Текст книги "Роман, написанный иглой"

Автор книги: Вали Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Ну то-то, – смягчился, даже улыбнулся скупой, но доброй улыбкой Филатов. – Придётся вам сегодня же лечь в нашу клинику. Надолго операцию откладывать нет смысла, да и нельзя. Будем вас срочно готовить. Я распоряжусь…

– Я вот ещё о чём хотел спросить, профессор, – снова заметно волнуясь, начал Рустам.

– О чём?

– Видите ли, до войны я работал учителем… Смогу я после операции вернуться в школу?..

– Ну, батенька! – в каком-то полушутливом изумлении развёл руками Филатов. – Вам сразу всё подавай… Первые два-три года, даже если операция пройдёт благополучно, об этом и думать не смейте… Иначе можете непоправимо навредить себе. Ну, а потом… В общем, поживёте – увидите…

– Спасибо! – не сказал, а выдохнул Рустам.

– Не люблю преждевременных благодарностей. Благодарят за сделанное, а я пока ничего для вас не сделал.

И Филатов вышел из кабинета.

Прошло около получаса. Заполнив историю болезни на Рустама, медсестра принесла больничную одежду и предложила переодеться. Солдатов, проводив Рустама до самой двери палаты, попрощался и ушёл, сказав напоследок:

– Ну, держи хвост пистолетом! Мы с Аней будем тебя навещать. Раз Филатов пообещал, он своё слово сдержит.

… Фазыл и тётя Фрося каждый день, едва проснувшись, наскоро завтракали и отправлялись либо к Рустаму, либо па кладбище. Когда Солдатов привёз в тот день тётю Фросю на кладбище, старушка, будто подкошенная, повалилась на могилу дочери. Она широко раскинула руки, словно обнимая этот скованный морозом холмик, и заплакала, снова, как и в госпитале в первый день, запричитала.

Теперь тётя Фрося стала ходить на кладбище каждый день. Печально останавливалась она у припорошенного сыпким снегом холмика и надолго замирала в молчании. Только слёзы катились я катились по её ещё больше исхудавшему и выцветшему до бескровной бледности лицу, и даже не было сил вытереть их.

Пришли они сюда с Фазылом и в день отъезда. Когда ещё судьба приведёт их в этот город? Когда доведётся побывать у дорогой могилы? Ведь тётя Фрося не в Нальчик возвращалась, а уезжала в далёкий для неё, неведомый Узбекистан, к Фазылу,

– Тётя Фрося… Мама, – заговорил он как-то, когда они шли с кладбища. – Там, в открытке… Катя просила…

– Знаю, Федя, знаю, – мягко перебила его тётя Фрося. – Она и мне о том же писала. Только зачем я тебе?.. Старая, больная…

– Зачем же вы так, мама?! – Фазыл даже остановился, укоризненно глянул на старушку. – Катину просьбу я выполню. Любая её просьба была для меня священной, а эта – в особенности. Я заберу вас в свой дом. Вы будете мне матерью, а я – вашим любящим и заботливым сыном. Увидите, как хорошо мы заживём вместе! Ладно, мамочка? Скажите «да», согласитесь, мамочка! – говорил он и гладил, гладил иссохшую, морщинистую руку тёти Фроси.

Старушка молчала. Многое всколыхнула в душе эта просьба, многое заставила заново пережить, о многом передумать.

В самом начале войны ушёл на фронт сын. И не вернулся. Даже похоронки на него не пришло… А ведь в канун войны Коля собирался жениться. После победы тётя Фрося вернулась в Нальчик и здесь узнала, что её будущая невестка вышла замуж. Замужество это больно отозвалось в душе. Оно как бы лишало мать последней надежды на возвращение сына. Не оказалось на месте и их дома. Только поросший бурьяном холмик земли увидела тётя Фрося на месте. Прахом пошло всё. Всё пошло прахом!..

Да, испытания и лишения, которые выпали на долю тёти Фроси в годы войны, многие, пожалуй, испытали. Вскоре после того, как Катя ушла на фронт, город захватили гитлеровцы. Большинство жителей подалось в горы. Тёте Фросе в то время было уже за пятьдесят, но она не роптала на то, что постелью ей служил порою голый камень, а подушкой – пучок сухой травы, Не роптала она и тогда, когда вышло всё продовольствие и пришлось есть дикие ягоды и всё, что было мало-мальски съедобным. Всё вытерпела, всё вынесла тётя Фрося. Потому что как и все, с кем она скрывалась в горах, верила: «После тёмной ночи обязательно наступит светлый день. После суровой и беспощадной зимы неизменно приходит мягкая и тёплая, в нежном цветении весна. Не вечны и эти тяжкие, беспросветные времена, близка победа над ненавистным врагом. И снова начнётся тогда мирная и счастливая жизнь».

