Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Причина передвижки проста и закономерна: в Заречье стало плохо. Кончались припасы жратвы, водки и табака, а взять было негде. Разок, правда, послали бригаду в ближайшие села, на разбой. Грабанули два магазина, да кабанчика в крайнем дворе реквизировали, у того же мужика картошкой разжились. Но этого мало, конечно, на всю команду. Да и какой харч в селе? Поганый харч, сами же туда всю дрянь сваливали. Водка отрава, курево – для дикарей, продукты – хоть сразу на помойку. К тому же легковым транспортом не везде проедешь и много не привезешь, да и заправляться негде стало. В свое время не озаботились, а теперь с пустыми баками до ближайшей колонки (верст семьдесят) никак не получается. Отобрали было на шоссе грузовик подходящий, без слов выкинув на обочину водителя, да он так и не завелся. Повезло мужику.

Отрезанное от городских коммуникаций Заречье начало постепенно дичать, теряя необходимые для нормального жизнеобеспечения элементы, осложняя быт избалованного комфортом населения. Отказывали насосы в скважинах и колодцах, участились перебои в электроснабжении, да и в домах то одно, то другое: замок не защелкивается, кран не заворачивается, лампочка мигает. Водопровод, канализация в каждом особняке автономные, а воду в емкости ведрами не натаскаешь; пришлось на "английских" газонах ставить сугубо российские сортиры с выгребными ямами – дискомфорт-с. Опять же – при свечах хорошо вечерок за выпивкой посидеть, а два вечера уже в тягость. И без привычного видака скучно. Мастеровых, умелых рук не хватает. Бандюки ведь безрукие, ничего не умеют. Так вот худо в Заречье, тревожно. Неудобно для привольного бытия. Свары начались, драки, один раз до стволов дошло, четверо полегли без толку... Денег не хватало. А они сейчас край как необходимы, без них любое дело встанет, особенно когда со своими дело имеешь...

Опять же – без женщин. Проститутки все в Слободе остались. Вроде бы и их, веселых, Серый под замок взял – такой слушок дошел. Это вдвое беда, потому как среди девок своих немало, которые много знают, есть что Серому рассказать. Возьмется за них– молчать не станут: бляди – они бляди и есть.

Неуютно еще и потому, что всюду чувствуются чужие глаза и уши. Кругом мнятся Серого люди. Свою работу вершат. Одного даже по дороге в терем пристрелить пришлось – увязался следом, настырный. Брать не стали что его брать-то? Серый ведь слабаков не шлет. Надо признать, людей надежных в свою команду собрал. Идейных. Такие колоться не будут...

Слинял, стало быть, Гоша с ближайшими соратниками, а оставшимся друганам строго наказал держать оборону: баррикаду со своей стороны соорудить, огневые точки оборудовать. Обнадежил скорой подмогой и полным разгромом врага. А уж тогда за все унижения и потери попируем на его косточках. И город ребятам обещал на три дня отдать. По праву победителя...

Разместились в лесной крепости так: руководство в тереме, боевики заняли подсобные строения. Кормились пока припасами из теремных погребов да охотой. Правда, с готовкой никак наладиться не могли. Изголодавшаяся братва (про другой голод речь) стряпуху не по прямому назначению употребляла. И где ж ей у плиты маяться, когда она по койкам и топчанам без меры валялась.

А вот горничную не тронули – упорный слух был, что эта ладная молодуха опасной болезнью могла наградить. Может, и нарочно кто этот слух пустил, чтобы одному пользоваться, но рисковать пока никто не хотел...

В первый же день в теремной трапезной собрали расширенное совещание. И хотя официально председательствовал Ваня Заика, вел совещание, по сути, Семеныч.

Гоша Заречный первым высказался за немедленное обращение к соседям за помощью. На что Ваня рассвирепел:

– Ты что мелешь, парнек? Сообрази жопой: сколько мы потеряем!

– Он правильно говорит, – пристукнув ладонью, веско поддержал Гошу Семеныч. – Если не свалим Серого, все потеряем.

