Текст книги "Роман, написанный иглой"

Автор книги: Вали Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Пётр Максимович снова вздохнул и замолчал.

– А дальше, дальше что было?.. Неужели этот зверь детей пострелял?!.

– Да, – не поднимая головы, кивнул Пётр Максимович.

– Ой, горюшко! Ах, звери кровожадные! Чтоб ваши могилы свиньи разрыли… – всхлипнула тётушка Хаджия.

Этого испугался и громко заплакал сидевший у неё на руках Адхамджон.

Рустам мало и неохотно рассказывал о войне, поэтому только сейчас до старушки стало доходить во всей полноте, какое это, оказывается, было страшное бедствие, война и какие муки, надругательства пришлось вынести от озверевших фашистов советским людям. И не только солдатам, партизанам, но и старикам, женщинам, детям. Подумав, что такое могло бы случиться с её внуком, старушка похолодела от ужаса,

– А что же потом было? – повторила вопрос Евдокия Васильевна.

– Марию, как я уже сказал, приговорили вместе о другими жителями деревни к повешению. Но и тут она каким-то чудом сумела передать деду Григорию ту, последнюю свою записку… Ну, а что дальше было, вы уже слышали.

– Значит, эта женщина не умерла? – с какой-то непонятной для сидевших в комнате настойчивостью спросила Мухаббат.

– Нет, не умерла, – ответил Пётр Максимович, – Она живёт сейчас в Москве. За день до отъезда сюда я специально выбрал время и навестил Марию. Ведь меня на работу в Нальчик назначили, и кто знает, когда ещё скрестятся наши жизненные пути-дороги.

– А кроме тех двух несчастных малюток, у неё были ещё дети? – продолжала упорно и всё более возбуждаясь допытываться Мухаббат.

– По её словам, у неё ещё была дочь, которая к началу войны училась в каком-то, запамятовал, институте. То ли в народнохозяйственном, то ли в сельскохозяйственном… Не помню, одним словом. И она, и муж Марии пропали во время войны без вести.

– Долгова, говорите? – в задумчивости переспросила Мухаббат. – А как звали её дочь?

– Вот этого совсем не знаю. Не спросил. Просто не решился. Человек потерял всех родных, а я ещё расспросами буду ему душу травить… А в чём, собственно, дело? Что-то тебя всё это, я вижу, очень заинтересовало. Ты даже в лице изменилась.

– Понимаете, Пётр Максимович. В городе есть предприятие слепых. Так заместителем директора там девушка по фамилии Долгова. Все её зовут Зоя Кузьминична, – по-прежнему взволнованно заговорила Мухаббат.

– Вот оно что! – тоже заволновался Пётр Максимович. – А ведь может…

– Погодите, погодите! – подняла руку Евдокия Васильевна. – Не горячитесь. Дело слишком серьёзное, чтобы горячку пороть. Давайте начнём вот с чего. Ты думаешь, доченька, – повернулась она к Мухаббат, – среди русских мало женщин по имени Мария, Зоя и о фамилией Долгова? Петя, – начала уже и она волноваться, – а адреса её ты не знаешь?

– На память не знаю, – огорчённо ответил Пётр Максимович. – А в записной книжке где-то есть. Но я её со всеми бумагами уже багажом в Нальчик отправил.

– Какая досада! – вздохнула Евдокия Васильевна. – А то могли бы письмо написать, а то и телеграмму послать, сообщите, мол, Мария… Как её по отчеству?

– Да что я её в партизанском отряде по отчеству называл? Мария и Мария… Или товарищ Долгова. Война же! – занервничал, сознавая, что ничем сейчас не может помочь в безусловно важном деле Пётр Максимович.

– Ну, проще могли бы написать: сообщите, мол, срочно, Мария, как звали по имени-отчеству вашу дочь, сколько ей лет, в каком институте она училась и где вы всей семьёй жила до войны? А потом эту Зою Кузьминичну о том же расспросить. Сразу бы всё и прояснилось…

– Сейчас ничего не помню, – сокрушённо развёл руками Пётр Максимович. – Вот приедем в Нальчик, оттуда сразу и напишем.

Света согласилась во всём с матерью, да и с отцом,

– Да, схожих имён и фамилий у нас много. Вот о Фазылом-ака лежал в госпитале мужчина тоже по фамилии Долгов… Как это его звали? Як… Як… Ну, он ещё шофёром работает, в райцентре!

