Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Этого не может быть...

– Ваш сын дал аналогичные показания.

– Этого не может быть... – И привела последний довод: – Он больше не будет.

С этим нельзя было не согласиться.

– Что ему грозит?

Все, с меня хватит. Я пожал плечами:

– Суд.

Она с трудом поднялась, машинально защелкнула сумочку:

– Алексей Дмитриевич, вы один можете спасти моего сына. Ради этого я готова на все. – Помолчала и добавила для ясности: – Для вас.

Мне было жаль ее. А ее сына – нет. Единственное, что я бы от нее принял, это уход из школы, с поста директора. Но я, конечно, промолчал. И не нашел, к сожалению, слов утешения. Их не было у меня.

Когда Глазкова ушла, я позвал Ляльку:

– Запиши. Передашь в рабочую группу УК. Диктую: "Изнасилование без отягчающих обстоятельств – кастрация. Групповое изнасилование – смертная казнь. Изнасилование малолетней – публичная казнь". Записала? Иди.

Лялька закрыла блокнот, забрала дело и сказала с порога, совсем другим тоном, благожелательно-восхищенным:

– А к вам опять дама.

– Кто такая? По какому вопросу?

– Сейчас доложу.

Вышла, вернулась без бумаг, торжественно, не закрывая за собой двери, провозгласила:

– Княгиня Щербатова, урожденная Лиговская. По личному вопросу.

– Проси! – я только руками развел.

И входит действительно Дама – высокая, стройная, в шляпке с вуалью и перчатках. Восьмидесяти лет. Но не на вид, конечно.

Красивой походкой – вся как натянутая струна – идет к столу, откидывает вуаль, снимает шляпку и кладет на стол. И где теперь его искать, мой стол?

Я придвигаю даме стул и не могу удержаться от улыбки...

...Эта встреча мне хорошо запомнилась. Она произошла на Рынке. В рядах, где крестьяне торговали яйцом и птицей.

Дама стояла у прилавка и, откинув с лица вуаль, приценивалась к бойкому разноцветному петушку:

– Худенький он у вас, милейший. Сбросьте какую-нибудь малость.

– Ты не гляди, что он малой да худощавый, – не уступал хозяин – хитрый мужичок. – Он, знаешь, зато какой ебкий!

Дама едва не села, но удержалась на ногах.

– Милый мой, я совсем его не для этого беру.

– Не! В суп не дам. Только на племя. – И мужичок, сам похожий на своего петушка – задиристый, жилистый – потянул его за тесемку, привязанную к лапке.

Дама пошла дальше по рядам, искать другого петушка, скажем, более упитанного.

Эта милая сцена вспомнилась мне сейчас, и как-то стало немного светлее на душе, почерневшей от разговора с несчастной Глазковой.

– Меня зовут Мария Алексеевна, – представилась дама, – но можете называть меня просто княгиней.

– Слушаю вас. – Я старался догадаться, что за дело могло привести ее ко мне – дама выглядела спокойной и не была похожа на человека, пришедшего со своей бедой.

Лялька вкатила сервировочный столик, обратилась к посетительнице:

– Что вы предпочитаете, сударыня, чай, кофе, рюмочку?

– Вы очень любезны, милочка, – отозвалась дама. – Рюмочку с кофе, это не трудно?

– Это приятно, – улыбнулась Лялька.

Когда, накрыв угловой столик под рыцарем, она вышла в приемную, дама доверительно шепнула мне:

– Эта очаровашечка, похоже, влюблена в вас.

– Эти очаровашечки, в их возрасте, всегда в кого-нибудь влюблены, отмахнулся я, догадываясь, что, несмотря на катастрофическую разницу в летах, княгиня и Лялька нашли уже общий язык. Впрочем, немудрено. Лялька кого хочешь с первых слов обаяет. Ее беззаботное и естественное, как у птички на ветке, очарование действует неотразимо на лиц любой возрастной категории и любого пола: чирикает, головкой вертит, хвостиком трясет, перышки чистит – залюбуешься.

– Напрасно вы так суровы с ее чувствами...

Успела Лялька нажаловаться, излить свою трепетную душу.

