Текст книги "Внук кавалергарда"

Автор книги: Валерий Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

На следующий день Николай, нетерпеливо посматривая на часы, ждал девушку у кованых ворот КПП, не веря в то, что она придет. Но она пришла вместе с подругой. Мухомор тут же, как банный лист, галантно приклеился к ее подруге.

Танцуя с Машенькой вальс, Николай долго собирался с духом, не решаясь сказать ей сокровенное, но наконец, весь сжавшись, он прошептал:

– Я в вас, кажется, влюбился, Машенька!

Она остановилась в вальсе и долго пристально смотрела ему в глаза, затем приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы.

– Ты мне тоже очень, очень нравишься!

И весь мир для Николая стал прекрасным, невообразимо красивым. Ему хотелось петь и хохотать, целовать весь мир, а пуще всего ему хотелось носить на руках Машеньку. Как святую женщину, прижать к груди, как боевое знамя.

А через год, в апреле, он шел с двумя курсантами в увольнительную и, надо же такому быть, снова повстречался с бритоголовыми. Разговор состоялся по-мужски коротким, но значащим для десятка молодых нацистов. Курсанты едва убежали, оставив цвет нации лежащим без чувств на земле. После этого встречи прекратились. Пожалуй, они коричневым не понравились своей короткой жесткостью.

Под Новый год у Николая с Машенькой была свадьба. А позже он по распределению попал для дальнейшего прохождения службы во Владивосток. Без ропота и возмущения с ним отправилась и его Машенька, уже окончившая институт. Так получилось, что вместе с ними отправился и Мухомор, то есть лейтенант Махортов, со своей женой Лидой.

На перроне Сергей Николаевич, отец Машеньки, слегка подшофе, все пытался отговорить их от этой поездки к черту на кулички:

– У меня же связи есть, я вас тут удачно пристрою, – горячился он.

– Сергей Николаевич, есть такая профессия – защищать свою Родину, вот меня направили туда, где я сейчас нужен. А нужен я на Тихоокеанском флоте, значит, туда и поедем. А там, как Бог даст.

3

Заняли полностью купе и всю дальнюю дорогу дурачились. Играли в карты, в подкидного дурака, до глухой ночи рассказывали ужасные страшилки, нарочно пугая жен. Поутру их половинки, Машенька и ее подруга Лида, накрывали стол, а они, насадив лихо по-казачьи парадные фуражки, шли в вагон-ресторан за коньяком. Затем Николай брал в руки баян, и они дружно пели народные песни. Так они и не заметили, как очутились на перроне Владивостока.

По прибытии к месту прохождения службы представились начальнику штаба Дальневосточного военного флота. Моложавый адмирал полистал их тоненькие дела, сказал буднично:

– Ступайте к капитану первого ранга Евдокимову, он выделит вам место для жительства, а завтра приходите к девяти ноль-ноль для распределения по батальонам.

Расселили их в офицерском семейном общежитии по соседству друг с другом. А утром, как штык, они уже, козыряли командиру. Правда разбросал он их по разным батальонам, на что они шутили:

– Слава Богу, во флоте одном.

И начались их флотские будни. Занятия и марш-броски. Ежедневные тренировки личного состава.

Батальон Николая приписали на десантный корабль «Пластун».

Машенька устроилась в городской музей, и у нее тоже пошло все в жизни хорошо. Но было одно «но».

Через год им присвоили звания старших лейтенантов и назначили ротными. У Мухомора родилась дочь. Им выделили отдельную двухкомнатную квартиру в военном городке. Они по-цыгански шустро и по-военному оперативно перебрались в нее. Теперь Мухомор, встречая Николая на разводе, шутливо подначивал его:

– Давай, кореш, шустрей делай мужика, а то невеста загрустила.

Николай, как мог, отшучивался, хотя на сердце кошки скребли. Ходили с Машенькой по больницам, по лекаркам, но результат был один и тот же – врожденное бесплодие. А тут еще письма от родителей Машеньки стали приходить невеселые. Все звали домой, в Петербург, соблазняя элитной квартирой в центре города и работой с солидным заработком. Мать Машеньки, Лидия Петровна, в конце письма делала приписку: «Отец совсем плох, на лекции упал в аудитории, врачи определили инфаркт. Сейчас лежит дома. Вспоминает вас и хочет напоследок увидеться».