– Яков, что ли? – спросила Евдокия Васильевна,

– Нет… Вспомнила!.. Вспомнила! – обрадованно закричала Света. – Его зовут Кузьма Яковлевич!

– Кузьма Яковлевич? – изумилась Мухаббат. – Так ведь и я его знаю!..

– Конечно, знаешь. Он не раз бывал у нас, – подтвердила Света.

– Кузьма Яковлевич Долгов… Зоя Кузьминична Долгова… Что-то слишком много совпадений, – уже насторожился Пётр Максимович. – Не мешало бы их хорошенько проверить, уточнить. Давайте, мы с Дусей и Светой напишем из Нальчика Марии, а вы здесь выясните как-нибудь у Кузьмы Яковлевича всё, что нас интересует… Только действовать надо, как вы сами понимаете, с чрезвычайной осторожностью. Если мы начнём расспросы в лоб или, не дай, как говорят, бог, возьмём, да и сразу сведём Зою Кузьминичну с этим шофёром, а во время встречи ничего не подтвердится… Не надо, думаю, объяснять, чем всё это может кончиться… Так и убить человека недолго… Особенно Кузьму Яковлевича. Потерять надежду, снова обрести её и снова потерять… Он ведь не молодой уже, наверное?

– Да, в годах, – подтвердила Света.

– Вот видите. И вся война за плечами. А это, как вы сами только слышали, далеко не курорт. Нервы, я уверен, у него изношены до предела… Не взять бы нам грех на душу, хоть и из самых благородных побуждений. Сами же себе потом вовек не простим. Значит, будем действовать так, как договорились?

– Хорошо, – согласилась Мухаббат.

И тут Пётр Максимович снова вспомнил о Рустаме.

– Чёрт возьми! – стукнул он кулаком по колену. – Быть в Одессе, рядом с боевым товарищем, и не повидать его! Надо же свалиться на меня такому невезению!.. Теперь придётся уезжать, так и не встретившись с Рустамом.

– А к чему так торопиться? – заметила тётушка Санобар. – Поживите у нас, отдохните как следует. Скоро клубника поспеет. Знаете, какая у нас клубника! Язык проглотишь, задохнёшься от аромата! А там, глядишь, и Рустамджан вернётся. А на лечение профессор оставит, Фазыл вернётся. Он всё и расскажет подробно. Получится, будто и в самом деле свиделись. Фазыла же всего на несколько дней отпустили. Горячая сейчас нора – посевная на носу.

– Не знаю, как и быть. Только больше, чем на неделю, я задерживаться здесь никак не могу. Кстати, Дуся, вам со Светой надо завтра же заняться увольнением с работы и оформлением всех необходимых для отъезда документов.

Евдокия Васильевна молча кивнула головой. А Света не сказала в ответ ни «да», ни «нет». Слов нет, она очень соскучилась по Нальчику, городу, где родилась и выросла, но и из кишлака ей так не хотелось уезжать! Когда шла война, Света в разговорах с матерью часто вспоминала их дом в Нальчике и неизменно повторяла! «Вот кончится война, и мы уедем туда, да, мама?..» Война кончилась. Но сразу уехать они не смогли. Причины были разные. А главная – ждали Петра Максимовича или хотя бы вестей от него или о нём. Света рассуждала, гоня от себя тревогу: «Нам туда обязательно с папой нужно ехать. А вдруг наш дом разрушен? Где мы тогда жить будем? И кто нам поможет устроиться?»

Но вот и отец вернулся. Сидит рядом, торопит с отъездом. А Света на него, на отъезд этот, никак не может решиться.

«Ну, хорошо, поеду я туда, – мучительно, будто оправдывая себя в чём-то, размышляет она. – И что мне там делать? Ни одной из подруг, с которыми я росла и училась, в городе, конечно, давно нет. Всех разбросала по белу свету война. А уж оставшихся немцы, надо полагать, не пощадили! Да и здешние места, колхоз стали для меня всё равно что родными. Особенно люди, новые подруги. Одна Мухаббат чего стоит!.. А потом…»

Что «потом», Света даже в мыслях, для самой себя продолжать не решилась и… неожиданно покраснела. Евдокия Васильевна, внимательно следившая за дочерью, конечно, заметила происшедшую с ней перемену, но истолковала её по-своему.