Семеныч дальше всех глядел, он подлую задумку Серого почти сразу разгадал. Не остановится он, ему одного города мало– вперед смотрит. Если разом эту опасность не задавить, она по всей России кругами пойдет, волну погонит. И сметет эта волна все на своем пути. И люди захлебнутся, и корабли потонут.

– Я пойду в город, – проснулся Губернатор. – Обращусь к народу. Народ меня выбрал. Он поддержит своего Губернато ра.

На него никто не обратил внимания. Губернатор и трезвый-то ничего не соображал. Кроме того, что ему в башку вбивали.

Гоша плеснул ему в стакан и даже не отмахнулся.

– Проси, Ваня, поддержки, объединяйся, – упрямо гудел Семеныч. Обещай щедро. Потом разберемся.

– Предлагай перемирие, – посоветовал Бывалый. – Проси у Серого мост открыть. Мол, семьи у нас... А мы, мол, при окончательном договоре этот добрый шаг учтем.

– И что? – презрительно ухмыльнулся Ваня. – Пойдем по мосту сдаваться?

– Опять верное слово, не пропусти, Ваня, – шлепок ладонью по столу. Сдаться всегда успеем. Учиться надо. У Серого. Откроет мост – мы своих людей, невидных, по-тихому запустим в Слободу. А когда соберем силы и ударим, они нас с тыла поддержат. Как партизаны.

– Серый не откроет мост.

– Заставим. – Семеныча двойная жизнь наперед думать приучила. Не просто это – одной рукой "за", а другой "против". Сердцем – за "красных", умом – за "белых". – Серый нас чем сбил? Тем, что первый начал. По-научному – инициативу проявил, по своим правилам играть заставил. Надо эту инициативу у него перехватить...

– Туману много, – разозлился Ваня. – Говори ясно.

Семеныч продолжил, будто сам с собой советовался:

– Конский ход сделаем. Для войны не только разведка нужна, но и деньги. У нас их мало, большей частью в Слободе остались. Если Серый до них еще не добрался, то он и сам не богат. Вот так Семеныч мыслит. Конем пойдем. Не одно, так другое возьмем. Либо мост, либо деньги.

Семеныч в шахматы сроду не играл. Даже в шашки. И по наивности своей "вилку" конским ходом обозвал.

– Ты дело скажешь? – взвился, не выдержав, Ваня.

– Сначала спрошу. В Слободе ребята у нас сильные есть? На все готовые?

– Махмуд с нами не ушел, – вставил Саксаул. – Ему нельзя уйти. Крови на нем много. С моста скинули бы.

– Что за Махмуд такой? – уточнил Семеныч. Не мог же он, в самом-то деле, все бандитские "кадры" знать.

– Мой человек. Его все боялись. Он как огонь беспощадный. Кровь любит. Пленников.

– Где он ходит?

– Куда горец от врага идет? – философски заметил Саксаул, поглаживая смоляную с сединой бороду. – В горы! Ловкий, как змея. Хитрый, как барс. Холодный, как кинжал. Быстрый, как пуля!..

– Хватит! – прервал Ваня. – Нарисовал уже. Как на него выйти?

Губернатор последнее слово уловил. Встал, оперся на стол, погрозил бровями одному ему известному врагу, губами постращал. И пошел к двери.

– Ты куда? – ухватил его за полу пиджака Бывалый. – Сиди.

Губернатор еще страшнее нахмурился.

– В город пойду. К народу. Обращение скажу. Мне опять поверят. Меня народ любит.

– Запереть его, что ли?

– Да пусть идет. Он же ворота не найдет, заблудится. Привык всю жизнь за холуями.

– Налей ему.

– Всю ночь ему наливать? Пусть идет.

– Дорогие горожане, – сказал Губернатор и вышел, расстегивая на ходу штаны.

Совещание, войдя в решающую фазу, продолжилось.

А когда оно закончилось, довольный Семеныч сказал: "Лады" и так ахнул ладонью в стол, что, будь сейчас на этом месте Серый, раздавил бы как муху.

А Губернатор все шел в город. Вдоль забора внутри крепости. По кругу. Все народ искал. Чтобы осчастливить своим обращением.

Но так и не нашел.

А жаль...

Горотдел. Инцидент

Позднее утро. Спокойно – час не криминальный. Ребята, не занятые в городе, бездельничают в отделе.