–...Напрасно, – дама с видимым удовольствием сделала глоток из рюмки, промокнула уголок рта салфеткой, взяла в руки кофейную чашку. – Она не только мила, но и положительно умна.

Это было сказано таким тоном, что у меня тоже не осталось сомнений: так и должно быть – у дурака-начальника умная секретарша. Иначе кто же будет решать вопросы и делать дела? Но я не обиделся, я догадался, что они так хорошо спелись не только благодаря Лялькиному обаянию: старый да малый, вот и все, один уровень подсознания.

– Слушаю вас, княгиня, – повторил я, не предвидя ничего интересного. Ошибаясь в этом, конечно.

Дама поставила чашку на столик.

– Сначала немного истории. Не возражаете?

Как бы Лялька ответила?

– Напротив, сударыня, – я польщен.

– Тогда внимайте, – улыбнулась и заговорила хорошим русским языком, без капли акцента, иногда только пользуясь оборотами речи, вышедшими из употребления в начале века. – Я родилась в этом городке в семнадцатом году...

– Такие подробности, мадам. Тем более что вы выглядите...

– Не надо комплиментов, полковник. Да, я ровесница вашего Великого Октября. Родилась в этом городе, в семье князей Лиговских. И в том же году мы предусмотрительно удрали за границу. У нас была родня в Женеве, нас приютили довольно сносно. Я смогла получить хорошее образование, кажется, даже два или три, не помню точно. Очень удачно, да еще и по любви, вышла замуж. Но мы – я и маман – никогда не теряли интереса к Родине, никогда не оставляли надежды вернуться в Россию. Хотя бы для того, чтобы разыскать могилу нашего папб. Он, гвардейский офицер, фронтовик, устроив нас в Женеве, в восемнадцатом году оставил семью, чтобы погибнуть в Гражданской войне, в борьбе с вами, – она протянула в мою сторону пальчик, – в борьбе с красными.

– А почему вы решили, что я красный?

– По вашим действиям в городе. И не скрою, они меня положительно очаровали... Этот ваш террор, эта ваша решительная диктатура... Если бы все красные так же боролись за счастье людей, наша страна и сейчас бы была лучшей в мире. Мы бы гордились, они бы завидовали.

Вот даже как: наша страна, мы бы гордились.

– Впрочем, полковник, кажется, я отвлеклась...

Мне тоже так кажется.

– В Отечественную войну, во вторую, естественно...

Тоже хорошо сказано – не в мировую, а в Отечественную. У нас сейчас даже "патриоты" избегают такого названия.

– ... Я тогда уже жила в Париже, участвовала в движении Сопротивления (не ради Франции, конечно), даже имею "Почетного легиона", или два-три, точно не помню. Я вас не утомила воспоминаниями? Но это нужно для того, чтобы вы правильно восприняли дальнейшее.

– Не беспокойтесь, я вас внимательно слушаю.

– Спасибо, полковник, я вижу... И все эти годы мы восхищались Россией, издалека, правда. Но потом, когда пришла эта ваша ужасная перестройка... Нет, конечно, вы и раньше много ошибались – это понятно, вы первыми шли по новому пути – но то, что началось... И я горда тем, что здесь, в городке, где я родилась в год Великого Октября, возникло движение Сопротивления, которое вы возглавили...

Надо же, как подскочили мой статус с рейтингом.

– ...И мне хочется принять в нем участие, встать под ваши боевые знамена. Я хочу быть полезной вам в этом деле. Хочу стать соратницей в борьбе за справедливость.

Что значит – хороший коньяк.

– Благодарю за честь, мадам. Но, позвольте узнать, каким образом вы... это... хотите встать в строй? Под знамена? – И на всякий случай упредил возможную просьбу: – Да и оружия у меня не хватает.

– Вот именно! – обрадовалась княгиня. – Вот именно. Я сейчас поясню. Только пусть влюбленная в вас киска принесет нам еще коньячку. И останется с нами, у вас ведь не может быть от нее тайн? Чудесно, полковник. Посидим втроем. Будет совсем славно, не правда ли?

Кажется, я начал догадываться о цели визита благородной дамы. И опять ошибся. Дело не в коньяке.

Но посидели мы действительно славно. Так славно, что Лялька распечатала еще бутылку. И милая старая дама очаровала нас своими мемуарами.

