Текст книги "Роман, написанный иглой"

Автор книги: Вали Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

КЛЕВЕТА

Зашло солнце. Стало быстро темнеть.

Мухаббат возвращалась с поля вместе с девушками из своей бригады. Её Адхамджон на руках у Каромат. Каромат раньше всех сдала собранный хлопок и уже успела сбегать за ребёнком в ясли, завернула его в одеяльце и принесла сюда. И вот, не отдавая сынишку Мухаббат, несёт Адхамджона сама.

– Ну, отдай же наконец, – просительно обращается к подруге Мухаббат и протягивает руки.

– Что это в тебе так ревность взыграла? – подзадоривает её Каромат. – Думаешь, тебе одной бог такое счастье дал, а меня обойдёт?

И она со смехом убегает в сторону.

Жизнерадостная энергия эта передавалась всей бригаде. И как-то забывалась, рассеивалась чугунная тяжесть дневной усталости.

А Каромат проделывала это чуть ли не каждый день. Очень уж полюбила она Адхамджона. Подобно самой Мухаббат, просто изводится, когда нот с ней мальчонки. Стоит Мухаббат направиться в садик, чтобы покормить грудью сына, с нею обязательно идёт и Каромат. Когда Адхамджон насытится, она тут же берёт ребёнка на руки и долго играет с ним, то и дело целуя в нос, в глаза, в уши. До того зацелует, что Адхамджон зайдётся в плаче. Лишь тогда, да и то неохотно, она возвращает сынишку матери. Однажды, когда доведя таким образом ребёнка до слёз, она протянула его Мухаббат, у той нечаянно вырвалось:

– Шутки у тебя какие-то глупые!

– Как только у вас ребёнок появился, так сразу и шутки наши глупыми стали, – обиделась Каромат и, не подняв глаз на подругу, ушла.

Несколько дней после этого не разговаривали. Но в отсутствие Мухаббат Каромат продолжала тайком бегать в садик, чтобы глянуть на Адхамджона, приласкать его. Мухаббат понимала, что незаслуженно обидела подругу, и шла на всяческие хитрости и уловки, чтобы загладить свою вину. И своего добилась. Каромат снова не спускала с рук Адхамджона и, конечно, снова доводила его до слёз своими безудержными ласками.

… Дойдя до перекрёстка, Каромат поцеловала мальчонку в щёчку. Потом ущипнула его за кончик носа, снова поцеловала, снова ущипнула. И так, пока ребёнок не расплакался.

– Да что же это ты так мучаешь мальчишку?! – а на этот раз не выдержала Мухаббат.

– Ты пожелала, и райхоп расцвёл в твоём саду, но никому другому красотой его не насладиться, – неожиданно стихами заговорила Каромат. – Хоть сгори я от любви, а всё-таки он не мой. Чуть помучаешь его любя, туг же упрёки на тебя градом сыплются. Был бы мой, я бы уж всласть наслушалась, как он плачет.

Каромат передала мальчишку Мухаббат и бросилась догонять ушедших вперёд подруг.

Адхамджон плакал недолго. Оказавшись на руках у матери, он всхлипнул ещё несколько раз и успокоился.

Едва придя домой, Мухаббат почувствовала, что у Рустама плохое настроение. Сразу расспрашивать мужа о причинах она не решилась. Молча поужинали, попили чаю. Тётушка Хаджия ушла к себе в комнату. Мухаббат убрала со стола, уложила сынишку спать и только тогда присела рядом с мужем. Начала издалека:

– Ну, что там говорили в собесе?

– Да ничего… Всё нормально, – нехотя ответил Рустам…

Мухаббат встала, подошла к печке и сияла с неё човгун – металлический кувшин, в котором кипятят воду для чая. Разгребла в печке золу, подбросила туда несколько кусков угля, и снова поставила кувшин на место. Вернувшись к мужу, спросила напрямик:

– Чем вы расстроены? Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось. Говорить не стоит…

Рустаму не хотелось рассказывать о несуразной болтовне Максума-бобо. Какая нужда и жене причинять душевную боль? И так она смертельно устаёт каждый день. Вместо того, чтобы дать ей отдохнуть, он ещё станет травить ей сердце собственной болью!