Мы с Волгиным в его кабинете обсуждаем очередные задачи, связанные с воспитанием у сотрудников чуткости и внимания к людям. Даже сострадания. Особенно к потерпевшим.

Дверь приоткрыта – иногда до нас доносится разговор в дежурке, на грани закипающего спора. Невольно прислушиваюсь.

Уверенный, напористый молодой голос доказывает, что настоящий мент должен быть прежде всего "крутым", потому что имеет дело с преступниками.

– Нас, Михалыч, бояться должны, одного взгляда. Идешь по городу расступаются. Пальчиком поманил – на четырех лапах летят...

Образно, но не очень ясно. Как это можно на лапах летать? Если только с лестницы.

Пожилой голос, с чуть заметной усмешкой излагает свою концепцию: настоящий мент должен быть прежде всего с сердцем. А уж оно подскажет – к кому с добротой, к кому с силой.

– Для нас, Петя, люди на три группы делятся: на преступников, на потерпевших и на свидетелей. И к каждому свой подход нужен. Иной свидетель на твой пальчик в другую сторону побежит. Да и преступника иногда добром можно взять...

Извечный спор: либо добро с кулаками, либо кулаки добрые.

Не так все просто, ребята.

Я вышел в дежурку. Все, кто там находились, мгновенно приняли сугубо деловой вид: молодой Петя, как норная собака, азартно роется в ящике стола, с ушами туда погрузился; пожилой Михалыч шагнул к висевшей на стене карте города и, постукивая карандашом по губам, что-то там такое изображает – прямо великий полководец наносит направление стратегических и тактических ударов по противнику. А дежурный офицер поступил еще наглее: снял телефонную трубку, покачал ее в руке (не прибавила ли в весе за ночь?), осмотрел, зачем-то дунул в нее и положил на место. Поработал, стало быть.

И все трое уставились на меня. Одинаковым взглядом: усталым, озабоченным и даже чуть агрессивным. Что, мол, начальник, от дела отвлекаешь? Ты вон там – всего-то, а мы вот тут – ого-го! (Настоящий мент, значит, еще и хорошим артистом должен быть.)

Я спорить не стал. Свою полезность в общем деле доказывать не взялся. Но мстительно подумал, что за такое лицемерие жизнь их накажет. Вот прямо сейчас.

И не ошибся.

Распахнулась и хлопнула входная дверь. Охваченный паникой старшина гаркнул на все здание:

– Держись, ребята! Фролякин ползет! – и только его и видели.

Клич был воспринят: спасайся, кто может! Заметались бравые орлы. Петя "крутой", что в ящике копался, попробовал совсем в него влезть – не очень получилось. Великий стратег Михалыч оторвался от карты и шагнул за шкаф но тоже полностью не укрылся. Оба поняли слабость своих позиций: сунулись туда-сюда и позорно покинули дежурную часть. Оставив офицера без поддержки. Тот привстал, глазами по углам побегал, но при мне не решился уйти с поста. Проявил, стало быть, героизм, настоящий мент.

Наружная дверь опять отворилась – я расстегнул на всякий случай кобуру – и вошел сильно пожилой гражданин, аккуратно, без стука прикрыл за собой дверь и для вежливости пошаркал ногами по резиновому коврику.

Человек был с сединой в редких волосах, в старом, но чистом и глаженом костюме; манжеты рубашки – по-настоящему белые, в стриженой бахроме, ботинки – латаные поверх давних трещин. В руке – тяжелый портфель (СВУ внутри, не иначе), во взгляде – застарелая тоска, одновременно робость, смущение и надежда. И шизофреническое упрямство.

Это и был грозный Иван Васильевич Фролякин.

Он вежливо, но настойчиво поздоровался со мной и с дежурным дрожащей рукой, с усилием поставил на барьер портфель, долго его расстегивал и достал... листок бумаги.

Офицер покорно принял его, пробежал одним глазом и протянул мне.

Вот тут я немного врубился. И принял решение:

– Вот что, Иван Васильевич, ваш вопрос может решить только начальник Горотдела с санкции некоторой организации.