Память у нее была отличная – свежая и яркая. Княгиня помнила все, что пережила за последние восемьдесят лет. Только забыла о цели своего визита. Спохватилась о ней, когда мы уже тепло попрощались, глубоко довольные друг другом. Даже о петушке на рынке поговорили.

– Кстати, – княгиня удивленно сбросила шляпку, которую уже было вернула на голову, – кстати, о петушке. Я ведь не за ним приходила. И на родину вернулась не только к родным могилкам. Дело в том, что в семнадцатом году маман и папб оставили все фамильные ценности здесь, в этом городе, они ведь не думали, что победное шествие Октября продлится семьдесят лет. Скажу по секрету, что и возвращение папб в Россию в восемнадцатом году определялось не только его желанием помочь Деникину в борьбе с вами... Не получилось у папб. Теперь уже я захотела тайно изъять сокровища и умыкнуть их. Согласитесь, это было бы справедливо. Но! – она подняла пальчик, – но теперь, когда я ваша союзница, считаю более справедливым передать эти сокровища в ваш миленький Штаб по борьбе со всякой сволочью.

– Мадам, я глубоко тронут, но не могу принять такой дар. Тем более, что за восемьдесят лет... – Я не стал говорить вслух о том, что за восемьдесят лет этим сокровищам наверняка приделали ноги.

– Вам что, не нужны деньги? – обиделась княгиня.

– Ваша светлость, поверьте...

– Сиятельство, – поправила она машинально. – Эта тема обсуждению не подлежит, – сказано так, будто она Серого на конюшню отправляла, для традиционной порки. – Завтра мы изымаем сокровища и составляем необходимые документы. И обмоем событие коньячком, да, Лялечка, киска?

– И... это... – я поскреб макушку, – откуда мы их изымаем?

– Из милиции, – просто сказала княгиня, вновь вооружаясь шляпкой.

Ну да, конечно. Какой же я непонятливый. Где же еще могут лежать несметные сокровища? Конечно, в милиции. Чтоб никто не догадался. И не посмел.

Княгиня рассмеялась, видя мое тупое недоумение.

– Полковник, все очень просто. Этот дом, где ваш Горотдел, принадлежал нашей семье. Там, в подвале, они и замурованы. Завтра я принес у план, а вы, будьте любезны, подготовьте людей с кирками и заступами.

Можно и с пластитом. Не жалко.

Лялька проводила княгиню, и в открытую дверь я услышал:

– А вы не отужинаете с нами сегодня, ваше сиятельство? У нас хорошая компания. И стол приличный.

– Вы приглашаете меня? Как мило. Благодарю, киска. В котором часу?

Я вздохнул.

Ничего, зато у меня секретарша умная.

День клонился к вечеру. День был длинный. Надеюсь, вечер окажется коротким. Правда, и ночь пролетит в одно мгновенье. А за ней – опять длинный день...

– Алексей Дмитриевич, – вошла в кабинет Лялька. – Журналюга этот просит его материал перепечатать. На вас ссылается. Сделать?

– Уже навалял? Борзой мальчуган. Перепиши – и сразу мне на стол. Вместе с автором.

– Это заглавная статья, – пояснил Путанин, передавая мне первый экземпляр. – Вы правы – тут нужна серия, очень много проблем.

Двести пятьдесят всего. Да теперь уже меньше.

– Садитесь, пейте кофе, я пока просмотрю.

Материал мне понравился. Особенно первая фраза: "Три проститутки уличная, журналист и писатель – бродили по городу О. и пытались понять, что в нем происходит..."

Можно, конечно, спорить об авторской оценке наших действий, да зачем? Это его право. Мне ведь было важно, чтобы наш почин получил широкую известность. Чтобы от камешка, брошенного в воду, пошли круги, все шире и шире. Чтобы у нас появились последователи. Иначе все, что мы натворили, не будет иметь никакого смысла.

Конечно, такая информация вызовет определенные осложнения. Пусть. Пока они раскачаются. К тому же мы все знали, на что идем.

– Хорошо сделано, – сказал я.

– Авторский комментарий вас не смущает? Мне не придется глотать тираж?

– Если статья выйдет в таком виде – не придется.