Машенька крепилась при Николае, держалась молодцом, а ночами обреченно вздыхала и безутешно плакала в подушку. Николай ее жалел, но сделать ничего не мог. Так они и жили с пасмурными лицами и нулевым настроением. Все несчастья были, как слоеный пирог, один на одном.

И выхода не было.

В начале второго года службы в штаб пришла особо секретная разнарядка: двадцать человек офицеров морской пехоты направить инструкторами в помощь повстанцам приморской банановой республики.

И Николай дал свое согласие. Переодели их в гражданское платье и отправили туристическим теплоходом кушать бананы, к черту на кулички.

Вернулся через три месяца капитаном, с орденом Красной Звезды и пулевым шрамом на груди. Машеньке со смехом ответил:

– Или грудь в крестах, или голова в кустах. Так мы воюем.

За то время, пока он гонял обезьян по джунглям, умер его тесть, профессор Сергей Николаевич. Машенька ездила хоронить его и вернулась, убитая горем. Но с возвращением Николая ожила и вновь защебетала. Только нет-нет да запнется во время беседы и уйдет в себя, замолчит или вдруг ни с того ни с сего расплачется. Николай, понимая причину ее слез, успокаивал, как мог, прижимал к себе и, лаская по голове, утешал потухшим голосом:

– Вот получим квартиру и сразу заберем маму к себе.

– Она не поедет, – всхлипывая, отвечала Машенька.

– А мы ее в чемодан, и увезем, – серьезным голосом говорил он ей.

Она, подыгрывая его шутке, смеялась, а позже, успокоенно, соглашалась с мужем.

– Надо чемодан большой купить, куда мамку положим, продукты туда же.

– И еще дезодорант, два флакона, чтобы лежала с комфортом, как на пляже в Сочи, – подхватывал он шутку, и они уже вместе безудержно хохотали, представляя бабку в чемодане.

Квартиру-то они получили, но следом пришла командировка в Чечню. Куда он отправился со взводом своих солдат. За первой командировкой была вторая, сегодняшняя, когда разорвавшаяся граната едва не угомонила его навсегда. Но, всем смертям назло, он выжил.

– Вот и твоя кашка прибыла, – нарочито весело сказал, входя, палатный врач, а следом вошла медсестра, хрупкая и настороженная. Таким робким шагом, как входят практиканты. И вдруг, закричав в голос, роняя свертки на пол, кинулась к его кровати и упала на колени, уткнувшись в его плечо, зарыдала:

– Ты жив, и слава Богу! Ты жив…

– Ну, это что такое? – сказал разочарованным голосом врач Васильев, помогая ей встать на ноги. – Если б я знал, что вы тут панихиду по живому устроите, то близко бы к раненому не подпустил, – бубнил он, усаживая ее на стул.

– Машенька, Машенька, – вскрикнул Николай, только сейчас признавший в медсестре свою родную Машеньку.

– Простите, ради бога, – вытирая мокрые глаза на радостном лице, тихим, певучим голосом прошептала она.

– Так-то оно будет лучше, – с улыбкой согласился Васильев и добавил, выходя из палаты:

Никаких слез и причитаний, иначе отправлю обратно к моржам. А сейчас устраивайтесь. Койку вам принесут. Будете спать рядом. А он у вас молодцом. Одно слово – Морская пехота. Это вам не фунт изюма.

– Как исхудал-то и небритый, – засуетилась Машенька, когда врач ушел. – Сейчас я тебя умою, а потом будем бриться и кушать.

Николай перехватил ее за запястье и притянул к себе:

– Машенька, милая Машенька, как я по тебе со скучился. Рад, что ты рядом, что ты здесь, – шептал он, страстно целуя ее лицо и шею. – Но запомни на веки вечные казачью пословицу «Когда я есть, смерти нет. Смерть придет, меня не будет». И чтоб я больше не слышал заупокойных напевов при мне. Договорились?