Однако Мухаббат была настойчива:

– Нет, не говорите, я же чувствую, что случилось что-то. Иначе вы не были бы в таком подавленном настроении!

– Странные ты вещи говоришь, Мухаббат! Когда это я смеялся и резвился, словно младенец беспечный? В моём положении…

– В таком случае, Рустам-ака, вы и меня за ребёнка не считайте. Кому же вы ещё расскажете о горестях своих, если не мне?

– Хотел его палкой стукнуть как следует, да побоялся, как бы сослепу в кого другого не угодить, – пересилив себя, заговорил Рустам.

– Кого?

Рустам взволнованно и сбивчиво рассказал о случившемся на полевом стане, о цинизме Максума-бобо, предложившего ему «переквалифицироваться» в имама или суфия. Даже великодушно брался обучить его «своей науке». При этих словах у Рустама слёзы подступили к горлу. Закусив до боли губу, он обессиленно положил голову па плечо Мухаббат.

Рассказ этот о жестокой беззастенчивости Максума-бобо привёл Мухаббат в ярость. Разве он забыл, как Рустам, в бытность свою учителем, читал антирелигиозные лекции, проводил разъяснительные беседы о происхождении ислама, о вреде уразы для здоровья людей и другие? И он надеялся, что теперь Рустам, вопреки своим убеждениям, согласится коротать дни в позорной роли слуги божьего?!.

– Он на нас злобу затаил, – сказала Мухаббат. – А вы не очень расстраивайтесь. Я ему сама преподам правила приличия, если он забыл их.

* * *

Максум-бобо прибежал с нолевого стана домой ещё мрачнее обычного. Его душила злоба, лихорадило: в жар бросало, то бил озноб.

– Ну, погоди, учителишка безглазый, – в ярости шипел он. – Я тебе покажу, как палкой замахиваться!..

– Что с вами? – встревоженно спросила жена.

– Да пошла ты!.. – грязно выругался Максум-бобо, но тут же прикусил язык.

Не пристало ему перед молитвой осквернять рот бранным словом. Вон и коран лежит, святая книга… А он… Тьфу!..

– Прости, аллах! – прошептал Максум-бобо и стал думать, как бы побольнее отомстить Рустаму.

И вдруг радостно подскочил. Ведь Мирабид с Хайдарали, сами того не подозревая, дали ему в руки кончик нити, которая приведёт его к вожделенной цели.

Максум-бобо еле дождался рассвета. Свершив первое, утреннее моление не в мечети, как всегда, а дома, он заторопился на улицу и чуть ли не побежал от ворот.

Мухаббат в этот день проснулась даже раньше обычного. Она успела сама вскипятить воду для чая, заварила два чайника, и вот они вместе с Рустамом и матерью сели завтракать. Потом она подхватила ещё сонного Адхамджона на руки и заторопилась с ним в ясли. На углу улицы она встретила Максума-бобо. Вежливо поздоровалась с ним, хотя гнев и обида душили её. Но всё же не выдержала.

– Дорогой дядюшка, – заговорила Мухаббат дрожащим голосом, – духом умершего отца моего заклинаю вас, не вмешивайтесь в нашу жизнь! Я искренне считаю себя счастливой и никогда не пожалею, что вышла за Рустама замуж. Я знаю: вам этот брак никогда не был по душе. Не любите вы и Рустама. Но поймите – он мой муж, мы навеки связали свои судьбы. Легко ли нам, трудно ли, это наше дело. Не обращаемся же мы к вам за помощью! Оставьте же, наконец, нас в покое…

– В чём же это я провинился? В том, что подсказал твоему ненаглядному, как надо жить по-человечески? – зло закричал Максум-бобо. – До каких пор ты будешь ишачить на своего мужа? Если он мужчина, так пусть и берёт на себя мужские заботы о семье, о её благополучии!

