Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Профессор как-то странно посмотрел на меня. Помолчал. Потом сказал:

– Наобум Лазаревич решит, что вы хотите снова загнать страну в эпоху тоталитаризма.

– Недавно мне то же самое, слово в слово, сказала одна проститутка, когда я лишил ее права торговать своим телом. Но вообще-то я не против тотального законопослушания, тотальной сытости и грамотности. Тотальной занятости общественно полезным трудом.

– Да... Задачки вы ставите. Не знаю, как и подступиться. С чего начать?

– Чего проще: с идеологии. Она нужна в первую очередь молодым.

– Какая идеология? Коммунистическая? Общечеловеческая? О чем вы, полковник? – Чувствовалось, что выздоравливающий профессор вновь заболевает от моих идей. Уже психически.

– Ну начните хотя бы с идеи патриотизма. Или нам не чем гордиться? Или нам не с кого брать пример? Или история нашей Родины не богата героями и мудрецами?

– Послушайте, полковник, вы не знаете нынешней молодежи. Они хором пошлют нас куда подальше вместе со всем нашим патриотизмом, с героями и мудрецами. У них мудрец – крутой мен, у них герой – голая безголосая мартышка на эстраде, а вы...

– Вы не знаете моей молодежи, профессор, – улыбнулся я.– Не пошлют. Побоятся.

– Это почему же? – усомнился всей душой.

– Потому что на первых встречах с ними поприсутствуют мои парни. И, если надо, они так надерут им уши, что самая злостная шпана будет слушать вас, как в старое доброе время малыши слушали "Радионяню".

– Это уж... как-то...

– Все мы в детстве боялись уколов. Зато потом не болели корью.

– Я подумаю, конечно. Важно правильно начать.

– И интересно. С завтрашнего дня раза по три в неделю вы будете организовывать в Доме культуры встречи с молодежью. Приглашайте на эти встречи нужных людей: хороших артистов, писателей, ментов, военных. А завтра сами прочитаете лекцию "О любви и дружбе". С вашими эротическими изысками, с вашим опытом бабника вам есть что сказать молодежи.

– Хорошо. Но, знаете ли, ведь все это уже было.

– Ну и что? Уроки истории надо повторять, чтобы хорошо запомнились. Чтобы избегать глупых ошибок. Все, профессор,– я встал. – Действуйте. Если не справитесь, я посажу вас за вашу незаконную винтовку.

– А если справлюсь?

– Тогда выдам вам лицензию. На отстрел врагов Отечества.– Я положил сигарету и зажигалку в карман, встал.

– А посошок?

Кстати, он прав. Я совсем забыл о главном. И после рюмки спросил:

– Мне докладывали, профессор, что вы одно время увлекались охотой, так?

– Грешил, батенька.

И не только охотой, стало быть.

– И места хорошие знаете?

– Смешной вопрос. Но вас, похоже, что-то другое интересует? Другая охота.

– Ага. Бывшая охотбаза. Среди болот, в лесной глуши.

– Недоступна. В самом начале наш Губернатор захватил ее под свою очередную резиденцию, превратил в загородное имение. И доступ туда закрыт, даже охраняется, мне говорили. А места там действительно славные. Глухие, дремучие. Лешачьи и русалочьи. Болота...

– Непроходимые?

– Непроходима только глупость людская.

– Как туда добраться? Расскажете?

– По рассказам не найдете. Тайные тропы звериные. Заблудитесь.

– Так, может, вместе сходим? Инкогнито.

Умен профессор. Потому, стало быть, и профессор. Я вот, чувствую, по своему уму и до кандидата не дорос. Да и не дорасту уже. Что с воза упало, то ну его на ...

– Проведу, – отозвался профессор, внимательно глядя мне в глаза. Инкогнито. Когда это нужно?

– Дня через два.

– Винтовку взять?

– Не надо. Автоматы возьмем.

Мы распрощались. Я с облегчением – еще одно важное дело на другого перевалил. Профессор – озадаченный возложенным на него поручением.

Он проводил меня до дверей и сказал в спину странную фразу:

– Народные массы поддержали восставший народ.

Чем удивил меня безмерно.

Замок спал. Но по углам еще шушукалась молодежь. Я разогнал ее, как старый кот малых мышат, одним взглядом. Прошел в кабинет.