Николай восторженно поцеловал ее мокрое от слез лицо.

– Подожди ты, – воспротивилась она, отстраняясь от Николая. – Врач мне сказал: никаких лобызаний, это будет потом. Ты же весь изранен. А туда же, эх, герой! – улыбнулась она, растирая кулачками заплаканные глаза.

Николай с умилением и восторгом смотрел на свою Машеньку и словно не мог налюбоваться:

– Какая ты у меня красивая. Ах какая женщина, ка-кая женщина, мне б такую, – вдруг, счастливо засмеявшись, запел он.

Машенька испуганно накрыла его рот ладонью:

– Тебе врач и есть, и пить запретил. Только губы ватой смазывать, и так одними растворами питаешься, потому что кишечник у тебя весь разорван. Разрешен только кефир и яичко всмятку. Вон пузырек уже полный сукровицы, – спохватилась она. – А он еще миловаться лезет, – шутливо шлепнула его по губам ладошкой.

– Целовать любимую жену мне никто и никогда не запретит. Это вне закона.

– Лежи уж, законник, – поправила она волосы под косынкой и стала прибираться на тумбочке. – Прав был папа, ох как прав, жили бы сейчас в Санкт-Петербурге и горя не знали. Никаких тебе госпиталей, никаких лазаретов, живи как у Христа за пазухой. Ведь уперся, как баран. Нет ничего, кроме флота. Вот твой флот, и кому ты нужен сейчас? – слезно роптала она, выливая сукровицу из банки в ведро.

Николай молча поймал ее руку:

– Понимаешь, Машенька, – выдохнул он страстно, – в Россию внаглую поперли воры и самозванцы. От былой России остался один пшик. Ты сама видишь, что настали такие лихие времена, которых и в революцию-то не было. Каждый пупырышек возомнил себя хозяином страны, и каждый из новоиспеченных правителей норовит оторвать для себя кусок пожирнее да послаще. Потому что ворье осталось в сущности своей ворьем. И как сказал Верещагин: «За державу обидно». Так вот, если я не буду гореть, если ты не будешь гореть, так кто же разгонит тьму. А армия – это единственная сила, на которой держится страна. И я верю, наступит тот день, когда офицер России будет в чести у народа. Как в победном сорок пятом.

– У тебя еще две операции впереди, а ты, чудо от армии, все заботишься о стране, – запричитала опять слезно Машенька, протирая влажным полотенцем лицо Николая. – Ох, господи! Чудо, ты и есть чудо.

Прошли две операции, и как выжил Николай, одному Богу известно. Но рядом всегда была хлопотунья Машенька.

Там же, в госпитале, командующий объединенным Кавказским округом с добрыми пожеланиями вручил ему орден Мужества и присвоил досрочно звание капитана второго ранга. Передавая новенькие погоны с двумя большими звездочками старшего офицера, подмигнул задорно:

– Давай поправляйся и в строй, – и уже прощаясь за руку с Николаем, снова подмигнул, но заговорщицки:

– До адмирала путь недалек, давай дерзай. Тем более, что рядом такая жена! Сам Бог велит стать адмиралом, – шепнул что-то тихо Машеньке.

По уходу из палаты генерал-лейтенанта со свитой офицеров Николай сел на кровать и, подбоченясь, нарочито небрежным тоном по-барски крикнул взволнованной жене:

– Шампанского, музыку и еще цветы, много цветов! – и похлопывал новенькими погонами по кровати.

– А ремня не хочешь? – хлопая его полотенцем, подыграла раскрасневшаяся жена, и они, обнявшись, рассмеялись.

– Не забудь, что ждет тебя завтра, герой, – с тревогой напомнила Машенька.

А назавтра целый час Николай доказывал военной медкомиссии, что он здоров и готов к прохождению дальнейшей службы. В чем с горем пополам, но все же убедил занозистых военных врачей. Но они ему дали строгое, но такое необходимое предписание отдохнуть с полгода.