– И для этого он имамом должен стать? Суфием? Или кем ещё там, не знаю… Нет, ваш зять не из тех людей, за кого вы принимаете его! Он лучше с голоду околеет, чем согласится спекулировать на боге, лицемерно прикрываться именем пророка, в которых не верил и не верит! Вы бьёте в самое незащищённое и больное место. Но учтите, поношения и оскорбления моего мужа – это поношения и оскорбления меня! Если вы, прикидываясь другом, собираетесь вершить свои чёрные вражьи дела, я не посмотрю на то, что вы мой дядя. В последний раз говорю по-хорошему: в жизнь пашу носа не суйте, – твёрдо произнесла Мухаббат и хотела было повернуться и уйти, но Максум-бобо остановил её:

– Не торопись, разговор ость!

Мухаббат обернулась.

– Что ещё за разговор?

– Да разговоров-то вообще много… Послушай меня, бесстыжая! Этот толстошеий, до каких пор он будет пропадать у вас?

Мухаббат невольно вздрогнула от этого вопроса, почуяв в словах дяди недобрый смысл.

– О каком это толстошеем вы говорите, дядя?

– Ты дурочкой не прикидывайся. Я о трактористе говорю. Что он потерял у вас?

– Он – друг Рустама.

– Друг!.. Знаем мы этих друзей!

– Нельзя ли попонятнее говорить?

– А понятнее вот что: пусть в вашем доме и ноги его больше не будет! Если не хочешь оказаться запятнанной, обесчещенной, никогда больше не пускай его к себе в дом.

– Это почему же? Вы что-нибудь дурное слышали?

– Да, слышал! Удивляюсь, что ты не слышала. Весь колхоз только о вас и говорит!..

– О ком о нас? И что говорит? – изумлённо спросила Мухаббат.

– Что ещё могут говорить… Слышал я, что вы у трактора свидания устраиваете. Ну, коли о тебе вести речь, то пёс с тобой. Но какое ты имеешь право, бесстыжая, порочить моё доброе имя?!

– Вы что это, дядя, серьёзно?.. – Мухаббат вздрогнула, словно от удара, всё тело её начало биться мелкой дрожью, краска жгучего стыда залила лицо, огнём заполыхали уши. Чтобы не выронить сынишку, она посильнее прижала его к груди и безвольно опустилась на землю, прислонилась к забору.

– А ну-ка, присаживайтесь, дядюшка, и выкладывайте. Кто это такие слухи распространяет?

Невольно подчинившись требовательному голосу племянницы, Максум-бобо послушно опустился на корточки. Мухаббат была смертельно бледна и вся дрожала. Но вот ей удалось немного унять волнение, и она заговорила:

– Если вы мне действительно дядя, вы должны, обязаны защитить от подлой клеветы моё доброе имя. Не знаю, сможете вы или нет по-мужски наказать клеветника, но я, учтите, этого дела так не оставлю!

– Ты ещё молода, тебе повеселиться, порезвиться хочется, – пропустив мимо ушей слова племянницы, заговорил Максум-бобо. – Знаю, тяжко тебе служить посохом увечному мужу, коротать цветущую жизнь на работе да в четырёх стенах дома. Да, недаром говорят, отряхивай подол, пока честь не запятнана… Вон Мирабид сохнет по тебе ещё с поры твоего девичества! Пока у тебя один ребёнок, плюнь ты на всё и выходи за него…

– Тьфу! – не выдержала Мухаббат и, как ужаленная, вскочила с места, глянула в упор сверху на Максума-бобо. – Я колхозников соберу! Если вы на этом собрании не докажете, что я развратница, я сама палкой Рустама расшибу вам голову…

Больше Мухаббат выдержать не могла. Она резко отвернулась от Максума-бобо и побежала, вся в слезах, прижимая к себе Адхамджона.

На работу в этот день Мухаббат не пошла, вернулась домой.

Тётушка Хаджия только было подмела двор и направилась в дом. Увидев Мухаббат, она решила, что невестка что-нибудь забыла, уходя на работу. Но увидев, что Мухаббат плачет, она кое-как попала ногой в галошу, другую схватила в руку и бросилась на веранду.

– Горе моё! – встревоженно вскрикнула она. – Что с тобой? Почему ты плачешь?

Готовая и сама вот-вот заплакать, она бережно взяла Мухаббат под руку и проводила её к стоявшему на веранде просторному помосту.

