Текст книги "Внук кавалергарда"

Автор книги: Валерий Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Пятьсот-веселый

Этот пригородный поезд зэки прозвали бичевозом, торгаши и спекулянты – барыгой, молодежь – пятьсот-веселым. Отправлялся он со станции Оренбург на границу с Куйбышевской областью, шел долго, останавливаясь возле каждой деревеньки. А мог остановиться для чего-то в степи, постоять минут пять, подумать и тронуться дальше. Такой уж был поезд, с причудой, со своим куражом. Со станции Оренбург отправлялся он в свой упрощенный вояж так же упрощенно или, скорее всего, оригинально для поезда. Так отправляется повозка с постоялого двора.

Смена машинистов, два молодых парня, Егор да Мишка, медленно подавали поезд вперед, высунувшись из окон.

Проводниц было трое, по одной на два вагона. Тетя Нюра, женщина лет пятидесяти, Анна Васильевна – женщина лет тридцати пяти и Аннушка – девушка восемнадцати-двадцати лет. Все трое были по разным причинам незамужними.

Пересмешники так его и звали: поезд Анькин.

По будням отъезжающих было немного, так, раз-два и обчелся, но по пятницам и субботам был сущий ад для проводниц. Народу тьма-тьмущая. В основном по лицам все знакомые, спешившие под выходные попасть в родные места. Тут у Аннушек начинался такой бедлам, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Сегодня как раз была пятница, день полной катавасии и неразберихи.

Поезд тронулся, но через десять секунд остановился, так как из дверей своего переднего вагона, размахивая сигнальным флажком, что-то кричала машинистам тетя Нюра.

Когда разобрались, то оказалось, что к поезду спешат опоздавшие на него. Это была беременная молодая женщина под руку с парнем, военный моряк с семьей и кучей баулов.

– Корабли тоже отправляются, когда захотят? – кричал обиженно машинист военному, перекатывая па пироску на губах.

– А ты, оболтус, сдай назад, видишь, люди по луже идут, – кричала ему тетя Нюра, помогая женщинам подняться на ступеньки вагона.

– Для моряков это пыль, – язвительно ответил машинист и скрылся в окошке.

Поезд наконец-то тронулся, но, проехав метров триста, снова заскрипели тормоза, и он остановился.

– Кого еще забыли? – крикнул раздосадованный случившимся машинист и витиевато матюгнулся.

По вагонам забегали два сержанта милиции, но, так и не найдя хулигана, кто сорвал стоп-кран, в журнале по дежурству отписались:

«Ввиду самопроизвольного торможения стоп-крана поезд простоял три минуты».

Тетя Нюра, согнав молодых в переднем отсеке вагона, усадила беременную женщину с парнем, а в следующем – военного с семьей, и поезд поехал в свое муторное путешествие.

– Не знал, что «Барыга» по расписанию отправляется, в мою бытность такого не случалось, – хохотнул военный моряк, снимая костюм, – такое дело надо обмыть, – и полез в сумку.

– Брось дурачиться! Ты уже в ресторане наобмывался: и родную деревню, и даже собачку в конуре, – взвизгнула жена, вцепившись в раскрытую сумку.

– Имею право! Неделя, как вернулся из похода, а тут свои жандармские законы! – обиженно сказал военный и отнял у жены сумку.

– Ох, неумные мы, Свет, что отправились с отцом в его захолустную деревню, лучше бы поехали в Крым и отдохнули по-человечески. Пусть бы отец один здесь с навозом возился да пил бы каждый день без надзора, – высказав все дочери, она встала и протиснулась в купе проводников.

Сидящие в проходе студенты забренчали на гитаре и охрипший, под Высоцкого, голос запел, черт знает о чем.

– Под такую песню только выпить стоит, – подмигнул военный сыну, доставая из сумки бутылку коньяка.

Сидевший напротив старик тоже полез в свой баул и достал пирожки.

– Вот, не побрезгуйте, закусите. С мясцом! – аппетитно сказал он и вытащил следом бутылку пива. – К бабке в больницу ездил, захворала старая, – пояснил он.

Молодежь начала в голос спорить, что за звание у военного моряка. Почти единогласно сошлись на том, что он майор.

– Не бывает у моряков майоров, – загорячился прыщеватый студент.

