Текст книги "Роман, написанный иглой"

Автор книги: Вали Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

ПРОЗРЕНИЕ

Стихийное бедствие обрушило на головы колхозников неисчислимые заботы и тревоги. Прошедший вчера ливень и град уничтожили во многих бригадах всходы, стоившие людям таких трудов и хлопот. Обстановка в колхозе непредвиденно осложнилась. В четырёх бригадах надо было заново сеять выбитый градом хлопчатник. Да и на других участках требовалось на больших площадях восстанавливать пострадавшие посевы.

Ахмаджан-ака, Тешабай-ата и Хаитбай-ата вместе о бригадирами обошли все пострадавшие от града участки. В тот же день состоялось совместное собранно коммунистов и колхозного актива. Люди входили в кабинет председателя молча, даже не здороваясь, угрюмые, злые, словно собирался не совет единомышленников, болеющих за одно общее дело, а случайная встреча людей, смертельно из-за чего-то рассорившихся. Впрочем, все понимали, что сейчас не до вежливости и прочих сантиментов. Им, прирождённым земледельцам, хлопкоробам, больно было смотреть друг другу в глаза от сознания, что столько труда непоправимо, безвозвратно пошло прахом.

Председатель колхоза коротко ознакомил собравшихся со сложившейся обстановкой, сообщил, сколько и в каких бригадах повреждено посевов, сколько для их восстановления потребуется времени, рабочей силы и средств.

– Время и средства в наших руках, – говорил негромко Ахмаджан-ака. – Но где людей взять?.. Я считаю, что мы не должны останавливаться даже перед крайними мерами, перед мобилизацией на борьбу с последствиями стихии целинников.

Джамалитдин-ака нахмурился, беспокойно заёрзал на место. Председатель заметил это и заговорил громче, жёстче:

– Да, Джамалитдину сейчас трудно. Он уже начал сеять рис, и работу эту надо завершить как можно скорей. Но делать нечего, придётся нам и его бригаду уменьшить на половину, перебросить людей на пострадавшие участки, чтобы успеть в самые кратчайшее сроки пересеять хлопчатник.

Председательское решение это вызвало в бригадире раздражение и упрямство, в общем то ему обычно не свойственные. Ему захотелось встать и решительно заявить: «Никаких людей я вам не дам!» Даже поднял было сердитый взгляд на Ахмаджана-ака, но неожиданно встретился с другим, со взглядом Мухаббат. Она была бледная, глаза потухли и ввалились. Дажамалятдин-ака пристыженно прикусил язык, кляня себя за опрометчивость и бессердечие.

Вот уже два дня, как Мухаббат не знает покоя ни днём ни ночью. С первыми лучами солнца вся бригада уже в поле. Женщины спешат пересеять огромные проплешины, чтобы хоть как-то восстановить карты. Мухаббат буквально на части разрывается. То мчится к трактору, чтобы убедиться, ровные ли после него остаются рядки, то к сеялкам, чтобы проверить качество семян и правильность работы машин. С наступлением же темноты, когда колхозника расходятся по домам, она направляется в правление колхоза. Надо ещё получить со склада семена на следующий день и отвезти их в поле. А потом Каромат проведать.

Каромат все эти дни тяжело болеет. Сначала она держалась на ногах, крепилась, но вот уже несколько дней болезнь накрепко уложила её в постель. Света почти не отходит от неё, лишь изредка наведываясь в медпункт. Другим больным она тоже нужна. Однако сколько Мухаббат со Светой ни стараются, каких только лекарств ни применяют, состояние Каромат с каждым ином всё хуже и хуже. Сегодня под вечер снова резко подскочила температура. Когда пришли подруги, Каромат бредила. Она звала то Мухаббат, то Азизу и Кумри, о чём-то их просила, то начинала расспрашивать о Касымджапе.

… Вот уже несколько недель, как Касымджан вернулся в кишлак, но Каромат всё ещё не может поверить окончательно в своё счастье. Даже сейчас, в бреду, она говорит о женихе как об отсутствующем, сердится на кого-то за то, что от неё прячут письма любимого. Да, о женихе. Касымджан с Каромат уже побывали в загсе, даже день свадьбы назначили, и Джамалигдин-ака, несмотря на свою занятость, находил время хлопотать по её приготовлению. Но этот неожиданный град спутал и опрокинул все планы. А тут ещё Каромат заболела…

Мухаббат прошла в изголовье Каромат и присела рядом со Светой. Положив руку на пылающий лоб подруги, спросила:

– Какая у неё температура?