Прильнув к свекрови, Мухаббат безудержно разрыдалась. На встревоженные вопросы тётушки Хаджии она только и могла выговорить: «Дядя… мой дядя…»

Тётушка Хаджия из этих невнятных восклицаний сделала заключение, что с Максумом-бобо произошло что-то серьёзное.

– Что случилось с Максумом? – встревоженно спросила она. – Умер, что ли?

– Нет, – сумела наконец спокойно заговорить Мухаббат. – Его смерть меня бы не так расстроила.

– Вот оно что! А чем же тогда расстроил тебя этот негодник?

– У меня язык не поворачивается сказать… Он говорит, что я изменяю мужу с Фазылом. Брось, говорит, слепого мужа и выходи замуж за Мирабида, – всхлипывая, рассказывала Мухаббат.

– Бессовестный, перекупщик проклятый! Пусть свою франтиху крутобёдрую отдаст этому Мирабиду. Пусть не считает, что все такие же бабы, как он сам, сдохнуть бы этому негоднику… – Свекровь, видать, вспомнила давние разговоры, которые шли в кишлаке о Максуме-бобо, когда тот ещё учился в медресе.

Слушая эти проклятия, Мухаббат, несмотря на своё состояние, едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Плакать она постепенно перестала. Да и сама тётушка Хаджия, видно, устала от своего сердитого ворчания. Она проговорила, забирая у невестки внука:

– Ты весь этот разговор, ни слова не утаивая, мужу своему перескажи. А мальчонку я сама в ясли отнесу… Не дай мне бог встретить этого старого грешника, я всю поганую бороду ему выдеру!..

Рустам молча выслушал взволнованный рассказ жены. Душу полоснула режущая боль обиды и отчаяния. Больше они не проронили ни слова. Лишь изредка слышались подавленные, полные страдания и тоски, вздохи Рустама.

– Доченька, ненаглядная моя. Не принимай ты всё так близко к сердцу. Знаешь же своего дядю, он же со свихнутыми мозгами человек, – заговорила, пытаясь как– то успокоить, утешить Мухаббат, вернувшаяся из яслей тётушка Хаджия. – Он не может простить тебе, что ты тогда ослушалась его и вышла замуж за Рустама! Родственные, видишь ли, чувства взыграли!..

Она умолкла, задумавшись.

– А может быть, сам Фазыл случайно что-нибудь неуместное сболтнул неосторожно?

– Нет, мама, не может быть этого.

– А если так, то и считай, что сказанное за глаза – навоз в хлеву. И не обращай ты на всякие глупые сплетни внимания. Единственная у меня сейчас забота – как бы эти недобрые разговоры до Фазыла не дошли.

Слова матери заставили наконец заговорить и Рустама.

– Мама, Фазыл, мне кажется, давно уже знает всё. Думаете, если дядя Максум решил с Мухаббат заговорить об этом, то перед Фазылом молчать будет?

– Ты прав, сынок. Он ведь ни стыда ни совести не ведает. Надо как-то обезвредить эту сплетню.

– Но как? – вздохнул Рустам.

– Сейчас же идите с Мухаббат и найдите Фазыла. Объясните ему всё. Пусть не вздумает обижаться.

Рустам тут же начал одеваться.

– Мама, – вдруг снова в тревоге заговорил он, – а если Максум-бобо будет продолжать распространять эту сплетню? И надо же придумать такое, да ещё на свою родную племянницу!

– По-моему, поклёп этот не сам Максум выдумал. Кто-то научил его, подбил на эту недостойную выходку.

Мне кажется, это их работа, смутьянов этих, Мирабида и Хайдарали. Вот попомните моё слово.

Рустам и Мухаббат пошли на старое клеверное поле, где в последнее время работал Фазыл, но там его не нашли. Трактор стоял посреди поля, а самого Фазыла не было.

Где же он?

Как и предполагала тётушка Хаджия, Максум-бобо после разговора с Мухаббат сразу отправился в дальнюю колхозную бригаду разыскивать Фазыла Юнусова. Едва унидев парня, он набросился на пего:

– Ты что, приблудный, развращать мою племянницу в кишлак приехал? Женись, коли жеребячья натура твоя не терпит!