– Ему лучше знать, он в стройбате служил, – поддержал со смехом второй, белобрысый.

– Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, – добавил бренчащий на гитаре.

– Парни, не составите нам компанию, – приглашением к столу прервал их спор военный.

Парни к нему охотно потянулись.

– Давай, отец, по маленькой, за знакомство, – поднял военный пластмассовый стаканчик, во вторую руку взяв ломтик яблока.

Старик уважительно поднял свой стаканчик. Столпилась подошедшая молодежь. Женщины, сидевшие по лавкам, кто с уважительной, а кто и с брезгливой миной перешли на лавку студентов.

– Баба с воза – коню легче, – прокомментировал старик уход женщин.

– Папа, имей совесть! – вспыхнула дочь военного, резко поднялась и с обиженным лицом ушла вслед за матерью.

– Фу-ты ну-ты, – покачал головой моряк. – Я тридцать лет назад по этой дороге ездил, скажу вам, ничего не изменилось, и имею я право столько лет спустя вновь по ней проехать. Вспомнить буйные дни своей молодости, – обратился он к столпившимся студентам.

– Имеете, имеете, – вразнобой согласились те, принимая стаканчики. – А вы, простите, кем на флоте? – полюбопытствовал один, закусывая долькой яблока.

– У меня мирная профессия – доктор, а точнее начальник медицинской службы первой эскадры, и по званию я не майор, а адмирал, – с улыбкой ответил он парням. – А у вас, видно, военной кафедры нет, поэтому вы в званиях и не разбираетесь. И на лампасы ноль внимания, – весело упрекнул адмирал.

– У нас только сопромат есть, – кисло ответил прыщеватый студент.

– И поэтому ты, завалив сопромат, женился?

– А может, я по любви! – оправдывался прыщеватый.

– Адмирал в оренбургских степях – все одно, что крокодил в Арктике, – раздумчиво проговорил белобрысый студент.

В противоположном конце вагона, у туалета, поднялся скандальный шум, визг и слезливые женские голоса. Тетя Нюра шомором побежала туда, беспардонно расталкивая стоявших в проходе. Любопытствующий сын адмирала сорвался вслед за ней.

– Досужая ворона, – крикнул ему в спину адмирал, разливая остаток коньяка по стаканчикам.

– У меня пареньком сын точно таким был, бывало, что-то, где-то случится, он непременно там, такой антересующийся… – промолвил горестно старик, протирая ладонью морщинистое лицо. – Бабка больно убивалась, – тяжело бросив фразу, замолчал старик.

– Простите, неловко спрашивать, но что произошло с ним? – положив свою руку на руку старика, поинтересовался адмирал.

– Да уж в институте учился, когда в Куйбышеве хулиганы зарезали, – выдавил из себя старик и разом как-то весело продолжил: – Малаек у меня еще трое. Правда не знаю, где они рассыпались по белу свету, – и горько тряхнув головой, на той же печально-веселой ноте закончил: – Почитай десять лет глаз перед нами, перед старыми, не кажут, значить, мы плохими родителями были, все девки, сынов более нет.

Адмирал, поднимая стаканчик, сказал молодым:

– Так выпьем за горе отца. Как вас по батюшке?

– Иван Иванович!

– За горе Ивана Ивановича, не чокаясь, – и адмирал, морщась, выпил. – Сколько ни пью, а все кажется, что самогонка. Я ее лет в пятнадцать первый раз выпил, а привкус по сей день мучает, – хохотнул моряк, наливая молодым. – Вот тебе и напиток богов.

Вернулась тетя Нюра и, остановившись в проходе, начала рассказывать адмиралу о случившемся:

– Девчата передрались, напились пива, и одна вспомнила, что ее подруга на ее ухажера глаз положила, и тут началось воспитание несовершеннолетних. Еле разняла, такие агрессивные, просто ужас. Вот тебе и будущие матери. Просто какие-то махновки. Пойду, а то у меня там еще одна девчушка рожать удумала. А вам чаю не нужно? – и сама же отрицательно ответила: – Какой тут чай в такой неразберихе. Спасибо, ваши родные хоть помогают.

Пришедший адмиральский мальчуган начал с восторгом рассказывать:

– Три девчонки как начали одну молотить, а она как даст рыжей прям сумкой в глаз.