– Тридцать девять. И продолжает подниматься, – тихо ответила Света.

– Что же нам делать?

– Надо в район везти, другого выхода нет. Недавно появилось новое лекарство. Пенициллин называется. Надо во что бы то ни стало достать его и поделать ей уколы.

В это время Каромат снова начала бредить. Вдруг она закричала:

– Касымджан-ака, эй, Касымджан-ака, перекрывайте арык, арык перекрывайте! Давайте камыш, побыстрее!..

Мухаббат в недоумении повернулась к Касымджану:

– О каком это арыке она говорит? Мы же в тот день ни одну из карт не поливали…

– За полевым станом, оказывается, не было перекрыто ответвление от головного арыка. После ливня вода сверху хлынула в него и начала затоплять карты. Каромат бросилась туда, но сразу поняла, что сделать ничего не удастся. Тогда она сама кинулась в промоину, чтобы собственным телом прекратить путь воде. Я опоздал всего на каких-нибудь несколько минут. Быстро натаскал веток, связок камыша, перекрыл ими устье арыка и начал забрасывать зыбкую плотину землёй. С трудом, правда, но остановить воду удалось Потом направили поток в близлежащий сай.

Касымджан замолчал, вздохнул тяжело, потом тихо добавил:

– Вот и получила воспаление лёгких.

Мухаббат встала и вышла. Света права – Каромат надо немедленно отправить в больницу. Она пошла на колхозный двор, запрягла закреплённую за её бригадой арбу и вернулась к дому Джамалитдина-ака. Здесь она постелила на арбу вынесенные матерью Каромат одеяла, положила в изголовье несколько подушек. Потом вместе со Светой они вынесли из комнаты бесчувственную Каромат и осторожно уложили на одеяла, одним из них прикрыв и укутав больную. Касымджан взял уздечку лошади я вспрыгнул в седло. Света устроилась рядом с подругой.

Арба тронулась. Во дворе остались только мать Каромат и Мухаббат. Старушка долго смотрела вслед арбе и тихо плакала, вытирая слёзы кончиком платка.

– Не надо, тётушка, плакать, – стала утешать её Мухаббат, сама еле сдерживая слёзы. – Вот увидите, всё будет хорошо. Мы скоро и на свадьбе вашей дочери погуляем.

– Дай бог, дай бог, – всхлипнула старушка и, понурившись, пошла со двора домой.

А Мухаббат снова заторопилась в поле, откуда доносился ровный гул работающего трактора. Она придирчиво проверила, как через сошники падают в землю семена, Фазыл остановил трактор и соскочил на землю.

– Ну как, хорошо? – не без гордости спросил он.

– Хорошо-то хорошо, только не очень ли редко? – озабоченно спросила Мухаббат.

– Редко? Да нет… Можно, конечно, и гуще, только потом всё равно прореживать придётся, а семена перерасходуем. А они сейчас, сама знаешь, – на вес золота.

– Да, ты прав…

Мухаббат направилась к работавшим неподалёку колхозникам из своей бригады. Откуда-то послышалась песня. Судя по голосам, пели молодые. Мухаббат ускорила шаг. Перепрыгнув через завур, небольшой арык, разделяющий карты, она зашагала прямо через хлопковое поле.

Звуки песни слышались всё ближе и ближе. Звонче и мелодичнее всех раздавался голосок Гульчехры. «Оттаяла, сердечная, оттаяла», – удовлетворённо, с теплотой подумала Мухаббат.

На душе, растревоженной болезнью Каромат и недавними её проводами в больницу, стало немного спокойнее и светлее. Радовало и то, что людей в поле прибавилось. Значит, успеют вовремя пересеять побитый градом хлопчатник. Только всё же многовато людей, даже с пополнением из бригады Джамалитдина-ака. Откуда они взялись?

– Что-то народу много, – ничего не понимая, обратилась она к Гульчехре. – Кто это вон там? Новые какие– то, я их ни разу в поле не видела.