Фролякин понимающе кивнул. Надежда во взгляде окрепла.

– Начальник сейчас на выезде. Вам не трудно будет зайти в четырнадцать часов? И захватите, пожалуйста, всю документацию, – я показал взглядом на портфель, больше похожий на наволочку от подушки. – Для сдачи в архив. Подумал, добавил: – И последующего уничтожения.

Фролякин благодарно улыбнулся, забрал портфель, снова деликатно пожал нам руки и ушел. Не забыв пошаркать по коврику на выходе.

Дежурный шумно, с облегчением выдохнул.

– Только вы, Алексей Дмитриевич, не надейтесь – он обязательно придет.

– Вот и ладно.

Из своего кабинета вышел настоящий мент Волгин – тоже прятался. Сбежавшие зайцами орлы постепенно воплотились в дежурке.

– Рассказывайте, – приказал я, – как вы над человеком изм ываетесь.

Рассказали.

Когда-то, давно уже, Фролякина осудили за попытку передать какие-то сведения какой-то западной разведке (он в ту пору работал в здешнем "почтовом ящике"). Взяли его вовремя, вреда государству разглашением его тайны он нанести не успел, и срок ему дали небольшой, учитывая молодость и искреннее раскаяние.

По отбытии наказания Фролякин начал новую жизнь. Но чувство вины, годы в заключении, некоторое недоверие к нему после освобождения даром не прошли. Он заболел душевной болезнью, вроде мании преследования. Ему казалось, что он все еще находится под постоянным наблюдением оперработников, что корреспонденция его просматривается, что комната его напичкана подслушивающими устройствами и записывающей аппаратурой.

Фролякина лечили. Но безуспешно. Получил инвалидность. Болезнь не оставляла его, особенно обостряясь по весне и осени. А в остальное время в полнолуние.

Он измучился, начал писать жалобы во все высокие инстанции: председателю КГБ и министру МВД, в Прокуратуру Союза и в Президиум Верховного Совета, на съезды партии и ее генеральным секретарям.

Тексты писем разнообразием не отличались: виноват, совершил в молодости проступок, за что был справедливо наказан. Вину свою осознал, искупил, чистосердечно раскаялся, хочу быть достойным и полноправным гражданином Родины. В связи с чем убедительно прошу оказать мне доверие и снять с меня наблюдение компетентных органов. К сему – Фролякин.

Вначале эти жалобы и просьбы, естественно, проверялись, ставились на контроль, приезжали в город комиссии. Позже письма просто возвращали разбирайтесь на месте.

Но как тут разберешься, что сделаешь, если болен человек? И сам страдает, и людям покоя не дает. Все письма и отписки аккуратно подшивает, нумерует, новые запросы и просьбы шлет, с жалобами в милицию как на работу ходит: снимите да снимите "жучка" с квартиры, очередное заявление несет и часа два на несправедливость жалуется. С самого начала рассказывает, всю многолетнюю переписку вслух читает.

– Во достал – дальше некуда, – подытожил "крутой" мент Петя. – Хоть сажай его, да не за что.

– А мне жалко мужика, – вздохнул Михалыч. – Без вины мается.

– Помочь бы надо, – добавил и Волгин. – Столько лет на пределе живет. Плохо может это кончиться. Или сам повесится, или к нам с бомбой придет.

– Поможешь ему, как же. Сколько раз в психушку клали – все без толку.

– Вот что, ребята, – решил я. – Надо все-таки "жучка" снять.

Они посмотрели на меня, как на Фролякина. Даже отодвинулись с опаской.

– Только сделать это натурально – тик в тик. И демонстративно.

Они снова придвинулись – поняли.

И мы распределили роли. Благотворительного спектакля. Весь сбор – в пользу Фролякина.

Фролякин пришел аккуратно – ровно в четырнадцать часов. С портфелем и увязанной стопкой бумаг – многолетняя бесплодная переписка с госучреждениями.

Его проводили в кабинет начальника.

Волгин встал, первым протянул Фролякину руку, жестом усадил за стол, взял его заявление. Внимательно прочитал, наложил в уголке резолюцию.