Но адмирал поднятием руки остановил поток его горячих слов:

– Не торопись, уже все знаем. Лучше сиди с вещами, а я пойду к роженице. Все-таки я врач. Может, чем и по могу. – А ты сиди тут, ни шагу отсюда. Приказ ясен? – уходя, строго предупредил он сына.

Мальчишка покривился, но бодро ответил:

– Ясно, товарищ адмирал!

Старик забулькал по стаканчикам пивом из бутылки.

– Отец, а вы воевали? – спросил у старика белобрысый, принимая протянутый стаканчик.

– А как же, воевал! – ответил старик, глотая пиво. – Или, как мой сосед говорит, дрались, как львы в камышах.

– А вы много немцев убили? – поинтересовался прыщеватый.

– Откуда я знаю, все стреляли и я стрелял, а сколько – один бог ведает, – ответил бесцветно он и опять полез в сумку.

Из соседнего отсека доносились болезненные крики женщины и успокаивающий голос адмирала:

– Глубже дыши, все будет хорошо.

Проводница тетя Нюра стала выгонять из отсека пассажиров и навешивать одеяло в проеме:

– Тут потеснитесь, сами видите, какое дело.

Через время стоны стихли. А еще через время, боднув одеяло головой, вышел адмирал с новорожденным ребенком на руках.

– Человек родился! – громко и весело сообщил он. – Мужик родился, будущий моряк. Смотрите, какой славный бутуз! – и высоко поднял новорожденного вверх.

Отец карапуза испуганно кинулся к нему:

– Не уроните, бога ради, он еще скользкий.

– Не боись! Все будет у него в жизни отлично, всегда будет на плаву, – предрек адмирал, передавая ошалелому отцу ребенка.

– Мы к матери в деревню ехали. Валюша думала там рожать, а вон как получилось, родила в пятьсот-веселом, – виновато объяснял он проводнице, бережно держа младенца.

Жена адмирала затормошила его за рукав рубашки:

– Станция Сорочинская на подходе, ну, пошли, повивальная бабка, собираться.

– Вот, всю жизнь был хирургом, а в пятьсот-веселом стал акушером. Роженице больше соков и отдыха, – крикнул он, уходя, отцу ребенка, разом как-то захмелевший.

– Как вас зовут? – крикнул адмиралу отец новорожденного.

– Юра! – ответила жена адмирала, заталкивая мужа в свой отсек.

– Мы так сына назовем!

Молодые парни в отсеке взялись помогать собираться адмиралу и гурьбой с вещами пошли на выход. Поставив чемоданы и сумки на перрон, они, прощаясь, долго трясли адмиральскую руку, как всегда при скором прощании говоря обыденную нелепость:

– Не забудьте этот рейс!

И поезд тронулся. Они на ходу запрыгнули в него.

Во всех окнах вагона виднелись провожающие лица. Даже драчливые девчонки прощались с ним. И старик моргал ресницами в окно.

Адмирал заметил в первом окне счастливого отца с новорожденным и долго махал им фуражкой:

– Счастливого пути тебе, тезка.

А пятьсот-веселый набирал скорость. Пятьсот-веселый шел дальше по веселому маршруту Оренбуржья.

«Хорошо, что ты есть…»

На заводском конвейере горб ломать – не малина. Тошниловка, а не работа. Впору волком взвыть от однообразия и духовной серости. А со смены в общагу придешь, в клоповник поганый, и от тоски не знаешь, куда себя деть. Если деньги водятся, то полбеды… В кабаке свет приглушенный, музыка ненавязчивая и шлюхи пиявочно-алчные.

А денег нет, смотри по телику съезд народных депутатов. Бесплатно. До одурения.

Витька Брылев первый год, как с армии вернулся, шибко идейным был. В библиотеку записался, регулярно, почти бегом, комсомольские взносы платил, на всяких собраниях справедливые пузыри пускал. Все за работяг ратовал. А на второй год – как отшептали.

Семьсот рублей, что за год на сберкнижку собственным горбом нагреб, за три дня в кабаке спустил. А жить-то дальше надо, а есть в первую очередь.

И тут пошло и поехало не хуже, чем на конвейере.