– Не узнаёте, Мухаббатхон? – рассмеялась Гульчехра. – Это же старушки наши! Все как одна пришли помогать. И ваша мама, и тётушка Хаджия тоже здесь. Они тайком от всех нас сговорились и заявились прямо на поле.

– Вай, здоровья им и многих лет жизни! И тётя Фрося вышла?

– Да. А вон ту, совеем древнюю старуху видите? Это моя бабушка, Бувисара. И ей дома не сидится. Поругали бы вы её, Мухаббатхон. Какая с неё работа! А надорваться в два счёта может…

– Не беспокойся, Гульчехра, – успокоила её Мухаббат. – Работа с душою никогда не в тягость. Нет, ты только посмотри на наших старушек! – всплеснула она руками. – Удивили они меня, очень удивили я обрадовали.

– Что ни говори, а помощь от них заметная, – согласилась Гульчехра. – Без них бы уйма временя на прополку и прореживание ушла.

– А свекрови твоей, кажется, не видно?

– Не надо, Мухаббатхон, не называйте её больше моей свекровью! – протестующе заявила Гульчехра.

Азиза распрямилась, вдохнула всей грудью, бросила в фартук вырванные с корнями растения и сказала:

– Мухаббат, мы тут без тебя самостоятельность проявили. Не заругаешь?

– Смотря какую самостоятельность! – насторожилась Мукаббат.

– Смотрим мы, звено наше без звеньевой осталось. Пока вернётся Каромат, не ходить же нам без начальства. Разбалуемся ещё, разленимся. Вот мы и решили: пусть Гульчехра пока будет звеньевой.

Гульчехра зарделась, улыбнулась смущённо и счастливо.

– Молодцы! От всей души говорю вам – я довольна, – искренне обрадовалась чуткости и догадливости женщин Мухаббат. – Ну, что ж, сестрёнка, оправдывай доверие коллектива! И смотри, если звено начнёт хуже работать, от Каромат спуску не жди. Она у нас насчёт этого очень строгая.

– Буду стараться, – благодарно прошептала Гульчехра.

Мухаббат направилась к старушкам. Работа здесь была в самом разгаре. Ровными рядами убегали вдаль тщательно прополотые и прореженные грядки, особенно зелёные на заботливо взрыхлённой земле.

– Хорманг! Не уставать вам, – весело крикнула Мухаббат.

– Дай и тебе бог здоровья! – хором отозвались старушки.

– Ну как там Каромат? – обеспокоенно спросила тётушка Хаджия.

– Света с Касымджаном в район её повезли. Вот освобожусь немного, и сама съезжу, проведаю.

– Поезжай, поезжай, – поддержала её тётушка Санобар. – А за хлопок не беспокойся. Раз такие мастера вышли – держись! Правда, тётушка Бувисара?

– Что, недоглядела? – всполошилась та, не расслышав. – Я сейчас, сейчас поправлю. – И она стала подслеповато оглядывать уже обработанный рядок.

Старушки добродушно рассмеялись.

Да, забот и в самом деле поубавилось. Вот-вот должны взойти и вновь посеянные Фазылом семена. Мухаббат облегчённо вздохнула и окончательно успокоилась. Теперь можно и в районный центр съездить. Завтра же.

Но с утра помешали домашние дела, и до больницы Мухаббат добралась поздно. На чёрном небе уже замигали первые звёзды. Касымджан сидел у двери палаты и дремал. Почти двое последних суток он не сомкнул глаз. Услышав шаги, он поднял голову и открыл глаза. Потом встал и молча накинул на плечи Мухаббат свой халат.

Каромат и Света одновременно повернули головы на скрин открываемой двери. Лицо Каромат, осунувшееся и истаявшее, было восковым, лишь щёки полыхали ярким румянцем, да чёрные глава были темнее и суше обычного.

– Спасибо, что пришла, – слабо улыбнулась она и, не дожидаясь расспросов Мухаббат, добавила. – Мне уже лучше…

Потом спросила с тревогой:

– Сама-то ты как? Вон как исхудала и побледнела! С посевами управились?

– Тебе нельзя пока много говорить, – предупредила Света и, уже обращаясь к Мухаббат: – В самый кризис мы привезли её сюда. Тяжёлая была, страх. Почти сутки врачи ни на шаг от неё не отходили. Но теперь, к счастью, самое опасное позади. А пока она очень слабая.

