к Харкусу.

Однако и на этот вопрос гостя ответил Вилли:

– Пока не очень хороший.

– А ты ему помогаешь?

– За этим он сюда и пожаловал.

– Хорошо. А на чем специализируется его кооператив? – не успокаивался любопытный гость.

– На защите родных рубежей, – снова ответил за Харкуса Вилли.

– Родных рубежей? Это как понять?!

– Я офицер, – с улыбкой объяснил Харкус, а затем добавил: – Командую полком.

Поляк поднял рюмку и, чокнувшись с Харкусом, спросил:

– А сколько же вам лет?

– Тридцать три.

– И уже командуете полком?!

Харкус кивнул.

– И давно?

– Всего пять дней.

– Желаю вам больших успехов! – Поляк встал и отвел Харкуса в уголок, где им никто не мешал. Он не спускал глаз с Харкуса. – Моему сыну сейчас сорок два года, он тоже командир полка, танкист. Мы вместе с ним до сорок седьмого года боролись против бандитов в Бескидах. Вот там-то меня и ранило в ногу. – Поляк кивнул и продолжал: – Мой сын служил у Кароля Сверчевского. Ты знаешь Кароля?

– Генерала Вальтера?

– Да. Его у вас так называют. Мой сын служил у Кароля как раз в то время, когда его убили в Бескидах. – И, посмотрев Харкусу в глаза, поляк спросил: – Пока еще плохо справляешься со своим полком?

Харкус кивнул.

– Быстрее нужно работать, вот как Вилли в своем хозяйстве.

Харкус снова кивнул, соглашаясь с гостем. Поляк бросил на Харкуса дружеский взгляд и, наклонившись к нему, сказал:

– Хороший кооператив – вещь очень нужная, хорошие машины – тоже необходимы, как и одежда, и обувь, но особенно нам нужна армия, без которой не может быть мира, а мир – это самое важное на земле. Так давайте же выпьем за мир!

К ним подошел Валеншток и сказал:

– Послушай, Жан, не заставляй его много пить, а то у него охота будет неудачной.

Все засмеялись.

– Если ты обязательно хочешь попасть на охоту, я отдам тебе ружье…

Харкус встал. Поднялся и поляк и, пожелав Харкусу еще раз успеха, крепко пожал руку.

По дороге к дому Валеншток сунул в руки Харкуса сверток:

– Тут тебе провизия, чтобы не умер с голоду там, в лесу. И далась тебе эта охота, одна пустая трата времени, и только!

– Если у тебя будут еще гости, ты заранее предупреди меня об этом по телефону, хорошо? – попросил Харкус.

– Хорошо.

– И не забывай, что человек, который подолгу не бывает у нас, кое-что да теряет.

– Понятно.

– Хотя все, что ты здесь сделал, достойно глубокого уважения.

– Я сделал это не один.

Некоторое время они шли молча, потом Вилли заговорил:

– Когда я только взялся за дело, меня хватило лишь на несколько недель. Потом мне все надоело до чертиков, и я хотел все бросить. Все было непонятно, как в тумане. Я и сам не знал, что делаю. Жители села не признавали меня. Правда, я тогда еще не понимал, что они вообще никаких председателей не хотели, хотя почувствовать это они дали мне довольно оригинальным способом. Однажды утром, выйдя из правления, я сразу же очутился перед толпой людей, которые стояли чуть ли не строем, а перед ними маячил один в каске и командовал: «Смирно! Равнение направо!» Сказав это, он, чеканя шаг, подошел ко мне и доложил: «Вся куча построена для получения вашего приказа!» Я, чтобы как-то разрядить обстановку, как ни в чем не бывало гаркнул: «Вольно!» И в этот самый момент на заборе закричал петух. Все громко расхохотались, и напряжение вмиг разрядилось. Я спокойно вернулся в здание правления и, высунувшись из окна, позвал к себе их «командира» и его «помощников». Короче говоря, они хотели надо мной посмеяться, а я им такой возможности не дал…

– Любопытная история, Вилли, – заметил Харкус. – А ты знаешь о том, что жители нашего поселка и твоего села мыслят не совсем одинаково?

– Что, разве в настоящий момент твой полк более боеспособен, чем пять дней назад? – спросил Валеншток.

– Пять дней назад? А чего бы мог добиться за такое время ты?

– Ну, например, разогнал бы всех…

– Оставь это…

– И за два дня можно кое-что сделать…

– Можно. А каким полк был пять дней назад? – спросил Харкус.

Вилли молчал.

– Молчишь?! И молчишь потому, что не с чем сравнить… А если бы ты увидел первый дивизион четыре дня назад, то…

Вилли молчал.

Они подошли к дому.

У ворот Вилли повернулся к Харкусу и сказал:

– Во всяком случае, я начинал совсем не так, как ты, хотя у меня под ногами была довольно крепкая база. Я в первую очередь сплотил вокруг себя людей, а уж только потом ринулся с ними вперед…

– Но сейчас у нас не так много времени.

Валеншток открыл дверь дома.

– Время… время… Его всегда не хватает…

– У нас его вообще нет.

Валеншток пожал плечами и неопределенно сказал: – И все-таки… Даже если ты и прав…

Харкус ничего не ответил другу. Он прошел в ванную и, открыв кран, подставил голову под холодную воду.

Вилли тем временем достал ружье из шкафа и уложил пакет с едой в рюкзак Харкуса.

Когда друзья вышли из дома, Вилли еще раз попытался уговорить Харкуса остаться, но тот наотрез отказался.

– Ну, тогда иди охоться! Пока!

– До встречи!

Харкус шел тяжело, широко расставляя ноги, словно рюкзак за плечами тянул его к земле.

Вилли стоял и, грустно глядя ему вслед, с сожалением думал о том, что у него мало свободного времени, чтобы как следует потолковать с другом. Он понимал, что Берт зашел к нему не только для того, чтобы сообщить об учении дивизиона. Берту, конечно, хотелось выслушать его, Вилли, мнение. И он высказал ему свое мнение, но только не совсем удачно. О таких вещах следует говорить в спокойной обстановке, когда не нужно никуда торопиться.