На Витьку Брылева снизошло творческое вдохновение. Наловчился он из толстой резины всякие художественные фиговины создавать. Там бабу с шикарной грудью или козла с витыми рогами. Но такое творчество большим спросом не пользовалось. Так один-двое возьмут для собственного интереса, поставят магар, и баста.

И тогда Брылев перешел на более внушительные вещи. Так сказать, даже солидные и очень народу необходимые.

Кастелянше вырезал для пометки общаговского белья штамп «Мужское общежитие». За такое творчество получил в благодарность новое одеяло и подушку со свежей ватой.

С того дня с сорочьего языка кастелянши заказов повалило тьма-тьмущая.

Одному горемыке, тунеядцу такую печать в трудовую сварганил, комар носа не подточит.

Тунеядец от радости, Брылев от гордости два дня в кабаке гудели за золотые руки Брыля.

Потом еще не раз резал и печати, и штампы для разных заказчиков. Всех не упомнишь.

И вот как-то раз под вечер сидит в своей общаговской комнатушке и вдохновенно колупается в монолитном резиновом каблуке, вырезая печать для удостоверения водителя трактора. И тут без стука вваливается воспиталка, такая из себя желтушечная, гундящая финтифлюшка. Плюхнулась мосластым телом на кровать, закинула ножку на ножку, так что стало видно розовые панталоны, и просипела, закуривая Витькин «Интер». Вообще у нее привычка такая была – кругом без стука и все без спроса.

– Слушай, Брылик, изобрази мне печать, «Личная библиотека» такой-то, а вместо герба Советского Союза мой несравненный профиль. И поджав губы капризной гузкой, кокетливо повернула взлохмаченную рыжую го лову.

Витька фыркнул, лупу из глаза на пол уронив, и чуть не ляпнул: «Крокодилов не изображаем!» Да вовремя язык прикусил. Знал, баба злопамятная и, как кобра, мстительная.

– В долгу не останусь, – завинчивая окурок в горшок с цветком, игриво подмигнула она. – Подругу скину, шик-модерн, первой свежести, а сверху полкило водяры, годится? – и пошла, виляя задом. У дверей обернулась и снова подмигнула.

– Я такой Герасим, что на все согласен, – ответно подмигнул он.

Витьке поразительно не везло на смазливых девок. И не потому, что был из себя ни богу свечка, ни черту кочерга. Нет, был он обыкновенным парнем. Просто не везло и все тут.

Выходя, приблатненная чучундра свои координаты бросила:

– Вторая женская общага, комната номер шестьсот шестьдесят восемь, мы с твоей лапушкой вместях ютимся, – и хлобыстнула дверью.

– Шалава, – брезгливо выбрасывая из горшка окурок в форточку, обозленно процедил сквозь зубы Брылев, – и ведь какой-то идиот назначил эту лахудру воспитателем, тьфу ты, – плюнул он в сердцах на пол и пошел мыть руки.

Печать такого содержания для Витьки – дело плевое. На следующий день она была готова. По завершении творческой работы надел толком не ношенный костюм, фетровую шляпу для солидности и отправился по адресу. Предварительно закупив бутылку коньяка и коробку конфет, не надеясь на щедрость воспиталки. К тому же он шел знакомиться с Лапушкой, а значит, все должно быть на уровне.

По дороге повстречалась соседка по общаговскому коридору, простенькая, миленькая девчушка. Она всегда помогала Брылеву, то картошкой выручит, а то и сама сготовит ему. Отзывчивая, хорошая девчушка. Да и на лицо приятная, не крокодил какой-то. Витька и относился к ней, как к сестре. Хотя ни родителей, ни сестер у него никогда не было. Вырос он в детдоме. И всей родней у него была вот только соседка по имени Лида да котенок по кличке Барсик.

– Ты куда отправился? – спросила она, останавливаясь и перехватывая хозяйственную сумку в другую руку.

– А куда казак ходит, – хохотнул он, сбивая на затылок ухарски шляпу, – по лебедям, токмо по лебедям.

– Баламут ты, – урезонила она, поправляя косынку. – Цветов бы купил, если на свидание идешь, – посоветовала тусклым голосом Лида и, покачав головой, пошла к своему общежитию.