– Уж не простыла ли ты, Светик? Хоть и в кабине мы на вокзал и обратно ехали, а дуло из всех щелей. Вон как щёки у тебя пылают, – приложила ко лбу дочери руку Евдокия Васильевна.

Но жара, что её удивило, не было. А Света сидела, не поднимая глаз, и молчала.

Увольняться с работы так и не пошла.

К полудню, покончив с оформлением всех необходимых документов и получив окончательный расчёт, Евдокия Васильевна поспешила в медпункт. Здесь без Петра Максимовича с дочерью можно было поговорить напрямик, откровенно.

Но разговора не получилось и в медпункте.

– Не могу я уехать отсюда!.. – опустив глаза, сказала Света.

– Но почему? – начала выходить из себя Евдокия Васильевна. – Ты же сама говорила, что уедешь, как только узнаешь, что с Катей. Теперь-то ты узнала…

– Дело не в одной Кате, – перебила мать Света.

– А в ком ещё?..

Света ничего не ответила и снова покраснела.

Теперь Евдокия Васильевна поняла, что это не от простуды. И она решила оставить дочь в покое. Хотя бы на время. Они с Петром Максимовичем уедут в Нальчик, а Света пусть остаётся. Если у неё что-то серьёзное, – а Евдокия Васильевна догадывалась, что это именно так, – то её в Нальчике ничем не удержишь, А если блажь – образумится и сама приедет.

* * *

Мухаббат встала в этот день раньше обычного и сразу, по давно заведённой привычке, стала прибирать и подметать во дворе. Потом вскипятила чай и позавтракала вместе со свекровью. Приготовила поесть Адхамджону и стала одеваться.

– Доченька, возвращайся сегодня пораньше, – попросила тётушка Хаджия, – а то внук изведёт меня снова. На руках уже, видишь ли, ему сидеть не хочется. На пол просится. А на полу-то только ползать и горазд.

Мухаббат улыбнулась и потрепала сынишку но пухленьким щёчкам.

– Хорошо, мамочка, я постараюсь нигде не задерживаться, – ответила Мухаббат и выбежала из дому, чтобы не опоздать на работу. И только пробегая мимо склада, где стояла уже загруженная машина Сабира, вспомнила о вчерашнем поручении Джамалитдина-ака.

– А я уже чуть без вас не уехал, – проворчал Сабир. – Мне сегодня ещё в район надо съездить, поэтому обернуться я должен побыстрее.

Мухаббат заскочила в кабину, мотор тут же взревел, и грузовик тронулся с места, набирая скорость. Стремительно уходила под колёса серая лента дороги. Вот-вот должна показаться строящаяся плотина. Мухаббат почему-то начала волноваться.

Машина подъехала к наполненному ровным гулом котловану и свернула влево. Здесь было людно и шумно. Работа кипела вовсю. Одни выносили землю из котлована и высыпали её наверху. А на дне его, в клубах жёлтой пыли, ритмично взлетали кетмени, поблёскивая на солнце отполированной сталью. Поражённый, как и Мухаббат, столь невиданным размахом напряжённого, похожего на битву труда, Сабирджан стоял, не шелохнувшись, даже забыв заглушить мотор.

– Мухаббат, ты узнаёшь вон того парня, который поднимается по откосу? – спросил вдруг Сабир, показывая на человека, который тяжело ступал вверх, согнувшись под большим ящиком с землёй.

– Нет, а кто это?

– Да ведь это Камбар. Он, как и Рустам…

Сабир осёкся, испуганно глянул на Мухаббат.

– Йе, а он почему здесь? – удивлённо спросила она, делая вид, что не расслышала последних слов Сабира и не видит его состояния после них.

– Затосковал, значит, дома в одиночестве. А однажды заявил: «И я поеду на строительство плотины!» Сколько ни отговаривали, настоял на своём.

Мухаббат вздохнула. «Эх, злая судьба!» – подумала она, и сложное чувство охватило её. Была в этом чувстве и жалость к этому слепому человеку и собственным опытом приобретённое понимание его состояния в одиночестве и стремления к полноценной жизни среди людей и для людей, и гордость за его душевные силы, красивое человеческое упорство.