Лялька тоже, видно, спала. Или шушукалась где-нибудь в дальнем углу, куда я не дотянулся. Куда, стало быть, не упал мой грозный взор.

На столе стоял термос с кофе и лежала записка: "В правом верхнем ящике – материалы П.Русакова по журналисту Путанину. Вечно Ваша Л."

Нашел-таки Прохор время, не подвел начальника, вырвался ради общего дела из частных объятий. Ну-ну...

Я просмотрел вырезки, обработанные маркером, пробежал Прошкино резюме и зевнул со страстью. Чем разбудил телефон.

– Алексей Дмитриевич, дежурный по городу. Извините, что поздно. Тут этот... задержанный из Москвы, корреспондент – шумит, голодовку объявил, требует прокурора и адвоката.

– Ну доставьте его ко мне.

К прокурору, стало быть, и адвокату в одном лице.

– Садитесь, – сказал я. – Хотите кофе?

Он открыл было рот, но я остановил его:

– Никаких претензий ко мне и моим людям. Дискутировать с вами я не собираюсь. Какого черта вы приперлись в город? Я вас звал?

– Я журналист и...

– Вы проститутка и...

Надо отдать ему должное – среагировал мгновенно, я едва успел уклониться от удара. И едва успел нанести ответный.

В дверях появилась пижама в цветочках, с автоматом.

– Еще? – Я наклонился над ним.

– Пока хватит, – буркнул он, поднимаясь.

Пижама с автоматом исчезла.

Я налил из термоса две чашки кофе, придвинул к себе бумаги:

– Имейте в виду, у нас не товарищеская беседа. Это допрос.

– Какая-то чушь! По какому праву?

– А по праву сильного. Вы на моей территории. Здесь действует мой Закон. И по этому Закону – вы преступник.

– А вы? – Это уже наглость.

– А я – начальник городского Штаба по борьбе с преступностью. И больше вопросов мне не задавать. Спрашивать буду я. Вы пейте кофе-то, остынет.

Он машинально глотнул, отставил чашку. Попал, конечно, парень. Но держится неплохо.

– Мои помощники подготовили для меня подборку ваших публикаций за... сейчас скажу... да, за пятнадцать последних лет. Я с интересом ознакомился с ними. Завтра передам моим следователям, они их доработают, составят обвинительное заключение и – послезавтра – в суд. Смотрите-ка, – я поднял несколько скрепленных вырезок, – это вы писали раньше. Сплошные розовые слюни. А это ваши последние материалы – сплошная ядовитая слюна. О том же времени, о тех же событиях и фактах. О тех же людях. И если раньше "нас утро встречало прохладой", то теперь, по-вашему, в советской стране даже солнце садилось раньше времени и вставало позже, чем во всем мире. Что же такая полярная разница в показаниях? Когда вы врали-то?

Молчит. Сам, наверное, не знает.

– Вы можете сказать, что тогда сильно заблуждались, а нынче сильно поумнели. Возможно. Бывает. Особенно за деньги. Кто платит, тот и трахает. Но у меня здесь проституция запрещена, карается по Закону.

Я сложил вырезки, убрал в папку.

– Человек вы, несомненно, талантливый. Перо у вас сильное. И оттого вред, который вы нанесли стране, особенно велик. Но я дам вам шанс. Вы получите всю необходимую информацию и сделаете статью или серию статей – на ваше усмотрение – о том, что здесь происходит. Условие одно: вы напишете объективно, одну правду. Можете даже указать недостатки, нам это только на пользу. Я выпущу вас из города, вы опубликуете материалы. Но если в них будет хотя бы одно слово лжи, клеветы, искажения фактов, то мои ребята отловят вас, скупят все газеты и доставят вместе с ними обратно. – Здесь он стал слушать очень внимательно. – Я посажу вас в камеру и не выпущу до тех пор, пока вы не сожрете и не переварите весь тираж.

Он согласится, я не сомневался. Он – профессионал. Он прекрасно знает цену подобного рода сенсациям. И рискует не сильно. Публикация сыграет на его, и без того известное, имя. А тираж... Тираж ему целиком все равно не сожрать. Подавится много раньше. На первой сотне экземпляров заворот кишок получит. Или хронический понос. Ложь, даже собственная, плохо переваривается.