– Вы извините нас, Иван Васильевич, совсем про вас забыли, дел выше горла. Сейчас мы ваш вопрос решим. – Волгин снял трубку телефона.

Фролякин, склонив голову к плечу, внимательно ждал.

– Товарищ полковник, Волгин беспокоит. Тут у меня гражданин Фролякин с заявлением. Да, тот самый... Ну, конечно... Думаю, вполне можно... Давно осознал... С избытком... Но мне ваша санкция нужна. – Волгин говорил спокойно, деловито, постукивал торцом карандаша в стол. – И вашего сотрудника пришлите. Да, сейчас же и съездим, чего откладывать приятное дело? Спасибо, жду. – Положил трубку.

– Все в порядке, Иван Васильевич. Сейчас приедет специалист из службы контрразведки, и отправимся к вам на квартиру.

Фролякин смаргивает с ресниц легкую слезу.

Волгин вызывает дежурного, передает ему заявление Фролякина:

– Товарищ капитан, зарегистрируйте как положено – и в архив. Вместе с этим, – он кивает на переписку Фролякина. – Больше не понадобится.

До прибытия "специалиста из ФСК" (который ждет в соседней комнате своего выхода на сцену – это наш эксперт) Волгин и Фролякин дружелюбно беседуют о том и о сем. Причем Фролякин в этой беседе демонстрирует как здравый ум, так и твердую память.

Наконец входит "контрразведчик". Он в сером костюме, в очках и с цифровым "дипломатом" в руке. Здоровается, называется Игорем Петровичем.

– Поехали, товарищи?

На квартире Фролякина Игорь Петрович осмотрелся, раскрыл свой таинственный "дипломат", достал из него инструменты и какую-то тетрадь. Полистал ее, нашел нужное.

Переставил с письменного стола на обеденный настольную лампу, сосредоточенно разобрал ее, вынул какую-то гаечку, обдул, посмотрел на свет: "Фу, какое старье, давно уже не работает", уложил пинцетом в конвертик, а конвертик в "дипломат". Собрал лампу, убрал инструменты, сделал отметку в тетради:

– Вот и все, товарищ Фролякин. Живите дальше спокойно.– И пожал ему руку.

Фролякин, не скрываясь, заплакал с облегчением, стал предлагать за чаем посидеть. Да какой там чай у бедняги? У него и чашка-то всего одна...

Когда мы вернулись в отдел, там еще вяло, как синие искорки в прогоревшей печи, попыхивал утренний спор об имидже милиционера: злой или добрый, от какого больше пользы? И меньше вреда.

Волгин в двух словах рассказал о "проделанной работе" и заключил, подводя итог не столько инциденту, сколько бессмысленной дискуссии:

– Не знаю, как по-вашему, ребята, а на мое мнение, настоящий мент должен быть прежде всего умным.

Наверное, он это в мой адрес сказал. Только уточнить постеснялся. Чтоб его в подхалимстве и лести не заподозрили...

С той поры мы грозного Фролякина в отделе не видели и писем него не получали.

Забегая вперед (я пробыл в городе до середины ноября). В День милиции к нам пришел Фролякин с букетом поздних цветов, которые он вырастил специально для нашего праздника под окном своей квартиры...

– Следователь Платонова к вам, – услышал я противный Лялькин голос по селектору.

У нее всегда такой голос, когда ко мне в кабинет заходят женщины, особенно такие, как Платонова.

Она словно с плаката сошла, где румяные милиционеры показывают, как правильно и красиво надо носить форменную экипировку. Она и работает так же: чисто, опрятно и безупречно.

Идеально холодная. Ледяная.

Вошла строевым, по уставу приветствовала. Села (так же прямо, как стояла), положила на край стола папку с уголовным делом.

Только почему она ко мне пришла с докладом, а не к своему прямому начальству?

Ровным, даже мелодичным, стало быть, голосом Платонова доложила об окончании расследования дела по квартирным кражам. Которое она провела, не выходя из служебного кабинета.

Сообщила также о задержании преступника.

– Из шкафа вывалился? – усмехнулся я.

Платонова тоже позволила себе вежливую, чуть заметную улыбку. Потому что вспомнила нашу старую байку...