В это время снова скрипнула дверь.

– Касымджан? – не то спросила, не то позвала Каромат.

– А кроме Касымджана, значит, никто не нужен? Мы, значит, жучки-козявки бесполезные?..

На пороге стоял улыбающийся Фазыл, прямо в измазанном рабочем комбинезоне и с двумя огромными букетами в руках. Каждая чёрточка его добродушного лица излучал свет радости и счастья.

Фазыл вручил один букет Свете, другой протянул Каромат, а потом, повернувшись к Мухаббат, сказал:

– Поздравляю!

Она сразу поняла, с чем её поздравляют.

– Рустам приехал?!

– Да, часа полтора назад. Я только проводил его до дому и сразу помчался сюда. Ну, пойдём, машина ждёт… Он уже видит!

Даже не попрощавшись с подругами, Мухаббат выбежала из палаты. Но, видимо, опомнившись, вернулась, подбежала к койке, упала на колени и стала покрывать лицо Каромат, её руки, всё ещё державшие букет, бесчисленными поцелуями.

– Ну, иди, подруженька, иди! – стала провожать её Каромат, а в глазах заплясали всегдашние озорные чёртики. – Оставь пыл для Рустама, а то все свои поцелуи расцелуешь. Ну, а не хватит – от меня его поцелуй.

Мухаббат вскочила, порывисто обняла Свету и снова выбежала из палаты.

Фазыл уже ждал её у машины. Несмотря на ночную темень, ехали быстро. Вскоре впереди замерцали тусклые огни кишлака.

У самого двора, даже не дожидаясь, пока машина полностью остановится, Мухаббат открыла дверцу и выпрыгнула из кабины. Задыхаясь, оглушённая бешеными ударами собственного сердца, бежала она через двор. Не заметила, как миновала веранду, прихожую и оказалась в большой, ярко освещённой несколькими лампами комнате.

Рустам стоял, наклонившись над кроваткой спящего Адхамджана. Даже по свободному изгибу спины, уверенно развёрнутым плечом, Мухаббат сразу увидела, как изменялся, преобразился он. А когда Рустам повернулся к ней, она застыла, прижав кулаки к груди, не в силах сделать к мужу ни шага.

– Почему же вы не сообщили о приезде? – чуть слышно спросила она, чувствуя, что не об этом хотела и надо было спросить.

Рустам! Совсем, совсем такой, как прежде. Она вдруг вспомнила его на вокзале, перед отправкой на фронт. Стриженные, как и сейчас, под машинку волосы, чёрные, блестящие, с сизым отливом – а теперь вот посеребрённые всё более заметной сединой! – лицо как у курортника – бронзовый загар; глаза тёмно-карие, умные, родные, любимые глаза. Мухаббат даже не заметила, что один из них – искусственный, с такой тщательностью подобрали его чьи-то добрые руки, нет – добрая душа, большое человеческое сердце.

– Рустамджан! – крикнула, освобождаясь от оцепенения Мухаббат, бросилась мужу на грудь и разрыдалась.

Счастливо улыбаясь, Рустам нежно гладил её но голове, по вздрагивающим плечам, шептал нежно и ласково:

– Ну, не надо, Соловейчик, ну, не плачь… Видишь, я жив-здоров. Снова у нас будет всё по-прежнему.

Фазыл нерешительно переминался с ноги на ногу, глухо покашливал в кулак, не зная, как быть. И смотреть вроде на эту сцену неудобно, и выйти никак не мог решиться.

А тётушка Хаджия суетливо бегала по комнатам, что– то перекладывала с места на место, что-то поправляла и оглаживала. Руки у неё тряслись, старушка не находила себе места.

Не удержалась, подошла к детям, припала головою к сыновнему плечу, осторожно погладила по спине невестку.

– Поплачь, поплачь, доченька! От счастья тоже плачут, – шептала она и сама смахивала с ресниц светлые слёзы радости. – А ты, сынок, и вправду, неправильно поступил, – старалась говорить она построже, но улыбка смывала строгость, распрямляла старательно сводимые брови. – Встретить-то тебя по-человечески не смогли.

– А я специально. Нежданная радость – двойная радость. А потом – человек ведь я теперь самостоятельный.