– Цветов! А хрен со смаком не надо? – покривился Брыль, заходя во вторую общагу. Там долго объяснял вахтерше, что он пришел к воспитателю их общежития Моргамовой Лиле. Вахтерша, подслеповато щурясь, долго тыкала пальцем в книгу поименно проживающих и в конце концов нашла нужную фамилию.

– А я ее знаю, – расплывшись в лучезарной улыбке, сообщила она Витьке и отправила его на шестой этаж.

– Но никакой пьянки! – крикнула она ему в спину.

Витька, на лифт чихая, на шестой этаж горным козлом влетел. Идя сумрачным коридором и всматриваясь в едва приметные номера комнат, ощущал в груди холодок тревожный. Глянул мельком, вроде бы комната шестьсот шестьдесят восемь, толкнул дверь, не задумываясь, и ослеп. По совести говоря, свет не самый худший из способов ослепления, имеется тьма других, которых и врагу не пожелаешь. Но Брыль ослеп. Ослепленный неземной красотой девушки, он застыл на пороге в позе ошалелого странника.

Такую раз увидишь, и всю жизнь ее помнить будешь. Не девушка была, а сплошной восторг.

– Вам кого? – вставая с кресла с книгой в руке, без удивления спросила она, – та, что красотой своей была ярче, намного ярче дозволенного Богом. А у дьявола мера своя.

– А-а, мы-мы-мы… – вспомнил оцепеневший Брыль некоторые буквы алфавита, но еще было непонятно, какого языка, робкий от своего неверия.

– Вы дверью ошиблись? – высказала она свою догадку.

Брыль возмущенно вспотел от такого ненормального вопроса.

– Это тебе, – кладя на стоявший у двери стол коробку конфет, осевшим голосом сказал он и украдкой вытер о штанину липкую от пота ладонь.

– Благодарю вас, но никак не могу вспомнить, где и когда мы перешли на «ты»? – в прежнем, мягком тоне, но озадаченно поинтересовалась она.

– А на «вы» у нас только выродки да выб… – попытался пошутить он, но тут же по ее лицу понял, что сморозил очередную глупость.

Он ненавидел себя за свою дохлую неловкость, за скукоженность, пытался убедить себя, что перед ним простая русская девка со всеми вытекающими из этого последствиями. И чем больше он убеждал себя в этом, тем больше делал глупостей.

– Что, будем, как в Англии, ждать, когда нас представят друг другу? Меня обещала познакомить с тобой твоя соседка, так будем ждать ее? А может, лучше выпьем за русский, лучший вариант знакомства, и поставил на стол бутылку.

– Какая соседка? – недоуменно удивилась она и ищущим взглядом пробежала по комнате, поправляя волнистые русые волосы, ниспадающие на плечи.

Витька и сам уже понял, что он попал не в комнату воспиталки Моргамовой, и виной всему была его невнимательность, он, ошалелый, перепутал нумерацию комнат. Но отступать было некуда. Не забирать же со стола бутылку коньяка и коробку конфет и, как оплеванному, идти на поиск Моргамовой.

– Что, мне вахтершу пригласить, чтоб вас выпроводили? – спросила она, глядя на его понурое лицо.

– Да хоть самого директора завода. Нас с пятого цеха хоть кто уважает, кругом в почете, – рисанулся он секретным военным цехом, зная о его серьезной значимости у населения города. Открывая бутылку, продолжал откровенно выпендриваться перед красавицей.

Она сняла золотистые очки и обожгла Брыля голубизной своих глаз.

– Так вы работаете в пятом цеху и что же вы там делаете? – поинтересовалась она каким-то вкрадчивым голоском и пододвинула стаканы.

Он не должен был говорить о назначении цехов, это была военная тайна. Тайна, которую знал весь город… Но голубые глаза девушки звали его на откровенность. И он посыпал откровенностью. Все о работе своего цеха и о конечной продукции завода. Он даже представить себе не мог, что в нем зарыт такой талант рассказчика. И вчистую забыв о подписке, он выложил все, что знал про завод. А знал он о работе и конечной продукции всех цехов немало. Вот его и поперло на откровенность.

После выпитого стакана за «знакомство» его понесло на объяснение, как он сюда попал, то есть в ее комнату.