Когда-то, давно, выехали бравые менты по сигналу потерпевшего на квартирную кражу. Собственно говоря, кражи, как таковой, не было. Не состоялась. Ворюга проник в квартиру, грамотно обыскал ее и сложил все ценное, на его взгляд, в два чемодана и заплечный узел. Но вынести не успел. Что-то спугнуло. Скорее всего, неурочное возвращение хозяина.

Оперативная группа провела все необходимые действия: протоколы, допросы, опросы, эксперты поискали – и не нашли – отпечатки пальцев и другие следы злоумышленника; завершили работу к утру, усталые и с чувством глубокого неудовлетворения – никаких зацепок, никаких версий. Видимо профессионал-гастролер. Который сейчас, недовольный собой, дремлет на верхней полке дальнего пассажирского поезда.

Ребята покурили, собрались, направились к выходу. И тут распахнулись дверцы стенного шкафа, и с грохотом вывалился на пол заспанный посторонний мужчина...

Оказывается, услышав поворот ключа в замке, он спрятался в шкафу, чтобы в удобный момент уйти, не обостряя отношений с владельцем квартиры. Долго ждал этого момента. Не дождался, уснул в ожидании. Вывалился ментам прямо в руки.

С этого случая, если кому-то удавалось быстро и просто раскрыть преступление не умением и опытом, а благодаря досадной оплошности преступника, то так и резюмировали: повезло тебе, парень, клиент из шкафа вывалился...

Правда, сейчас немного другой случай. Преступник из шкафа не выпадал. Но в шкаф его Платонова загнала. Своими профессионально-логичными действиями.

Первое. Внимательно изучила все исходные материалы. Взяла на заметку те факты, что кражи совершались раз в месяц, в одном районе, на одну сумму.

Второе. Послала по домам, где были совершены эти кражи двух оперативников. Опрос жильцов дал еще один факт – в роковые дни в подъездах домов появлялся парнишка-электрик со стремянкой, проверял распределительные щиты на после дних этажах.

Третье. Обзвонила соответствующие ЖЭКи и убедилась, что в эти дни никаких профилактических работ по электроснабжению жилого фонда не проводилось.

Четвертое. Затребовала справку об отбывших в прошлом году наказания, проживающих в данном районе.

Вычислила подозреваемого. Проверила некоторые обстоятельства. Дала "добро" на его задержание. Допросила. Получила признание. Оформила почему-то как явку с повинной.

Это все.

Но я понял, что все только начинается.

Обстоятельства таковы. Некий молодой человек с ласковой фамилией Ладоша был осужден за хулиганство. Освобожден досрочно за примерное поведение. Вернулся к любящим родителям.

Родители (оба) – пожилые сердечники. Сын – поздний ребенок, в котором они души не чаяли и видели весь смысл своей жизни. Страшно переживали случившееся с ним. Страшно боялись повторения.

Парнишка и сам переживал. Родителей жалел. Дал себе клятву ничем их больше не огорчать. Тем более что "замели-то" его почти случайно, фактически он был свидетелем преступления, но из "чувства товарищества" счел более правильным разделить вину своих знакомцев.

Освободившись, Ладоша успокоил родителей, пообещал сразу же устроиться на работу, а потом и на учебу...

Три месяца парень пытался найти хоть какой-то заработокбезрезультатно. Тревога родителей постоянно держала его в напряжении, он чувствовал свою вину перед ними за участившиеся сердечные приступы, за то, что он – молодой и здоровый– сидит на шее старых, больных и любимых пенсионеров.

Наконец он успокоил маму с папой, радостно сообщил, что нашел работу, правда, не очень выгодную... Ничего, сынок, главное – ты при деле, проживем как-нибудь, а дальше наладится...

Раз в месяц Ладоша брал у приятеля стремянку, дрель, синий рабочий халат и шел за "зарплатой".

Действовал находчиво. На последнем этаже ставил стремянку к распределительному щиту, раскрывал его. Убедившись, что в нужной квартире (рядом со щитом) никого нет, взрезал надетой на дрель фрезой оргалит над дверью и отгибал его. Вешал на стремянку плакатик: "Осторожно! Под напряжением!" и нырял в квартиру. Бывало, что суммы, соответствующей выдуманной зарплате, не обнаруживал, тогда рисковал еще раз. Выбирался из квартиры, если не удавалось отпереть ее изнутри, с помощью подставленного к двери стула.