Идя пешком с Машенькой на вокзал по весенним, пьянящим цветущей сиренью улицам Ростова, он со смехом говорил мечтательно:

– Ну, теперь с таким предписанием мне за три года выдадут отпуск и поедем мы с тобой ко мне на родину, в деревню. Ведь ты ни разу там не была? А я во сне ее каждую ночь вижу.

Возле вокзала у газетного киоска им повстречалась старая цыганка.

– Золотой офицер, давай погадаю. Всю правду скажу, что было, что будет, что далеко впереди тебя ждет! – на удивление молодым голосом пропела она.

– Что было, знаю, что будет, знать не хочу, – отмахнулся Николай, как от назойливой мухи.

– О матери твоей скажу, где она и что с ней?

Он остановился как вкопанный:

– Дай ей пятьдесят рублей, – стаскивая с головы черную беретку, завороженный словами цыганки, сказал он Машеньке.

– Кому? – удивилась она.

Но тут к нему обратился подошедший патруль.

– Ваши документы, господин подполковник, – козырнул начальник патруля, старший лейтенант.

– Почему не по уставу обращаетесь? – обиженно вспылил Николай. – Я – капитан второго ранга и никакой не подполковник. Ясно? – передавая документы офицеру, кричал он.

– Извините, господин под-под, капитан второго ранга, я недавно после института и потому, – бессвязно оправдывался старший лейтенант.

– Бурсак хренов, – все злился Николай в удаляющиеся спины патрульных.

– Да хватит кипятиться, ну неправильно обратился и что от этого? Успокойся, остынь, – пресекла Мария расходившегося мужа. – Так кому ты сказал деньги дать?

Николай обернулся к киоску, но там никого уже не было.

– Да так, почудилось после лекарств, – глухо про говорил он, шаря глазами по улице. Но нигде не увидел старую цыганку. Только невдалеке маячили спины удалявшихся патрульных. – Мираж, да и только, – скорбно вздохнул он.

– А как же моя мама? – начала Машенька прерванный еще в больнице разговор. – Тебе врачи советовали ехать на юг. Может, лучше в Санкт-Петербург поедем?

– Мне каждую ночь моя деревня снилась, а юга подождут до лучших времен. Маму твою мы письмом вызовем к нам на лето в деревню. Может, и моя мама наконец-то объявилась, ведь я ни с кем из деревенских даже не переписывался, и они знать обо мне столько лет ничего не знают, – горько ответил Николай. – Едем в деревню и баста, это лучшее в мире место для отдыха душе и телу.

4

Вице-адмирал Федоров раскурил трубку и, бросая горящую спичку в массивную бронзовую пепельницу, прохрипел с дымом:

Сейчас ты назначаешься командиром батальона, а по окончании полугодового отпуска твоя кандидатура будет выдвинута в слушатели военной академии Генерального штаба. Думаю, что ты, как никто другой, достоин быть адмиралом.

– Извините, товарищ адмирал, а как быть с моей женой?

– А что с вашей женой? – удивленно взметнулись брови адмирала. – Ей ведь положен отпуск по уходу за раненым мужем. Проблемы нет! Все согласовано с отделом культуры. Вопросы еще есть? – спросил напоследок адмирал.

– Никак нет! – бодрым голосом курсанта рявкнул офицер и, четко развернувшись, вышел из кабинета начальника штаба флота.

Он шел к жене сияя, как начищенный медный самовар. Она ждала его на лавочке возле дверей штаба.

– Улыбка без причины – верный признак дурачины, – встретила она его словами с такой же лучезарной улыбкой. – Ну как, всех победил, вояка?

– Как вы разговариваете с новоиспеченным командиром батальона? – хвастливым тоном и высокопарно ответил он ей.

– А что, эта должность главнее должности бригадира сантехников? – делая изумленные глаза, прыснула Машенька, подыгрывая ему.

– Ну, как тебе сказать, примерно равна должности прицепщика, причем прицепщика высшей квалификации, – поднимая Машеньку на руки и целуя ее в нос, хохотнул он. И запел, дурачась:

– А сегодня на полгода мы в отпуск едем, мы едем, едем, едем в далекие края, хорошие соседи, отличные друзья.