– Вызываете огонь на себя? Рассчитываете на подражание?

– Не мы начали эту войну. Не нам ее и заканчивать... Что ж, поезжайте. Сейчас дам разрешение, вас проводят через посты.– Я встал. – Один экземпляр рукописи оставляю себе – для контроля.

А он уходить не спешил.

– Алексей Дмитриевич, вы не могли бы уделить мне минут сорок? Знаете, в завершение всей серии уже сейчас просится ваше интервью. Тогда материал заиграет по-настоящему, обретет реальные черты среди всей этой фантастики.

– Вам виднее, – согласился я. – Полчаса, не больше. И повторяю: никаких дискуссий. Вопрос – ответ. Начали.

– Я могу не стесняться, формулируя вопросы? Вы не заставите меня проглотить диктофон? – Это уже шло в запись.

– Можете, – я улыбнулся. Что, конечно, в запись не вошло.

– Извините, полковник, я не берусь оценивать ваши действия, это не моя компетенция. Но даже мне ясно, что ваши методы борьбы с преступностью сами по себе преступны.

– Во-первых? – подсказал я.

– Вы узурпировали власть в городе, так это называется...

– Наверное, – я пожал плечами. – Я как-то не задумывался об этом. Не было времени. Я сделал то, что считал нужным. Для блага большинства людей. Во-вторых?

– Вы устранили законную власть...

– Незаконную, – подчеркнул. – Вся эта так называемая власть сейчас под замком в ожидании суда. Он состоится на днях. На скамье подсудимых – бывшая администрация, представители правоохранительных органов, руководители предприятий, коммерсанты. Я распоряжусь, чтобы вам прислали стенограмму судебного заседания.

– Это чудовищно по своей сути. На каком основании вы привлекаете к суду облеченных доверием людей?

– Именно на этом основании. Что такое власть? Аппарат, которому поручено все жизнеобеспечение населения. Все заботы о нем. Управление экономикой, снабжение, транспорт, безопасность – что перечислять? И вот эта самая власть использовала это самое доверие и связанные с ним возможности для личного обогащения за счет интересов населения. Вот за это преступление они и ответят.

Он улыбнулся, не дурак ведь. Хоть и подлец.

– По вашей методе, полковник, придется пересажать полстраны.

– Ну это вы преувеличиваете, я имею в виду количество. А сам принцип конечно. Надо – пересажаем.

– Знаете, ваша борьба носит отчетливые политические признаки.

– Конечно. Ведь в той или иной степени политика и экономика являются главными факторами, определяющими уровень и структуру преступности в государстве. А если вы имеете в виду политическое воспитание моих людей, то это тоже входит необходимым звеном в мою программу – ведь при безразличии к положению в стране никто не сможет грамотно и самоотверженно исполнять свой служебный долг. Особенно это касается милиции. Тем более что, по убеждению умных людей, именно милиция является проводником идей власти.

– Но, простите, у нас есть Конституция, президент, законы. А вы, игнорируя все эти государственные правовые институты, устанавливаете свои законы.

– Да как же не устанавливать свои, коли существующие так плохи? Да и те не исполняются.

– Скажите, полковник, вот о чем. В своих законах вы ставите во главу угла жестокость. Но ведь вся история человечества говорит о том, что жестокость возмездия не останавливает злоумышленника. Даже больше – она порождает жестокость ответную.

– Каждому история говорит то, что он хочет от нее услышать. Мне вот она говорит совсем о другом. Разгул преступности останавливали именно неотвратимость возмездия, его быст рота и адекватная жестокость.

– Мы строим правовое государство...

– Вы уже построили. Криминальное. Такого беспредела не знала еще история. И я не желаю этого больше терпеть.

– Но ведь преступники тоже люди.

– Я так не считаю. Люди – в моем представлении – не крадут, не насилуют, не обижают оскорблениями слабых, не убивают. А те, кто это делают, не имеют права на существование. Среди нормальных людей, по крайней мере.

– Это страшно – то, что вы говорите. Гуманизм...

– Сначала мы уберем всю эту шваль и мерзость, а потом будем гуманистами и пацифистами. Мои специалисты провели анонимный опрос заключенных. Девяносто девять процентов рецидивистов назвали мягкость наказания за содеянное и безнаказанность основной причиной преступности.