Да, эта глубокая и светлая вера была той единственной поддержкой и опорой, которая помогла выстоять людям в горах. А тётя Фрося жила к тому же ещё одной надеждой: «Вернутся с фронта целы и невредимы, а если и искалеченные, зато живые, муж, Коля с Катей, и заживут они ладно да весело, будто войны, чёрной напасти этой, никогда и в помине не бывало».

Но не суждено было сбыться надеждам тёти Фроси, Сначала пришла похоронка на мужа. И месяца не провоевал Сергей. А потом без вести пропал сын. А теперь вот дочь ушла навсегда…

– Скажите «да», мама! – снова донёсся до неё ласковый, умоляющий голос Фазыла, будто он не рядом стоял, а где-то недосягаемо и неразличимо далеко.

– Да, – чуть слышно прошептала старушка, вся ещё во власти нежданно нахлынувших горьких воспоминаний. Потом порывисто припала к плечу этого сильного и заботливого парня, крепко сжала нежно гладившую её руку и повторила благодарно, горячо: – Да, сынок, да!..

И вот они торопливо шагают к глазной клинике; надо попрощаться с Рустамом – до отлёта осталось два с половиной часа. В клинике пробыли недолго. Когда собрались уходить, Рустам проводил тётю Фросю и Фазыла до дверей палаты. Ещё раз обнялись на прощание. От сознания того, что он теперь остаётся совсем один в этом большом незнакомом городе, сердце Рустама больно сжалось. Он долго ещё стоял у порога, прислушиваясь к удаляющимся шагам. А в ушах продолжали звучать слова прощальной сцены.

– Ну, дружище, держись! – крепко пожал Рустаму руку Фазыл. – И надейся. Без надежды, говорят, только шайтан живёт. А домашних я успокою и обрадую. Если понадобится, черкни, я приеду за тобой.

– Дай тебе бог счастья, сынок! – по-матерински тепло и ласково погладила Рустама по голове тётя Фрося. – Я с Федей еду в вага кишлак. Там и свидимся. Обязательно свидимся. Ну, до свидания. Дай-ка, я тебя поцелую…

СВЕТИНО СЧАСТЬЕ

Тётя Фрося вслед за Фазылом вошла в дом. Увидев, что горит печь, в комнатах аккуратно прибрано, полы вымыты, спросила:

– Сынок, а кто с тобой живёт?

– Никто, мама, я сам живу.

– Ну-ну! Только безлюдный дом разве таким бывает? Ты же вон сколько в Одессе пробыл. Или ангелы небесные, по-твоему, печь затопили?

– Да, вы правы. И в самом деле есть ангелы, которые не оставляют меня своими добрыми заботами, поддерживают в моём холостяцком жилье хоть мало-мальски нормальный человеческий порядок. Самому же круглый год некогда по-настоящему заняться домашними делами. Они, наверное, эти ангелы, и печку к нашему приезду догадались затопить. Только не небесные они, а вполне земные, и завтра же я вас познакомлю с ними.

– И кто же они?

– Сейчас пока ничего сказать не могу. И сам не знаю, кто из них заботливее и догадливее других оказался.

– Дай им господь счастья, кто бы они пи были, – благодарно проговорила тётя Фрося.

Печку растопили и в квартире прибрали, как и догадывался Фазыл, Мухаббат со Светой. Фазыл, едва добравшись до Одессы, отправил Свете телеграмму на адрес медпункта. Ещё одну телеграмму он прислал после того, как Рустама положили в клинику.

На обратном пути получилась заминка. Тётя Фрося никак не соглашалась лететь на самолёте, ссылаясь на больное сердце.

– Пока из Нальчика до Одессы летела, – пожаловалась она, – думала – умру.