Приходил домой и "радовал" стариков малыми, но честными, как они считали, деньгами.

Вот почему Платонова пришла ко мне. Холодная и ледяная. Правда, в глазах сейчас далеко не льдинки блестели.

– Ну и что вас смущает? – спросил я.

– Может быть, договориться с экспертами?

– Не понял?

– Чтобы признали его немножко невменяемым? Я боюсь, что родители не переживут, если мы опять посадим парня.

– А за что его сажать? – удивился я. – Сажать не его надо. Сажать надо тех, кто его заставил на такое пойти. Но я этого сделать пока не могу.

– Подождите, Алексей Дмитриевич, – впервые широко улыбнулась холодная красавица в безупречной форме, – я что-то вас не пойму? Где же ваш принцип?

– Это какой по счету? У меня их много.

– Главный. Гуманизм к потерпевшим и жестокость к преступникам.

– Какой же Ладоша преступник? Он и есть потерпевший.

Она опять улыбнулась, славно так.

– И что будем делать? Что посоветуете?

– Первый совет. Пригласите к себе владельцев этих квартир, объясните ситуацию. Я уверен, они поймут. Если нет – компенсируем похищенные суммы из нашего фонда, не велик расход. Второй совет. Мальчишку срочно трудоустроить. Договориться, чтобы сразу же выдали аванс. Кстати, родители, надеюсь, ничего не знают?

Она улыбнулась в третий раз, еще краше:

– Вы меня обижаете.

– Вот еще, – фыркнула на пороге Лялька и очень вовремя накачала нам всем троим по чашке кофе из термоса.

Ближе к вечеру явились с докладом агенты из Заречья.

Ситуация там развивалась примерно так, как мы ее навязывали. В двух направлениях. Полярных, стало быть.

С одной стороны, меры, направленные на тайный раскол, давали уже некоторые результаты: я имел сведения о нескольких главарях, готовых принять мои условия и, замолив прежние грехи, включиться в созидательный бизнес. Это были именно те люди, о которых информировал меня еще в Москве Сашка Дубровский. Не по своей вине они были вынуждены принять правила игры, навязанные им бандитским государством.

К этой группе, возможно, присоединятся люди тех авторитетов, которых казнил Гоша, заподозрив в измене. Они до сих пор (не все, но в большинстве) не торопятся к новым хозяевам. Выжидают и прикидывают.

С другой стороны, поделившие город группировки сплачивались против единого врага. К ним примкнули осевшие в Заречье кавказцы, образовав отдельное боевое подразделение. И более того, руководящее зареченское ядро направило по округе связников к враждебным соратникам. Мои агенты перехватили их в нужных местах, допросили с пристрастием и отпустили с миром – выполнять возложенную на них миссию.

Сравнив их показания, мы получили подтверждение того факта, что Ваня Заика обратился за помощью к "сопредельным" формированиям. Он предлагал объединиться, стянуть все силы к городу, покончить одним ударом с Серым и осуществить новый передел. Причем обещал за поддержку очень значительные уступки.

Я прекрасно понимал, что город в полной изоляции долго не продержится и в скором времени мы окажемся между двух огней, поскольку центр нашей инициативы, конечно же, не потерпит. Ваня Заика держал в своих руках город и зону вокруг него радиусом 50-70 километров – далее его влияние не распространялось. И ему предстояла нелегкая задача – убедить конкурентов и, приняв их помощь, хоть что-то сохранить за собой. После победы над Серым.

Даже если окружная братва дружно откликнется на его зов, время у нас еще есть: пока разосланные в четыре (или больше) стороны света курьеры доложат обстановку и донесут Ванин призыв, пока соберутся авторитеты, примут решение, согласуют свои действия и интересы, надавят на Ваню и придут, наконец, к консенсусу, мы уже будем готовы к "последнему и решительному". Между двух огней, стало быть.

– Алексей Дмитриевич – особый режим! Волгин просит вас срочно прибыть в Горотдел.