– Почему едем, а не летим? – спросила она, становясь на землю. – Отпусти, тебе нельзя еще подымать тяжести. Да и перед людьми неудобно, что подумают?

Николай расцепил руки и улыбчиво вздохнул:

– Потому что прицепщик должен увидеть то, к чему он прицепился на всю жизнь, увидеть свою землю.

– Сегодня едем, а воинское требование ты взял?

– Взял, взял, – успокоил ее Николай. – На вечер пригласим Мухомора и Зайца с Лычком.

А ночью они им помогали занять места в купе скорого поезда «Владивосток – Самара», трое слегка подвыпивших офицера морской пехоты затащили в купе вещи отъезжающего товарища.

– Ты обязательно заедь к моим в Сызрань, это рядом, не пожалеешь, встретят, как Бога. Передай, у меня все хорошо, – убеждал капитан-лейтенант Лыков Николая, разливая в купе коньяк по стаканам.

– А это, как говорится, за добрую дорогу, – и он залпом выпил. Плеснул еще по стаканам, но тут уж Мария возмутилась.

– Вы что нас, как навсегда, провожаете? Всего-то на полгода. Вот через полгода и пьянствуйте, сколько влезет, – скандально закричала она на офицеров.

– А что он, в полевой форме едет? Что у него, парадки нет? А то одет, как на тренировку по рукопашному бою, – пьяно выступал перед Машей Мухомор, кивая на товарища.

– А, ты его спроси! – сказала она, как обрезала, уставшая от сборов, излишней суматохи и пьяных тостов сослуживцев на дорожку.

– Ты почему не в парадке? А еще самый молодой капитан второго ранга! – пристал к Николаю Мухомор. – И орденов, как у собаки блох!

– Мне что, по деревне в пижаме ходить? – хмельно окрысился Николай.

– Надень костюм, – присоветовал вклинившийся в разговор капитан Заяц.

– Я, может, скупердяй. Дался вам этот костюм! Давайте лучше выпьем и выйдем на перрон, Машеньке уже спать пора! – предложил он компанейским друзьям.

И они выпили еще по одной. Затем охотно согласились выйти на перрон. Мухомор захватил остаток коньяка в бутылке и пошел, напевая песенку:

– Перрончик тронется, вагон останется.

Только они сошли на землю, как поезд тронулся. Николай запрыгнул на подножку вагона и помахал друзьям рукой. Лычек прокричал на прощание:

– Не забудь заехать в Сызрань.

Когда Николай вошел в купе, Машенька уже ему приготовила постель на нижней полке и сама укладывалась напротив.

– Ложись уж, горе неугомонное. Не то будешь топтаться полночи, – пробурчала она недовольно и отвернулась, засыпая.

Николай потихоньку достал дорожную сумку и стал вытаскивать из нее и складывать на стол у окна темный в светлую полоску костюм, рубашку, новенькие туфли, подумав секунду, вытащил плащ и повесил на вешалку у дверей, предварительно разгладив его рукой.

– А то пристали, чего это я в ХБ еду. Может, у меня все продумано, – шептался он сам с собой, складывая гимнастерку с орденами брикетиком. Затем достал матросский вещмешок и засунул туда сапоги морпеха, гимнастерку, брюки и портупею. Завязал и потряс вещмешок, остался вполне доволен проделанной работой. Переоделся в гражданский костюм, сунул в рот сигарету и, вздохнув, с чувством выполненного долга пошел в тамбур курить. Вернулся и, не раздеваясь, завалился спать на нижнюю полку. Проснулся часа через четыре оттого, что Машенька, смеясь, объясняла кому-то:

– Да дружки его сегодня ночью провожали, вот он и нахрюкался до поросячьего визга. Теперь вот завалился в одежде, и когда успел переодеться? – гадающе пропела она.