Фазыл опешил от неожиданности. Его начало трясти от стыда и ярости. Он еле удерживался от того, чтобы не броситься со своими пудовыми кулаками на этого нетощего чёрт знает какую чепуху старика. Но вдруг оставил посреди поля изумлённого Максума-бобо и богом, забыв даже о протезе, причинявшем нестерпимую боль, помчался в кишлак.

Дома Фазыл собрал весь свой скромный скарб. Два мешка стояли набитыми и завязанными, рядом с ними – несколько узлов. Фазыл сел за непокрытый стол и принялся писать письмо Рустаму. Он был настолько взволнован, что даже не заметил, как вошла и присела рядышком Света.

– Вы что, на другую квартиру переезжаете? – спросила она удивлённо.

Фазыл вздрогнул от неожиданности, забормотал растерянно:

– Заходите, Сапурахон, добро пожаловать! Пришли вы как раз кстати. Заберёте с собой вот этот чайник, пиалушки, касы. Всё равно я в дороге побью их…

– Как это побьёте?.. В какой дороге? И куда вы вообще собрались.

– В Паркент, в свой кишлак возвращаюсь. Передайте, пожалуйста, вот это письмо Рустаму.

– Значит, бежим, свою шкуру спасаем! А другие пусть сами расхлёбывают эту грязную клевету? Вам да них и дела нет, выходит? – с нескрываемым возмущением заговорила Света.

– И до вас дошли эти разговоры?! – воскликнул изумлённый Фазыл.

– Дошли! Дошли! Все уже слышали эту грязную сплетню: а я, и тётушка Хаджия, и Рустам-ака… Все, все!

– И Рустам?

– Да, Максум-бобо сперна Мухаббат отчитал, а та в слезах побежала домой и обо всём рассказала Рустаму.

– А где сейчас Рустам?

– Дома. Они с Мухаббат пытались разыскать вас и… Ну вот он и послал меня, чтобы я разыскала вас и обязательно привела к нему.

– Нет, Сапурахон, не пойду я. Как я в лицо ему после всего этого смотреть стану? А в письме обо всём подробно написано. Очень прошу вас, передайте ему это письмо.

– А я, признаться, и не знала, что вы такой трус. Удивляюсь, как это вы с такой заячьей душой воевать умудрялись. Вместо того, чтобы как следует наказать, перед всем народом разоблачить клеветника, вы своим позорным бегством хотите подтвердить поклёп?

– Нет уж, клевета клеветой и останется. Рано или поздно люди и без меня узнают правду.

– Вот и Рустам-ака так же говорит. Только он и не предполагает, что это должно произойти без вас.

– Неужели? – обрадованно и в то же время озадаченно вскрикнул Фазыл.

– Конечно!..

– Тогда пойдёмте!

Фазыл, даже не закрыв наружную дверь на замок, заспешил к дому тётушки Хаджии.

Отправив Свету разыскать н привести к нему Фазыла, Рустам погрузился в горестные размышления. «И почему это нет никаких вестей от Кати? Будь она здесь, разве повернулся бы у кого язык сказать такое про Фазыла?!. Этот нечестивец Максум-бобо так зло и несправедливо причинил душевную боль столь честному и чистому человеку, как Фазыл…»

Раздались чьи-то шаги.

– Мухаббат, это ты? – спросил он, повернувшись к двери.

– Нет, сынок, ещё рано. Я зашла спросить, что приготовить на обед, – отозвалась тётушка Хаджия.

– Я вот о чём думаю, мама. Трудно будет всё это перенести Фазылу.

– О чём ты говоришь, сыпок! Конечно, и Фазыл-джану, и Мухаббатхон, голубке нашей, нелегко придётся. Чтоб у тебя кровь пошла ртом твоим поганым, проклятый Максум!.. Всех, провалиться бы тебе, очернил, всем душевные раны нанёс… А рот и они идут! – встрепенулась тётушка Хаджия, увидев появившихся во дворе Свету с Фазылом. – Так и не сказал ты мне, что на обед приготовить.