Год тому назад Мухаббат ходила вместе с Рустамом в соседний кишлак повидаться с Камбаром. Вернулась она оттуда расстроенная, подавленная. Жена Камбара в тот же день, когда он слепым вернулся с фронта, собрала свои пожитки и ушла из дому. Эта невиданная и неслыханная человеческая низость и подлость, душевная жестокость несколько дней подряд больно терзала сердце Мухаббат. Оно разрывалось от сострадания к этому слепому человеку, от презрения и ненависти к подлой вертихвостке, предавшей беспомощного человека. Рустам тоже долго ходил мрачный и какой-то растерянный. Нет, его не пугала мысль, что и его может постигнуть та же участь. Верность и преданность свою Мухаббат доказала давно и нерушимо. Но… как та… могла?

«А Камбар – молодчина, не сдался, – с удовлетворением и радостью думала Мухаббат, стоя на кромке огромного котлована. – Нашёл себе достойное место в жизни. И теперь вон как упорно отстаивает своё человеческое достоинство и право на полноценную жизнь. Хотя работа и для здорового человека – тяжелей не придумаешь. А ведь и Рустам рвётся к любой работе, ведь и его также жестоко тяготит собственная беспомощность, – вспомнила она о муже и сразу почувствовала, как сильно соскучилась по нему. – Как у него там? Хоть бы всё благополучно обошлось! Смерть Кати, наверное, сильно его расстроила… Да и как не расстроить! Она же его ка фронте от верной смерти спасла. Да и Фазыл. Бедный Фазыл…»

Мухаббат медленно пошла от котлована.

Метрах в пятистах от него были расположены землянки прибывших на строительство колхозников. Близилось время обеденного перерыва, и рядом с землянками вовсю кипели огромные котлы. Вокруг них озабоченно ходили повара. Продукты, привезённые на машине, бирджан с помощью Мухаббат перенёс под навес у этой «кухни». Подошёл пожилой повар, похлопал по курдюку одного из привезённых баранов, удовлетворённо сказал:

– Теперь порядок! А то у нас с мясом за последние дни стало туговато.

И отправился к кипящим котлам. Вскоре он снова подошёл и поставил перед Сабиром и Мухаббат чайник хорошо заваренного зелёного чаю. Но успели они его допить, как к землянкам группами стали собираться строители. Последними пришли колхозники из «Коммунизма». Ещё издали увидев Мухаббат, Каромат прибавила шагу, а потом, не выдержав, побежала.

– Подруженька моя! – обрадованно крикнула она и бросилась обнимать Мухаббат.

Между тем подоспели другие женщины и девушки. Посыпались расспросы о кишлаке, о родных и близких. Мужчины степенно здоровались с Мухаббат за руку и уходили к своим землянкам.

– Ну, как там, Мухаббат, в нашем кишлаке дела?

– Говорят, Светин отец приехал?

– Сама-то ты как? Рустам пишет?

– А зачем ты приехала? – поинтересовался кто-то. – С нами вместе хочешь работать?

– Или заскучала без нас?

Это уже спросила Каромат. Устала, аж посерела вся, а всё шутить пытается.

– Да, вместе с вами плотину хочу строить.

– Замечательно! А почему же без сына? Соскучилась я по нему, курносенькому.

– А он без тебя не очень. Плакать меньше приходится, но удержалась хоть и от шутливого, но укола Мухаббат.

– … Ты бы работала, – не обращая внимания на слова подруги, продолжала она, – а я бы с ним нянчилась, потом бы ты с ним занималась, а я работала.

Одна из сидевших в кружке женщин в тон ей продолжала:

– А плакать начал бы, грудью покормила…

Каромат засмущалась, покраснела так, что слёзы на глазах навернулись.

Женщины засмеялись. А неугомонная молодуха продолжала:

– Чем чужим детям завидовать да в няньки к другим напрашиваться, взяла бы, да и сама замуж вышла. Не успеешь оглянуться, как и у тебя точно такой же на руках запищит.

– Нет больше того парня, за которого бы я замуж пошла, – голос Каромат прозвучал глухо и печально.

– Как это нет? Что, на свете парней мало? Выбирай любого! – не унималась молодуха.

– А если ни к одному из них душа не лежит, будь он самый распрекрасный, тогда что прикажешь делать?

– Ты ошибаешься, Каромат, – вмешалась наконец в разговор долго) молчавшая Мухаббат. – Грешно хоронить парня, если он жив-здоров.

– Жив-здоров, говоришь? Тебе что, во сне это приснилось? И чего это вы сегодня взялись разыгрывать меня?.. – начала не на шутку сердиться Каромат.