– Ой, да знаем мы с вами эти опросы...

– Ну уж нет. Вы этими опросами холуйствуете, фабрикуете ответы в угоду хозяевам, а нам нужны голые и верные факты для дела. Все, ваше время истекло.

– Еще один вопрос. По применению смертной казни. Вы, кажется, значительно его расширили?

– Да, практически за все виды умышленного убийства – высшая мера наказания. Тем более – за совершение убийства из корыстных и хулиганских побуждений.

– А судебная ошибка? Ошибка следователей? Вы это исключаете?

– Исключаю.

– Это почему же такая уверенность?

– Потому что. За каждую профессиональную ошибку при исполнении служебных обязанностей – расплата по принципу: что другому сделал, то сам и получи.

– Но какие-то исключения все-таки есть?

– Есть: праведная месть.

– Это как же понимать?

– А что, вам никогда в жизни не хотелось уложить негодяя, который этого заслуживает?

– Никогда. И никогда не захочется.

– Вы счастливо живете. – Я встал. – Все, прощайте, жду ваши материалы. И помните мои угрозы. Я всегда делаю то, что обещаю.

Он собрал свое имущество, уложил в сумку, направился к дверям. А я сказал ему в спину:

– Бойтесь разбойников на большой дороге.

Он обернулся и вопросительно взглянул на меня.

– За мостом зона моего влияния оканчивается. Там другие законы волчьи.

– Я не боюсь, – он откинул полу куртки, – у меня хороший газовик. Немецкий, девятимиллиметровый.

– А патроны? Нервно-паралитические?

– Зачем? Обычные – "Си-Эс".

– Ну, ну, – я усмехнулся. – Грозное оружие. А ведь с вами девушка.

– Коллега. Я сумею ее защитить.

– Вы счастливо живете, – пришлось повториться.

Я позвал Ляльку и попросил ее оформить все необходимое для выезда журналистов.

И спросил ее:

– Ты ничего не забыла?

– Вот еще!

– Прохор Ильич пожаловали, – ядовито доложила Лялька.

Хорошо еще не добавила: с супругой.

Для активно влюбленного выглядел Прошка неплохо, бородка стала побольше, а лысина, кажется, поменьше. И румянец на щеках играл – там, где бороды не было. И глазки блестели по-молодому.

– Вот, – он вытащил из папки бумаги, – я тут поработал. Тебе полезно будет ознакомиться.

– Когда же ты успел? – восхитился я. – Или уже развелся?

– Ты невыносим. – Он полистал свой довольно-таки объемистый труд. Посмотри внимательно на досуге.

– А что это?

– Это выписки из Правды Русской. Законы Ярославовы. Наш первый российский уголовный и гражданский кодекс. Здесь много полезного и очень многое перекликается с твоими принципами. Мне думается, на это вполне можно опереться при формировании нового УК им. Сергеева. – Он стал раскладывать бумаги стопочками. – Я их по статьям сформировал.

– Интересно, – согласился я. – Уроки истории.

– Очень интересно. Смотри, как мудро, четко и кратко определен главный принцип этого древнейшего законодательства: личная безопасность и неотъемлемость собственности.

Действительно – краше не скажешь.

Прохор придвинул мне три листа под одной скрепкой:

– Здесь все, что касается умышленного убийства. Обрати внимание: "...кто убьет человека, тому родственники убитого мстят за смерть смертию".

Неслабо, согласен. Праведная месть хоть в какой-то степени может смягчить боль утраты близкого.

– Вот это, – продолжал Прохор, – раздел, ну, скажем по-нынешнему, профилактики. Тоже просто и ясно: "...кто погрозит мечом, с того взять гривну пени". Кстати, немалая денежка по тем временам. И здесь же необходимая оборона: "...кто вынул меч для обороны, тот не подвергается никакому взысканию, ежели и ранит своего противника".

Нельзя не согласиться. И никакой путаницы на пользу преступнику о превышении пределов необходимой обороны.

– Дальше смотри, Леша. Неприкосновенность имущества, жилища. "Всякой имеет право убить ночного татя на воровстве".