Пришлось срочно сдавать авиабилеты и покупать билеты на поезд. На это ушло два дня. Во время пересадки в Москве Фазыл снова отправил Свете телеграмму. Вот тогда-то, выяснив, когда прибудет в Ташкент поезд, Света с Мухаббат и сделали в доме Фазыла генеральную уборку. Почти два дня подряд беспрерывно топили печь, чтобы холодные комнаты как следует прогрелись.

Тётя Фрося сняла валенки, Фазыл помог ей размотать пуховый платок, раздеться.

По правде говоря, он не ожидал, что дом встретит его таким теплом и уютом, создать который способны только женские руки. Поэтому, подъезжая к кишлаку, Фазыл озабоченно думал: «Пока растоплю печку, нагрею промёрзшие комнаты, надо будет попросить, чтобы тётя Фрося переждала у тётушки Хаджии». Но едва переступил порог, понял, что никого и ни о чём просить не придётся. Всё уже сделано и без его просьб.

А всё-таки, кто этот «ангел», который так кстати проявил заботу о его холостяцком жилье? «Сапура с отцом и матерью, наверное, уже уехали? – размышлял Фазыл. – Да, должны были уехать. Аня ещё говорила? «У Петра Максимовича совсем времени в обрез. В Ташкенте он сможет прожить самое большее одну неделю». Значит, всё это дело рук Мухаббат. Спасибо ей большое. Добрая и чуткая она женщина.

Фазыл проводил тётю Фросю на почётное место, усадил на одеяла. Старушка покорно села, но тут же огляделась, будто отыскивая что-то.

– Вам что-нибудь надо, мама? – предупредительно наклонился к ней Фазыл.

– А у тебя что… стульев разве нет? – удивлённо спросила тётя Фрося.

Фазыл улыбнулся.

– Есть, конечно, есть. Только у нас все так больше сидят. Удобнее…

– Ну, не сказала бы, – не знаю, куда деть ноги, – ворочалась тётя Фрося.

Фазыл подошёл к нише, взял оттуда две подушки, положил их рядом со старушкой и посоветовал:

– Вы их под бок и обопритесь. А ноги вытяните, как желаете.

Тётя Фрося последовала совету и облегчённо вздохнула:

– Вот теперь – другое дело. А на стуле всё-таки лучше.

– Ничего, привыкнете. А не сможете привыкнуть, мы вам не то что стул – кресло бархатное купим.

– Ну-ну, богач какой выискался, – добродушно проворчала тётя Фрося.

– Нет богаче человека, нашедшего мать! – совершенно серьёзно и даже торжественно произнёс Фавыл.

За дверью послышались торопливые шаги. Тут же она шумно распахнулась и в комнату почти вбежали Мухаббат со Светой. Мухаббат положила на пол принесённый дастархан и протянула Фазылу руку. А Света, едва увидев тётю Фросю, бросилась к ней. Глаза у старушки сразу затуманились и повлажнели. А Света не заплакала. Последними мучительными усилиями она держала себя в руках, хотя ей тоже хотелось дать волю накопившимся слезам, зарыдать так же, как и тётя Фрося, горько, безутешно, с причитаниями. Она начала успокаивать старушку, чтобы отвлечь от тягостных воспоминаний, забросала тётю Фросю вопросами:

– Где вы встретили Фазыла? Или вы ехали прямо к нам? Когда выехали из Нальчика? Теперь вы будете здесь жить? С нами?

Тётя Фрося перестала плакать, вытерла платком глаза.

– Да, доченька, собираюсь здесь горький свой век доживать. В Одессе, видишь, и сына себе нашла… И полюбила его сразу как родного. Добрый он, душевный. В глаза его, которые нашу родную Катю видели, никак наглядеться не могу! Да, бедная твоя тётя Фрося осталась теперь без дочери, нет больше на свете твоей подружки…

Старушка закрыла лицо ладонями и снова заплакала. Света приобняла её за плечи и стала вытирать мокрое от слёз лицо, то и дело целуя его.

– Ну, хватит! – решительно заявила Мухаббат. – Дай и мне поздороваться с дорогой гостьей, познакомиться с ней.

Света подошла к стоявшему возле окна Фазылу.

– Ну как, благополучно съездили? – спросила она, протягивая ему руку, и тут же, то ли от почти кощунственной – она в испуге сразу поняла это – неуместности вопроса, то ли от чего другого, но Света покраснела до корней волос и опрометью выскочила на улицу.