Николай открыл глаза и перевернулся на спину. В ногах Машенькиной постели, подняв угол матраца, сидел невысокий, пожилой мужчина с рюкзаком на коленях и охотно поддакивал:

– Это дело хорошее, что друзья провожали. Но, увидев проснувшегося Николая, стал с какой-то ноткой виноватости объяснять ему:

– Меня проводница подсадила к вам. Не стоять же в коридоре, мне-то ехать десять часов на вашем быстром поезде до станции Зима. Слыхал, небось, про такую? Как не слыхал? – ошалело изумился мужчина на отрицательное мотание Николая головой. – Дык в нашенских местах знаменитый по всей Рассей поэт Евтушенко родился. Я, правда, с ним лично не знаком, врать не буду, но мой двоюродный братец в бесштанном детстве с ним по улицам рысачил. А городок у нас хороший. Как пойдет весна кипеть, задохнешься от красотищи такой, а воздух такой духмянистый, прям тебе сущий диколон, да и только! – И мужичина восторженно затряс копной серебристых волос.

Николай спустил ноги на пол и виновато посмотрел на свои туфли:

– Извини, я забыл вчера их снять, – буркнул он собиравшейся идти умываться Машеньке.

– Скажи спасибо, что не забыл в поезд сесть, – выходя из купе с полотенцем на плече, буднично сказала она.

Голова болела, как после литра самогонки. Николай выудил из внутреннего кармана костюма бумажник и машинально заглянул в него. Деньги и документы были на месте.

– Пойдем, отец, освежимся? – предложил он мужчине, показав пальцами на шею.

– Какой там освежиться. Денег сто рублев осталось, на все житье-бытье. Живу-то я один, никто более и не поможет. Женка в прошлом годе померла, сын где-то по белу свету блукает, про родителя насмерть забыл и носа не кажет. Что сделаешь: оперились – разлетелись по жизни. А я к куму в гости ездил, там и пропился, – длинно пояснил он, отказываясь от соблазна.

– Да я тебя приглашаю. При чем тут кум? – Николай за плечо поднял мужика с места и подтолкнул к дверям. – Ты рюкзак-то оставь, никто его не упрет.

Деньги у Николая были, и деньги хорошие. Командировочные за последнее участие в боевых действиях, отпускные за полгода. Да к тому же отдали какие-то пайковые за банановую республику. Так что насчет денег он не хромал.

При выходе из купе повстречались с Машенькой.

– Мы пойдем перекурим с соседом, – соврал он ей, и они напрямую отправились в ресторан.

Сели за столом напротив друг друга. Пока официант нес коньяк с закуской, они познакомились поближе.

– Меня Николай зовут, – сунул он руку мужчине.

– А меня дядя Степан, – смущенно представился тот, ручкаясь с Николаем.

Пришел официант, принес заказ. В это время стояли на какой-то большой станции. Стояли около пяти минут. Николай смотрел в окно на перрон, на спешивших к поезду пассажиров. К их вагону подошли трое мужчин. Старшему было лет под сорок, он был обладателем угрюмого корявого лица и беспалой левой руки. С косым шрамом по всей морде. Остальные двое были моложе Николая. Почему он обратил именно на них пристальное внимание? Он и сам не знал, просто почувствовал в их развязной походке что-то пугающе-зловещее. Они источали угрозу.

Во время пира сунул дяде Степану в нагрудный кармашек пиджака пятьсот рублей.

– Это тебе на хлеб, – успокоил он заартачившегося было мужичка. И как почувствовав недоброе, заторопился в купе.

Возвращались возбужденные и довольные проведенным утром. Напротив их купе стоял долговязый парень, один из увиденных Николаем в окно вагона-ресторана, и прощупывающим взглядом встречал идущих. Взглядом неуютным, колючим.

– Вы куда? – спросил настороженно и дерзко.

– На кудыкину, – усмехнулся дядя Степан и потянул дверь.

Долговязый агрессивно и решительно дернул его за рукав куртки. Николай, видя, что дело принимает ни с того ни с сего дурной оборот, жестко оттолкнул парня и зашел в купе за стариком.

– О-о, орлы с грошами слетелись. Это они? – спросил молодой, стоявший возле Машеньки с ножом в руке.

Старший стоял при входе справа, прижавшись к стене, и так же с ножом. Николай, мгновенно протрезвев оценил создавшееся в купе положение. Но мешал дядька Степан, стоявший между кучерявые и Николаем.

– Гони монеты, и свободен, – прохрипел корявый справа.