Здраво. А попробуй-ка какой мирный наш гражданин, застав у себя дома вора или грабителя, убить его на месте. Не убьет ни за что. Потому что знает: не то что по судам затаскают – засудят. Непременно. А я вот глубоко убежден: знай квартирный вор, забравшийся в чужой дом, что его тут же, на месте – и главное – безнаказанно убьют сковородкой, – ни за что в этот дом не сунется. И в любой другой – тоже.

– Вот особо интересно. "Тать коневый (конокрад, по-нашему, или угонщик автотранспорта) выдается головою Князю и теряет все права гражданские, вольность и собственность". Более того: "... кто, не спросив у хозяина, сядет на чужого коня, тот платит в наказание 3 гривны". А это, Алеша, по той поре, полная цена лошади. И заметь еще: древние скандинавские законы вообще осуждали на смерть всякого, кто уведет чужую лошадь.

Отлично! Вот оно – решение проблемы угона автотранспорта. Сколько же нам еще с ней маяться? А то взяли угонщика в чужой машине – доказывайте, что угон совершен с целью хищения. "Что ты, начальник, устал, в натуре, до дома, блин, хотел добраться, девушку любимую прокатить – своей-то тачки нет, войди в положение, или ты молодым не был?"

А я-то все ломал голову – каким должно быть здесь справедливое наказание. Чтобы впредь от чужой тачки, как от пьяной собаки шарахался. Оказывается, эту проблему задолго до меня уже наши предки решили.

Угнал? Нет, дяденька, покататься взял. Покатался? Плати владельцу полную стоимость его тачки. Угнал с целью хищения– лишаешься всех прав и всякой собственности.

Прохор еще больше зарумянился от моих похвал. Но держался подозрительно скромно.

– И самое, на мой взгляд, главное, Леша. "Ежели обличаются в воровстве холопы Княжеские и Боярские, то они платят за ущерб истцу вдвое".

Блестяще, очень современно. Так и надо: всех госчиновников по такой таксе оценивать. Хлебнут лиха. Вдвое.

– Спасибо, Проша. Я вечером подробно ознакомлюсь и передам в группу УК, пусть подумают, что и как использовать. А ты глянь пока, что задержанный вражеский корреспондент настрочил. Мне понравилось. Честно, во всяком случае.

– Не обольщайся, – сказал Прохор, прочитав материал. – Просто он сообразил, что наш процесс может по всей стране пойти, и тогда ему тоже отвечать придется.

Прохор собрал бумаги в стопу, подровнял, сдвинул на угол стола. Замялся.

– Знаешь, у меня к тебе просьба. Личная.

– Слушаю тебя.

– Нужно все-таки трудоустроить Наташу... Николаевну. Женщина осознала свое падение, встала на путь исправления. Нужно помочь ей, поддержать.

Я пожал плечами.

– Куда же мы ее устроим? На завод она сама не пойдет. Воспитательницей в детсад я ее не пущу. Возьми к себе, секретаршей. Мне она не нужна.

– Понимаешь, это не совсем удобно. В городе ее знают. Знают и о наших отношениях...

Я разозлился.

– И рыбку съесть, и... все остальное? Вот что, дорогой мой, давай-ка решай свои проблемы сам. Ты, значит, решил спасти падшую женщину, вернуть ее на путь добродетели, а мы должны оплачивать твои эксперименты?

– Ты невыносим, – застонал Прохор.

– А ты – однообразен. В своих ярлыках. Поступай, как знаешь. Но имей в виду, я не доверяю этой... Наташе Николаевне. У меня есть для этого основания. Смотри, дорогой князь Нехлюдов, как бы тебе не пришлось, верному любовнику, пойти за нею следом в Сибирь, на каторгу.

– Ты...

– ...Невыносим, знаю. Уже пять раз за последние дни.

– Но ведь ты же нянчишься с Юлькой Испанкой. – Упрек нул.

– Юлька – жертва. Наталья – преступница.

– Тогда сажай и меня вместе с ней, – едва не заламывал руки, в тоске и тревоге.

– Надо будет – посажу. Но в разные камеры, не надейся. И давай договоримся еще раз: каждый из нас занимается своим делом. Я – приказываю, ты – исполняешь. Кругом, шагом марш!