Поздоровавшись, Мухаббат немного поговорила с тётей Фросей и, сдерживая нарастающую тревогу, повернулась к Фазылу:

– Значит, ваш друг в Одессе остался, Фазыл-ака?..

– Да, Мухаббат, только ты ни о чём не беспокойся. Мы положили Рустамджана в клинику Филатова. Там ему будет хорошо. Аня с Виктором его навещать будут…

– А кто они?

– На фронте, в партизанском отряде встречались, когда Рустам…

– А, вспомнила! – перебила Фазыла Мухаббат; ей не хотелось сейчас возвращаться к тяжёлому прошлому. – Рустам рассказывал…

– Профессор обещал…

– Что?! Что обещал профессор?.. – снова не выдержала она и перебила Фазыла. – Будет Рустам видеть?

– Будет… – он хотел было рассказать обо всём подробнее, но не решился.

Кто знает, как там в клинике всё обернётся? Да и Рустам обещал сам написать домой. Вот пусть он в этом письме сам всё и расскажет. И о радостном, и о печальном.

Безмерно обрадованная Мухаббат тут же побежала успокоить и тоже обрадовать свекровь. Тётушка Хаджия прямо извелась, ещё больше поседела с того дня, как Рустам с Фазылом улетели в Одессу.

А Света принесла в човгуме воды и поставила его на раскалённую печку. Затем присела рядом с тётей Фросей.

– Доченька, и папа твой здесь? – поинтересовалась старушка.

– Да… был здесь. Они с мамой совсем недавно уехали.

– А ты как же? – удивилась тётя Фрося.

Света ничего не ответила.

– Ну что ж, доченька, видать, сердце так велит. А сердца своего слушаться надо, вот что я тебе скажу. Уж поверь мне, старухе. Век прожила. Если прикипело оно, сердце, к местам этим, к людям, то ничего не поделаешь.

– Значит, это ты присматривала за моим беспризорным домом, Сапура, – спросил обрадованно и благодарно Фазыл. – И печку, наверное, ты затопила?

Света не успела ответить. Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вошли тётушка Хаджия с внуком на руках, за нею Санобар-апа и Мухаббат.

– А ну, разворачивайте дастархан, – крикнула она с порога. – Я же вам завтрак принесла. Проголодались, поди, с дороги?

Гостье снова пришлось отвечать на традиционные расспросы о житье-бытье, о здоровье. А Света и Мухаббат в соседней комнате принялись готовить стол. Хотели было по-своему, по-узбекски расстелить дастархан прямо на полу, но Фазыл настоял, чтобы накрыли стол.

– Смотри-ка, – не удержалась Мухаббат от шутки, – неделю в Одессе побыл, а уже от курпачи отвык.

Фазыл лишь молча улыбнулся. Сабир и Эрбута, пришедшие первыми из мужчин, принялись помогать Мухаббат со Светой.

День пролетел незаметно. Засветили лампы.

Фазыл сидел с Сабиром и Эрбутой, другими мужчинами в дальней комнате и рассказывал им, как профессор Филатов осмотрел Рустама и обещал ему вернуть зрение. О себе, о том, что ему пришлось пережить в Одессе, рассказывать не стал. Растравлять незатянувшуюся рану было просто-напросто боязно. Друзья тоже понимали это, И потому никаких вопросов, могущих больно задеть их товарища, не задавали.

А со Светой творилось что-то непонятное, странное. Она старательно, даже упорно стала избегать Фазыла. Стоило ему войти в комнату, как она тут же выходила. Появится Фазыл во дворе, Света стремглав бросается в дом. А если выйти почему-либо нельзя, девушка делает вид, что занята неотложным делом, и даже глаз на Фазыла не поднимает. На вопросы его отвечает коротко, односложно.

Когда Света несла из кладовки уголь, чтобы подбросить в остывающую печь, Фазыл преградил ей путь на пороге.

– Нe скучаешь, Сапурахон, без мамы? Не трудно тебе одной, без родителей?

– А почему мне должно быть трудно? – не поднимая на Фазыла глаз, ответила Света. – Не маленькая…

Ей, правда, хотелось тут же, без утайки рассказать Фазылу, как изболелось у неё сердце по отцу с матерью, но она сдержалась.