– Да! – совсем по-детски всхлипнула Мухаббат. – Так и разрыв сердца получить недолго…

Осторожно переступая, чтобы не скрипнул протез, Фазыл незаметно выскользнул из комнаты.

СВАДЬБА

Рустам разговаривал с тётей Фросей, наблюдая за тем, как Адхамджан играет с надувным резиновым шариком. Тётушка Хаджия хлопотала во дворе. Радости её не было предела. Подбросив в самовар щепок, она снова вошла в дом. Вообще старушка старалась всё время держаться поближе к сыну. Она часто прижимала его к груди, гладила по голове, беспрестанно целовала то в лоб, то в глаза, нежно шептала:

– Сыночек мой родной, жизнь моя! Быть мне жертвой твоих снова видящих глаз!

Потом брала в руки внука и сажала на колени к Рустаму.

– Ну, как, вырос он? – с любовью и гордостью в который уже раз спрашивала тётушка Хаджия. – Смотри, сынок, какой он большой и хорошенький, ягодка моя!

Рустам жадно ласкал сынишку. На душе у него было тепло и светло.

– И глазки у него точно такие же, как у тебя! – продолжала тётушка Хаджия, не зная, чем ещё обрадовать сына, как ещё сделать ему приятное.

И тут надувной шарик выскользнул из руки Адхамджона. Мальчик дотянулся за ним, соскальзывая с колен отца, а потом неожиданно встал на подгибающиеся ножки и сделал несколько неуверенных шагов вслед за улетающей игрушкой.

– Вы только гляньте, внучек пошёл! – в радостном изумлении всплеснула руками тётушка Хаджия.

– Жизнь берёт своё! Поднимаемся на ноги! – ликующе воскликнул и Рустам, и в восклицании этом нетрудно было уловить безбрежную радость собственного возвращения в жизнь, большую и маняще прекрасную, каким был для сынишки этот радостно переливающийся шарик, плавно подпрыгивающий на ковре.

Добрая весть крылата. Несмотря на то, что Рустам приехал поздно вечером, дом уже спозаранку наполнился людьми. Поздравить земляка со счастливым исцелением пришли соседи, друзья и знакомые. Тётушка Санобар в комнатах и на террасе не успевала стелить для прибывающих гостей всё новые курпачи и одеяла. А тётушка Хаджия не отходила от самовара.

И на следующий день в доме было людно и шумно. Пришли даже старики из дальней садоводческой бригады. А Ахмаджан-ака и Халмурадов смогли навестить Рустама только поздно вечером.

Света – Каромат всё-таки отослала её в кишлак, твёрдо заявив, что и Касымджан за нею не хуже любой медсестры присмотрит – принесла шурпу. Поставив на хан-тахту, быстро глянула на Фазыла и едва приметным движением головы показала на дверь. Фазыл попытался было встать, но охнул и снова сел. За последние дни он очень много ходил, и протезом сильно натёрло ногу. Света сразу всё поняла и, шепнув Фазылу, чтобы он не двигался, вышла во двор. Навстречу ей шли Эрбута и Сабир – джан.

– Не заставляйте, пожалуйста, Фазыла работать, – попросила Света, – у него очень разболелась нога.

– Да разве мы заставляем? Только ведь его не удержишь.

В комнате между тем назревал серьёзный разговор.

– Значит, так, братишка Рустам, – сказал, задумчиво домешивая ложкой в касе, Ахмаджан-ака, – вернулся ты к нам в полном, как говорится, здравии и боевом настроении. Теперь мы вправе от тебя и помощи попросить.

– Какой помощи? С удовольствием, если это в моих силах.

– В твоих в твоих, – заверил председатель. – На друга своего, Фазыла Юнусова, повлиять нужно.

– В чём же это я провинился? – воскликнул в недоумении Фазыл.

– … А то иду я как-то по полю, – сделав вид, что не расслышал вопроса, продолжал Ахмаджан-ака – друг твой, как всегда, на своём «чёрном льве». Делаю знак: заглуши, дескать, мотор и иди сюда. Подходит. «Из какого же ты, – говорю я ему, – роду-племени! Стоит только нормальному парню о женитьбе намекнуть, он минуты дома не усидит. А у тебя и невеста рядом, а о свадьбе, по всему видать, ты и не помышляешь. Может быть, материальные затруднения испытываешь? Так приходи в правление, мы тебе приличный аванс выдадим. Только свадьбу больше не вздумай откладывать!» А этот умник говорит мне в ответ… Признаться, ответ мне понравился… Да, очень понравился мне ответ! Одним словом, умный парень, вот что я должен вам сказать.