– Завтра я дам в помощь своего человека и распоряжусь, чтобы в Горотделе вам не чинили препятствий в получении необходимой информации. Ну, за исключением сведений о силах, которыми я располагаю.

Только я уснул, полный впечатлений, по мне, по своим делам, невозмутимо прошагал вездессущий Бакс. Спрыгнул на пол, сел.

– Обойти не мог? – разозлился я.

Он обернулся, лизнул плечо. Намочил розовым язычком лапку и тщательно протер за ушком. Потом ответил мне презрительно-ледяным зеленым взглядом и пошел дальше, исчез за дверью, подрагивая кончиком задранного хвоста.

Поговорили, стало быть.

Но я так и не понял, что он хотел мне сказать. Скорее всего: не рано ли я выпускаю информацию?

Ст.131. Изнасилование

Понедельник. Раннее утро. Сосновый бор на берегу реки.

Граждане Терехины (муж и жена, дачники) обнаружили в кустах лежащую без сознания девушку. На ней не было нижнего белья и обуви. Кофточка задрана до шеи.

Терехины уложили девушку на плащ, отнесли в ближайшую деревню и вызвали врача.

Врач высказал предположение, что девушка неоднократно изнасилована и жестоко избита. Ему удалось ненадолго привести ее в сознание, и она сообщила свое имя – Светлана Рябинина. Девушку отправили в больницу.

В то же утро в Горотдел сделали заявление супруги Рябинины, обеспокоенные отсутствием дочери: в прошлую пятницу Светлана с друзьями отправилась в турпоход, обещала вернуться вечером в воскресенье, но до сих пор не объявлялась. Свою тревогу супруги объяснили тем, что их дочь была очень "домашним ребенком", отличалась аккуратностью и дисциплиной, никогда не задерживалась вне дома сверх положенного часа, даже в школе.

Волгин попросил их подождать в отделе и сам выехал в больницу.

Светлану уже вывели из шока. Волгин очень мягко и тактично допросил ее, поддержал девушку обещанием жестоко наказать обидчиков.

Вот что она рассказала. Ее и подругу Людмилу пригласили в поход на два дня одноклассники – Игорь Глазков и Василий Петриков, обещали показать место, где пасется лосиха с лосенком, и прекрасный песчаный пляж на берегу реки. Светлана училась с ребятами с третьего класса и, конечно, согласилась провести время в хорошей компании, в лесу, у реки, у ночного походного костра с задушевными песнями под гитару, на которой хорошо играл Игорек.

На конечной остановке автобуса к компании присоединился знакомый Глазкова по имени Марат, взрослый парень с золотым зубом и прыщавым лицом. Вместо походного рюкзака он нес большую сумку, в которой весело звенели бутылки с вином и водкой.

Марат скользящим наметанным взглядом оценил девушек, зачем-то подмигнул ребятам.

Добрались до лесного пляжа, поставили палатку, разложили костер. Сварили картошку, заправили тушонкой.

Застольем, блестя золотым зубом, руководил Марат. Щедро разливал по кружкам водку, гнусно шутил, рассказывал омерзительные анекдоты и, бренча на гитаре, пытался петь какие-то заунывные, слезливые песни. И все поглядывал на девушек.

Девушки чувствовали себя очень неуютно под этими взглядами, им становилось страшно. Тем более что ребята заметно стушевались под напором Марата, хихикали над его пошлостями, уговаривали девушек выпить вина. Те отказывались.

Тогда Марат (он сидел рядом со Светланой) смешал в кружке вино и водку, обхватил девушку за шею и, зажав ей нос, насильно влил в рот полную кружку гадской смеси. Начал довольно хохотать.

Через минуту Светлане стало плохо. Пошатываясь, она пошла в кусты.

Марат, подмигнув ребятам, направился следом. Там он напал на беспомощную девушку и изнасиловал ее в естественной и извращенной формах. Позвал ребят, уже сильно пьяных...

Людмила, оценив обстановку, под предлогом, что ей надо "в кустики", убежала в лес, заблудилась и позже вышла в какую-то дальнюю деревню.

Над Светланой издевались двое суток, потом, полумертвую, бросили в лесу...