– Фазыл пришёл? – обрадовался Рустам.

– Да, он.

– Ну если так, то приготовьте нам плов…

На этих словах Рустам осёкся и добавил как-то виновато:

– Если, конечно, у нас хоть немного рису есть…

– Найду, сынок, найду, как для такого случая не найти.

Фазыл шагнул через порог, нагнув голову. Тётушка Хаджия успокоительно и подбадривающе погладила его по плечу.

– Заходи, сынок, ждёт он тебя, не дождётся. И не особенно переживай.

– Я уж и так чуть грех на душу не взял. Вижу, совсем совесть потерял человек – врежу, думаю, по лбу заводной ручкой и пикнуть не успеет, как богу своему душу поганую отдаст…

– Нет, нет, сынок, не позволяй себе такого, не дай себя нечистому попутать.

Фазыл порывисто бросился к Рустаму, крепко обнял его. Рустам тоже успокаивающе похлопал друга по плечу, как бы говоря: «Не переживай, не рви себе душу. Кто может поверить этим бредням!»

– Эх, дружище, ты вот успокаиваешь, подбадриваешь меня, – сдавленным голосом заговорил Фазыл. – А как я теперь Мухаббат в лицо глядеть буду?

– Ничего, – ответил Рустам. – Я ей верю точно так же, как и тебе.

В комнате появились тётушка Хаджия со Светой.

– Послушай, сынок, что Света говорит! – взволнованно заговорила тётушка Хаджия.

– Что? – насторожился Рустам.

– Фазыл-ака собрал и увязая все свои вещи, – начала Света. – Решил в свой кишлак возвращаться. Вот, даже письмо вам написал…

Света шагнула к Рустаму и вложила ему в руки письмо.

– Это правда. Я действительно собрался уехать, – признался Фазыл. – Не теперь, конечно, никуда я отсюда не уеду!

– И не вздумай! Что тогда люди скажут? «Значит, не сплетни всё это, а сущая правда, если Фазыл убежал!» Нам тогда и глаз от земли было бы не поднять. Со стыда сгорели бы.

– Никуда он не уедет, – твёрдо сказал Рустам. – А ну-ка, готовьте живее на стол!

– Сейчас, сынок, всё уже готово, – обрадованно отозвалась тётушка Хаджия. Потом, повернувшись к Свете: – Пойдём, Сапурахон, помоги мне.

– Недаром говорят: сохрани тебя господь от несправедливого навета, как от неизбавимой болезни, – проговорил Фазыл и сел.

– Да-а, – протянул, соглашаясь с другом, Рустам.

… Мухаббат не могла успокоиться до самого вечера.

Выщипывая из каждой очередной коробочки дольки хлопка, она думала: «Одарил бы ты всех на свете этой своей нежной, непорочной белизной», – и надолго замирала, уставившись на пушистый, белоснежный комочек. Налюбовавшись горсткой шелковисто мягкого хлопка, нехотя бросала его в фартук. Всё тело ломило, будто побитое. И не от усталости, конечно. А на душе такая боль, что Мухаббат до крови закусывает губу, чтобы не закричать на всё поле. В конце концов она не выдерживает. Забросив на край карты фартук, быстрым шагом идёт, почти бежит в ту сторону, где работает Максум-бобо.

Догадавшись о намерениях подруги, наперерез ей бросилась Каромат:

– Послушай меня, сумасшедшая женщина! Прежде чем делать что-нибудь, нормальные люди трижды подумают. Ты что, хочешь пойти и подраться со своим дядей? И что ты этим добьёшься? Дашь людям повод называть себя хулиганкой, ветреной и я ещё не знаю какой?..

– А что же мне остаётся делать, подруженька? – уронив голову на плечо Каромат, всхлипнула Мухаббат.

– Напиши заявление Халмурадову. Пусть разберётся, где чёрное, а где белое, – рассудительно посоветовала Каромат. – Давай вместе к нему сходим.

Секретарь парткома сидел в кабинете один. Склонившись к столу, он что-то писал. Увидев входящих Каромат и Мухаббат, Халмурадов отодвинул полуисписанный листок бумаги.