– Сейчас, сейчас, – торопливо и якобы испуганно согласился Николай и на полшага придвинулся к корявому.

Молодой в это время толкнул старика на лавку и тем самым освободил место для схватки. Машенька, вскочив, схватила бутылку лимонада со стола и ударила кучерявого по голове. Это и послужило сигналом к драке.

Еще не успели разлететься осколки от разбитой бутылки, как Николай ребром ладони по горлу наглухо вырубил пожилого гопника. Тот рухнул мешком на пол. И тут же кучерявый сложился, как складной метр, обхватив живот руками. Упал на колени и тщетно по-рыбьи пытался вздохнуть, безуспешно ловя ртом воздух.

– Вот так горбатых лечат! – сказал свою любимую присказку Николай и подмигнул ошарашенному и онемевшему от произошедшего за долю секунды старику. Старик очумело барахтался на полке, пытаясь встать на ноги.

Но тут скрипнула певуче дверь, и Николай, порывисто обернувшись, встретил долговязого прямым ударом в лоб. Поймал разом обмякшее тело, затащил в купе и положил на ноги уже очухавшегося кучерявого, поднимая с пола им же оброненную финку. От греха подальше.

– Мы же ничего, мы просто… – умоляющим голосом пытался он что-то сказать, но тут же замолчал, наткнувшись на беспощадно жесткий взгляд Николая.

– Ну, ты настоящая жена офицера, – прижимая к груди вдруг неожиданно расплакавшуюся Машеньку, нежно говорил он ей, гладя по русым волосам.

– Ты всегда так, оставляешь меня одну с уродами, – всхлипывала она, тормоша Николая за плечо. – Он же меня, идиот, чуть не зарезал.

– Кишка слаба у живодристика, да я же всегда рядом с тобой, милая, никогда и никому я не позволю тебя обидеть. А теперь ступай, Машенька, к проводнице, вызывайте дежурную милицию с первого вагона.

Машенька, не переставая всхлипывать, неловко перешагнула через тела лежащих друг на друге горе-налетчиков и пошла к проводнице.

Николай присел на корточки перед пожилым и похлопал отрезвляюще по расписанной шрамом щеке:

– Вставай, дядя, приехали!

Фраер заурчал, приходя в сознание:

– Ты чего, орел, мы же хотели пошутить? – промямлил он и подавился кашлем.

– Я тоже пошутил, – разжимая пальцы старшего и вытягивая выкидной нож, ответил улыбчиво Николай. – Ничего у нас шуточки, верно! Правда эта хохма едва тебе жизни не стоила. А еще раз так пошутишь, башку оторву. Все понял, шутник хренов?

Старший попытался вместо ответа левой рукой ударить Николая, но офицер мгновенно нажал ему пальцами на сонную артерию, после чего ретивый блатной обмяк и уронил голову на грудь.

Прибежавшие два сержанта милиции очень оперативно повязали налетчикам ласты и уволокли их в свою вагонную кутузку.

Под Омском старик, стоя уже на перроне, долго прощался с Николаем, не выпуская его руку:

– Так не забудь попроведовать меня, в деревне у любого спросишь, где живет Рудявко, и тебе покажут. Я всегда буду рад. Встречу, как мил гостей.

А потом Николай еще долго с подножки вагона махал ему рукой. Не веря в то, что жизнь еще когда-нибудь сведет их вместе.

Через несколько дней они с Машенькой стояли на перроне города Самары и дожидались оренбургского состава. Не доезжая до Оренбурга, вышли на станции Сорочинская и, сторговавшись с водителем красных «Жигулей», глубокой ночью приехали в деревню Николаева детства. И не раздеваясь, дико уставшие, завалились спать. А днем Николай отдирал с окон прибитые им же самим доски, а Машенька, мурлыча песенку, хлопотала по избе. И было все так, как бывает у людей, которые очень долго не были дома. Подходили соседи и знакомые и, узнавая его, как-то шутливо-радостно здоровались с ним. Николай восторженно ручкался с ними и приглашал земляков повечеру к нему в гости, отметить их долгую разлуку.