Фазыла удивляла происшедшая в девушке перемена. Он постарался выведать причины её исподволь, начал, как и прежде, шутить со Светой, хотя ему было совсем не до шуток, сыпать остротами и прибаутками. Но девушка тона этого не приняла. Понимала она, какой ценою даются сейчас Фазылу шутки. Но и на серьёзные расспросы тоже никак но откликалась.

Озадаченный и сбитый с толку Фазыл направился к Мухаббат, которая заваривала чай в другом конца двора.

– Что происходит о Сапурой? Странная она какая– то… Может быть, ей нездоровится? – озабоченно и даже тревожно спросил он.

– С чего это ты взял? Здорова она…

– Почему же тогда даже поговорить по-человечески не желает? Или за что-нибудь обиделась на меня?

– За что ей на тебя обижаться? Да и разве пришла бы она к тебе в дом, если бы обижалась?

– Не знаю… Только странно всё это. Непонятное что-то с ней происходит.

– Совершенно всё понятно, Фазыл, – отозвалась Мухаббат. – Нелегко ей сейчас быть весёлой и беззаботной. Всё-таки она рассталась с дорогими и близкими ей людьми. Пока привыкнет к своему новому положению, должно пройти какое-то время.

– А может быть, есть и другие причины? – допытывался Фазыл, почувствовав, что Мухаббат чего-то недоговаривает.

– Не знаю, – уклончиво ответила она.

* * *

Наступил март. Кишлак снова зазеленел. Даже вроде многолюднее стал, оживлённее. Деревья, всю зиму подрагивавшие голыми ветвями, снова оделись в роскошные весенние наряды. Зацвели персики, потом урюк, яблони. Нежные переливы их буйного цветения благоухающими волнами перекатывались под малейшими дуновениями ветерка. Нежная зелень одела и берега арыков, в которых всё быстрее и говорливее бежала вешняя вода, отражая деревья и пушистые белоснежные облака, похожие на вознёсшиеся вдруг в безбрежную синь неба цветущие кишлачные сады. Нежным перламутром убегающих к горизонту полей трудно было налюбоваться. И всё-таки чудом красоты были буйно цветущие сады. Цвели и старые ветвистые деревья, и совсем ещё юные деревца, трогательные в своей доверчивой беззащитности и в стремлении походить на старших, в извечном стремлении природы к красоте и плодородию. Здесь, в этих садах, зарождалось неповторимое, волнующее очарование весны, чтобы на ласковых и стремительных крыльях ветерка разлететься потом по всей земле, заставляя сладостно и трепетно биться растревоженные сердца. И вестники весны, шумные птичьи стаи, тоже сначала опускались передохнуть в садах, а потом уже разлетались по всему кишлаку, если оставались на лето здесь, или летели дальше, если путь их ещё не окончился.

Света идёт по самому краю улицы, любуется хрустально чистыми арычными струями, изумрудом раскинувшихся за арыком полей, влюблёнными глазами смотрит на окутанные бело-розовыми облачками цветения деревья, на бесчисленные стаи птиц, оглашающих окрестности ликующим щебетанием. Она во власти неиспытанного доселе очарования, которое исходит от просыпающейся природы, будто видит всё это впервые в жизни. Идёт и не может наглядеться на переливы нежных красок. «Неужели все прошлые вёсны не были такими же зелёными, цветущими, прекрасными?» – сама себе задаёт девушка вопрос, не подозревая, что это в её юном сердце расцвела весна. Это весна природы, усиленная весной молодости, надежд и предчувствия будущего счастья, заставляет смотреть на мир другими глазами и видеть его особенно прекрасным и очаровательным. Это весна первой любви будоражит и волнует молодую кровь.

… В своё время не только Фазыл, но и тётя Фрося заметили необъяснимые странности в поведении Светы. Она ходила какая-то от всего отрешённая, замкнутая, по-прежнему упорно избегала Фазыла, даже в доме его перестала появляться.

– Федя, сынок, – не выдержала наконец тётя Фрося. – Может быть, ты чем-нибудь обидел Свету? Пошутил неосторожно?

– Да нет, мама. Ничего особенного не припомню. Ну, а шутки… Кто знает? Только стоит ли на шутки обижаться?..

– Ума не приложу, что с девчонкой происходит…

Ещё раз поговорили с Мухаббат. Но та почему-то сразу смутилась, что-то невнятно ответила и поспешила уйти, сославшись на неотложные дела. Тётю Фросю это ещё больше встревожило и насторожило. «Нет, здесь что-то не так, – размышляла старушка. – Чует моё сердце, не так…» И она решила сама напрямик поговорить с девушкой.