– Об этом весь колхоз знает, – рассмеялся Рустам. – Только, что вам Фазыл всё-таки сказал?

– А свадьбу, говорит, я сыграю только после благополучного возвращения Рустамджана. Ладно, думаю, пусть дождётся своего лучшего друга, а уж тогда он у нас не выкрутится. Теперь ты, всем нам на радость вернулся здоровым. И колхозники от этой напасти небесной, будь она проклята, оправились. Не грех бы сейчас и свадьбу закатить. Да не одну, если потребуется. Были бы желающие.

– Ахмаджан прав, – поддержал председателя Джамалитдин-ака. – Нечего раздумывать. Пока расчётливый решается, рискующий – в выигрыше. А тут и риска никакого. Или есть? – повернувшись к Фазылу, с едва приметной лукавинкой улыбнулся бригадир.

– Вам бы всё шуточки. А свадьба же сама по себе не играется. Наверное, чего-нибудь не хватает, раз Фазыл никак решиться по может, – рассудительно заметил Тешабай-ата.

– Мы знаем, чего для свадьбы не хватает! – заговорщически подмигнул гостям и громко рассмеялся председатель.

– Всё можно подготовить за один день, – заверил собравшихся Сабир, который слушал весь разговор, стоя в дверях. – Завтра же можно и начинать.

– Кстати, молодые уже и в ЗАГСе побывали, – будто угадывая мысли председателя, сказал Халмурадов. Сабир дело говорит. Нечего тянуть. И вот что, свадьбу будем играть по-новому: и мужчины и женщины вместе. Всё-таки учитывать надо: невеста – не узбечка, хоть и совсем она нам своею стала. Да и пора от старых обычаев и традиций постепенно избавляться. Сама жизнь этого требует. Новая жизнь…

– Правильно! – сразу поддержал парторга Рустам, – Давно пора.

Фазыл в разговоре участия не принимал, вынесенному без него решению не противился. Впрочем, организаторы свадьбы и не думали спрашивать его согласия. Сколько ещё обсуждать давно решённое? После того, как шурпа была съедена и убрали посуду, Ахмаджан-ака позвал парней, в течение всего вечера помогавших во дворе. Тут же распределил между ними обязанности на завтра: кому привести в порядок двор, кому сколотить из досок столы и скамейки, кому выкопать в земле очаги, собрать по дворам посуду. Мухаббат вместе с девушками должна была прибрать и украсить дом и двор.

Парню, который стал заведовать магазином после Мирабида, поручили взять на время машину Сабирджана, съездить на ней в город и купить там свежих фруктов, хорошего вина и лимонаду.

А уж забота о рисе, мясе, муке и прочих необходимых для свадьбы вещах ложилась на самого Фазыла. Забота не особенно хлопотная, потому что ещё в марте Фазыя получил на трудодни пшеницу и шалу, и тогда же отложил всё зерно на свадьбу.

Председатель колхоза обратился к Хаитбаю-ата:

– Вы с Тешабаем-ата отвезёте на мельницу пшеницу, а на рисорушку – шалу.

Только после этого гости начали расходиться но домам.

– А Петра Максимовича и Евдокию Васильевну не забыли на свадьбу пригласить? – спохватился уже на пороге Халмурадов.

– Эрбута часа два назад отправил телеграмму. Только неожиданно как-то всё получилось. Не знаю, успеют ли? – неуверенно произнёс Рустам.

– М-да! – сокрушённо махнул рукой Ахмаджан-ака.

– Вот до чего нерешительность доводит… Ну, ничего, будем надеяться, что успеют.

С раннего утра и до самого вечера во дворе у Фазыла было шумно и хлопотно, Недаром говорят, что у людей золотые руки. За короткое время двор неузнаваемо преобразился, принял нарядный, по-настоящему праздничный вид. Его тщательно выровняли и обильно полили. Из длинных досок были сколочены аккуратные столы и скамейки. У выходящих на улицу ворот сидели и беседовали в ожидании гостей старики.