Лялька, похоже, специально зашла не сразу после ухода Прохора. Чтобы я не застрелил его прямо в кабинете. Оказывается– и откуда она все знает? – материалы Прохора перепечатывала Наталья. Додумался, козел!

Что ж, расстрелять его я всегда успею, не велик труд. А за эту доверчивость (или глупость), может, и награжу...

Вот и долгожданный вечер. Ужин в полном составе гарнизона Замка.

Лялька встретила княгиню в воротах и повела по зданию, похвалиться.

Княгине было интересно. Но удивить ее трудно.

– У моего первого мужа... Или второго, не помню... Тоже был такой же миленький замок в Нормандии. Только побольше и постарше. И из настоящих камней. Он стоял на берегу сурового моря. И муж показал мне место, куда ступала тысячу лет назад нога настоящего викинга.

– Ну и как? – Лялька умела подыгрывать.

– Ничего особенного, – княгиня пожала плечами. – Камень как камень.

Попутно Лялька представляла гостье обитателей Замка. Им тоже было интересно. Живых дворян никто из них не видел. А те, которых показывали по телевизору, особого доверия не вызывали.

– Подумаешь, – сказала Юлька, – сейчас все в дворяне полезли. Морда у него как у пьяного кучера, фамилия Гамно, а он, оказывается, благородного происхождения. Гордится, что его предки на конюшне людей пороли.

– Согласна с вами, милочка. Сейчас смутное время, всякая шваль со дна поднялась... Ей тоже хочется чем-нибудь погордиться. Пока опять на дно не уляжется. – Она положила руку в перчатке Юльке на плечо. – Что ж, когда надо было, то и пороли, пьяниц и воришек. Но еще – служили Верой и Правдой Отечеству, сочиняли прекрасные стихи, писали божественную музыку. Аристократизм, милочка, это не только маленькие руки в белых перчатках. Это прежде всего состояние души, образ мыслей и глубина чувств, это внутренняя культура, заложенная далекими предками...

– Ужинать пора, – с глубокой внутренней культурой прервала Лялька княгиню – к Юльке, видать, взревновала, заметила, как та заслушалась. Пожалуйте в залу.

За столом княгиня выбрала место рядом с Майором.

– Обожаю офицеров, – пояснила она, – это моя вторая маленькая слабость. – Первая, как я понял, коньяк и шампанское. – Один мой муж был офицером. И все мои любовники тоже.

Наш Майор был отважным – стал еще и бравым. Так ухаживал за столом за своей дамой, такими одаривал ее комплиментами – разве что шпорами под столом не звенел. За отсутствием таковых.

Впрочем, подумалось мне, завтра отроем клад и в нем наверняка найдется пара серебряных парадных шпор и гусарская сабля. Не миновать Майору принять их в дар. Как очередному объекту "второй маленькой слабости".

Разговоры за ужином вначале, как всегда, вспыхивали то в одном конце стола, то в другом, но постепенно общим вниманием завладели княгиня и Лялька.

Они умело разыгрывали светскую партию. Артистически дурачились.

Ну что с них взять – старый да малый резвятся.

Лялька взяла на себя роль простодушной хозяйки, которая дальше Малаховки боялась высунуть нос, а княгиня была гостья, прибывшая из очередного далека.

– Отведайте, сударыня, вот этот салатик, – ворковала Лялька, передавая Майору салатницу. – Секрет его вывезен из Дрездена.

– Отменно, киска, отменно, – хвалила салатик захмелевшая княгиня. Сразу видно – из Дрездена, не спутаешь. Из него ведь много всего вывезено. Всякая старина. Всякие памятники. Всякие люди. Все вывезли. Одна галерея и осталась. Скучный город, ужасно скучный. Ничего в нем нет. Одна галерея, галерея, галерея...

– Вы ее посетили, конечно?

– Конечно, нет. Я ее так и не нашла. Спросить-то некого.

И эта дама вписалась в коллектив. Преклонная возрастом, но юная душой хулиганка. Она даже на танцы осталась. И внесла в них свой старорусский колорит. Сперва Майора, а потом всех начала обучать мазуркам, кадрилям, полонезам.