В медпункте Света была одна. Она сидела за столом, заполняла какие-то бланки. Услышав скрип открываемой двери, подняла голову и тут же вскочила.

– Тётя Фрося? Здравствуйте… У вас что-нибудь заболело?

– В мои годы, доченька, всё болит. Только от старости пока не лечат. А пришла я к тебе не с болячками своими, будь им лихо, а по делу. – Тётя Фрося пристально глянула Свете прямо в глаза и многозначительно добавила. – По важному!

– По какому?.. – чуть слышно прошептала Света, побледнела, потом мучительно покраснела и испуганно глянула на нежданную гостью.

– … По важному, – повторила старушка, пододвинула поближе к столу табуретку и села.

Света сесть не решилась. Так и стояла, скованная напряжением и ожиданием. Она знала, что тётя Фрося пожаловала в медпункт неспроста, и даже догадывалась, почти догадывалась – зачем…

– Ты почему это носа к нам не кажешь? – без всякой дипломатии, грубовато-ласково начала тётя Фрося.-

Чем же это мы тебя с Федей, цыганку черноокую, обидели? Чем, грешные, прогневили?

Света потупилась. Краска снова залила ей лицо, огнём заполыхали уши.

Испуганная тётя Фрося поднялась, сделала было несколько неуверенных шагов к Свете, но вдруг та сама выбежала из-за стола, обняла старушку, уронила ей голову на плечо и разрыдалась.

– Гадкая я… гадкая… Предательница, – глухо вскрикивала сквозь слёзы Света. – Простите меня… Гадкая я…

– Да что ты, что ты, господь с тобой? – не на шутку разволновалась тётя Фрося. – Что случилось то? А ну, перестань реветь и расскажи толком. Не пугай меня старую, а то, не ровен час, и вправду медпункт твой мне понадобится…

– Я… Я люблю его! – продолжая плакать, еле выговорила Света. – Люблю и ничего не смогу с собой поделать. Потому и с родителями не уехала… А я не должна его любить… Не имею права!

– Да кого, касатка ты моя? – облегчённо вздохнула было тётя Фрося, но вдруг неожиданная догадка обожгла её всю, – Неужто Федю?!.

Света молчала, только всхлипывала часто, никак не могла прийти в себя, успокоиться.

– Ну, не томи же ты мою старую душу! – притворно рассердилась тётя Фрося. – Его?

– Да, – снова всхлипнув, прошептала Света.

– Ну и хорошо… Ну и славно, – погладила она девушку по голове. – Плакать-то зачем? И людей к чему сторониться?..

– Он же Катю любит! – выпрямилась Света,

На влажном от слёз лице её большие чёрные глаза горели сухим, почти лихорадочным блеском.

– А я… Я не имею права,

– В любви, доченька, прав не бывает, – грустно заметила тётя Фрося. – И правил… А Катю не вернёшь, хоть высохни и сгори от любви. – Она вздохнула. – Да, не вернёшь…, И жизнь не остановишь. Не век же Фазылу бобылём ходить. Я и сама ему этого не позволю. Сегодня же с ним поговорю.

– Нет, нет! – испугалась Света. – Прошу вас, не надо!

– Это уж позволь мне знать, что надо, а чего не надо, – постаралась как можно строже ответить тётя

Фрося. – А ты вон лучше валерьянки своей выпей. Глазищи-то горят – гляди, насквозь прожгут. Цыганка и есть! Нет, ну что ты скажешь! – всплеснула старушка руками. – Так мучиться – и молчать! Да хоть бы мне, дурочка, шепнула…

Не поднимая глаз, Света выбежала во двор.

Вечером за ужином тётя Фрося места себе не находила, не зная, с чего и как начать этот щепетильный разговор.

– Вам нездоровится, мама? – заметив её состояние, забеспокоился Фазыл. – И кушаете вы плохо…

– Катю вспомнила.

Фазыл тоже оставил ложку, встал из-за стола и зашагал по комнате из угла в угол.