Волгин вернулся в Горотдел, отдал необходимые распоряжения.

Выслал на место преступления оперативную группу. Глазкова и Петрикова доставили через полчаса. Марата чуть позже.

Пока за ними ездили, Волгин сделал самое трудное: сообщил родителям Рябининой о несчастье с их дочерью. Сказал, что сейчас ее лучше не навещать, ей сделали хороший укол и она проспит целые сутки. К тому же он попросил врачей хоть как-то замаскировать следы побоев на лице и теле девушки.

– Вы их найдете? – спросил отец.

– Мы их уже задержали.

– Я сам их убью. Можно?

– Нет, – прошептала мать помертвевшими губами, – я их убью.

Волгин позвал врача. Потом распорядился отвезти Рябининых домой.

И пошел по кабинетам, где допрашивали насильников.

Марат Паршаков, 27 лет, ранее судимый за изнасилование и нанесение тяжких телесных.

– Не, в натуре, – отвечал он, – мы хотели без булды, по-хорошему. А она, сука, кусаться начала...

– Это тебе за суку, – сказал Волгин, когда Марат отлетел к стене от его удара.

– Ну ты чего, начальник, дерешься, – встал, прижимая ладонь ко рту. Она мне всю рожу расцарапала, да? А ты еще дерешься. Прокурору заяву сделаю.

– Не успеешь, – сказал Волгин. – Завтра тебя расстреляют. Отец потерпевшей, своей рукой. Двумя патронами. Сначала одним яйца тебе отобьет, а потом другим лобешник раскрошит.

– Во! Как же! Нет такого закона.

– Не было. А теперь есть. – И следователю: – Как акты экспертизы будут готовы, оформляйте его к смертной казни.

Игорек и Васюта. Из благополучных, обеспеченных семей. Мать Глазкова – директор школы, где он учится. Отец Петрикова – крупный, по маркам города, чиновник.

Ребята неплохо учились, оба имели всю необходимую молодежную атрибутику (видео, аудио, мото, прикид, жвачка), чтобы быть довольными жизнью и несколько свысока относиться к тем, кто этой атрибутики не имел. И от этого "несколько свысока" оказалось всего два шага до полного отрицания права других людей на честь, достоинство, неприкосновенность. На саму жизнь.

Допрашивали их порознь, но показания совпадали полностью, до самых омерзительных деталей. Чистосердечно, стало быть, раскаялись и помогали следствию в расчете на снисходительность суда.

Правда, Васюта Петриков сделал было попытку туманной угрозы, мол, вы еще не знаете моего батю, не только меня отмажет, но и вас накажет. Однако, когда следователь, завершая допрос и давая ему листы протокола на подпись, сообщил, какое наказание Васюту ждет в самое ближайшее время, тот наипозорнейшим образом напустил в фирменные штаны.

Вот так они всегда: как издеваться над другими – смельчаки, как отвечать за содеянное зло – ссутся обильно и беззастенчиво.

Материалы скомпоновали. Признание преступников получено. Они полностью изобличены. Можно ставить последнюю точку.

Но зависла над листами дела рука Волгина. Что-то в показаниях подследственных настораживало. Быстрое признание? Да ничего удивительного сама потерпевшая назвала их. Экспертизы убедительно подтвердили вину. Чего уж тут брыкаться?

И еще одна деталь. Оперативная группа, выезжавшая на место совершения преступления, явно перевыполнила задание. Внимательно обследовав стоянку "туристов", она собрала все вещдоки: кроссовки и белье Светланы, заброшенный в дальние кусты рюкзачок с ее вещами, утерянную, как выяснилось позднее, Паршаковым зажигалку, разбросанные вокруг бутылки из-под спиртного... Но вот какая незначительная неувязка – кроссовок оказалось три (одна, непарная, на два размера больше и тоже женская); были найдены заколка для волос в виде золотистого жучка, застежка от лифчика и ремешок, предположительно от кожаной дамской сумочки. Все эти вещи, как выяснилось, ни Светлане, ни Людмиле не принадлежали. Да, и еще странная для леса находка – обрывок телефонного провода. И вообще, исследуя место, оперативники сделали вывод, что оно и ранее неоднократно использовалось для ночевок и посиделок у костра.

Да что тут особенного? Что странного? Что криминального?