– Если выйдешь сейчас в круг и станцуешь, тогда скажу, – поддразнивая подругу, улыбнулась Мухаббат.

– Сначала скажи, а потом станцую, – Каромат была заинтригована. – Знаешь, как в народе говорят: не увидев воду, сапог не снимай. Пока не скажешь, танцевать не буду!

– А мне-то что! Не хочешь, не танцуй, – притворилась равнодушной Мухаббат.

– Станцуй, чего заупрямилась! – стали подзадоривать Каромат женщины. – Боишься, случится что-нибудь?

– Соловейчик ведь куда упрямей меня, – заметила одна из них. – Не сделаешь, что просит, будет молчать, хоть ты тресни от любопытства.

– Уговорили, – сказала Каромат и вскинула, готовясь к танцу, руки, прищёлкнула несколько раз пальцами, притопнула ногой и повернулась к Мухаббат.

– Ну что, довольна теперь? Говори, что у тебя за добрая весть! Наверное, корова наша отелилась? Ты мне это хотела сказать, да? – пыталась шутить, действительно сгорая от любопытства, Каромат.

Женщины расхохотались, Мухаббат тоже весело и беззаботно смеялась вместе со всеми. Потом посерьёзнела.

– Коро-ова отелилась! – насмешливо протянула она. – И это ты называешь доброй вестью? И из-за этого я потащилась бы в такую даль, чтобы смотреть, как ты ломаешься? От Касымджана тебе, дурочке, я письмо привезла. Вот какая добрая весть!

Мухаббат достала из кармана конверт и протянула его побледневшей и растерянной Каромат.

– На, возьми, да не выламывайся больше, когда просят по-человечески…

Каромат выхватила из рук подруги письмо и быстро пробежала глазами адрес. Потом порывисто обняла Мухаббат и стала осыпать её лицо поцелуями.

– Сначала письмо прочти, сумасшедшая! – увёртывалась, смеясь Мухаббат.

Обеденный перерыв кончился, женщинам пора было на работу. Но они медлили. Всё-таки интересно, что там в письме. Ведь Касымджана давно уже считали погибшим. Переминаясь с ноги на ногу, они вполголоса переговаривались. Строили самые невероятные догадки и предположения.

Однако Каромат, как-то бочком-бочком, отделилась от женщин и ушла за накат землянки. Присев там на порожний ящик, осторожно вскрыла конверт. Расправила вчетверо сложенный лист бумаги и начала читать:

«Кароматхон, родная моя! Ты, надеюсь, здорова и всё у тебя благополучно? Дома всё в порядке? Вот и я, преодолев тысячу трудностей и лишений, вернулся на Родину! Приеду – а это будет скоро, – подробнее обо всём расскажу. Обо всём, что мне пришлось пережить – перевидеть. Слава богу, все мои чёрные дни остались позади. Только мучает мысль. Ты всё ещё ждёшь меня? Или… Кароматхон, почему-то моё бедное сердце живёт только добрыми предчувствиями и радостными ожиданиями. Несмотря ни на что, мне казалось и кажется, что ты меня ждёшь. Если бы я в этом хоть самую малость сомневался, я бы, конечно, написал сначала Мухаббат. У неё бы попытался всё о тебе разузнать. Нет, я так не сделал. Потому что верил и верю, всегда буду верить в тебя так же, как в самого себя. Жду твоего письма с нетерпением. Касымджан».

Едва Каромат прочитала первые строчки, волны нежности и тоски по любимому захлестнули её, как вышедшая из берегов река. Она застыла в каком-то сладостном оцепенении, снова и снова перечитывая долгожданную весточку. И Мухаббат, и все стоявшие у землянки женщины молча следили за Каромат, сочувствуя ей, завидуя и радуясь за подругу.

Очнувшись наконец, Каромат подняла голову, протяжно вздохнула и радостно крикнула подругам:

– Жив!.. Жив Касымджан!..

– Ну, значит, недолго теперь чужих детей нянчить, – кольнула напоследок весёлая молодуха, и все гуськом потянулись на работу.