– А я о ней ни на минуту не забываю, – заговорил он. – Ни на работе, ни даже во сне. А как войду в комнату, гляну на эту фотографию, – Фазыл повернулся к стене, долго молча глядел на портрет, – такая тоска сожмёт сердце– дышать нечем…

– Я верю, сынок, знаю. Только Катеньку нашу ничем уже не вернёшь, ни тоской, ни слезами. А о жизни своей дальнейшей подумать надо…

– Какая там жизнь! – безнадёжно махнул рукой Фазыл, но вдруг остановился. В словах тёти Фроси он уловил какой-то скрытый смысл. – А к чему вы это, мама, о жизни-то дальнейшей?..

– Да к тому, что жить надо, Федя. Молодость не вечна, а в старости к жизни этой никакого и вкусу не остаётся. Одна серость да безнадёжность…

– Ну, мне до старости ещё далековато, – грустно улыбнулся Фазыл.

– Свету я сегодня видела, – как бы между прочим сообщила тётя Фрося.

– Ну и как она? Почему не заходит?

– Да видишь ли, Федя, – сама не зная почему, тянула старушка. – Причина у неё есть. Очень даже важная причина…

– Что ещё за причина? Обиделась?..

– Как тебе сказать? Обидеться не обиделась… Только… Любит она тебя, Феденька! – решилась наконец тётя Фрося.

– Что?! – Фазыл остановился как вкопанный.

– Да, любит… А из-за Кати признаться не может. «Не имею, говорит, права, предательница я, говорит, гадкая».

Фазыл молчал. Слова тёти Фроси его потрясли. Так вот в чём причина перемен в Светином поведении! Так вот почему она так упорно избегала его за последнее время.

– Я так считаю, – продолжала между тем старушка. – Света – девушка славная. Умница, душевная и заботливая…

– Нет, нет! – почти закричал Фазыл. – Это невозможно…

Он невольно, с каким-то испугом глянул на фотографию Кати.

Тётя Фрося перехватила этот взгляд, и сердце её наполнилось теплотой и благодарностью к этому страдающему человеку. Признаться, она со щемящим замиранием в душе ждала его ответа. И если бы он легко согласился или протестовал бы лишь для виду, что она, конечно, сразу бы заметила, ей было бы очень больно, а главное – обидно за дочь, так нежно и беззаветно любившую Фазыла. Но это испуганно-страстное «нет!» с самого дна души подняло волну материнского участия к сыну. Да, сейчас она почувствовала, что он для неё именно сын, почувствовала как никогда отчётливо и остро. А значит, и заботиться она должна, обязана о нём по– матерински.

– Я тебя понимаю, сынок. И спасибо тебе за верность Кате, от всей души спасибо! Но Кати-то уже нет… И никогда не будет. А потом, ты сам мне показывал её последнее письмо. Что там было написано? Вспомни…

– Не надо, мама.

– Не хочешь… Или не можешь? Так я сама тебе напомню. Я на память знаю каждую буковку этой страшной открытки. Катя писала: «Во имя нашей настоящей и глубокой любви есть у меня к тебе перед смертью одна просьба. В тот дом, который ты строил в ожидании нашего с тобой счастья, забери в него маму. Тебе и твоей будущей молодой жене она сумеет стать доброй и заботливой матерью. Дай мне слово, Федя, что ты это сделаешь, и я умру спокойно!» Вспомнил?.. Это же воля умирающей. Я теперь с тобой живу… Спасибо! Значит, одну Катину просьбу ты выполнил. А другую?..

– Но нельзя же так… Мама, опомнитесь, что вы говорите?!.

– А я и не тороплю, Феденька, не тороплю. Мне ли торопить! Только не хочу я, чтобы ты молодость свою сгубил в одиночестве. Да и не зимой о свадьбе думать. Вот наступит весна, закончите посевную…

– Не знаю, ничего я не знаю! – простонал Фазыл и, больше обычного прихрамывая, чуть ли не выбежал из комнаты.

А тётя Фрося засобиралась к Мухаббат и тётушке Хаджие. Женщины и обрадовались, и удивились её приходу, да ещё такому позднему. Старушка почти не покидала своего двора и дома, всё хлопотала по хозяйству, чтобы Фазыл почувствовал наконец дома настоящее тепло и уют, её материнскую заботу.

– Поговорить нам надо, – сказала она, принимая поданную ей Мухаббат пиалу с чаем. – Федю я женить надумала…

– Вай! – охнула тётушка Хаджия. – Да быть мне прахом у твоих ног. Только…

– Знаю, – перебила тётя Фрося. – Всё знаю. Потому и пришла к вам посоветоваться.