– Ну, Лилька Моргамова попросила печать ей сварганить, приходи, говорит, ко мне в общагу, водярой угощу, с соседкой познакомишься. Ну, вот я и пришел, да, чуть не забыл, – он вытащил и положил на стол печать «Личная библиотека Моргамовой». – Передай, когда придет, всех делов-то было раз плюнуть.

С затаенной гордостью рисовался он перед голубоглазой. Мол, смотри, кто перед тобой, «ювелир», а не слизняк из колхоза.

Незнакомка достала из кармана халата очки и стала тщательно рассматривать продукцию Брыля, ни слова не говоря.

Витьке стало обидно за ее гнетущее молчание и он, плеснув себе еще в стакан, принялся горячо рассказывать ей, кому и что он создавал. С его слов выходило, что он непревзойденный мастер по подделке документов. Она молча слушала, думая о чем-то своем.

Когда создавшаяся неловкая тишина дошла до предела, Брыль не выдержал и выпил один, но с обязательным тостом:

– Душа, примешь? – спросил он у своей души и тут же сам ответил: – Не приму. Тогда подвинься, не то обо лью.

Она даже не улыбнулась его шутке-тосту. А покручивая в пальцах треклятую печать для Моргамовой, сказала торопливо:

– Ты подожди меня, я только схожу к соседке, – и ушла, унося печать в кармане халата.

Витька не обратил на это особого внимания, а по ее уходу раскрепощенно плеснул себе еще в стакан.

– Для храбрости! – чокнулся он с ее стаканом и вы пил залпом.

В голове начали вырастать в пошлый ком скабрезные мысли, Брыль, как бы отгоняя их, затряс патлатой головой. И тут в комнату ворвались три милиционера. Витька даже разъяснить ничего не успел, как лихие опричники, не говоря ни слова, жестко скрутили ему ласты и поволокли на улицу, где их дожидался уазик.

Утром к Брылю в камеру пришел дознаватель и начал бодаться вопросами: «Откуда вам известно о продукции пятого цеха? Вы попадали в этот цех и кто вас проводил туда? И кто вас научил подделывать документы?»

В общем, вопросов было столько, что хватало на тележку с прицепом. Брыль отказывался, как мог, но мент прицепился репьем и все мытарил душу. Брыль ни черта понять не мог, кто его заложил. Но через пять минут все неприятно выяснилось.

Мент пригласил свидетеля, и вошла та красивая девушка из общаги, в форме прапорщика вневедомственной охраны. Охраны завода. Вот тогда все встало на свои места. Витька поник головой и согласился со всеми навешанными на него обвинениями и расстроенно подписал их, ненавидя белокурую красавицу и себя за слюнтяйство, в первую очередь.

Суд был скорый, на бегу, на лету, и впаяли Брылю два года с отбыванием наказания в колонии общего режима.

Витька скинул брезентовые рукавицы и присел на штабель досок перекурить. Рядом присел столяр Митюхин и за компанию засмолил сигарету.

– Вот ты про красивую девку рассказывал, а она по нутру поганая баба, я тебе скажу, – толкнул он весело Брыля локтем. – Ты ее напои, а она тебя еще и заложит. Вот та, что к тебе второй год на свиданку приезжает и хавчик домашний привозит, вот это баба, всем бабам фору даст, добротой своей и сердечностью. А какая баба станет за сто верст жрачку везти и новости балаболить?

– Нет, Витек, ты эту бабу не теряй, – похлопал он Брыля по плечу. – А теперь пошли работать, шифоньер куму делать, не то съест живьем и не подавится.

И уже стоя возле включенного станка, прокричал, приложив ладонь ко рту:

– А девка ничего, видная. Ты про ее, сынок, помни за всегда. Она хороший человек.

После смены Витька Брыль сидел в бараке перед тумбочкой и положив на нее листок бумаги, вспоминал с теплотой в сердце соседку по общаге Лиду. Вспоминал, как они виделись перед общагой Моргамовой и сказанные ею мягкие слова: «Ты хоть бы цветов купил».

Брыль чему-то счастливо улыбнулся и аккуратно вывел первые строчки письма: «Хорошо, что ты есть!» И это была его правда, он подпер голову кулаком и задумался, глядя в вечернее окно на зубчатые верхушки соснового леса.