К полуночи в Рыцарском зале царило бесшабашное веселье розлива конца девятнадцатого – начала двадцатого века, казалось, вся моя гвардия напрочь забыла, что она на войне.

Вот и славно.

Распоряжалась княгиня. Под сводами Замка вольно порхали и кружили красивые французские слова, на которые все время сбивалась княгиня и которые, как ни странно, быстро приняла и освоила наша способная к борьбе с врагом и к танцам с друзьями молодежь: "Месье, ангаже во дам! Мадам авансе! Мадам– рекуле! Кавалье – соло! Мадам, месье – гран рон! Да шевелись, хохол ленивый!"

Девочки нежно порхали, парни лихо стучали берцами, Майор крутил ус (которого у него не было) и закладывал одну руку за борт куртки, другую за спину, звенел шпорами (которых у него тоже не было). Прибежала разбуженная весельем Алевтина, и в паре с Пилипюком они "оторвали" какую-то гремучую смесь гопака с "барыней".

Даже Филипок, которого девчонки все-таки перетащили в Замок, сидел у стеночки, подпрыгивал на стуле и постукивал костылями. Юлька долго сидела рядом с ним, а потом исполнила соло не то болеро, не то хабанеру. И под аплодисменты, лохматая, с блестящими черными глазами, снова устроилась около Филипка, взяла его за руку, стала нашептывать в ухо что-то озорное и веселое...

– Все, – сказал я, утомленный, – кончен бал. Отбой через пятнадцать минут.

Меня тут же окружили разгоряченные девицы и – откуда что взялось защебетали:

– Душечка полковник, еще один вальс. Ну пуркуа так рано? Мы не проспим завтра – пароле де онер.

– Музыканты устали, – ответил я по-русски. – Свечи догорели. А вам еще посуду убирать.

– Мы поможем, – прогудел Пилипюк. – Ось ще разочек гопачка сбацаем – и усе на кухню. Строем.

Вмешалась Лялька, завопив:

– Белый вальс! – и прилипла ко мне, как... ну, скажем, как желтый кленовый лист к мокрому от осеннего дождя стеклу... Никакому злому ветру не оторвать.

Утром я отобрал несколько человек – разрушать Горотдел изнутри.

Пилипюк вооружил бригаду кладоискателей ломами.

Юлька тоже выскочила во двор.

– И я с вами, ладно?

– Вот еще! – бестактно фыркнула Лялька. – Ты под арестом. Найдем клад, а ты своему Заике настучишь.

– Дура ты! – заорала Юлька и пошла к дому, обернулась.– И декольте у тебя в веснушках!

– Что ты врешь! – возмутилась вовсе не дура, а тонкий психолог Лялька. Догнала Юльку, обняла за плечи, вернула в строй...

Волгин отнесся к нашей затее с некоторым интересом, но без энтузиазма. Машина, которую я послал за княгиней, еще не пришла, и мы принялись освобождать подвал от хлама. Собственно, не освобождать, а перекантовывать его от стен к центру, чтобы можно было до них добраться. И простучать глубокую нишу, в которой ждут нас несметные сокровища.

Очень скоро все начали чихать от пыли, а Лялька с Юлькой еще и взвизгивать от пауков и мышей. Нелегка работка у кладоискателей. Да и горек их хлеб, я думаю.

– Вот что, старшина, – сказал я Пилипюку, – что мы этот старый хлам с места на место перекладываем? Чиститься – так уж по полной программе. Гони сюда самосвал.

Мы вычистили весь подвал, освободили его от безногих стульев, от продавленных начальственными задами кресел, от пыльных, давно не нужных бумаг. Все это ушло на свалку истории. На чистом месте легче ее продолжать...

Едва закончили вывоз мусора, приехала княгиня, достала из ридикюльчика бумажку – план подвала с пометкой крестиком возле западной стены. Спустилась вниз.

– Наверное, ваше сердце сейчас... – начал было Майор тактично выражать сочувствие изгнаннице, вернувшейся под родимый кров.

– Вот еще! – по-лялькиному дернула плечом старушка. – Я в этом доме и не была никогда. В нем жил наш управляющий с семьей. А я родилась в другом доме. В том, который захватил ваш нынешний губернатор.