Мухаббат как-то сразу поняла, на ком собирается тётя Фрося женить Фазыла, и от благодарности к этой сердечной и мужественной, самоотверженной женщине на глазах у неё навернулись слёзы. Но тётушка Хаджия продолжала недоумевать.

– На ком же это? – допытывалась она.

– На Свете, – выдохнула тётя Фрося. – Любит она его, давно любит. Сама мне призналась… А Федя ни в какую! Конечно, и его понять можно… Только невесту схоронил… Вот потому и приплелась я к вам. Ты, Мухаббат, вы, тётушка Хаджия, поговорите вы с Федей, объясните ему, что негоже молодую жизнь губить. Она-то, вся жизнь, вон какая короткая, а молодость – и вовсе молния.

– Да… – печально согласилась с гостьей тётушка Хаджия. – Жаль, Рустама нет. Мужской разговор короче и надёжнее. Ну, да ладно, и сами небось не оплошаем.

– Только вы уж не особенно торопите его, – попросила тётя Фрося. – Парню и в самом деле надо отойти душой. А пройдёт время… Время-то оно лучший лекарь.

– Всё, всё понимаю, – заверила тётушка Хаджия. – Мухаббат, доченька, сбегай-ка, приведи Фазыла.

– Хорошо, мамочка!

Фазыл поздно вышел из дому тётушки Хаджии. Шагал он по ночным улицам кишлака медленно, низко наклонив голову, будто боясь оступиться в темноте. Его одолевали самые разноречивые мысли, сложные чувства. С одной стороны, Катю, действительно, но вернёшь… А в другой, – эта скоропалительная свадьба – Света права – и в самом деле будет похожа на предательство. Света, конечно, – девушка замечательная, лучшей жены и друга трудно сыскать… Да и сама Катя писала в последней открытке… Ну, эта открытка ещё не зацепка. Её диктовал умирающий человек, любящий и добрый. А перед сознанием неизбежного конца к людям часто приходит самоотверженность, особенно к людям душевным и отзывчивым… А может быть, Света самой судьбой ему послана в трудную минуту жизни?..

… Шли дни, недели. Не без помощи тёти Фроси и тётушки Хаджии, да и Мухаббат, Фазыл как-то свыкся о мыслью о том, что Света его будущая жена, а потом ему и вовсе стало казаться это давно решённым и даже желанным. Да, тётя Фрося, прожившая долгую и нелёгкую жизнь, знала исцеляющую, животворную силу времени. Заметив происшедшую в парне перемену, женщины, не откладывая, как говорится, дела в долгий ящик, поспешили заручиться обоюдным согласием молодых и тут же начали готовиться к свадьбе. В назначенное время тётя Фрося и тётушка Хаджия, прихватив в узелках положенное в таких случаях угощение, направились к дому тётушки Санобар,

Молодых сосватали.

Едва состоялась помолвка, Мухаббат стала называть Свету не иначе как «невестушка». Была, конечно, в этом обращении и доля шутки. Но больше – искренней радости за подругу и благодарности к ней за то, что опа сумела отогреть своей любовью ожесточившееся от беспощадных ударов судьбы сердце Фазыла.

Свету поначалу слово это очень смущало. Только назовёт её Мухаббат «невестушкой», она сразу засмущается, покраснеет до корней волос и говорит застенчиво и просительно «Разве у меня имени нет? Называй меня, пожалуйста, по имени!» Потом стала постепенно привыкать.

Странно, но теперь Света старалась попадаться на глаза Фазылу ещё реже. Иногда захочется ей повидать тётю Фросю, поговорить с нею, дойдёт Света до дома, но, едва обнаружив, что Фазыл там, немедленно поворачивает обратно.

Но однажды она невзначай нарушила это своё правило. Забежала к тёте Фросе, чтобы угостить её свежими яблоками, и в дверях дома столкнулась с Фазылом. Хорошо ещё, что тётя Фрося в это время оказалась рядом. Она поспешно вручила удивлённой старушке узелок с яблоками и заспешила назад. Тётя Фрося окликнула было Свету, но та даже не оглянулась, лишь ускорила шаг.

Фазыл за это на Свету не обижался. «В конце концов она же девушка», – со спокойной снисходительностью старшего думал он.