Хорошее местечко: песчаный берег, речка журчит, высокие сосны, веселый подлесок и от города недалеко. Что ж удивительного, если какая-то молодежная компания облюбовала его для этих... вот-вот, для "уик-эндов", по-нынешнему? Ничего удивительного. Тем более – подозрительного.

Однако Волгин так и не поставил точку. Многоточие нанес. Длинное. Вызвал двоих ребят, подотошнее и повнимательнее, и снова послал их в лес.

– Пошире поищите, – напутствовал, – концентрически.

– А что искать-то, конкретно? – последовал резонный вопрос.

– Если бы я знал, – не менее резонный ответ.

– Понятно, – соврали ребята и, захватив бутерброды и термос, отправились в поход.

А Волгин с другого конца взялся. Сам не зная за что. Заявлений от граждан подходящих не было. А вот интуитивная тревога была. И были в городе текстильный техникум, зачахнувший совсем (учащихся девчонок прежде срока на каникулы распустили), а также интернат для детей от неблагополучных родителей. Вот в общежитие техникума и в интернат Волгин еще двоих ребят направил.

Один из них быстро вернулся, доложил, что некая воспитанница интерната по фамилии Щербакова несколько дней назад исчезла.

"– Почему не заявили нам?

– А чего вас беспокоить? У нас так часто бывает. Скучают ребята все-таки по дому. Сорвутся, день-два погостят. А потом их родители обратно намыливают. Вернется и Щербакова".

"Это вряд ли", – подумал Волгин.

В техникуме тоже что-то удалось нащупать. Там почти все девчонки местные были, городские. Только трое из окрестных деревень, они жилье в городе снимали. Уехали к родным, на каникулы. Правда, одна учащаяся по фамилии Дубинина раньше других смылась, без разрешения.

"– И вещи свои забрала?

– Вещи? Да какие такие у нее вещи?"

Не поленился опер, съездил к квартирной хозяйке, где снимала угол Дубинина.

Хозяйка тоже была удивлена.

"– Как есть пропала девка. Не сказалась, не упредила. Сумочку хвать, вроде на гулянку – и вот уж три дни нос не кажет. Вещи-то? На месте все. Говорю – сумочку хвать...

– А какая сумочка?

– Кожаная, на длинном ремешке.

– А как одета была?

– А так – как они все. В портках да в тапках этих резиновых. Как их...

– Кроссовки?

– Во-во".

Выяснилось еще два факта: Щербакова носила в волосах заколку в виде золотистого жучка и дружила с Дубининой. Собиралась поступать в тот же техникум.

"Теперь уж не поступит", – совсем мрачно подумал Волгин, резюмируя собранную информацию.

А к вечеру вернулись сыщики из леса. Мрачные и злые. Нашли двух девочек. Трупы.

– Невдалеке от того места, – докладывали, – вроде овражка небольшого. Бурелом вовсю, валежины. Разгребли. Два трупа. По первому впечатлению изнасилованы, избиты, задушены: у одной на шее телефонный провод. Оставили там местного участкового, до утра.

Утром снова выехала опергруппа.

Участковый, пожилой, полноватый, бледный, встретил группу у загасшего костерка. Пожаловался:

– Вот ночку-то провел, теще такого не пожелаешь. Сюда, ребята, вот здесь спускайтесь, тут половчее будет.

Спустились на дно сырого, по-утреннему холодного овражка.

Трупы девушек были полностью обнажены. Под сухими ветками валялась их разорванная одежда, обувь, кожаная сумочка без ремешка.

На телах – следы издевательств.

Эксперты приступили к работе. И скоро сделали вывод: следы побоев и издевательств очень схожи с теми, которым подвергалась Светлана Рябинина.

Волгин, когда ему доложили результаты осмотра, вызвал на допрос Глазкова.

– Паршаков курит?

Вопрос, невинный по сути, почему-то взволновал Глазкова.

– Курит.

– Что?

– Папиросы.

– Зажигалка у него есть?

Перевел дыхание. Что-то не нравится.

– Не знаю.

– Не ври. Он же при тебе прикуривал.

– Я не обращал внимания.

– Вспомни.

Вспомнил:

– Он вообще-то говорил, что в лесу, у костра, бывалый человек спички не тратит, от уголька прикуривает.