В отделе полно народу – весь личный состав. Тревожно. Но никакой суеты. Все вооружены. И мат стоит угрожающий. Аж стены вздрагивают и окна звенят.

– Товарищ полковник, – сообщает дежурный. – Террорист объявился, взял заложника. Девчонку малую.

В кабинете начальника – Волгин, Майор и пожилой человек с застывшим мутным взглядом.

– Примерно в двадцать один час, – докладывает Волгин,– в дом гражданина Одинокова зашел неизвестный...

При этих словах взгляд пожилого гражданина Одинокова немного проясняется, и он трудно роняет несколько фраз:

– Немного известный. В прошлом году он наложил дань на нашу мастерскую. Но я не сразу его узнал...

– Попросился переночевать, объяснил, что некоторое время прятался от бандитов на горе, в пещерах. Оголодал.

– Да, – тупо вставляет Одиноков, – вид у него был похожий...

– Хозяин его накормил и предложил ночлег. Но не в доме – там не было места для гостя, всего одна комната и кухня, – а в мастерской хозяина. Каменный сарай в глубине садика. Попросил внучку хозяина, десятилетнюю девочку...

– Леночку, – вздрагивает Одиноков и снова застывает. Похоже, он в шоке.

– ...Попросил проводить его до сарая. При входе достал пистолет и объявил, что взял девочку в качестве заложницы...

Одиноков уронил лицо в ладони и мучительно застонал.

– ...Потребовал сообщить в милицию и провести переговоры.

– Личность установили?

– Устанавливаем.

– Как вооружен?

– Пистолет, граната, нож. С его слов.

– Мои ребята уже там, – сказал Майор, нервно закуривая.– Сарай блокирован. Снайперы держат окна и дверь.

– Что он требует?

– Джентльменский набор: деньги, автомат и машину.

– И много денег?

– Пол-лимона баксов.

Ишь ты, аппетит в горах нагулял.

– Ладно, поехали. Ты, – это Волгину, – оставайся здесь. Пошли ребят за директором банка и кассиром, выгребайте все, что есть. У Ляльки возьмешь ключи от моего сейфа...

– А я здесь, Алексей Дмитриевич, – раздалось за спиной. – И деньги тоже.

Я даже не похвалил ее.

– Как установишь личность, – это снова Волгину, – сообщи. – И добавил вполголоса, с кивком в сторону Одинокова:– И врача сюда.

Я шагнул к дверям – Одиноков вскочил.

– Я с вами!

– Пока не стоит, – я положил руку ему на плечо. – Подождите нас здесь. Все обойдется. А с вами вот эта милая девушка побеседует. Поверьте, это очень приятно. По себе знаю.

Он слабо улыбнулся, а я, выходя за Майором в коридор, подумал, что хотя бы за деда можно не волноваться – Лялька уже напористо ворковала:

– Не волнуйтесь, дяденька. Вы знаете, какие у нас ребята? Они черта за хвост поймать могут. А уж этого сопляка... А потом мы с вами вместе ему морду набьем. А Пилипюк его расстреляет...

Имение Одинокова расположилось на окраине, у самого подножия горы.

Домик вроде садового, мастерская – кирпичный сарай с крепкой дверью и решетками на окнах, – все залито белым, клубящимся в ночном воздухе светом фар. Чуть в стороне – "скорая" и пожарка. Свирепо взлаивают и рвутся с поводков две крупные овчарки.

– Ну что он? – спрашивает Майор у подбежавшего к нам Пилипюка.

– Ждет. Когда наши хлопцы его рвать начнут.

Хлопцев, как ни приглядывался, разглядеть не смог. Пошел к ограде, взялся руками за штакетины. Сзади догнал Майор. Прошипел Пилипюк:

– Броник хоть накиньте, полковник.

– Эй, парень, – крикнул я в глубь садика. – Поговорим?

Он отозвался сразу:

– А ты кто такой, чтоб с тобой разговаривать?

– Полковник милиции Сергеев. Самый главный в городе.

– Самый главный в городе – я. – Трудно возразить. – Деньги привез?

– Слушай, давай поторгуемся. Тебя как зовут?