Хаитбай-ата и Тешабай-ата успели съездить на мельницу и рисорушку. Муку они передали женщинам на лепёшки, а рис вручили ошпазам – мастерам по приготовлению плова. Между тем Абдурасул-ака с добровольными помощниками успели зарезать приведённого из стада бычка и уже заканчивали его свежевать. А Сабир с Эрбутой, не теряя времени, сели на лошадей и поехали по кишлаку созывать людей на свадьбу.

Рустам тоже сидел среди стариков, хотя ему хотелось бы сейчас самому бегать и хлопотать на свадьбе друга. Но делать этого пока нельзя. Он ещё не может передвигаться свободно, уверенно. Долгая слепота оставила свой след. Тело, руки и ноги, несмотря на то, что он видит сейчас, ещё не освободились от скованности, печально привычного напряжения. Даже с палкой Рустам не решался пока расставаться.

Мухаббат приготовила к встрече невесты специальную комнату и показала её свекрови. Тётушка Хаджия осталась довольна: комната была прибрана по всем правилам и традиционным обычаям.

– Молодец, доченька, душа у тебя красивая и добрая. Вижу – любишь ты Свету и Фазыла.

Обрадованная похвалой Мухаббат побежала к дому. Однако побыть рядом со Светой ей пришлось недолго. Только помогла ей одеться и снова заспешила во двор. Надо было ещё красиво накрыть установленные здесь столы. Вместе с девушками из своей бригады она начала аккуратно раскладывать по столам только что испечённые, ещё исходящие жиром лепёшки, тарелки с фруктами, бутылки с вином и лимонадом, ложки и даже раздобытые к этому торжественному случаю вилки. Потом занялись столом молодых. Накрыли его ярко-красным бархатом, по обоим концам поставили вазы с цветами.

К вечеру двор стал быстро заполняться гостями. Они уже не умещались за приготовленными столами. Тогда Халмурадов поручил молодёжи собрать из соседних домов паласы и расстелить их сначала во дворе, а потом – когда и здесь стало тесно – прямо на улице.

Хоть и решил парторг играть свадьбу по-новому, но чувство неуверенности и беспокойства его никак не покидало. Как бы не испортить праздник. Всё-таки традиции на то и традиции, что, переходя из поколения в поколение, уже воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, устоявшееся, до мелочей привычное. А привычка, недаром говорят, – вторая натура. Так вот, не поспешил ли он выступить против этой человеческой натуры, против того, что было воспитано в ней веками?..

Но страхи оказались напрасными. Только поначалу гости чувствовали себя несколько скованно. Но потом довольно быстро освоились, особенно – как ни странно! – женщины.

– А что! – раздался чей-то задорный голос. – На собраниях для нас равноправие с мужчинами, вместе самые серьёзные и важные вопросы решаем. А на свадьбе нельзя? Не выйдет!.. Если на то пошло, свадьба самый важный из всех важных вопросов, и одним мужчинам его доверять опасно…

Раздался смех, который окончательно разрядил обстановку.

Сидевшие всё время со Светой девушки, едва зашло солнце, вывели её во двор, к праздничному столу. Ахмаджан-ака усадил жениха и невесту на почётные места. Рядом со Светой сели Мухаббат, несколько девушек и тётя Фрося. А к Фазылу подсели Рустам, Эрбута и Сабир.

Молодые, как и водится, оказавшись в центре всеобщего внимания, чувствовали себя скованно, глаз па гостей не поднимали, краснели от каждого слова и тем более шуток, не всегда безобидных.

В это время вступил в свои права возглавляемый Азизой кружок художественной самодеятельности. Под чарующие звуки музыки зазвучал чистый и звонкий голосок Гульчехры. Стоя рядом с музыкантами, она вдохновенно исполняла песню «Поздравление со свадьбой». Песня задевала в душах самые чуткие, самые сокровенные струны. Она волновала, будила счастливые воспоминания, рождала светлые надежды. Слова и мелодия её, словно живительные струи весеннего ливня, смывали с сердец всю усталость, все заботы тяжёлых будкой, мрачные мысли и недобрые предчувствия. Понимая это, Гульчехра пела ещё самозабвеннее, словно жаворонок, упивающийся красотою мира, купающийся в золотистых лучах щедрого солнца.