– Так и делал?

– Пока трезвый был. А потом обжегся, спички достал.

– Не зажигалку? Вспомни? Это и для тебя важно.

Сник Глазков.

– Не было у него зажигалки. Точно.

– Вопрос такой к тебе, Паршаков: где потерял зажигалку?

– Знал бы где – подобрал бы.

– А когда?

– В пятницу. Вот, начальник, в четверг была, а в субботу – уже нет.

– Грамотный?

– Не обижен.

– Читай показания твоего соседа. Выпивали вы с ним, ты ему жаловался, что зажигалку потерял.

– И что с того? Не могу, значит, по-твоему, соседу на беду пожалиться?

– Плохо ты читаешь. Я сам прочту:

"Во вторник вечером я левака хорошего дал. С такой удачи, конечно, пузырь взял, соседа, т.е. гр.Паршакова, пригласил. Ну, выпили по первой, стали закуривать. Он к моему огоньку тянется, мол, дай прикурить. А твоя-то, говорю, где? У него хорошая зажигалка была, фигуристая. Обронил, говорит, на пикник сегодня ездил. В траву и обронил. И смеется как-то не по-своему". Во вторник, Паршаков. В лесу. На том же месте. По такому же мерзкому делу. Что молчишь-то? Кто с тобой еще был?

– Один я был.

– Один двух девушек изнасиловал и задушил?

– Я не убивал.

– А кто? Или на себя возьмешь?

Утром я связался с воинской частью. Вышел на командира, полковника Василевича.

– Здравия желаю, товарищ полковник. Это Сергеев вас разбудил. Не обижайтесь, дело того стоит.

Полковник поздоровался и замолчал. Ждал, чем обрадую. Он вообще несговорчивый.

– Вы помните, я обращался к вам за помощью? Просил выделить мне хотя бы роту бойцов для благого общего дела? Вы мне отказали. Дословно: "Я в авантюры не лезу. У меня другие задачи". Было такое?

– Я и сейчас это повторю.

– Не придется. Теперь вы меня просить будете, ваша, стало быть, очередь унижаться.

– Не понимаю вас, полковник.

– А я вас не понимаю. Ваши офицеры продают оружие бандитам, а когда я прошу выделить мне людей, чтобы с этими бандитами расправиться, вы считаете это авантюрой. Вы, полковник, кому служите? Кому присягали-то?

– Какое оружие? Какие офицеры? Что за глупости с утра?

Ну посвятил я Василевича в его проблемы. И посоветовал, как их решить.

– Время нападения, число боевиков и другие детали я, так уж и быть, сообщу. Не из симпатии к вам – в своих интересах. Ваша задача, полковник, приготовиться к достойной встрече незваных гостей. Проинструктируйте людей, организуйте оборону так, чтобы сразу перейти в нападение – не мне вас учить. Главное – возьмите их в клещи, отрежьте от транспорта и покрошите помельче. Родина вас не забудет, надеюсь. Вообще, – не удержался съехидничать, – побольше инициативы, творчества, солдатской смекалки.

– Это все? – Он уже торопился смекалку проявить.

– Конечно, нет. Мои условия: за информацию вы, по первому моему требованию, выделите роту старослужащих, вооруженных, экипированных, с полным боезапасом.

– Что еще?

– Два БТРа. Пяток ручников. Пару станкачей. А пушчонки у вас найдутся? Мины противопехотные? Вообще – всего и побольше.

– Поищу. – Мне показалось, что он улыбнулся в трубку.

– А я вам за это помогу с дедовщиной справиться. Идет?

Вот так-то. Народ и армия должны быть едины. Особенно когда война народная идет.

Я поблагодарил моих связистов, а Лялька вошла с плохим сообщением: в Горотдел поступила информация, что в частном Лицее неизвестные установили взрывное устройство.

– Кто сообщил?

– Не назвался.

– Это понятно. Ребенок или взрослый?

– Кто их разберет, этих террористов?

– Ребята выехали?

– Да, Майор своих саперов направил.

– Я, пожалуй, тоже подъеду.

Здание Лицея, вообще весь его огороженный двор были оцеплены. По эту сторону оцепления тусовалась в восторге лицейская детвора. Смышленая такая. Читают еще по складам, считают по пальцам, а выгоду свою нехило понимают.