– Заходите, пожалуйста. Ну, как у вас дела?

– Вот по делам-то мы к вам и пришли, – грустно отвечала Мухаббат.

– Что это глаза у тебя красные? Плакала?

– Нет… – едва смогла ответить Мухаббат и тут же безудержно разрыдалась.

Халмурадов в недоумении соскочил с места и подбежал к Мухаббат.

– Что, наконец, случилось?

Горе, которое обрушилось на Мухаббат, перехватило ей горло. Она не могла говорить. Даже дышать стало трудно. Язык одеревенел, не подчиняясь. Поняв, что в таком состоянии Мухаббат даже слова не вымолвить, Каромат сама подробно, обстоятельно рассказала обо всём парторгу.

Халмурадов тут же написал что-то на листке бумаги, сложил его вчетверо и позвал сторожа:

– Вот эту записку сейчас же отнеси Максуму-бобо. И скажи ему заодно, чтобы сегодня же к шести часам был у меня!

Потом, повернувшись к Мухаббат:

– Не расстраивайся, сестрёнка. Мы сумеем подрезать крылья всяким любителям сеять смуту и вносить разлад между добрыми людьми.

Мухаббат благодарно глянула на Халмурадова.

С замиранием сердца подходил в назначенное время к правлению Максум-бобо. О чём и какой был разговор в кабинете парторга, неизвестно, только вышел оттуда старик притихший и растерянный. Постояв в какой-то странной задумчивости на крыльце, он неуверенной, шаркающей походкой направился прямиком в мечеть.

…Тётушка Хаджия, едва увидев появившуюся в дверях невестку, вскочила с места.

– Ненаглядная моя, пришла наконец! А я всё ждала тебя, не разогревала обеда. Как замечательно, что и Каромат с тобой. Давненько она у нас не бывала.

– Не скучаете, Рустам-ака? И вам, Фазыл-ака, мы очень рады, – через силу улыбнувшись, сказала приветливо Мухаббат, едва войдя в комнату.

– Пришла, наконец! Очень уж ты скучать нас заставила, – тоже наигранно весело встретил жену Рустам.

– Ассалом алейкум! – раздался неожиданно знакомый рокочущий бас. – Приятного вам всем аппетита…

– Ильяс-палван! – обрадованно вскрикнул и вскочил с места Рустам, чуть не опрокинув столик. – Проходи, проходи, дорогой… Вот кстати!

И протянул Ильясу-палвану обе руки. Тот так тиснул ладонь Рустама, что он даже присел и поморщился от боли.

– Нельзя ли потише, медведь! Ты же мне кости переломаешь…

Все рассмеялись.

Ильяс-палван по-прежнему разносил письма в кишлаке. Но теперь он шагал по улицам бодро, смело и весело смотрел людям в глаза. Да и в каждом дворе ждали его без тревожного, тоскливого замирания сердца. Чёрные письма давно уже не приходили, а шли совсем другие, Того приглашают на свадьбу, другой получает радостную весть от сына или дочери, поступивших в институт или техникум, третьему идут письма с какой-нибудь далёкой стройки: поздравьте, мол, дорогие родители, награждён орденом, четвёртому… Одним словом, другие, совсем другие пошли письма. Потому и оттаял душою Ильяс-палван, потому и ходит по кишлаку весёлый, могучая грудь колесом.

– Да ты садись, сынок, садись, – захлопотала тётушка Хаджия.

– Ну где там плов, готов? – спросил Рустам, а потом, повернувшись к Ильясу-палвану: – Может быть, по маленькой, а? Сейчас организуем.

– Ну нет! – решительно отрезал тот. – Вы же знаете, я давно уже капли в рот не беру. С тех пор, как чёрные письма перестали приходить. А вот плова с удовольствием отведаю.

Ильяс-палван подсел поближе к дастархану.

– Йе?! – изумилась Мухаббат. – Вы же смотреть на него, на этот плов не могли.

– Когда это было…

Да, ужасы войны стирались в памяти, и Ильяс-палван всё реже вспоминал того убитого немца, каска у которого походила на казан для плова. Душевные раны затягивались. Нормальная жизнь брала своё.