НА КЛАДБИЩЕ

Если Виктор Солдатов кому-нибудь что обещал, он не мог успокоиться до тех пор, пока не выполнит обещанного. Привычку эту он воспитал в себе с детства. В зрелые же годы, особенно с момента поступления в военное училище, она приобрела у пего силу незыблемого закона. Поэтому он и не разбрасывался особенно обещаниями, Давал слово только тогда, когда твёрдо знал, что в состоянии его сдержать. Так было с самого начала заведено и в семье, с женой. В большом и малом. Он и Аню никогда не связывал требованиями необдуманных обещаний. Это, помимо любви, утвердило между ними нерушимое взаимное доверие.

Сегодня, когда собирались утром на работу, Аня спросила:

– Витя, так ты постараешься пораньше на обед приехать? А потом – как вчера договорились…

– Пока ничего сказать не могу. Сама понимаешь, служба. Вот приеду на место, там всё и прояснится, – ответил Солдатов, сел в машину и уехал, успев крикнуть, приоткрыв дверцу: – А ты мне часика через три позвони.

Пока Аня шла до госпиталя, она помнила о просьбе мужа. Но там, занявшись десятками навалившихся на неё дел, срочных, неотложных, совсем забыла о том, что надо позвонить в штаб. Спохватилась лишь тогда, когда её позвали к телефону. Конечно же, звонил Виктор.

– Аня, – раздался в трубке ровный, как всегда, голос Солдатова. – Обедать я смогу дома. Так что поедем на кладбище на машине.

Только эти слова Аня и услышала. Виктор вообще не любил долгих разговоров ни по какому случаю. Вот и сейчас он сразу повесил трубку.

Аня вышла из госпиталя. Надо приготовить к приезду мужа чего-нибудь горячего. По пути домой ей встретились тётя Фрося с Рустамом и Фазылом. Пошли вместе. Они, оказывается, не удержались и уже побывали на кладбище. Но пробыли там совсем недолго. Тёте Фросе, едва она завидела свежий холмик земли, чуть припорошенный снегом, снова стало плохо, и друзья поспешили увести её от могилы.

Аня хотела было пожурить Фазыла, но не решилась. Нельзя было не понять их состояния. Находиться рядом с могилой родного и близкого человека и ждать…

Обед давно уже приготовлен и стынет на кухне, а Солдатова всё нет и нет. Вот уже прошло больше часа, минул обеденный перерыв. Что же могло слупиться? Почему он, никогда не изменявший данному слову, не сдержал его сегодня? Долго ждать, мучаясь догадками и сомнениями, Аня не смогла.

– Я сейчас, всего на несколько минут, – предупредила она гостей и нулей помчалась в госпиталь. Вошла в кабинет главврача, где был телефон, набрала нужный номер. На другом конце провода послышались длинные гудки, но трубки там никто не поднимал. Она перезвонила, потом ещё раз и ещё. Никто так и не ответил.

В сердцах бросив трубку на рычаг, Анн расстроенная вернулась домой. Пройдя на кухню, разлила в тарелки борщ и, пригласив гостей садиться, стала собирать на стол. Поставив перед каждым тарелку, Аня вернулась на кухню и вскоре вышла с бутылкой водки в руке и четырьмя рюмками – в другой.

Фазыл помог тёте Фросе подняться с кровати и заботливо усадил её к столу. Аня налила в рюмки водку поставила их рядом с тарелками.

– Давайте, по русскому обычаю, помянем нашу Катю, – тихо сказала она, поднимая свою рюмку.

Как положено в таких случаях, не чокались.

Фазыл одним глотком опрокинул водку, а тётя Фрося только пригубила. Рустам же к своей рюмке даже не притронулся. Он осторожно, чтобы не расплескать, отодвинул её в сторону и сказал извиняющимся голосом:

– Аня, я понимаю, что в таких случаях не выпить нельзя, но разреши мне пока не пить.

– А в чём дело? – удивилась Аня.

– Причина есть. Серьёзная. Я хочу сегодня попасть к профессору Филатову. Неудобно получится, если от меня будет водкой пахнуть.

– Так вы же у него уже были! – снова, не удержавшись, воскликнула Аня.

На этот раз и Рустам и Фазыл долго молчали, смущённые и растерянные.

– Были, – залепетал, повторяясь, Фазыл, – только профессора не оказалось… Приболел, сказали нам. А сегодня, обещали, будет.

Аня, как и в прошлый раз, настаивать не стала, догадавшись об истинной причине вчерашнего поспешного ухода друзей. Да, Рустам – молодец, правильно придумал.

– Hy, что ж, и то правильно, – повторила она, сама того не замечая, свои мысли вслух, потом спохватилась и с готовностью поддержала Рустама. – Да, профессор – человек интеллигентный…

Она забрала полные, тёти Фросину и Рустама, рюмки в направилась с ними на кухню.

– Оставь, Аня, – тихо попросил Фазыл.

Аня осторожно поставила рюмки на стол.

– … Очень мне сегодня выпить хочется. Простите меня все. – Фазыл говорил, не поднимая глаз от стола. – Никогда в жизни так не хотелось.

– Ну и выпей на здоровье, – понимающе и ласково сказала Аня, пододвигая Фазылу обе рюмки.

Понять его состояние и в самом деле было нетрудно.

Фазыл опрокинул рюмки одну за другой, взял в рот ложку борща и больше есть не стал. Зато пожурил тётю Фросю.

– Мама, остынет же у вас всё. Почему вы не кушаете? Так совсем можно ослабнуть.

– Я кушаю, сынок, кушаю, – безучастно отозвалась тётя Фрося, лишь помешивая ложкой в тарелке.

– А сам ты почему не ешь? – спросила Аня, видя, что тарелка Фазыла стоит, как стояла, полная, нетронутая. – Может быть, действительно, всё остыло, так я свежего налью? А может, и водки ещё налить?

– Нет, хватит, Аня, спасибо…

– Судя по твоему виду, – вздохнула Аня, – никак не должно хватить.

– Так-то оно так… Только, если правду говорить, стесняюсь я. А то бы напился сегодня, чего никогда со мною в жизни не бывало. Может быть, хоть в водке удалось бы на время утопить своё горе.

– Ну, напиваться, может быть, и не стоит, сынок, – сказала тётя Фрося, – а коли ещё выпить хочется, то пей. Кого здесь стесняться. Все свои. Разве мы не понимаем?.. И такого ведь у тебя в жизни никогда не бывало.

Аня снова наполнила рюмку и вместе с бутылкой поставила её перед Фазылом.

… Виктор Солдатов вернулся домой поздно вечером.

– Были неожиданные и неотложные дела, – коротко объяснил он в ответ на тревожно-вопросительный взгляд жены.

И Аня ни о чём больше не стала спрашивать. Значит, дела и в самом дело были неотложными. Такая уж у Виктора работа.

Сели ужинать, Аня разложила по тарелкам жареную картошку, нарезала хлеба. Потом снова сходила на кухню и вернулась к столу с большой тарелкой квашеной капусты.

Несколько минут ели молча. Первым нарушил это молчание Виктор.

– Тётя Фрося, Фазыл, вы на меня не в обиде? Обещал, дескать… Но так уж получилось, не смог я днём приехать.

– Какие обиды! Будто мы не понимаем… Служба, она и есть…

– Ну и хорошо, – вздохнул облегчённо Солдатов. – Тогда завтра, с утра пораньше, и поедем.

– Спасибо, сынок, – поблагодарила тётя Фрося.

– Только… – начал было Фазыл, но умолк.

– Что «только»? – повернулся к нему Виктор.

– Видите ли, другу моему надо к профессору Филатову…

– Тогда, может, и я смогу быть вам полезен? Давайте так и договоримся: завтра после поминок я вас сразу же отвезу и представлю профессору.

– Нет, Виктор Фомич, – мягко возразил Фазыл. – Сначала отвезём Рустама в клинику, а потом уже поедем на кладбище…

– А какая разница, куда раньше, куда позже? – ничего не понял Солдатов.

– Рустаму не надо ездить на кладбище. Там даже каменное сердце не выдержит. А у него глазные нервы повреждены. Ведь Рустам сюда за светом, за зрением приехал. Не потерять бы ему последнюю надежду на излечение.

Рустама и тронула забота друга, и причинял новую боль. «Вот она, моя доля! – горько подумал он. – Даже последний дружеский, солдатский долг перед соратницей, перед человеком, который спас мне жизнь, исполнить нельзя». Он начал было возражать, пытался доказать, что всё это напрасные страхи, заверял, что постарается держать себя в руках и не очень давать волю нервам, но… Все соглашались с Фазылом и мягко, но настойчиво отговаривали Рустама от поездки на кладбище. Наконец скрепя сердце он сдался.

– И не вздумай обижаться, – предупредила Аня. –

Мы тебе лишь добра желаем. А чувства твои отлично понимаем. Знаем, Катя тебе по-особенному дорога…

На следующий день рано утром Солдатов усадил всех в машину, и вскоре они уже были у глазной клиники.

Когда Виктор взял Рустама под руку и повёл к кабинету профессора, того охватило такое волнение, что его мог заметить всякий, даже самый ненаблюдательный человек. Ноги стали ватными и плохо слушались, спина будто одеревенела, по пей забегали колкие холодные мурашки. Сердце билось неровно и гулко, не хватало воздуха. Вот сейчас, через минуту-другую, он встретится о самим Филатовым! Профессор осмотрит израненные глава, помолчит, собираясь с мыслями, и несколькими словами решит его судьбу. Окончательно и бесповоротно…,

Мысли эти не давали Рустаму покоя с того дня, как они оказались с Фазылом в Одессе, но сегодня, особенно сейчас, в тиши больничного коридора, когда до встречи с профессором остались считанные мгновения, от них кружилась голова и дурманящим холодом сковало сердце.

Солдатов, конечно, заметил, в каком состоянии Рустам, и с нарочитой грубоватостью сказал:

– Что с тобой, Шакиров? Ты же солдат, разведчик!.. Или уже самодемобилизовался? Напрасно и… непростительно. Извини меня, но я сантиментов пи по какому, даже самому серьёзному поводу не люблю. Немедленно возьми себя в руки!

– Я и сам удивляюсь! Ехал – радовался, а сейчас… – смущённо отозвался Рустам. – Знаете, товарищ майор, если уж говорить начистоту, то боюсь я, прямо– таки по-заячьи трушу!

Солдатов невесело усмехнулся.

– И всё равно – нервы в кулак!

Слова эти прозвучали как команда.

– Есть нервы в кулак! – бодро ответил Рустам и даже вытянулся по стойке смирно.

Солдатов провёл Рустама в кабинет Филатова и представил его:

– Мой ташкентский друг, бывший находчивый и бесстрашный разведчик. Во время выполнения важной боевой операции был тяжело ранен и потерял зрение. Надежда теперь только на вас.

– Ну, я тоже, батенька, не господь бог, – добродушно проворчал Филатов. – А посмотреть, конечно, посмотрю. И помогу, насколько, разумеется, это в моих силах… Да-с… Ну так садитесь, бесстрашный разведчик.

Едва начав осмотр, профессор выпрямился и некоторое время стоял молча, будто припоминая что-то.

– Погодите, погодите… – заговорил он наконец. – Вы, кажется, уже приходили ко мне, когда я жил в Ташкенте?

– Да, профессор, – подтвердил Рустам. – Вы сказали тогда: подживут, дескать, нервы, тогда можно и операцию делать.

Профессор томительно долго и тщательно исследовал глаза Рустама.

– Очень хорошо! – сказал он наконец удовлетворённо. – Глазные нервы и в самом деле достаточно окрепли. Попробуем, как обещал, оперировать.

– Так можно нам надеяться, товарищ профессор? – быстро спросил Солдатов.

Волнение Рустама передалось и ему.

– Считаю, что можно! – твёрдо ответил Филатов. – Только…

Он помолчал, будто принимая какое-то важное и ответственное решение.

– … Только должен, обязан вас сию же минуту предупредить. Если и удастся спасти, то только один глаз. Другого практически нет. Он при ранении вытек. А я, повторяю, не господь бог.

Услышав эти слова профессора, Рустам обрадовался. Будет видеть! Но… одним глазом. Только одним! Всё-таки, значит, полукалека. Он вздохнул.

– Вы чем-то недовольны? – проворчал Филатов. – А если бы и это, половинное исцеление было невозможным? Вы подумали, разведчик? По крайней мере без палки будете ходить, людей видеть. Или этого, на ваш взгляд, – Филатов сделал на последних словах ударение, будто давая ещё раз понять, что Рустам видеть будет, – недостаточно?

– Нет, нет, что вы, профессор?! – сбивчиво забормотал Рустам. – Просто… Я на большее надеялся. Человеку ведь всегда большего хочется, даже когда он знает, что это невозможно и недостижимо. Конечно же, и на этом преогромнейшее спасибо! Я свет, свет увижу, живую жизнь, маму, любимую жену, дорогого сынишку, Я, наконец, работать смогу, пользу людям приносить.