Я прошел внутрь оцепления. Здесь, возле нескольких машин, стояли Майор и двое младших офицеров. Майор вертел в пальцах незажженную сигарету. Я отобрал ее и сам закурил.

– Ну что там?

– Ищут. Жаль, у нас собак нет. Быстрее бы получилось.

– А вы не торопитесь. Вы хорошо и долго ищите. Даже на завтра можете отложить.

– Думаешь?

– Уверен.

– Я вообще-то тоже. Но проверить все равно надо.

– Я нашему психологу-криминалисту дал запись сообщения послушать. Проанализирует – доставит.

– Оно и ладно. Да ведь и обед скоро.

– Распорядись, чтобы кухню сюда прислали.

Я прошел в здание. Всего два этажа. Со второго уже спускался один из саперов, снимая наушники.

– Ничего нет, товарищ полковник.

– А вы ищите, сержант, ищите. Не торопитесь. Я их отучу хулиганить.

– Понял, товарищ полковник, – и сознался: – Почти.

В общем и целом поиски взрывного устройства длились почти весь день и безрезультатно. Лицеистам даже стало надоедать. Тем более что разойтись они не могли – вещи-то их в здании.

В нужный момент я попросил педсостав загнать ребят во двор. И предоставить мне слово.

– Дорогие мои террористы. Спешу вас обрадовать: мина в здании не обнаружена, можете продолжать вашу учебу. Что ж вы не орете: ура! Вам ведь так хочется овладевать знаниями.

Молчание было настороженным. Ждали угроз, порицания. Или подвоха.

– Слушайте меня внимательно. По хулиганскому звонку какого-то идиота, вашего товарища, были подняты по тревоге спецслужбы милиции и военных. Людей этим ложным вызовом оторвали от важных дел – борьбы с преступностью. В операции были задействованы около тридцати человек, шесть машин, в том числе "скорая" и пожарная, спецсредства. Все это стоит больших денег. И их нужно вернуть в городской бюджет.

Совсем заскучали.

– Но я принимаю другое решение. Мои специалисты сделают соответствующий перерасчет. Переведут эквивалентно затраченные средства в дни дополнительной учебы. Завтра у вас должны были начаться каникулы. Но теперь они отодвигаются. По примерным прикидкам – на неделю. Или на две.

Ахнули.

– А в следующий раз ваши фокусы обойдутся еще дороже – я коэффициент введу: за каждый час работы саперов – неделя дополнительной учебы.

Не ожидали ребята. Ну что ж, разберутся. Наверняка ведь знают, кто звонил.

– Третий вариант. Тот, кто сделал эту глупую пакость, честно в ней признается. Тогда общие репрессии я отменю, а родителей его оштрафую.

Выдавать не станут. А сознаться заставят.

– Все, все свободны. До завтрашнего дня.

– Завтра выходной, – кто-то пискнул.

– Но не у вас, – пискнул я в ответ. – Товарищ майор, снимайте оцепление, отводите людей. На завтра освободите их от служебных обязанностей, дайте отдохнуть.

Через часок Лялька ввела в кабинет хулиганистого пацана с фингалом под глазом.

– Это я звонил, – признался он хмуро. – Пошутил.

– Мораль я тебе читать не буду. Вижу, уже прочитали. Но запомни: то, что ты сделал, это не озорство, это не шутка. Это подлость и преступление. Пусть завтра отец придет в милицию. Все понял?

Вздохнул так жалостно, что я ему не поверил. Ни хрена он пока не понял. Не совесть его привела, а страх. То-то и оно. Совесть потом появится. Наверное.

– К вам дама, – зло доложила Лялька. – Глазкова Ираида Семеновна.

Начинается...

Дама Глазкова – средних лет, на вид еще моложе, очень недурна собой – вошла в кабинет, будто на сцену вышла, в драматической трагедии. Сейчас упадет на колени, протянет ко мне трепетные руки и взвоет сквозь слезы:

– Эдмон, спасите моего сына!

Примерно так и было. Села. Положила на мой стол свою сумочку, достала дорогие сигареты – я такие ни разу не видел– и долго щелкала зажигалкой. Несмотря на то, что я все это время держал перед ее покрасневшим носиком свою, с огоньком.

– Алексей Дмитриевич, это трагическая случайность. Игорек попал в дурную компанию. Он не мог совершить такого. Эти негодяи свалили свою вину на неопытного парнишку. Вы должны разобраться и восстановить справедливость.

– Мы уже разобрались. Ваш Игорек, несмотря на возраст, оказался самым активным участником надругательства и убийств. Многое успел неопытный парнишка, в самом начале жизни... – Я чуть было не добавил: – И в самом ее конце.

– Этого не может быть! Они оговорили его. Он получил такое воспитание... Он нежный, ласковый, доверчивый... Ранимый...

Розовый, словом.

– Вы – мать. Я понимаю ваши чувства. А вы можете понять чувства других матерей? Матерей этих девушек, например. Кстати, потерпевшая Светлана Рябинина, по мнению врачей, вряд ли оправится от пережитого. И если останется жива, никогда не сможет иметь детей, будет доживать инвалидом по психике. Ей тринадцать лет...

– Мы поможем ей! Мы с мужем сделаем все, чтобы спасти девочку! Любые лекарства, любые компенсации...

Я почти не слышал ее, я вспоминал нашу Надежду-недотрогу с ее загадочной болезнью. Надежду, которая жила теперь только одной мечтой мечтой о мести. Жестокой, беспощадной. Потому и несла свою опасную вахту в лесу, среди озверевших бандитов.

Нет, Надежду не насиловали. Насиловали ее шестилетнюю дочь, на глазах матери, когда та, открыв собственное кафе в хорошем месте на Набережной, отказалась платить "за крышу" ребятам Битого.

Девочку удалось спасти. Преступники-изуверы ушли от ответственности, при немалой заслуге Семеныча. А Надежда забо лела. Непонятным психическим заболеванием. Она уже никогда не будет женщиной, несмотря на молодость, красоту и физическое здоровье. При любой попытке близости, даже с любимым человеком, все ее тело сотрясали какие-то страшные судороги, вроде эпилепсии. Подумал я и о том, что родители девочек Щербаковой и Дубининой еще не знают о страшной гибели своих дочерей ради скотского удовольствия нескольких подонков. А ведь мне или Волгину предстоит сообщить им об этом...

– ...У него абсолютный слух, он прекрасно рисует акварельные пейзажи, его стихи публикует взрослая печать...

Да, да, можете не продолжать, Ираида Семеновна, способности вашего мальчика мне известны.

– ...И из-за какой-то минутной слабости, рокового стечения обстоятельств... Вся его жизнь пойдет...

Еще немного – и любовь к сыну в ее душе сменится ненавистью к его жертвам. Хватит.

Я включил селектор:

– Принесите мне дело Глазкова и Петрикова.

Лялька, по-моему, даже через стену читает мои мысли и чувствует мои желания: в папке, которую она положила мне на стол уже были сделаны закладки в нужных местах.

– Теперь послушайте меня, Ираида Семеновна. – Я раскрыл папку. – Лист дела двадцать второй. Цитирую показания Петрикова: "... Потом мы еще немножко ее побили. И я захотел ее... второй раз, но Глазков оттолкнул меня и сказал: "Успеешь, молодым у нас дорога"... Потом Паршаков закурил, а Глазков засмеялся и сказал ему: "Вставь ей туда папиросу. А я ей прикурить дам". Паршаков тоже засмеялся. И они это сделали. Тогда потерпевшая пришла в себя и стала грозить нам, что сообщит в милицию и нас всех посадят. Тогда Паршаков спросил нас: "Кто еще ее будет?" Но мы уже устали. И он обхватил ей шею проводом, лег на нее и стал душить. Но у него не получалось, потерпевшая дергала ногами и все время Паршакова с себя сбрасывала. Тогда Глазков сказал: "Эх ты, дай помогу". И они взялись за провод с двух сторон и стали тянуть. А я держал ее за ноги... Потом мы сели к костру и еще выпили. А Глазков иногда брал у Паршакова спички, подходил к Щербаковой и поджигал ей волосы на половом органе..." Достаточно, я думаю?

Глазкова была мертвенно бледна. Я налил ей воды. Стуча зубами о край стакана, она с усилием сделала глоток.