– Вырвалась птичка из клетки, – шепнул Сабир-джан всецело поглощённому звуками песни Рустаму. – Видишь, как ликует…

– Что? – будто очнувшись от волшебного очарования, спросил Рустам.

– Да я про Гульчехру говорю… Расцвела вся после недавней домашней каторги. Вырвалась птичка из клетки.

– А что, они разошлись? – удивился Рустам.

– В колхозе у нас много интересных перемен, дружище. Ведь Мирабида и Хайдарали посадили. Если правду говорят люди, в день суда он и отказался от Гульчехры. Сейчас она снова у отца живёт, а работает в бригаде Мухаббат.

– Ну и хорошо, что так получилось, – удовлетворённо заметил Рустам. – А то она у этого изверга и в самом деле словно невольница жила.

– Об этом я и говорю. А голос-то, голос какой! Страшно подумать, что до сих пор он жил не для песен, а лишь для слёз и причитаний.

За столом поднялся со стаканом в руках Халмурадов.

– Товарищи!..

Ои откашлялся, помолчал некоторое время.

… Вот и рождается у нас новая счастливая семья. Трудно, очень трудно шли к своему счастью молодые. И причиной тому – война, будь она навеки проклята! Но теперь над нашими головами – чистое небо, страна залечивает раны. Начали рубцеваться они и в наших душах. Пусть же в них теперь будет всегда безоблачно и радостно. Любви и мира вам, дорогие мои, и много-много детой. Яслями обеспечим. Правда, тётушка Кунпаш?

– Сущая правда! – со смехом подхватила женщина. – Если будут стараться – целую комнату выделю и персональную воспитательницу. А не будет получаться на первых порах, могу и советом помочь.

Грохнул неистовый хохот, Света мучительно, до слёз покраснела и ещё ниже опустила голову. Фазыл натянуто улыбался, тоже отчаянно борясь со смущением. Руки его нервно теребили края скатерти.

Смех постепенно утих, на все лады зазвенели стаканы, рюмки, пиалушки.

– Горько-о-о!! – неожиданно грохнул от калитки бас Ильяса-палвана, да так, что, казалось, посуда на столах звякнула. – Получайте, голуби, телеграмму и мои личные поздравления.

Он протянул Свете букет роз, а перед Фазылом поставил невиданную в кишлаке бутылку коньяку.

– Штрафную ему! – крикнул Рустам.

– Вы, товарищ Шакиров, меня с кем-то путаете, наверное? – напустив на себя официально-важный вид, проговорил Ильяс. – Спросите, кто из сидящих здесь скажет, что я хоть каплю в рот беру. Нехорошо, товарищ Шакиров, нехорошо подрывать авторитет старых друзей!..

Снова послышался смех.

Между тем Халмурадов развернул телеграмму. Во дворе сразу наступила тишина.

«Дорогие дети, – начал читать парторг. – Всей души поздравляем тчк будьте счастливы тчк…»

Потом не выдержал, прервал чтение и сказал с деланным возмущением:

– «Тчк», «тчк»! Язык сломаешь. Я буду без всяких «тчк» читать… «Папа командировке. Приедем попозже. Сообщаю радостную новость. Зое двадцать шесть лет. Училась Украине сельскохозяйственном институте. Отец Кузьма Яковлевич. Подробности письмом или при встрече. Целую мама…»

– Ур-ра! – крикнули одновременно Мухаббат со Светой и стали обнимать друг дружку.

В кишлаке многие знали о трагической судьбе Долговых, и потому весь двор сразу загудел в радостном возбуждении. Хоть и начали заживать нанесённые войной душевные раны, но память о ней всё же была пока свежа. И потому каждый из колхозников от всего сердца радовался за Зою Кузьминичну, Кузьму Яковлевича, Марию Долгову. На какое-то время даже забыли, что собрались-то они сюда всё-таки на свадьбу. Первым напомнил об этом всё тот же Ильяс-палван.

– Хоть и доволен я, – зарокотал его бас, – что мои вести так радуют всех вас, только не люблю, когда порядка на свадьбе нет, когда команды не выполняются… – И вдруг так грохнул: – Горька-а-а!!! – что посуда на этот раз и в самом деле звякнула.

Халмурадов улыбнулся, передавая Свете телеграмму: